скачать книгу бесплатно
Фразу, прозвучавшую бы в подобной ситуации в 21 веке… неоднозначно, и здесь встретили по-разному. Только малец прижал стопку дощечек к боку, готовясь идти. Дернулась его мать, и Милана опять принялась той говорить что-то успокаивающее, но сама с вопросом посмотрела на Николая Федоровича – зачем, мол?… Тот моргнул ей, что все в порядке, и жестом показал, чтоб и женщину тоже вели с собой. И они пошли обратно, странной процессией, молча (впереди старец с мальцом, сзади две женщины), провожаемые теперь взглядами, пожалуй, почти всех работников скотного двора.
Идти было недалеко, но Седов, как самый длинноногий, шаги сдерживал, так что какое-то время это заняло. На открытых воротах в замок дневальный разглядел его издалека, и вопроса не задал, но глянул тоже… вопросительно, и ему старец тоже кивнул, мол, все нормально, так надо. И в башню они зашли спокойно, но тут уж и малец несколько съежился, и мать его сзади подсунулась поближе. «Похоже, они внутри-то ни разу и не были» – сообразил Николай Федорович, но сдавать назад было поздно. В зале на третьем этаже сидел у одного из южных окон, на свету, с какими-то бумагами Ефим, поднявший голову на их шаги. Он тоже заметно удивился, но вопроса, опять же, никакого не задал. Седов глянул, что у него там на столе…
–Посидите пока – сказал он женщинам и пацану – я сейчас – и ушел на свой этаж.
В зале была самая разная мебель, были и самые простые скамейки, куда они несмело и сели, а Ефим тем временем все же спросил у Миланы, что там случилось. Что она ему ответила, Седов не услышал – он быстро поднялся к себе, взял блокнот, где чистых осталось всего несколько листов, и кошелек, лежавший у него в вещах. Быстро же спустившись обратно, он сел за ближний к Янеку угол стола. Тот, до того с любопытством осматривавший убранство зала, теперь перевел взгляд на невиданную белую бумагу… Николай Федорович, пролистав листы, нашел такой, где какими-то их старыми заметками исписана была только половина. Вытряхнув на стол из кошелька все монеты (мать пацана ахнула), он стал выбирать между ними самую крупную, с самыми четкими, еще не стертыми сторонами…
–Ефим, дай карандаш – сказал он, выбрав подходящую монету, и подсунув ее под угол листа блокнота.
Вообще-то свинцовые стерженьки называли просто писалами, но, с подачи старца, у них закрепилось название «карандаш». Непонятное, но звучное и запоминающееся. Вот и сейчас Ефим, без слова дав ему один из карандашей, что лежали у него под рукой, сам с заметным любопытством придвинулся ближе. А Седов, взяв стерженек, стал приноравливаться, чтобы показать фокус из своего детства, который когда-то, давным-давно, показывал ему его отец… Прижав лист к монете, он слабыми движениями стал заштриховывать ее через бумагу. Фишка была тут в том, что грифель воспроизводил рельеф (но бумага нужна была тонкая, из 16 века не подходила), и нажим надо было делать средней силы – при сильном все сливалось в серую темноту, при слабом – не прорисовывалось… Хоть и столько десятилетий прошло, ему удалось с первого раза. Обрадовавшись, он перевернул монету под листом, и сделал рядом рисунок второй стороны, после чего подвинул блокнот Янеку. Тот, обтерев руки об штаны, несмело подвинул блокнот поближе, и… залип. А чрезвычайно довольный собой Седов оглядел окружающих, почему-то с победным видом – знай, мол, наших!
Все вокруг были впечатлены, только имели вопрос во взглядах, разной степени… офигения, скажем так. От «что это было?» до «что это было вот щас вообще?!!».
–Мальчишка – художник – негромко сказал Николай Федорович Ефиму, который, понятно, не знал предыстории – график, как у нас таких называли. Ему надо учиться рисовать. Янек, дай посмотреть!
Тот, не отрываясь от блокнота, сунул им стопку, и Седов разложил дощечки перед Ефимом. Тот отнесся скептически, хотя над одной из дощечек, с конями на скаку (на бегу, скорее, там не было ничего… летящего, из более позднего искусства, в том-то и дело, что пацан рисовал исключительно так, как видел, как было в реальности) тоже задержался на какое-то время. Николай Федорович знал, что пока на Руси, кроме икон, если что и рисовали, то, пожалуй, только иллюстрации к рукописным книгам (и тоже в основном богословской тематики, конечно). Вроде, были еще какие-то рисунки в летописях, но он не был уверен, что это не в более поздних периодах. Однако в том, что мальчика надо учить, и он должен рисовать, а не хвосты крутить своим любимым коням, и не навоз за ними убирать, Седов был уверен, и собирался это обязательно обеспечить. Еще не знал, как, но…
В общем, с трудом оторвав парня от блокнота, Седов сгреб всю медь, что вывалил на стол из кошелька, обратно, и отдал кошель матери пацана, вцепившейся в него мертвой хваткой (у него сложилось впечатление, что она так и не поняла особо, что вообще происходит). А Янеку Седов, сперва перегнув лист, оторвал тот кусок, где были рисунки с монет, и тот тоже вцепился в него, лишь кивнув на просьбу старца – оставить одну из его дощечек пока здесь, в башне. Они дошли обратно до скотного двора, пацан с матерью ушли, а Николай Федорович попросил Милану найти того, кто тут главный. Она быстро нашла (ну, ей нашли местные, конечно) мужика, довольно крепкого, который был тут за главного, и Седов с ним переговорил. Он не знал, правильно ли это, надо ли привлекать Федора или даже князя, просто рассказал, что у пацана с рисунками этими его – дар божий, и надо бы его… поберечь. Хорошо бы еще подкормить, а насчет работ – он переговорит, но лучше чтоб он пока не надрывался, и вообще…
Мужик оказался понимающий. Сказал, что Янека – Ваню тут все любят, хоть рисунки его и не это, ну… А после того случая с комтуром – жалеют, и вообще. Говорил на русском (на современном, но все же) он хорошо, что побудило Седова расспросить его вообще об их житье. Оказалось, что сам он с псковскими корнями, и подобралось так, что тех холопов, наловленных и купленных, кто немецкий лучше знал – брали орденцы в замок, а те, кто не знал – оказывались на других работах. Ну, а потом язык все равно учить приходилось, хозяева же… Мать Янека купили откуда-то с польских земель, ну, а кто ему отец был… Николай Федорович ушел с полным пониманием, что за мальчишкой теперь присмотрят.
Вечером на посиделках в башне пришлось рассказывать всем о художниках, как живопись (и искусство вообще) развиваться дальше будет, какие уже сейчас есть художники, что во всем мире известны станут, что за картины… Заинтересовались все, но по-разному, конечно. Князь вроде как просто взял на заметку, Гридя с Семеном – слабо, хотя на рисунок с конями все посмотрели скорее одобрительно, Степан еще отметил, что малец коней точно знает, Ефима больше заинтересовало, как от иконописи перейдет… к всему вот этому. Федор проникся, особенно когда Седов вспомнил про росписи в западных соборах, где на несколько сажен в высоту и ширину картины могут быть, в ярких красках, с библейскими сюжетами… На признания старца о его сегодняшних распоряжениях на скотном дворе князь лишь поморщился слегка, мол, о чем разговор (а вот Федор, похоже, завтра с утра сразу туда пойдет, подумалось Седову по виду того), и сам задал резонный вопрос – кто учить мальца будет? Сам старец? Как он вообще все это видит?… У Николая Федоровича ответов не было, его знания по основам изо ограничивались тем самым советским школьным рисованием, тем, что в книгах попадалось, да тем, что дочка приносила домой в рассказах (и показах папке, ага) из изостудии – найдите маму, которая не попробует пристроить дочь в искусство, вдруг у нее талант… Таланта не оказалось, но на ее выбор веб-дизайна для работы как-то все же изостудия повлияла, видимо. А у Николая Федоровича остались смутные воспоминания об овалах и цилиндрах, композиции и перспективе… Поэтому на вопрос князя он ответил, что сам – нет, но надо подумать. Один вариант у него наскоро появился, а мозг явно загрузился проблемой.
А вечером и ночью пришлось рассказывать обо всем этом уже Милане (конечно, она не могла пройти мимо такого), и в их виртуальных совместных прогулках по Москве будущего появились памятники и фонтаны, парки со статуями и картинные галереи… Это было тяжеловато для Седова – попробуйте описать картину (или статую), если человек, которому вы рассказываете, ни одной картины или статуи не видел. Что выйдет?… Мужик в пиджаке стоит?… Вот-вот. Но он как-то справлялся, ну, и реакция у травницы все же была привычной для него, женской – она охала, ахала и восторгалась, хотя бог уж знает, что там представляла себе на самом деле… Так что еще несколько дней, точнее, вечеров, Николай Федорович побыл искусствоведом, даже в телефоне кое-что нашлось, где-то на задних планах фотографий. А потом к ним по еще полужидким лесным дорогам пробились грязные по самые уши и насквозь три гонца – их боец, отправленный с Телепневым и Еропкиным, и двое ивангородских воинов, с вестью о захвате Нарвы.
7
Им все же дали помыться, тем более баня при замке сейчас подтапливалась постоянно. Накормили и даже слегка напоили, для легкости языка. И они рассказали, чему были свидетелями, заставив все руководство нового Ордена ловить каждое слово. Больше всего эмоций у рассказчиков, конечно, было от описания ночных обстрелов крепости ракетами. А еще, но уже других, от описания, во что внутренности крепости превратились, когда остатки орденцев потом сдались… Нашлось время и для рассказа о том, как перенимали опыт их отряда, через воеводу с постельничим переданный, ивангородцы, как утренняя атака проходила, как орденцы огрызаться пытались… Разумеется, все гонцы передали и то главное, что Еропкин с Телепневым для них говорили – все удалось, огненные стрелы сработали, как задумано было, ну, и дальше все по тем же ранее согласованным планам они собираются делать.
Потом уже, наедине, у своего бойца капитул еще выспрашивал подробности, и тот не стал скрывать, что насчет подготовки их, как оно у Сига было, и всяких придумок старца – он тоже рассказал. Сейчас боец, задним-то умом, немного опасался, может, не надо было? Но его успокоили, мол, одно дело делаем. В общем, гонцов отправили отдыхать, а сами сели думать. Откладываемые до этих вестей дела в Ревеле – пора было запускать… Потому отправили уже своего гонца, дожидаться на северной засеке человека от Пимена с Торгашом, с новостями да сообщением о том, что скоро будет у них Петр, и – начнут…
Но если в Озерске узнали о падении Нарвы первыми, то вот о начале ее осады ревельцы, как оказалось, узнали раньше, потому как гонец из замка встретился на посту у засеки с гонцом из Ревеля. Тот передал, что вернулись часть местных корабельщиков от Нарвы спешно, поскольку встретили они в море близ нее чуть не два десятка кораблей. Хоть и мелких, да в таком количестве любому опасных, и по городу пошли новые слухи и волнения. Гонцы, обменявшись новостями, вернулись к своим, а в замке, где теперь точно знали, что русских лодей было меньше десятка, лишь в очередной раз подтвердили, как велики у страха глаза бывают. Но это было между делом, а так – в Озерске срочно решали, кто войдет в отряд, что направится в Ревель.
Когда Петр рассказывал тогда потеющему от осознания ближайшей перспективы бургомистру, что они собираются сделать в Ревеле, он, в общем, не скрывал и не приукрашивал – дело будет жестким и кровавым. И альтернативу – с огненными стрелами по городу, которые не особо пока разбирают, куда лететь, он тоже упомянул, чтобы пресечь у ганзейца ненужные мысли. Правда, сейчас, после рассказа о судьбе Нарвской крепости, даже Петр иногда подумывал, что как-то оно выходит уж очень… Впрочем, в таких случаях он быстро вспоминал о прошлом Ливонского ордена, и о рассказах старца насчет будущего, и мысли эти уходили. Так что в Ревель отправлялся десяток примерно бойцов, были там и люди Петра, и Гридины диверсанты (но – без него самого, из-за приметной внешности), и кое-кто от Черного, кто с бомбами лучше всех наловчился. Десяток этот, под командой Петра, ушел до засеки, а там разделился, и в город выходили тремя группами.
В Ревеле было… суетно. Надо сказать, что зимнее население города в эти годы превышало летнее – на зимовку устраивались корабельщики, и часть владетелей ближних земель приезжали в свои городские дома, со своими домочадцами и слугами. Таких было немного (Ливонский орден держал все земли под своими комтурами и фогтами, разумеется, но вокруг Ревеля было некоторое количество владений других благородных), но они были, и по весне – возвращались на свои земли. В противовес этому с началом навигации в порту появлялись иные корабли, и пока шла погрузка-разгрузка, или отдых их команд – население этой части города увеличивалось за счет моряков. Правда, свои корабли уплывали… И вот на эту ситуацию наложились и слухи с юга, от Феллина, и перекрытый в холмах тракт, и некие корабли возле Нарвы… А незадолго до того, как отряд Петра добрался до города, туда прискакали орденские воины, все же успевшие вырваться из Нарвского посада. Было их немного, но они-то и взбаламутили город вестью о том, что все же начали войну московиты. Разумеется, силы врага они многократно преувеличивали (да и свое бегство им надо было оправдать), так что первой реакцией местных, ревельских орденцев было – собрать и вооружить ополчение, закрыть город, выпустить усиленные дозоры на дороги… Но… все эти, наверное, нужные вещи разбивались о несколько факторов: численность самих ревельских орденцев, которых и так было менее полусотни, после стычки на перекрестке с группой Гриди резко уменьшилась (а комтура так и не было), воины из Нарвы ели и пили, но совсем не рвались вливаться в городской гарнизон, а хотели пополнить припасы и ехать дальше на юг – уведомлять срочно орденское руководство (и свои ноги уносить, чего уж там). При этом, узнав, что тракт на Дерпт перекрыт (как оказалось, хоть и среди рыцарей Ордена это было известно – далеко не до всех бойцов тут, на севере, это доводили), рвение у сбежавших наревцев только усилилось, поскольку теперь на юг можно было попасть только по побережью, через Хапсал и Пернов…
А магистрат Ревеля, который собрался теперь уже по инициативе орденцев, припомнил им отказ от расчистки тракта, и… не поддержал пока решение о сборе ополчения. Весна, крестьяне окрестных сел – на полевых работах, у всех городских мастерских – заказы на лето, а кормить собранное ополчение (нюанс!), согласно старым договорам между городом и Орденом, надо было на городские деньги… К чести ван Баарена надо сказать, что он специально не тормозил принятие нужных Ордену решений, бюргеры магистрата справились и сами. Он только запустил слух, что русские Нарвой и ограничатся (хотя и не знал этого наверняка). Да и Янссен ему невольно подыграл, предлагая пока только закрыть русскую церковь, да в городе стражу усилить – при всех его контактах с Орденом, свои деньги «святоша» считал прекрасно. Примерно так и решили, и более плотным графиком дозоров для местных патрулей (который не понравился страже, разумеется) да требованием к Ордену усилить конные дозоры на дорогах, чтобы не пропустить приближение противника, буде тот и в самом деле пойдет к городу, все и ограничилось. Разумеется, три десятка орденцев не могли усилить дозоры (сейчас у них ездило всего две тройки, верст на 10 от города на восток и на запад), а попытка направить на это дело наревцев привела к тому, что большая часть из них покинула крепость, да с громким скандалом, чему были свидетели, а потому – об этом быстро узнал и весь город. Это тоже подогрело обстановку в городе и окрестностях, вплоть до того, что некоторые землевладельцы вернулись в городские усадьбы, а кое-кто из владельцев кораблей стал поговаривать о том, что, может, пока имеет смысл, временно, куда-то уплыть…
На этом фоне ван Баарен позволил себе несколько осторожных намеков капитану внутренней стражи города. Тот все понял, и усиленные патрули с бравыми стражниками обходили городские улицы лишь днем, по ночам отважно сидя в своих караулках, часть из которых была расположена в тех самых башнях, что город все никак не мог свести в новую замкнутую систему укреплений. Правда, надо сказать, что пока роста даже краж и грабежей (а тем более каких-то беспорядков, чего бургомистр ожидал после рассказа Петра) в Ревеле не было. Ван Баарен не знал, что части криминалитета города было сделано интересное предложение по связям Торгаша, и тем надо было пока только ждать… Сам же бургомистр имел несколько бесед с коллегой Янссеном, и они решили, что рисковать своими людьми и товарами (оба должны были поставлять для Ордена кое-что и в Нарву) пока смысла нет, нужно обождать прояснения ситуации, корабли отозвать, товары – придержать, и следить за ценами (на городском рынке тоже все подорожало, естественно).
В общем, люди Петра нормально проникли в город (ночью) со всем снаряжением и собрались у Пимена. Сам Пимен только раз побывал в ресторации после приезда наревцев, поскольку хоть и убавилось там посетителей, но теперь народ вспомнил, похоже, что он с псковских земель, и на него стали посматривать… Они решили с Торгашом, что рисковать смысла нет, и новости приносили теперь люди Торгаша. К тому моменту у них было семь человек в помощниках, надежных, больше Торгаш не нашел. Впрочем, должно было хватить. Кухарку свою Пимен пока отпустил, мол, пусть посидит дома, раз в городе неладно, а то, может, и ему уехать придется, раз такие дела затеваются… Добрая женщина все поняла, и сокрушалась, что плохие времена настают… А припасов они с Торгашом накопили в доме с запасом, делая это постепенно, так что пришедший десяток мог и седмицу тихо просидеть у них без проблем.
Но столько не понадобилось. Выслушав все новости, Петр провел небольшое совещание, в планы внесли последние корректировки, и – Торгаш ушел сперва на рынок, а потом – в бедные кварталы. А один из его людей – на тракт, к засеке. И уже на следующий день по городу поползли слухи, что московитов видели уже вблизи города, Нарва сожжена дотла, и то же будет с Ревелем, а орденцы собираются сбежать, бросив город. Слухам охотно верили, а количество орденцев в крепости и их намерения (после того совещания в ратуше) весь город и так знал… Отдельно был послан парнишка к ван Баарену, с бумажкой, на которой было всего одно слово – «bald». Через охрану не пробился (бургомистр подсуетился, разумеется, и народу в усадьбе стал держать побольше), но ему это и не надо было, отдал записку, да и убежал. Ганзеец, разумеется, догадался, от кого послание и что означает, и дергался весь день, и ночью не спал, но – ничего не было. На следующий день уже по бедной части города пополз тот же слух – что орденцы и богатые купцы собираются сбежать, бросив город без защиты (а так и было, кое-кто из купцов и владетелей земель все же уплыл, портовые это прекрасно видели сами), и хорошо бы под это дело… ну… подсуетиться. Если бы еще день-два так все это и продолжалось, возможно, и рыцари, и городские советники снова бы собрались, обсудили слухи, опровергли, а то и решили что-нибудь… Но – нет. На следующую ночь началось…
…И в те дни, и после – Пимен всегда считал, что главную роль в Ревеле сыграл… Торгаш. Так он и князю потом докладывал, впрочем, с ним особо не спорили. Именно Торгаш, имевший старые связи в Ревеле, в основном среди не особо ладящих с законом людей, скажем так, и торговцев «серой зоны», подготовил выступление криминалитета этой ночью, и даже как-то распределил (ну, попытался) между ними цели с той самой бумажки, что они показывали бургомистру (он, кстати, вернул ее, вычеркнув одно имя и вписав еще два). Именно Торгаш нашел надежных людей, хоть и немногих, но прекрасно знающих город, его закоулки, всякие ходы-выходы, имевших разные знакомства, а уже эти люди – вывели его на одного орденского воина, захотевшего поменять становящееся опасным место на коня и кошель с серебром, за малую услугу. Именно Торгаш в ту самую ночь, с одним из своих людей, рассчитался с этим орденцем, дозорным нынче на воротах в крепости – сперва серебром, а потом и ножом по горлу, запустив через открытую калитку в воротах в крепость Петра во главе полутора десятков бойцов. Именно Торгаш, сам в крепость не пойдя, с двумя своими людьми и подряженными на это дело ревельцами с самого жесткого и опасного «дна» городской общины организовал налет на дом бургомистра Янссена, а охрана у того тоже была, конечно…
Они ушли из снятого дома все, как стемнело. Если что, то возвращаться сюда уже не придется, в случае провала – было названо место у восточного выезда из города, где выжившие соберутся, ну, а в случае удачи… тьфу-тьфу, чтоб не сглазить… Переждав до оговоренного времени недалеко от замка, по сигналу от ворот огоньком, группа добежала до раскрытой калитки. Там Петр, коротко переговорив с уходящим в город Торгашом, запер за ним калитку снова. Теперь им надо было захватить замок… Правда, Пимена все же не взяли внутрь, на зачистку. Пока народ вязал белые повязки на рукава, Петр еще раз распределил всех. Три четверки пойдут внутрь, три человека (и Пимен среди них) останутся у ворот. Основная их задача – никого не выпускать в город, чтоб не привели подмогу, ну, и по обстоятельствам… Коротко перекрестившись, народ запалил факелы и разбежался по известным (со слов людей, найденных тем же Торгашом) входам во внутренние помещения.
Тройка у ворот напряженно вслушивалась. Тут, на посту, тоже горел факел, но они разошлись в темные места. Пока все было тихо, но вот послышался шум, сперва слабый, потом – вскрик, тут же узнаваемо грохнула их бомба, и началось… Тактику Петр оставил прежней – сперва бомбы, потом зачистка. Разве что вместо дробовиков нынче взяли малые самострелы, которые легко и быстро взводились руками, но были смертоносны на коротких расстояниях. Люди Черного, хоть и не в полных доспехах нынче, шли впереди, сзади их прикрывали остальные с самострелами. Четверых в одну группу хватало, они еще в Озерске решили, что в узких коридорах, если народа больше, то они уже начинают мешать друг другу. Ну, и то, что старая крепость в Ревеле строилась по тому же плану – небольшой прямоугольник стен, к внутренним сторонам которых пристроены помещения, первый этаж – склады, конюшня и поварня, второй – жилой (а кое-где здесь был и третий, разного назначения), с галереей – тоже помогало. Донжона в старом замке не было, были высокие угловые башни, а отдельно пристроенная самая высокая (и не особо большая по площади внутренних помещений) башня использовалась только для наблюдения, ну, и как склад-арсенал частично. Орденцы, хоть и были встревожены последними слухами, и вообще всеми событиями этой весны, но спали-то как обычно, зная от своих дозоров, что близ города опасности пока нет, а внутри – тоже усиленные дозоры не посчитали нужным поставить, в своем-то замке. Начало захвата прошло без сбоев, а вот после того, как поднялся шум, схватки в темноте комнат и переходов стали более ожесточенными. А особенно – в башнях, где, собственно, жили сами рыцари, их оруженосцы и личные слуги…
Петр этой ночью потерял троих, всех – в башнях, с рыцарями. Но – добили орденцев, бомбы на непривычных людей оказали обычное ошеломляющее действие… Несколько своих бойцов были ранены. А так – бомбы и внезапность ночного нападения свое дело сделали. Пост у ворот почти в упор подстрелил из луков, прихваченных именно на такой случай, троих орденцев, ускользнувших от зачистки и попытавшихся было выбраться наружу. Пимен в схватку так и не вступал, не с кем было. Они, сидя в засаде у ворот и напряженно вслушиваясь, через какое-то время поняли, что крики теперь раздаются и из-за их спин, из города… Когда, где-то через час, Петр на дворе, сейчас ярко освещенном факелами, разбирался уже с замковыми слугами (там героев не нашлось, и народ отсиживался в своих каморках, которые были в основном на нижнем уровне помещений), пытаясь из быстрых расспросов понять, все ли орденцы были ими найдены, или кто-то спрятался или сбежал, от ворот, если глядеть на город, стало хорошо видно (крепость, разумеется, была на холме), что там в нескольких местах происходит движение групп людей (с факелами), а в трех-четырех местах занялись уже и пожары… Слуги, которым предъявили тела орденцев (разной степени целости, и было их даже меньше трех десятков), хоть и были в основном в ступоре, ожидая, что и их сейчас вот так же… того, все же смогли, трясясь от страха, опознать всех. Правда, из их невнятных рассказов выяснилось, что несколько человек, в основном – из хозяйственной части гарнизона замка, жили не в самом старом замке, а в городе, в отдельных башнях или рядом с ними, но туда уж никого не послали… Петр приказал выставить на стене возле ворот три факела в ряд (знак для Торгаша и его людей), слуг согнали пока под замок, и бойцы смогли отдохнуть.
Тройка Пимена осталась на стене в качестве дозорных, как не участвовавшие в схватке. Правда, лучники записали на свой счет еще парочку бойцов или работников Ордена, непонятно было, которые, выбежав из города к замку, попытались попасть внутрь, вызывая своих… А еще через пару часов, сперва окликнув их из темноты на русском, пришел и Торгаш. Целый, но с одним своим человеком, а не с двумя, как уходил… Его пустили, конечно, заодно тела орденцев подобрали. Торгаш рассказал поднятому Петру, что с Янссеном все, и даже показал со стены его пылающий дом. Отдельных пожаров к тому времени прибавилась еще парочка, а еще – в стороне порта шумели, и там явно шло что-то массовое. Ни Торгаш, ни Петр так и не додумались – что бы это могло быть, ничего такого они не планировали, и только позже стало известно, что народ из припортовых трущоб, поняв из расходящихся слухов (а удержать их в такой ненадежной среде не удалось), что сегодня «можно», решил под шумок свести старые счеты и поправить свое финансовое положение.
Как стало светать, пришло время для следующей части плана. Одного человека из крепости отправили к своим еще затемно, а второго – наоборот, когда окончательно рассвело, к ван Баарену. В записке было написано, что все получилось, и пусть бургомистр сперва использует тревожные вести, а к вечеру и к ним заглянет, в крепость… Пока бургомистр задумался, что и как он должен использовать, к нему прибежали новые посыльные, в этот раз от городской стражи. Оказалось, что прискакали с утра еще трое орденцев, один – даже рыцарь, в латах и накидке их, до первой караулки стражи с восточной стороны города, оставили записку, и не слезая с коней даже – ускакали снова, да все оглядывались, а сами грязные были, и вроде как из схватки, у одного рука завязана кровавой тряпкой, у второго – на одежде вроде копоти что-то, и гарью от них несло… Записку велели снести в замок, да только десятник их в бумажку ту глянул, не запечатана она была, ну, и вот…
Гридя все-таки не удержался и провел маскарад в орденские тряпках, правда, сам сильно жалел, что не сможет поехать, со своей татарской ро… эээ… лицом. Да и Степан, которого привлекли к этому делу, конников своих дал, а сам не смог – надо было хоть одному из ряженых хорошо знать немецкую речь, а он все больше по южным наречиям был. Но – подобрали троих, одного одели в рыцарский доспех (не полный – им нужна была скорость, на случай чего), накидку, рожи сажей да грязью измазали, записку написали да отправили. Все получилось, и потом народ со смехом делился рассказами, как они напугали ревельскую стражу, и какие у тех были морды… Но – это было после, а пока…
В поданной бургомистру бумажке (явно взятой наспех, на обороте было что-то записано по хозяйству, какому-то Вилли – привезти рыбы и пива) было криво написано карандашом (на немецком, конечно): «Братья! Нарва сожжена московитами дотла, наших уцелело малое число, мы уходим на юг, советуем и вам. Они идут большой силой, неизвестно, что там у русских – колдовство или оружие новое, но город сгорел. Поспешите». И вот теперь ван Баарен понял намек… Городской совет удалось собрать только после полудня. Далеко не в полном составе… Троих ратманов не досчитались, и бургомистра Янссена тоже, и кое-кого из чиновников да писцов… По кому-то гибель была подтверждена, кто-то пока просто пропал без вести, остальные были напуганы, а еще – порт был перекрыт, и там шло… непонятное. Городская стража за ночь потеряла пятерых человек (правда, двоим не повезло попасть под арбалетные стрелы, прилетевшие в темноте откуда-то… сзади – капитан стражи и его заместители после намеков бургомистра расправились с теми, кто… постукивал наверх, говоря словами будущего). Хватало и убитых нападавших, среди которых были уже опознаны некоторые известные страже людишки с темным прошлым. В общем, бюргеры были напуганы, и на этом фоне ван Баарен выглядел несокрушимой скалой. Совершенно без страха (он чуть ли не один в городе знал, что бояться, собственно, и нечего) он сперва принял доклад от капитана стражи – о пожарах, грабежах, беспорядках возле порта, а потом произнес решительную и твердую речь, в которой призывал сплотиться, принять все меры и отдать все силы, а также сообщил о надвигающейся угрозе и… том, что Орден их… покидает. Нет, слово «предательство» не прозвучало, но…
Это вызвало шум, но был вызван и допрошен десятник, через кого записку передали, и сама она прочитана вслух и пущена по рукам. Шум сперва стал сильнее, кто-то чуть ли не бежать порывался, но вид спокойного бургомистра всех несколько охладил. А тот четко и внятно рассказал, что сперва следует страже утихомирить бедные кварталы, очистить порт, чтобы, в случае чего, дорогу к… отступлению морем им оставить, да заодно рассадники всякой швали там убрать, чего давно бы надо было сделать, да руки не доходили. А переговоры с Орденом и… иными силами берет бургомистр на себя, и обещает все усилия приложить, чтобы Ревель и горожане его уцелели в эти тяжелые времена, а, может, и в прибытке остались!… Самых трусливых речь успокоила. Самые умные догадались, что бургомистр что-то знает. Но – капитану стражи было дано указание очистить порт (и приватно раскрыта еще часть тайн, для его спокойствия), и под такое дело поднять из городских жителей некоторое количество мужчин для оцепления и иной помощи, вооружив их на время запасами из арсенала городской стражи.
К вечеру капитан организовал жидковатое, но оцепление для припортового района, чтоб не допустить ночью выплеска швали в богатую часть, как вчера (а именно этим были объяснены ночные нападения на… некоторые дома богатых горожан и пожары), а бургомистр с пятеркой охраны пошел на переговоры в замок. Впустили их без задержки, а вот внутри… Охрана дернулась было, видя… других людей, да с взведенными арбалетами, но… в них те не целились, тела орденцев уже убрали, а иных разрушений и признаков того, что что-то не так, во дворе и не было. Петр, Пимен и Торгаш успели и поспать, и разобраться наскоро, где тут что, и отправить девок на поварню готовить (под присмотром, на всякий), и разобраться с остальными слугами – и тут Торгаш (точнее, люди его новые) тоже подсказал, что одного надо бы… того, еще кое-кого – можно просто выгнать, болтуны, да и лишние они при них будут, а кого и оставить.
Так что бургомистра приняли в одной из башен, которая не пострадала ночью (а кое-где все же маленько подгорело – бомбы), где нашлись вполне уютные комнаты. Разговор был недолгим, не время пока было рассиживаться, согласовали, что дальше делать, да одного из своих оставил ван Баарен в крепости, для связи, и ушел – руководить процессами в городе. А в крепости, получилось так, передышка вышла у людей. Петр даже смог обслугу собрать да разъяснить, кто они такие и что тут дальше будет, немного успокоив народ – пока что им все было непонятно, а как с орденцами эти воины расправились – они видели. Ночь в замке прошла спокойно, а в городе – были у стражи небольшие стычки, но вчерашний запал прошел, кто попроще – уже добрался до спиртного и гулял во всю ширь ревельской души, кто поумнее – наоборот, затаился с награбленным в прошлую ночь. Были и люди, уплывшие к вечеру в море на некоем малом кораблике – добыча из дома Янссена оказалось такой, как и ожидалось, и договоренность Торгаша с некоторыми людьми из наиболее организованной части преступности Ревеля была соблюдена…
На следующее утро стража, с помощью более-менее сколоченных малых отрядов горожан, пошла на зачистку трущоб. И к обеду – продвинулась хорошо, по сути, освободив весь порт, лишь небольшой квартал лачуг остался, самое дно, где засели самые отмороженные. Там пока вновь поставили оцепление, потому как надо было уже разбираться с теми людьми, что пойманы были при продвижении стражи. Но тут по городу прошел новый слух, пробежали гонцы, и руководство стражников спешно оттянулось к ратуше. Там уже собрались кое-кто из советников, кого успели позвать, и был сам бургомистр. Еще через какое-то время на ратушную площадь по улице, ведущей с востока, неспешно выехали полтора десятка всадников, в броне, с оружием. У всех бросались в глаза светлые повязки на рукавах, с каким-то красным знаком, первым ехал молодец в богатой одежде, с цепью на груди и перстнями на пальцах, а за ним второй всадник вез развевающееся красное знамя…
…Отправка десятка Петра запустила и механизм дальнейших действий. Народ собрался и через день буквально – выдвинулся ближе к Ревелю, на северную засеку, в ожидании гонцов из города. Вообще, когда и Пимен в Ревеле обустроился и слать оттуда донесения начал, и Гридины разведчики про окрестности больше узнали, выяснилось, что устройство засеки оказалось перестраховкой – силы Ордена на севере объективно были небольшими (если не считать Нарвы), а та самая схватка на тракте проредила как раз наиболее активных ревельских рыцарей и орденских бойцов, те, кто остались, были больше по торговым и хозяйственным делам (туда такие и подбирались, кто понимает, в большой портовый город). Но – разбирать засеку, разумеется, не стали, мало ли, для них в то время, когда весь отряд был занят угрозой с юга, и десяток орденцев опасен был… Теперь же князь, Гридя, Степан и Семен собрались в деревушке возле этой засеки, дожидаясь гонцов, и провели тут те несколько дней, пока Петр с Торгашом завершали подготовку и начали дело. Ну, а потом пошли гонцы, состоялся маскарад (с подачи Гриди) в орденских накидках, и – прибежал еще один посланник, что – пора переходить к одной из последних частей этого затянувшегося действа.
Опасность для князя, конечно, была. Та самая «единственная стрела», например… Поэтому тут и доспехи все надели (было, из чего выбирать уже), и коней взяли получше, и ехали сторожко. Но – ничего такого не произошло. На ратушной площади было громко оглашено, что «фюрст Иоанн» прибыл с миром, а Ливонский орден город покинул, но всадники, не спешиваясь, лишь обменявшись вежливыми приветствиями с бургомистром, проследовали к замку. Там, возле настежь открытых ворот, их встречал более-менее прилично одетый и умытый отряд Петра, выстроенный в линию, и малое красное знамя над воротами. Разумеется, на последнем этапе подготовки, когда знамя вешали да ворота открывали, их видели горожане, начавшие появляться на улицах после ужасов позапрошлой ночи. Так что слух этот облетел Ревель моментально, и сконцентрировалось это любопытство у городских советников, которые подступились к ван Баарену, явно что-то знавшему. Но тот, сославшись на свои прежние слова, что для города он на все пойдет, пока отмалчивался на тему того, что это за люди, и почему они в замке, и куда орденцы делись, обещая все рассказать после переговоров, куда через пару часов где-то и отбыл, мудро подождав, пока князь со своими до замка доедет, и какое-то время они там проведут, умывшись да отдохнув с дороги. Непривычный цвет знамени и его вид несколько напугали горожан, а кое-кто, внимательно относившийся к слухам этой зимы, начал кое о чем догадываться. Но стража, которой сообщили в этот раз почти все, не беспокоилась (хотя трущобы зачищать сегодня не стала, сконцентрировавшись в богатой части города и возле ратуши), и очередная волна слухов пошла по городу, сплетаясь при этом уже в совершенно фантастический клубок. Все ждали возвращения бургомистра…
Вторые серьезные переговоры прошли как-то спокойнее и… привычнее, что ли. В одном из залов замка, с уже убранной атрибутикой Ливонского ордена, был накрыт стол. Запасы вполне позволили организовать богатое угощение, да и с прислугой Петр за это время окончательно разобрался. Ван Баарену подтвердил князь, что у них все прошло, как и задумано было, и поинтересовался… успехами бургомистра за это время. Тот тоже уточнил, что вышло… приемлемо, хоть и не без некоторого перебора со стороны низов города. Бывший тут же Торгаш предложил помощь своих людей страже, при окончательной зачистке городского дна, на что было получено согласие. Ну, а дальше договорились не торопиться, бургомистр должен был постепенно готовить членов городского совета к новым реалиям, заодно подбирая кандидатов на опустевшие места. Тот самый список имен, кстати, не весь… закончился, но ван Баарен просил пока не предпринимать никаких действий, на что получил уже от князя согласие.
Договорились, что постоянным представителем от Ордена Красного знамени в магистрате будет Пимен, а старшим в замке пока останется Петр, и, когда все нужные люди в городе будут подготовлены, пройдет некая официальная встреча, на которой и будут все вещи названы своими именами, и все точки расставлены окончательно. Князь оговорил, что вмешиваться в решения городских властей не собирается, но… с правом «вето». Только личным, то есть сам прибудет, если что, и будет обсуждать с бургомистром и городскими властями такой важный вопрос, по которому они разойдутся во мнениях… А еще князь обещал прислать своего эконома и казначея Федора, как только у того найдется время – весна, он ездит по деревням, бургомистр должен понимать, что сейчас как раз сеют то зерно, что осенью ему продадут… Ганзеец намек понял, а еще – получил от князя письмо старца, в котором тот раскрывал предложения для Ганзы, о которых только упомянул тогда, чуть подробнее, оставляя на усмотрение ван Баарена – когда и с какими пояснениями передавать их в Любек, или куда там у них сейчас положено. Вопросы веры (а конкретней, судьбы городских и окрестных сельских священников, да монастырей, что на этих землях от Ливонского ордена назначены были) отложили пока… В общем, договорились, и бургомистр отбыл в ратушу, согласовав, что люди от Торгаша подойдут завтра с рассветом.
Ну, а уже для своих в замке устроили небольшой пир. Там сперва Петр рассказал, как тут все прошло, а потом уже все помаленьку добавляли. Сравнивали с Озерском, князь все допытывал, чем захват отличался. Но Петр, упомянув Торгаша, нашедшего способ ворота открыть, все же сказал, что тут проще было. Орденцев меньше, не такие бойцы, не ожидали того в своем городе, а их-то воины, уже орлы! Приноровились уже и к бомбам, и к ухваткам новым, а в Озерске-то у самих первый раз был. И людей Торгаша похвалил, на зачистке хороши оказались, ну да, специфика прежней деятельности… Погибших помянули, а Пимен, после упоминания Петра, еще раз указал на заслуги Торгаша – немного горячась (выпито было, сегодня было можно), он поведал всем, что он-то тут лицом в ресторации торговал, да пиво пил с торговцами, а вот Торгаш – по трущобам, среди отребья всякого, а вышло-то вон оно как. Выслушали его, не перебивая, сам Торгаш немного смутился даже, а вот потом… Князь, в том же зале, торжественно встав в наступившей всеобщей тишине, своим поставленным голосом объявил, что награждается Торгаш, он же Сергий, большим знаком их Ордена за все, в Ревеле сделанное, боевым, в золоте, а за прежние дела его он уже был отмечен малым знаком, в серебре, и ныне он, князь, первого дважды награжденного рад поздравить!
Вот тут Торгаша пробрало до крепкого румянца все же. Про малый знак ему передали, но чтобы вот так… Князь прикрепил ему оба знака, и с мечом, и с кинжалом, и дальше праздник пошел уже совсем по-домашнему. Смеялись, вспоминали разные моменты, правда, даже подвыпивший Торгаш про дела свои с низами ревельскими особо много не говорил, ну, оно и понятно было… Хорошо отметили. На следующее утро, не рано, но задолго до полудня, князь уехал, так же торжественно и неторопливо, со знаменем, проведя перестановку в рядах. Всех разведчиков и часть бойцов Черного забрали, для них были другие задания, оставив, впрочем, в итоге перестановок почти два десятка в крепости (считая и Пимена, и Торгаша, и ревельцев его). Городская стража их проезду никак не препятствовала, а горожане, посмотрев снова на процессию, пошли обсуждать новые слухи, уже близкие к правде – ван Баарен начал потихоньку работу…
Трущобы были зачищены еще за пару дней, постепенно. Два притона сожгли вообще, из наловленных людей кое-кого вздернули, а вообще город потерял за всю эту замятню десятка три честных горожан (не считая орденцев), да в два раза больше – из низов, правда, там особо никто не разбирался, ворье это, или просто под руку не вовремя попались, да и не считал… Погибших орденцев и своих Петр схоронил в замковой ограде, раздельно, конечно, вспомнив про Михайлу – таблички-то с крестами некому было сделать… Но – нашелся резчик, привели из города люди Торгаша, и появились и кресты, и таблички в малой замковой церкви, да и вообще, буквально за неделю они постарались максимально установить все нужные связи между горожанами и новыми обитателями замка, по всем бытовым вопросам – от дров, до свежих продуктов, рыбы той же.
Пимен, как все успокоилось, сходил (с охраной, конечно, теперь только так, он теперь – важная персона, хоть то еще и не утверждено) к хозяину дома, где они жили, подвел черту, так сказать, забрал остатки своих вещей (и слил еще немного информации о них, как они хотели), да кухарку ту нашел и пригласил уже в замке кашеварить – кухня у орденцев была все же специфическая, в основном постная, а теперь все ограничения у них сняты были, да и оставлять только старую орденскую прислугу они не собирались. Женщина согласилась, конечно, и все ее ближайшие походы на рынок в новом статусе превращались в сборище кумушек, от которых расходилась видимая прямо невооруженным глазом волна сплетен… А еще – в той слободе, где русские жили, Пимен тоже побывал, и переговорил там кое с кем, дав некие задания, да кликнув клич для молодежи, может, захочет кто иному Ордену послужить. Петр каждый день встречался с бургомистром, а вскоре тот стал по одному приводить в замок и советников городских, пока так, угоститься-познакомиться, но и о серьезном разговоры заводили, а там и события, идущие своим чередом в других местах, им известны стали…
…Тех ивангородских воинов, что отправили в качестве гонцов Телепнев с Еропкиным, после пары дней отдыха тогда отправили обратно. Князь написал для воеводы Иван-города (а теперь и Нарвы) короткую грамоту о последних событиях здесь, а еще – сообщил, сколько, по последним сведениям от Петра и Гриди, у орденцев на севере народу по городам да усадьбам. Ну, и о своих планах кое-что. Мужики понимали, что обратный путь у них опять пойдет по грязи, но – куда деваться… Дали им и коней, и припасов, и сопровождение, которое должно было провести их по своим землям, на всякий случай. И – очень угадали с этим, так как опять по уши грязные ивангородцы с парой бойцов князя столкнулись с неожиданными встречными уже возле старого рубежа, возле реки Нарвы, где решали, перебираться ли им на ее правый, русский, берег, или ехать по левому до самой нарвской крепости – врагов-то тут не должно было остаться. Дорога по левому берегу была, орденцы по ней ездили, но ее никто из них не знал, а еще дело было в половодье, только чуть на спад пошедшем, да в болотах и разливах, что здесь тоже во многих местах были. Дорога же по правому берегу, от Гдова, была известна. А еще можно было дождаться кого-то на самой реке и попроситься в попутчики.
