скачать книгу бесплатно
В небе ярко светит солнце. Антон, Ядвига и я сидим в тени под яблоней на разостланной дерюжке. Ядвига самая старшая из нас. Она учится в Киеве на учительницу и приезжает домой на целое лето.
– Как хорошо дома, даже уезжать не хочется, – говорит она грустно.
– А ты и не уезжай, – отвечаю я.
Она шутливо укоряет меня:
– А кто тебя учить будет? Ты же хочешь быть грамотным, не будешь ведь работать в артели как Антон.
– А может и буду, мне нравится артель, – говорю я положив руку Антона к себе на колени, трогаю мозоли на его ладони.
Антон работает в артели, где изготавливают колёса для телег. Артель эту основал наш дедушка Станислав Сигизмундович Стаховский. Вскоре о ней узнали далеко за пределами Полесья. Люди приезжали из дальних сёл и даже из других областей, чтобы заказать колёса в Верхолесье у великого мастера Станислава Стаховского, который делал колёса для телег «без единого гвоздя».
Антон, не вставая, дотягивается до ветки, и на дерюжку падают красные яблоки.
– Это же малиновка! – Восторженно радуется Ядвига. Она берёт яблоко и поднеся к своему лицу гладит им свои губы. – А знаете ли вы, что этот сорт яблок существует уже более двухсот лет? Впервые их описал в 1845 году французский помолог Лерой. Другие предполагают, что малиновка – сеянец персидской яблони…
Видя растерянность нашу, Ядвига смеётся:
– Чтобы знать всё это, нужно учиться.
Сад наш отгорожен от сельской дороги забором из длинных струганых жердей. С дороги во двор сворачивает телега с запряжёнными парой лошадей. Это наш отец возвращается с колхозной конюшни. До чего же красивые кони!
Колхоз даёт отцу лошадей в благодарность за учёбу детей в сельской школе. Антон помогает распрягать коней. Отец поглаживает их холки, протягивает к бархатным губам на ладони корки хлеба. Кони нет-нет да и норовят ткнуться губами в его лицо, оставляя густую пену на белой полотняной рубашке.
Я подбегаю к отцу. Он берёт меня на руки и высоко поднимает над своей головой:
– Ну что, сынок, поедем завтра сено косить?
– Поедем! Поедем!
Громко и радостно кричу я, прижимаясь к широкой груди отца. Вижу как ласково улыбается мать, стоя на пороге возле открытой двери.
Косьба начинается рано утром. Ещё свежо и мне зябко, но на телеге много сена. Усаживая меня, отец укрывает ноги дерюжкой. Сено пахучее, от него идёт тепло.
Я смотрю, как отец и Антон медленно, враскорячку идя друг за другом, кладут влево от себя скошенную траву. Блещут шуршащими косами и широкие пустые полосы оголяют землю.
Перед сном Антон пообещал мне:
– Завтра мы с хлопцами поведём колхозных лошадей в ночное и я дам тебе посидеть на «Орлике».
Я долго не мог уснуть и хотел, чтобы скорее наступило утро. Проснулся от громкого ржания:
Орлик!
Перед тем, как выехать со двора, Антон сажает меня на Орлика. Придерживая уздечкой Орлика, поглаживает его вздрагивающую холку.
– Не бойся, он же родственник наш…
Я тоже глажу шёлковую гриву Орлика, смотрю на его смеющийся большой глаз.
– Видишь, он уже тебя признал, – говорит Антон и протягивает Орлику сухарик.
– Вот подрастёшь и сам будешь водить его в ночное.
От радости я наклоняюсь к гриве Орлика и целую.
– А что вы делаете в ночном? – спрашиваю Антона, когда он ссаживает меня с Орлика на землю.
– Разжигаем костёр, рассказываем всякие истории. Я люблю лежать на траве и смотреть в ночное небо, на звёзды – их там миллионы… а тишина такая, что слышен каждый шорох в траве. Иногда и громкий сап какой-нибудь лошади. Это значит, что к ней подкралась ласка.
– И заплетает в её гриве косички, – говорю я.
Антон удивлённо спрашивает:
– А ты от кого узнал про ласку?
– Я слышал как дядя Мурга жаловался дедушке, что на конюшне появилась ласка и заплетает косички в гривах лошадей… А зачем она это делает?
– А никто не знает. Она очень хитрая и шустрая. Люди рассказывают, что она прыгает на спину лошади и слизывает соль с её шеи. Если лошадь послушна её желанию, она окружает её лаской, заплетая косички. Но если лошадь сопротивляется, ласка её мучает и тогда у лошади начинается сап. Она мечется в стойле, бьёт копытами землю.
Сельские мальчишки постарше водили колхозных лошадей всё лето. И никаких сёдел, только уздечки!