Так вот, выехав на берег той малой речки, по льду которой уходил зимой в Ливонию отряд князя (и по которой они сами сюда добирались), гонцы встретились с небольшой лодьей, на которой было всего пятеро человек, явно находящихся в затруднении. До драки дело не дошло, так как не ожидавшие такой встречи люди с обеих сторон при оклике использовали русский матерный, что позволило сразу же обозначиться, как своим, и дальнейшие переговоры прошли хоть и с опаской, но проще. Выяснилась важная вещь: на лодье из Пскова везли именно для князя Ивана некий груз, но вот путь единственному сопровождавшему рассказали то ли с ошибкой, то ли сам он перепутал что, и команда лодьи третий день тыкалась по ручьям и мелким речкам – левым притокам Нарвы, которых в этой местности было немало. Что за груз, парень-сопровождающий (нескладный паренек лет 16, лопоухий и веснушчатый) рассказать и показать наотрез отказывался, но имя Димитрия назвал. Ну, после этого бойцы отряда махом раскрутили его – бомбы или огненные стрелы?!! Ждут! Ждут в Озерске! – и парень, сообразив, что, похоже, это те люди и есть, кому он передать должен, как-то расслабился, и уже спокойнее рассказал, что послал его сам Димитрий из Пскова, он – пока подмастерье, а дорогу ему мастер Федот обсказал, что бывал здесь, да зимой только, а сам мастер и вообще все мастера ушли с войском на Дерпт…
Парня и корабельщиков о новостях теперь расспрашивали уже все, но и ответных вопросов (узнав, что перед ними – ивангородцы, занявшие Нарву, и воины того самого князя, что пол-Ливонии за зиму захватил) было много… Впрочем, договорились быстро. Псковичей уговорили довезти гонцов до Нарвы (тем более, тут оставалось-то немного, верст сорок, да и по течению). Короба, весь десяток плотно упакованных, от воды, были совместно выгружены на сухой берег, и один из княжьих людей поскакал обратно в деревню – хоть и по грязи, но вывозить их дальше надо было на телеге уже, да не на одной, а на двух. Второй остался с подмастерьем, назвавшимся Серьгой, вроде охраны. Корабельщики с ивангородцами отчалили, и по дороге до крепостей успели еще наслушаться рассказов о работе тех самых «огненных стрел», что они, оказывается, везли. А на следующий день на место стоянки были пригнаны две телеги – боец хоть и с руганью, но выбил на ближайших выселках их, клятвенно пообещав, что не надолго – весна…
Больше недели пробивалась эта троица обратно до Озерска. Лошадей им, конечно, меняли в деревнях, кормили-поили, но – протащить втроем две телеги по дорогам в это время… Хорошо еще, что короба с ракетами были объемными, но не слишком тяжелыми, а то бы пришлось все же ждать, пока дороги просохнут. Но и так, князь с руководством их Ордена уже вернулись из Ревеля, и находились в отличном настроении, а по отряду и деревням расходилась весть, что у них теперь ДВА замка, и город, считай, почти под ними, когда приехал один из тех гонцов. Его и на воротах не узнали сразу, хотя общую тревогу из-за одного всадника поднимать не стали, конечно. Увидели его еще от переправы через Пярну – через брод на коне (и дальше по берегу их озера) можно было перейти, аккуратно и осторожно, а с телегами – пока нет, вот он и приехал за подмогой. Узнали все же бойца, и то, что у них шесть десятков ракет лежат за переправой, вызвало новый взрыв восторга. Из деревни пригнали пару долбленок, и ценный груз был бережно переправлен, перегружен на подогнанные новые телеги и доставлен в замок, короба протерты от грязи и сложены в пороховой башне. А князь – обнял и расцеловал всех троих, хоть и грязнющими и худющими, а еще – уставшими в хлам они сейчас были, и попахивало от них, а потом, когда тех все же повели в баню, с чувством сказал сказал среди своих:
–Вот дал бы орденские знаки всем, но… не могу придумать такого, за что давать. Все же знаки, они у нас такие, ну… боевые или за иное…
Народ понимающе закивал, а Седов, теперь очень хорошо представлявший, что такое сейчас местные дороги, и вспоминавший во время рассказа о том, как бойцы сюда добирались, старые советские фильмы – «Отряд особого назначения», «Обратной дороги нет», «Хлеб, золото, наган», все же рискнул подойти и нашептать князю кое-что на ухо… Тот, хмыкнув, прищурился, видно было, что идея ему понравилась, и – на следующее утро после завтрака все бойцы, что были в замке, были выстроены во дворе. Вынесли знамя, и князь, своим княжеским голосом для особых случаев, сказал речь, в которой проникновенно, с понятными всем местным подробностями, описал, как два бойца из их отряда и один пскович доставили к ним в самую распутицу груз стрел огненных, которыми и они орденцев жгли уже, и сама Нарва взята была, позволяя тем самым на дальнейшие победы отряду идти.
–Нет у меня награды за все, сделанное ими – понизив голос, подытожил князь (в слова его вслушивались все бойцы, включая тех двоих, Серьга этот, все прочие обитатели замка…) – да все же отблагодарить мы их можем! Объявляю я им свою благодарность здесь, перед строем и знаменем нашим, да нынче же в летопись Ордена будет внесена запись о том! А сейчас – троекратная… им.... слава!
И строй бойцов, подхватив, три раза гаркнул: «Слава! Слава! Слава!», смутив бойцов и вогнав Серьгу в краску. Ну, а когда потом Ефим вызвал их в башню, и в зале прямо при них, уточнив крестильные имена да прозвища, вписывал запись, благодарили бойцы за такое – и наоборот – благодарили все их. Кстати, не прошло недельное барахтание в грязи для них бесследно, и баня даже не помогла, но Милана, на заметку их взявшая, не дала кашлю во что-то опасное превратиться, и за три дня отпоила их до здорового состояния. А у князя вечером того же дня, когда их славили, на обычных вечерних посиделках в башне спросили – что же, раз ракеты привезли, и он сегодня разговор заводил, дальше пойдем, значит?… А… когда и куда?…
–Пойдем – согласился князь – но… позже. Пока же иное нам надо… Вот уж как гонцы до ивангородцев доберутся, да там решатся – несколько скрытно закончил он.
8
Надо сказать, что у Седова после того, как Петр с десятком бойцов уехал в Ревель, началось какое-то странное настроение. Почему-то часто стало хотеться побыть одному, уйти в начавший зеленеть лес, тем более, что уже не только трава на влажных участках почвы полезла вовсю, но и листья на кустах и деревьях начали распускаться, постепенно раскрашивая окрестные леса во все оттенки ярко-зеленого. И вряд ли дело было только в весне. Еще с зимы, когда они устроились в замке после его захвата, и более-менее установился распорядок дня, он нашел время не только осмотреть окрестности с верхушки башни (что и продолжал делать, кстати, все же вид на озеро и окрестности был красивый), но и обойти ближнюю местность, не забывая, конечно, об осторожности. Очень быстро выяснилось, что тут для пеших прогулок мест совсем мало, если не сказать, что нет вообще. Остров, на котором стоял сам замок, был совсем небольшим, и на нем ничего не было, кроме орденских построек. С перекрестка у главных ворот можно было пойти на скотный двор (налево), к церкви (направо) или в деревню (прямо). Николай Федорович прошелся везде, но… на скотном дворе люди работали, в деревне или на постоялом дворе, что был ближе к тракту, он все время чувствовал себя под прицелом множества любопытных глаз… За церковью, если идти по берегу озера, были землянки чудинок… Если пройти налево вдоль канала, что соединял их озеро с речкой, можно было дойти и до реки – было недалеко, но… берег ее, конечно, не был никак обустроен и для прогулок тоже не подходил. Можно было, пройдя мимо скотного двора, свернуть через мостик на южный берег озера, где шла дорога, по которой они пришли в замок – но там было голое поле, точнее, луговина, и делать было тоже нечего.
Единственным пригодным для прогулок местом оказалось… кладбище. Точнее, не оно само, конечно, а кусок старого, в основном соснового леса, на краю которого оно и располагалось. Пройти туда можно было мимо церкви, но не по берегу озера, а несколько вглубь. В этом леске было мало снега, что позволяло прогуливаться там довольно спокойно, а зелень сосен радовала глаз и… напоминала про дом. На этих прогулках он, привыкший за последнее время в 21 веке к более уединенному образу жизни, немного отдыхал от людей в замке, от дыма, от напряжения… А еще – знакомился с местным лесом. И лес этот оказался для него совершенно новым. Нет, у него под Рязанью тоже были сосны в два-три обхвата. Но тут попадались совершенно необъятные великаны, часто искореженные, с обломанными ветками (каждая из которых сама была со ствол старого дерева) или со следами от молний. Некоторых из них он даже не узнавал сперва – так вышло с одним исполином, совершенно черный ствол которого примерно на два человеческих роста был затянут серо-зеленым мхом. А оказалось это дерево… старой березой, Седову с трудом удалось разглядеть в вышине белые ветки… А еще тут местами были упавшие стволы, и становилось совершенно ясно, почему так петляли здешние лесные дороги – представьте себе ствол, высотой метров пятьдесят, обхватов в пять, да с ветвями, рухнувший от старости поперек проезда в пару метров шириной… Тут и бензопилы не помогли бы, даже если бы и были. А еще были кусты, непроходимые ельники, многолетние заросли малины и ежевики… Нет, здешние леса заставляли себя уважать, считаться с ними и строить планы с их учетом. Вспоминались многие старые книги, в которых было описано именно вот такое вот, и теперь Николай Федорович увидел это воочию.
Эти его прогулки не остались незамеченными, да он и докладывался дневальному на воротах замка, куда пошел, если что. Руководство отряда, пару раз поинтересовавшись, куда он ходит и нет ли у старца в чем нужды, разъяснения о прогулках по старым привычкам, еще со… своего времени получило и удовлетворилось, не то вышло у деревенских. Они его, конечно, видели, и по своему любопытству тоже пытались понять смысл его обхода окрестностей без всякой видимой цели. Слегка насторожило деревню, когда старец стал чаще за кладбище уходить. Прямо за ним не следили, опасались, но потом-то пойти и по следам глянуть мог каждый… В общем, когда уже и суд над орденцами прошел, и сельчане уже немного привыкли к отряду, и пару собраний с лекциями в церкви провели – все же народное любопытство подтолкнуло общественность, та поставила на острие, как всегда, старосту, и Якоб, сам поняв за это время, что со старцем можно нормально поговорить, как-то задал вопрос при удобном случае об этих прогулках.
Седову трудно было однозначно ответить сразу, и он немного рассказал старосте о том, что у них там, в будущих временах, природу (леса вот эти, поля, озера с реками, все живое в них, зверюшек, птичек) любят и стараются ценить – потому как многое за века было истреблено, а живет-то народ там в основном в городах, где все из камня, а деревья те же в тех городах – в особых местах только, парках да скверах… Вот и он, по старой привычке, хоть и жил последние годы там почти в таком же сосняке, что за кладбищем, старается по лесу пройтись, да и воздух там почище, и вообще… Якоб покивал (картинки про каменные города он видел), но в итоге по деревне разошелся слух, далекий от реальности – что там, в будущих временах, вернулись частично к старым богам, что в лесах, озерах да болотах жили, но не полностью, а через христианство (крест Николая Федоровича уже широко известен был), соединив обычаи старых друидов с новой религией. Это было воспринято деревенскими без сомнений, тем более, что тут в тему оказались и чудинки (как известно, болотные ведьмы), с которыми старец возился, и кровь, орденцами на этой земле пролитая, и к ним нынче вернувшаяся… Пара сельских специалистов, отследив его походы в лес, сообщили, что выбирает старец самые старые, мощные деревья, да обходит их посолонь (а это показатель доброго друида, кто понимает), обрядов никаких не проводит, кровавых жертв, как злые друиды, не приносит, а если какие наговоры и читает – то по следам не понять, и вообще, лучше старцу в это время не мешать. Добрый-то он вроде добрый, но мало ли…
Николай Федорович об этих слухах и не узнал, потом – настали метели, и все походы в лес пришлось прекратить. После метелей он сунулся было по старой тропинке, им же натоптанной, точнее – где она была, но – не прошел, завяз, лишь от церкви отойдя, от тропки той ничего в снегах и не осталось. Потом снег начал таять, тоже совершенно не давая выйти на прогулку, да и события тут довольно значительные пошли. В период их поездки в Ревель в лесах была каша с мокрым снегом, а потом пошла грязь, и только после того, как вслед за Петром в город уехал и князь с народом, окрестности подсохли настолько, что хоть и в сапогах и не везде, но стало можно прогуливаться. Деревенские же число потерь в отряде, увеличившееся за период «черной полосы», объясняли тем, что нет у старца доступа в лес, за силой, вот он и не может с теми мелкими духами договориться, да своих вылечить, как раньше (сказались и лекции его о чистоте, и Милана, о которой уже и по деревне стало известно, что со старцем она живет – травница да друид, самое дело им вместе). Саму же Милану он в такие прогулки не звал – та была в делах днем, и чудинок учила, да и раненые почти всегда на ее попечении бывали, особенно после последней большой битвы у южной засеки. Но в мечтах, что скоро лето, он хотел и ее с собой рядом на этих прогулках видеть, конечно…
А еще после отъезда князя почти со всем руководством мало народа осталось в замке, и стало там совсем тихо и спокойно. Федор так и мотался по деревням. Малх почти перестал доставать Седова, совершенно спевшись с Ефимом, и был принят в замке за своего настолько, что у князя даже появилась насчет него одна мысль, на будущее. В последнее время с ними в основном сидел и Грек, которому князь, и отругав, и наградив за его выход до Дерпта, запретил участвовать в событиях в Ревеле. Как оказалось, там он был известен не так, как Торгаш (как мелкий торговец, почти не нарушающий законов, ну… почти, да), а как довольно заметная фигура теневого бизнеса, говоря словами 21 века, и мог испортить всю задумку. Вот в Риге, чьим горожанином Грек числился, у него была хорошая репутация, и Петр с князем имели на это виды, но – это сильно потом, так что Грек сидел в замке, лишь из донесений гонцов узнавая, как там дела у Торгаша с Пименом. В общем, Николаю Федоровичу дел пока особых не было, можно было гулять дольше и спокойней, но он не пропадал по лесам, конечно.
И вот на одной из таких прогулок Седов совершенно внезапно для самого себя осознал, что он… устал. От всего. Выяснилось это очень просто – прошло какое-то… озарение, и он поймал себя на том, что вот уже минут десять стоит на коленях и любуется (с довольно идиотской улыбкой, как ему самому показалось) на несколько цветков мать-и-мачехи, попавшихся ему в одной совсем сырой, но, видимо, нагретой солнцем ложбинке. Такое умиление было ему совершенно не свойственно, и мозг, как будто специально дожидавшейся этого момента, выдал ему, что, похоже, психологические проблемы-то от его попадания в 16 век никуда не делись, а все копились и копились, и… надо что-то делать. Поднявшись и отряхнув штаны (вообще, синтетика рулила, достаточно было от земли потом мокрой тряпкой протереть, и все, а из всей химии, от которой можно было посадить несмываемые пятна, тут пока только его «бензин» и был), Николай Федорович пошел дальше по лесу, но сегодня не любовался его жизнью, а, наоборот, погрузился в раздумья.
Первым, если вспомнить, к 16 веку приспособился его желудок. Ну да – есть надо каждый день, и хочешь – не хочешь… Малое количество привычных приправ (зато – другие, типичные для этого времени травы в еде) и недостаток соли организм принял довольно быстро и легко. Сами блюда отличались не сильно, разве что были попроще, но для желудка это было без разницы – всего пара случаев была за все время, когда он… активно протестовал, да и то, Седов подозревал, что все же это было из-за антисанитарии, ведь только здесь, в замке, они с Миланой и Магдой смогли устроить (и заставить всех соблюдать!) приемлемую чистоту.
Привычки тела и вообще режим дня он тоже поменял легко. Пока было холодное время года, и его термуха, и прочая одежда и обувь были ему привычны и удобны, да и местная верхняя одежда не раздражала, а короткие дни и долгие ночи позволяли высыпаться, перекрывая встряску организма от новых впечатлений (особенно в первое время). Возможно, летом будет иначе – местные вроде как привыкли использовать светлое время суток более насыщенно, и события к лету у них планируются важные, да и переодеваться придется в местное же – в куртке со свитером уже не походишь, но здесь Николай Федорович чувствовал себя пока нормально и надеялся, что сил хватит.
А вот психика… Несмотря на установленные близкие контакты (и с князем и другими рязанцами, и с псковичами, и с местными ливонцами, и – особенно – с Миланой), все же все это время уши его слышали не родную русскую речь, а языки 16 века, что современный русский, что немецкий. Глаза его видели декорации для съемок фильма о средневековье (правда, отдыхая на привычных картинах природы), и были эти декорации в основном мрачноватыми. Мозги напрягала и постоянная опасность от Ливонского ордена, и неизвестность, когда (по обычным для 16 века условиям) для уточнения сведений нельзя было позвонить или просто залезть в телефон, а надо было ждать гонца на лошади… День, другой… неделю… Потери хорошо знакомых (пусть и не ставших по-настоящему близкими) людей во время «черной полосы»… Чудинки эти, в конце концов… И, похоже, какая-то часть его так и не смогла смириться с этим и все еще ждала возврата к прежней жизни, хотя умом он вполне понимал, что этого уже не случится. Эти противоречия, видимо, копились, копились, и вот – оформились.
«Хорошо, что так – подумал Седов, припоминая вроде бы мелкие вспышки своего раздражения или плохое настроение в последнее время, по мелочам – а могло бы и в истерику вылиться, не дай бог, или в какой скандал…». Похоже, именно здесь и лежали корни его желания уединяться от людей в последнее время, вот этих прогулок по окрестностям… Если информационный голод его сразу был переключен с телевизора и интернета на живое общение и более подробное погружение в реалии 16 века, то с речью, отсутствием чтения и банальным недостатком ярких красок в окружающем мире он ничего сделать и не смог бы. И весенне разнотравье с листочками и первыми цветами стало сразу и ключевым моментом для понимания проблемы, и тем лечением, которое было теперь уже срочно нужно.
На обратном пути в замок, в таком же неспешном темпе, мозг, получивший нормально сформулированную проблему, заработал над ее решением на полную. Результатами этих размышлений стало подведение некоторых промежуточных итогов: если с новостями и вообще информацией в ближайшее время (да и все лето точно) проблем не будет, за разнообразие окружающей цветовой гаммы взялась природа (и у нее получится!), то с речью, корме него самого, никто ему помочь не сможет. И значит, надо начинать экспериментальный учебный класс. Светка, Петька и Янек-Ваня.
Собственно, именно на Ване (как его звали на скотном дворе все), как первом ученике, он и решил опробовать свои… методики преподавания, Светку рекомендовала Милана, с которой он планами все же делился (ночная кукушка, кто понимает), тем более, у девчонки уже было знание счета, чтения и письма – от самой травницы, а Петька… За несколько месяцев, проведенных с отрядом, он не только отъелся (и был теперь нормально одет, кстати), но и познакомился со всеми бойцами, получил основы знаний у каждого десятка (и кони, и бомбы, и пушки, и разведка – все ему нравилось), даже Петр иногда поручал ему задания, а главное – все же смог повзрослеть, пряча теперь свою неугомонность, когда это надо было. То ли время его пришло, то ли смерти знакомых бойцов так повлияли… В бои его, конечно, никто не брал, и в дозоры тоже, но вот среди тех мальчишек, что вместо гонцов у них были – был он однозначно главным, хоть и без какого-то, говоря словами из будущего, оформления. Лютой мечтой у этой группы была повязка с красным знаменем, как у бойцов, а пока они с гордостью носили просто белые.
Седов нашел время плотно пообщаться с ним в один из приездов Федора (которого Петька сопровождал, как переводчик и гонец под рукой) в замок на короткий отдых и помывку, (и к Магде, но мы этого не говорили), и к перспективе письму и чтению обучиться тот отнесся с восторгом. Ну, и князь, которому (после возвращения того из Ревеля) старче доложился, что того же Ваню учить он хочет не одного, а вот, троих пока, и на этом опробует сам – получится ли у него ребятишек местных наукам обучать, о чем они еще когда говорили, добро дал. Маловато оставалось у них бумаги, Ефим разговор уже заводил, что надо бы прикупить, но на первое время собирался Седов обойтись ящиком с песком да берестой. Единственное, что он не мог пока решить – когда обучение начинать. Другие дела, гораздо более важные для всех них, продолжались.
…Вышло так, что к воеводе Ивангородскому (и Нарвскому!) важные донесения нынче приходили по воде, а последние два так и вообще – оба в один день. Сперва по реке спустилась малая псковская лодья с гонцами и грамотой от князя Ивана, которых они сами же отправляли к нему. Много важного там было написано, и он с полковниками да сотниками, и теми людьми, что за карты у него отвечали, потратил несколько дней на усвоение этой информации и прикидки того, как это использовать, в случае чего. А потом, после того, как они помаленьку начали обустраиваться в крепости, в один день с моря пришла большая лодья (ее привел с вестями Рыжий Дан), а из Пскова, тоже по реке – государев гонец. Про первую хвалебную грамоту князя Василия мы упоминали, а с моря…
…Малые лодьи после захвата Нарвы постоянно числом не меньше четырех ходили в дозор возле побережья, верст на 20 к западу отклоняясь, а остальные начали развозить пленных орденцев на назначенные им места, да одну воевода держал под рукой, для переправы (хотя тут были и обычные лодки, конечно) или еще на какой случай. Дан, после переброски войск под Нарвой рванувший в море, как десяток лет сбросил – был весел, шутил много, ну, а уж как орать начинал… Надо сказать, что перехватили они за все время патрулирования всего три малые лайбы с грузами для Нарвы (зерно, в основном) – после того заметили их, что-то поняли, видать, и больше к Нарве никто не совался. Так что стало там скучновато, но возить пленных он не хотел тем более.
И вот – на очередном выходе прямо на их корабли вышла по ветру рыбацкая лодка, парусная, прошедшая почти под берегом. Там были двое рыбаков, но ни сетей при них не было, ни улова, а оказались они русскими, православными, из Ревеля, и спросили, кто тут будет бешеный Дан – у них к нему послание. Перехватила их первой другая лодья, но до Дана сопроводили все, собравшись в кучу – всем было интересно. Там старший из рыбаков (а были это отец с сыном, как выяснилось), определив по виду, кто Дан и есть (похоже – хорошо описали его им), сообщили тому, что власть в Ревеле поменялась, и приезжал какой-то чужой князь, а орденцы ушли, и в замке главным сейчас некий Петр, из псковичей вроде как, а при нем Пимен, и вот он-то и передал послание… На лодьях, когда разобрались, что за князь и Петр, долго радостно орали (лодьи-то все псковские были, и народ теперь знал подробности того, что за зиму произошло), а рыбак нашептал еще кое-что Дану, от чего тот стал серьезен. Рыбаков отпустили, конечно, и те пошлепали обратно, так же, под берегом, а Дан собрался в Нарву, на доклад. Вернулись и остальные – выходило, что от Ревеля опасности теперь никакой не было, и надо было решать, сколько лодей в дозоре оставлять, и куда остальных направить.
Так что весть о том, что в Ревеле власть, похоже, уже переменилась, пришла воеводе одновременно с грамотой от князя Московского. Радостный от государевых похвал воевода как-то невзначай удивился, что быстро у рязанского князя вышло, но тут почитал другие наказы от государя и – задумался… Полковники, что при официальном чтении грамоты (втором, сперва, понятно, он сам все перечел, да не один раз) у него же сидели, выслушали заодно и от Дана доклад. Весть была добрая, но воевода сомневался:
–Значит, точно говоришь тебе этот… Пимен передал?
–Точно, воевода – уверенно и спокойно (что для него сложнее было) отвечал Дан – верное слово мне передали, что новая власть в Ревеле, и рязанский князь там нынче. А Пимен – побратим мой, и слова его верные.
Воевода и полковники не были псковичами, поэтому про Дана-то слышали, кто больше, кто меньше, а про его второго кормщика Пимена – уже нет, и оттого имелось у них некое недоверие… Но – кормщика отпустили (тот еще отпросился в Псков сбегать), и стали разбирать вторую часть грамоты, не хвалебную уже. Там как раз говорилось, чтоб восстанавливали крепость, чем на месте смогут, слали ему перечень, что есть и что иного нужно, а он на то добро даст. Орденцев пленных – всех отослать, как раньше говорено было, много получилось, но ничего, малых острогов на Онеге да на Ладоге полно, а вот еще одно дело…
Писал государь, чтобы воевода отправил один полк из своих, на свое же усмотрение, какой, да полусотню конницы при нем (но без пушек) по побережью, а до того – списался с князем Рязанским Иваном, потому как полк этот должен пойти по Ливонии хоть и сам, но в связке с людьми того князя. Припасы ему обеспечат они же, а надо будет полку – выжечь орденские усадьбы, где стрелами теми огненными, где так, а где можно – захватить, и для того в переговоры вступать им тоже можно, но бойцов своих при том беречь, и иметь в виду, что земли те отойдут не Москве, а князю тому, потому и людишек местных особо не трогать. Орденцев же, что живыми захвачены будут, отправлять в полон, как и тех, что в Нарве захвачены были. Сложное было дело, невиданное, и воевода с полковниками долго обсуждали, как это так выходит.
Тут снова пришлась к месту и карта от князя, и его же записка, с перечнем усадеб да замков орденских и числом бойцов при них, выходило – вполне возможно, и даже с условиями государевыми тоже. Но… непривычно было, пока кто-то не вспомнил, что было с самого начала этой всей истории, как князь тот со своими людьми в Ливонию заходил (а сам-то он и верно оказался князем Рязанским!), что говорил, да как вели себя люди его. Дело было, похоже… божеское, да про старца уже разные шепотки пошли, что, может, и правда он… оттуда. А еще, раз уж начали, не могли не упомянуть, что стрелы эти (и бомбы) придумал то ли как раз старец при князе том, то ли кто из людей князя, и Еропкин с Телепневым (как-то они сейчас там, на юге, воюют?…) о том же говорили. Получалось, что договорились они заранее? Или государь так… отдаривается, за подарок такой (здесь все понимали, что без этих ракет они бы посад, может, и пограбили, но от крепости ушли, как пришли)? Впрочем, указание беречь людей, а буде орденцы упрямиться будут – усадьбы их просто сжигать, всем по сердцу пришлось. А местных людишек трогать… Ну, города еще одно, но в деревнях-то орденских живут бедно, им тут, на рубеже, это было хорошо известно. Стали решать, кого отправить. И – тут полковник второго полка вызвался сам. Попросился только кое-кого из своих все же оставить (да раненых, что после Нарвы не вылечились еще, понятное дело), раз такой переход длинный ожидается и про конец его у государя что-то ничего не написано… На том и порешили.
А дело было в том, что полковник получил из Пскова, от своего нового друга, добрый совет. Сотник псковской стражи стал за последнее время хорошо разбираться (вынужденно, но все же) и в событиях (псковские набольшие без него в последнее время важных дел не обсуждали), и в планах государевых, что озвучивались для всех, и что – от Еропкина, Телепнева, да гонцов московских – сам слышал, да и для гонцов тех государь повелел во Пскове как раз сделать такое, чтобы у них и место свое было в крепости, и лошади, и все, что нужно. Князь Василий совершенно здраво рассудил, что о событиях в Ливонии ему теперь нужно будет побыстрее узнавать (и свои указания туда слать), и Псков здесь был самым разумным местом для размещения того, что в 21 веке назвали бы хабом – и для движения на север, к Нарве, и на запад – к Юрьеву. И по воде, и посуху. Так вот, проскакивало все же в рассуждениях этих да оговорках слово «Рига». Он и намекнул полковнику, что, похоже, государь нацелен туда. Ну, а уж с картой от князя сообразить, куда потом полк этот направят, если земли под орденцами на всем севере Ливонии остались полосой вдоль побережья, да и бойцов на них не сказать, чтобы совсем не было, но – мало, откровенно мало, после Нарвы-то, а по югу Ливонии – псковские полки уже идут?
Ну, и через седмицу где-то немного убавившийся полк ушел на закат. Сотни четыре все же набралось. Дороги подсохли уже, да и вообще погоды установились солнечные и теплые, для весны – совсем даже неплохие, так что вышли бойцы споро и с удовольствием. С конниками в передовом дозоре, малым обозом и… двумя всадниками, что прислал к ним князь Иван (Гридины бойцы были), которые должны были показывать дороги к орденским усадьбам, выводить пополнения запасов к ним, и вообще подсказывать, как тут что. Именно об этом говорил князь, когда дожидался реакции государя Московского на захват Нарвы. Ну, а от Озерска через частично разобранную северную засеку на тракте в это же время ушло почти полтора десятка всадников под командой Степана навстречу им – несколько малых орденских усадеб можно было и такой силой почистить, да и проверить не мешало слухи, что многие орденцы и правда сбежали.
Продвижение полка до Везенберга заняло около седмицы, и из важного за это время была пара больших сел при дороге. При их приближении, если и оставался там кто еще из орденцев – исчезали, и полковник имел дело со старостами. Те, хоть и лучше многих знали, как оно там, в Нарве-то, все было (потому что были к ней ближайшими соседями), и мялись перед русскими испуганно, все же главное могли пояснить – что нету орденцев. И припасов на продажу, правда, тоже говорили, что нету, опасаясь – а ну, как кивнет своим этот… полковник, да пойдут грабить?… Но нет, пока хватало своих запасов, а люди от князя обещали, что возле Везенберга будет еще, и полк продолжал движение. Бойцы втянулись, а первые орденцы были замечены уже почти возле Везенберга на шестой день.
В этом небольшом замке, после зимнего пожара, во время которого хорошо погорели деревянные постройки, но сама крепость и ее запасы особо не пострадали, ситуация была… сложная. Отсутствие комтура, этот ночной пожар в связке со слухами, потери людей в нем от того пожара (а они были), потери разведчиков, ушедших за ту засеку и не вернувшихся… Нет, орденцы не закрылись в замке от всех. Но людей больше никуда не посылали, да и было-то у них немного воинов, как везде тут, на севере Ливонии. Чуть успокоившиеся за метели люди получили после их окончания новый всплеск всяких слухов – когда гонцы от феллинского кастеляна ехали до Нарвы, они и сюда заезжали, конечно, а вести с юга тоже были… не очень. Но все же жизнь в замке шла почти обычным порядком. Кое-что даже успели отремонтировать, из сгоревшего.
А потом была Нарва. И немногие орденские конники, вырвавшиеся из захваченного города без припасов, без всего… И вторая волна, совсем небольшая – люди, которые убрались из города уже после того, как увидели ночной пожар в крепости… Орденцы в Везенберге разделились на три части. Одна тихо исчезла вместе с беглецами из Нарвы (никто из них не захотел остаться в замке дольше, чем на одну ночь). Вторая считала, что все это, конечно, печально, но руководство Ордена разберется, и сделает, что надо, ну, а они, как прикажут, на то они и клятву давали. А третья… третья понимала, чем это пахнет и к чему все идет, но… молчала. Пока. При этом, конечно, все текущие дела они делали, дозоры (теперь всего парные) верст на десять по сторонам рассылали, со своими малыми усадьбами (было их при Везенберге, если брать только земли с этой стороны засеки, три) связь поддерживали. Пришло время пахоты и сева – и хозяйственники здешнего гарнизона (а они меньше всего пострадали, по понятным причинам) стали организовывать крестьян на работы, как всегда. А вот тут пошли проблемы…
Разумеется, первой всегда пахалась (и косилась, и зерно с нее первым обмолачивалось, и вообще все нужные работы проводились) орденская земля. Весна – самое голодное время на селе, и многие сидели уже без запасов (совсем или почти), а тут работы… Так было всегда, но вот в этом году то, что у ливонцев все же было довольно частое обновление из купленных или захваченных в других местах селян, и те слухи, что разошлись этой зимой и не были забыты, да и вести от Нарвы – все это картину поменяло… Народ знал, что бывает по-иному, и знал, что вот тут, почти рядом, такие же сельчане, как они, уже не холопы вроде как, а орденцев – вообще судили, ну, тех, которых сразу не перебили… На подавление этих еще даже не бунтов, а вспышек возмущения, сил, конечно, хватало. Да пока просто совать в морду деревенским стали чаще орденцы, делов-то. Но – в один далеко не прекрасный день пара дозорных, выехавших с утра, вернулась в замок на рысях еще до полудня, встретив на дороге чужих всадников, много…
Поднялась некоторая суматоха, народ в замке и посаде при нем забегал туда-сюда, но через некоторое время все бойцы ордена в замке все же собрались, вооружились, заняли нужные места (кто на стенах, кто где) и… стали ждать. Недолго – со стен замка, как обычно, стоящего на холме, было видно, как из дальнего леска, перекрывавшего дорогу на восток, сперва появляются конники, а за ними – и довольно длинная змея пехоты. Рыцари, что наблюдали эту картину, помрачнели, хотя, когда за пешими вышел из того же леска обоз, и был он небольшим и вроде как без пушек, настроение их несколько улучшилось. Надо сказать, что в последнюю большую войну с московитами, которая добралась лет двадцать назад и до этих краев, ни Везенберг, ни тем более Нарва не были захвачены, хотя окрестности тогда были почищены русскими знатно. Можно было надеяться, что так оно обойдется и сейчас, да и грабить-то по весне в селах особо нечего (а свои запасы они собрали в замке), но… падение той же Нарвы, да еще и со странным пожаром, слухи эти… поводов для оптимизма было мало.
Русские, не торопясь, подтягивались к посаду. Выехавшие вперед их конники без особой опаски проехались по основной дороге, что шла примерно по направлению восток-запад, до перекрестка, где эта дорога соединялась с выходящей из холмов дорогой на Дерпт (сейчас перекрытой в лесу засеками), там они разделились – часть поехала дальше, как видно, в дозор, основные силы стали сворачивать к посаду. Хоть и не сравнить эту дорогу было с трактом от Ревеля до Дерпта, но место было бойкое, да и перекресток, и постоялый двор, что стоял при нем, был довольно большим. Похоже, именно там остановится руководство этих русских – орденцам со стен, хоть и без подробностей, было видно, что возле отворота на посад войска тоже начали притормаживать и разделяться – часть осталась там же, а около сотни выдвинулось в поселение.
За эти несколько дней похода у полка выработались некоторые приемы: если конники постоянно отъезжали по всем боковым дорожным ответвлениям, то из числа пеших воинов на каждый день назначалась сотня, в обязанности которой входило проверять найденные всадниками деревни, усадьбы или иные места. Бойцы этой сотни, понятно, уставали больше других, но – сотни каждый день менялись, так что выходило пока терпимо. Правда, если до того надо было проверять две малые орденские усадьбы (из которых орденцы сбежали при их приближении), де несколько деревень, где тоже обошлось пока без кровопролития, то нынче дело было другое…
Примерно через полчаса, когда войска московитов как-то пристроились в селе, к ответвлению дороги, ведущему к воротам замка, двинулся с десяток всадников. Если взглянуть на карту, то замок стоял на одном из нескольких холмов, неровной цепочкой вытянувшихся с запада на восток. К югу холмы становились выше и… гуще, крайние (на одном из которых и стоял сам замок) были пониже, а дальше на север, к побережью, начинались в основном равнины. Поэтому и посад при замке, расположенный уже на ровном месте, был побольше, чем в том же Вейсенштайне-Озерске, и в стороны раскинулся пошире – тут было больше пахотной земли, и, соответственно, больше землепашцев. Так вот, дорога, ведущая на юг, ныряла в холмы недалеко от замка, а к замку из посада вело небольшое ответвление, в конце проложенное по склону замкового же холма петлей с одним поворотом. Один из подъехавших всадников помахал ветками, и, убедившись, что их не собираются обстреливать из замка, из группы выделилась троица, поднявшаяся по этой дороге на расстояние слышимости. Один из троих, на плохом германском представившись сотником второго наревского полка, сообщил, что по велению князя Московского они возвращают себе эти земли, и всем орденцам предлагается сдаться, с сохранением жизни.
Хоть и не было в замке сейчас никого из тех воинов, что воевали с русскими двадцать лет назад, но выглядело это даже для этих дикарей как-то… неуважительно и нагло. Один из молодых оруженосцев уже собирался что-то резкое в ответ проорать, но был вовремя перехвачен своим рыцарем.
–Мы не будем сдавать замок – коротко ответил старший из рыцарей.
–Воля ваша – ответил наглый посланец – значит, будет, как в Нарве – и русские… просто уехали обратно, заставив орденцев на стене тревожно переглядываться. Когда лишних зевак со стены разогнали по своим местам, к старшему из четырех оставшихся в Везенберге рыцарей подошел тот, на котором были… контакты с осведомителями среди крестьян, скажем так.
–Я только сейчас понял – негромко сказал он – сегодня, по тревоге, никто из села не бежал в замок. И, вроде как, пока мы ворота не закрыли, даже кто-то из слуг, наоборот, выскочил наружу…
–Они что-то знают? Что говорили тебе… эти? – старший махнул рукой на посад.
–Все те же слухи. Про отмену рабства, про огонь божий с неба… (никто из деревенских не рискнул доложиться рыцарям про полученное описание суда над орденцами в Вейсенштейне, дураков не нашлось).
–Нарва – задумчиво сказал старший – что же там было…
–Обоз у них совсем небольшой – отозвался второй.
–Да, это не пушки – согласился с ним собеседник – поставим к вечеру двойные дозоры на стенах, пожалуй…
Оба не хотели вспоминать, как к ним зимой с неба слетело… что-то огненное, и они ничего тогда не смогли сделать, и не нашли никаких следов после – кто и как это сделал. Если такое повторится…
До сумерек вглядывались наблюдатели со стен. Увидели столб дыма, начавший подниматься в том месте, где была одна из ближних усадеб, а больше… ничего. Московиты в посаде не делали ничего, что могло бы говорить о подготовке к штурму замка. Они, правда, установили рогатки на дороге от его ворот, да вроде как отправили конный дозор еще и на дорогу вглубь холмов. Видно было, что в посаде московитское начальство собирало крестьян, и что-то им говорило, а их воины при этом не шарились по домам и не таскали крестьянок по сараям, а вполне спокойно устраивались, похоже, на ночлег. Это немного снизило уровень опаски у орденцев, но лишь немного… Двойные дозоры были выставлены, зажжено множество факелов, сами рыцари тоже пока не ложились спать, но – в посаде с темнотой установилась и тишина, хотя несколько факелов (дозоры, похоже), перемещавшихся по его улицам, было из замка видно. Так прошло часа два, три, и эта тишина нарушилась свистом и ревом, который орденцы Везенберга помнили еще с зимы…
…Самым редко бывающим в Озерске подразделением отряда были однозначно разведчики Гриди. Даже мыться в банях они предпочитали в деревнях, поближе к нынешним рубежам их земель, где им и приходилось проводить все свое время. Да и в самые метели они ходили в лыжные дозоры по лесам, хоть и меньше. А в схватках участвовали как бы не чаще остальных, особенно в «черную полосу», и потери несли… Эта ситуация поменялась только в распутицу, когда остатки их зимних лыжных троп дотаивали по лесам, а непролазная грязь, талые воды и разливы всех рек и ручьев пока не давали установить новые, летние тропы. Тогда у них случилось что-то вроде отпуска 21 века, когда они и в замке побывали, и новости узнали, и смогли отдохнуть. Но длилось это недолго, и чуть земля стала подсыхать – они снова разошлись по окраинам их пока малых земель. В этот период, после битвы у южной засеки и до самой смены власти в Ревеле, стычек у разведчиков с орденцами, считай, и не было, кроме одной.
Когда они еще зимой решили брать под контроль зимник по реке Пярну, его отдали как раз разведчикам – всадники Степана были заняты на дрогах, да и неудобно было по часто петляющему руслу, где видимость ограничена берегами, в дозоры ездить – могли подловить на любом повороте. Разведчикам тоже было неудобно, и они сделали по-другому – натоптали лыжню по правому берегу реки, срезая часть ее поворотов, так что дозорный путь получился даже короче. После половодья, понятно, все это тоже растаяло, но местность-то им стала уже более-менее известна, и новую тропку они проложили так же – по правому берегу, срезая изгибы реки. Не без проблем (были там и топкие места, и впадающие с этой стороны малые речки и ручейки), но сделали. И вот, один из дозоров, вернувшийся как-то с этого направления, добрался все же до замка и рассказал о своей стычке, похоже, с какими-то другими орденцами.
А вышло, по их словам, так – идя парой по своей тропе, они верстах в 20 от моста возле замка (то есть уже почти в конце своего дозора) услышали с реки шум. Пярну, хоть и с вешней водой, была довольно медленной и тихой речкой, да и звук по воде разносится хорошо, и бойцы, удвоив осторожность, засели на берегу. Вскоре снизу по течению, из-за поворота, на веслах и на шестах выбрались четыре лодки (не малые долбленки, а дощаники, по словам разведчиков), с явными воинами. Дождавшись, пока они подплывут поближе, бойцы разглядели, что тех около двух дюжин («больше двух десятков, но меньше трех»), это точно орденцы, при оружии, и что-то надо делать – или бежать своих предупреждать, потому как продвигались лодки довольно медленно, или… Они решили «или». Немного поменяв место, разведчики засели в кустах поближе к небольшому обрыву, пропустили лодки мимо себя, и закинули в последние две по одной бомбе, которые так и входили в комплект снаряжения разведки на выходы. По их словам, в одной лодке почти весь народ в воду то ли попадал, то ли попрыгал, в другой – всего один упал наружу, остальные там остались. Но – скорее всего, целые, оглушенные только, да и были они, по словам бойцов, в коже, а кое-кто в кольчугах. Пока вытаскивали упавших (а вода-то еще ледяная), пока лодки сносило вниз – бойцы успели из своих малых самострелов еще по три-четыре болта выпустить, и вроде как попадали, место удобное выбрали, но – лодки, в итоге, ушли обратно по течению, и уточнить, всех ли вытащили и сколько побито, они не смогли, конечно.