Садились прямо на голую спину лошади и с криками, свистом неслись по убранному полю прямо к лугам. Большей радости нельзя было желать.
Возвращались из ночного с утренней росой. Матери выносили им парное молоко в глечиках.
Антон въезжает во двор, где я уже поджидаю Орлика. Я протягиваю Орлику ладонь с корочкой хлеба. Он аккуратно ухватывает её своими мягкими губами.
Я счастлив!
Как мне хочется, чтобы я скорее вырос, чтобы все увидели, как я сажусь на Орлика и со всеми мальчишками по широкой сельской улице мы скачем в ночное. Я даже метку сделал на дверях гвоздиком. Каждый день подхожу и прикладываю палочку к голове, чтобы она касалась метки.
Спрашиваю у дедушки:
– А что нужно делать, чтобы расти быстрее?
Дедушка смотрит на меня и усмехается в усы:
– Ну во первых, ты должен кушать всё, что даёт тебе мать. Ложиться во время спать, утром вставать и умываться. И, конечно, слушаться маму.
Утром я бегу к колодцу, там, в деревянном желобе вода, чистая как слеза. Снимаю рубашку, обливаюсь водой. Ко мне подбегает мать, в её руках большое льняное полотенце. Она вытирает мне грудь, спину.
– Вода же холодная, ты можешь простудиться!
Дни стоят тёплые и я играю с сельскими мальчишками «в войну». Обхватив ногами палку, мы «скачем галопом», изображая конницу Будённого и «польскую кавалерию». Никто из мальчишек кроме меня не хочет быть «польским уланом».
– Твой отец был уланом, и ты будь им, – кричали они мне, размахивая над головами камышовыми палочками-саблями. Я сшибал их палочки-сабли своей, потому что она была толще и длиннее. Следом стаями бежали собаки, заполняя улицу громким лаем вместе с нашими ура-а-а!
– Ну и кто же победил? – спрашивает дедушка, встречая меня у порога нашего дома.
– Польские уланы! И я был уланом, – отвечаю с гордостью, а потом спрашиваю:
– Дедушка, мой отец тоже был польским уланом?
– Был, внучек, только давно – ещё в двадцатые годы. Тогда конница маршала Тухачевского прорвалась к Варшаве и красные хотели захватить Польшу. Вот польские уланы и спасли её. Твои мама с отцом жили во Львове. Там была Польша, – вздыхает дедушка.
– Расскажи мне, как мой отец защищал Польшу от красных? Ну расскажи, дедушка.
– Когда-нибудь, внучек, расскажу. Сейчас не время, – ответил дедушка потирая слезящиеся глаза.
Я долго не мог уснуть. Сквозь окно пробивался тусклый свет, по стенам шевелились тени. Мне они казались польскими уланами. Среди них с саблей в руке мой отец. Он сражался с красными всадниками. Кони у всадников тоже красные. Изо рта во все стороны разлетаются красные искры… Мне страшно, и я кричу.
Ко мне подбегает мать.
Дни и ночи проходят одни за другими. Слагаются в недели, месяцы. В тот год выдался богатый урожай жита. Убирать выезжали всей семьёй, собирались с раннего утра.
– Бронека возьмём с собой или оставим с дедушкой? – спросила Ядвига у отца.
– Как же я буду без помощника, – улыбается отец, берёт меня на руки.
– Будешь помогать, сынок?
– Буду! Ещё как буду! – радуюсь я, прижимаясь к отцу.
На ржаном поле мать усаживает меня на разостланном рядне возле копны, сложенной из снопов. Ставит возле меня кошёлки.
– Тут еда наша. Стереги от птичек, дорогой ты наш помощник.
Мне хорошо видно, как мать ловко взмахивая серпом, подминает густые стебли ржи. Ядвига, сдвинув на лоб запыленную белую косынку, не отстаёт от неё. Отец вместе с Антоном вяжут снопы и укладывают «колодцем» в копу.
Сверху укрывают копу снопом потолще, словно шатром, раздвинув щетинистые нижние стебли.
К вечеру, уставшие и счастливые собираемся домой. Отец рассаживает нас в телеге на пахучее сено покрытое разноцветной дерюжкой. Ядвига и мать держат в руках кошёлки. Меня отец усаживает рядом с собой, на передке телеги. Одной рукой обнимает меня, прижимая к себе, в другую берёт вожжи.
Вороные бегут ровно, фыркая и встряхивая гривами от назойливых мух. Я с восторгом смотрю, как сверкающие на солнце подковы глотают убегающую из-под копыт дорогу.
Дома нас встречал дедушка. Въезжая во двор, замечаем на небе чёрную тучу громко каркающих ворон. Их так много, что даже неба не видно.
– Опять вороньи тучи. И всегда с одной стороны, от Черно?быля, жди беды, – говорит мать ставя на землю кошёлку.
Ядвига, не отрываясь, смотрит на небо:
– С тех пор, как мы переехали сюда из Львова только и слышу: Черно?быль – беда. Черно?быль, жди беды… Почему этот город называют Черно?былем? Чернобы?ль – это же трава, полынь. Какой беды оттуда можно ждать, до Черно?быля сорок километров. Рассказывают какие-то небылицы, да ещё и крестятся при этом.
Ядвига подошла к дедушке, положила ему руки на худенькие плечи.
– Может Вы, дедушка, знаете, про какую такую беду говорят на селе?
Дедушка раскуривал свою трубку и, поглядывая на вороньи тучи, задумчиво проговорил:
– В тех местах издавна живёт легенда, а может и быль. Жили там хорошие люди долго и счастливо, много веков жили. А потом пришли плохие и случилась большая беда – все погибли. В народе она живёт как «ЧЁРНАЯ БЫЛЬ».
Я хорошо помню, что моя душа в тот момент была встревожена чем-то неведомым, пугающим…
Польская дорога
Они приехали в село на рассвете. Машина, крытая брезентом, остановилась напротив нашего дома. Из неё вышли двое солдат и офицер в синих галифе и синей фуражке со звездой.
Ядвига с матерью развешивали бельё на верёвках. Я стоял у корыта, в котором было сложено бельё и видел, как офицер говорил что-то солдатам, показывая на наш дом. Побежал к отцу. Отец и дедушка смотрели в окно. Они всё видели. Отец взял меня на руки, стал ходить по комнате. Встревоженные вбежали Ядвига с матерью. Отец сказал им:
– Что бы со мной ни случилось – берегите себя.
Дедушка подошёл к отцу, тихо произнес:
– Вот и до нас добрались, сынок.
Дверь распахнулась, вошли двое солдат и офицер. Он расстегнул висящую через плечо сумку, достал из неё лист бумаги, громко произнёс:
– Я – уполномоченный НКВД! Сообщаю, что вы гражданин Стаховский арестованы, как враг советской власти и будете отправлены в лагерь для военнопленных польской армии, воевавших против нашего народа. Вы тоже, – он резко развернулся к матери и Ядвиге, – отправитесь в лагерь, как члены семьи врага народа.
Затем толкнул сапогом дверь в нашу с Антоном комнату.
– Вижу, не все дома. Ну да ничего, подберём позже. Как видишь, никуда твоим сыновьям от нас не скрыться, – зловеще ухмыляясь, добавил, – Роману Стаховскому тоже, до него уже подошла очередь. Дедушка при этих словах вздрогнул и опустился на лавку у стены.
Задержав взгляд на мне, сказал дедушке:
– Заберёте мальца к себе. Потом о нём позаботится Советская власть.
Его бесцветные близко посаженные глаза выражали злобу и торжество. Из-под козырька синей фуражки выглядывал низкий лоб и рыжие кустистые брови. Он подошёл к сундуку и рывком поднял крышку. Заглянув во внутрь, стал выбрасывать на пол всё, что было в сундуке, намеренно становясь сапогами на чистое бельё, одежду. Неожиданно лицо его злорадно исказилось. В руке оказалась конфедератка.
– Пан застемповый надеялся, что ещё пригодится, – злобно произнёс уполномоченный. А ведь действительно пригодилась. Ты её сейчас оденешь и в путь-дорогу! Это будет твоя последняя польская дорога в твоё светлое будущее!
Солдаты стояли у двери ведущей в сени, прислонив винтовки к стене, наблюдая за действиями своего начальника.
– Фролов! Выйди во двор, осмотри гумно, сараи. Проверь там всё, – приказал уполномоченный одному из солдат. Солдат, что поменьше ростом, взяв винтовку вышел. Со двора послышались рычания и громкий лай Волчка.
– Еременко! Выйди и успокой пса, – приказал уполномоченный другому солдату, добавил в спину:
– Успокой навсегда! И смотри, чтоб никто из соседей не подходили к дому.
Через минуту во дворе раздался выстрел и жалобный визг Волчка. Потом наступила тишина.
– Собака тоже оказалась «врагом народа, – взглянув с презрением на уполномоченного сказала Ядвига
– Отпустите жену и дочку. Меня можете забрать и делать со мной всё, что вам приказали, – сказал отец, застегивая верхнюю пуговицу на своей полотняной сорочке.
– Умный, значит. Знаешь даже что нам приказано, – уполномоченный достал из кармана галифе портсигар, вынул папиросу. Прикурив от зажигалки, подошёл вплотную к отцу. Выпустив изо рта дым прямо ему в лицо, произнес ехидно:
