Хроники Нордланда: Старый Король

– Не может быть. – Усомнилась Аврора.

– Таки да. – Возразил Соломон, услужливый, всезнающий и дьявольски умный еврей, который когда-то сделал ставку не на официальную хозяйку Хефлинуэлла Габриэллу, а на безвестную невесту младшего Хлоринга – и не прогадал. Алиса и Гэбриэл особенно ценили его за то, что тот был вежлив и услужлив с Алисой еще тогда, когда мало, кто принимал ее всерьез. Другие мастера предпочли тогда Габриэллу и ее двор – и теперь локти кусали от зависти. Гэйб Хлоринг оказался не только богатым, но и щедрым клиентом, и не жалел ничего, когда речь заходила о его возлюбленной. В Гранствилле не было сплетницы, которая не обсуждала бы обновки и украшения Алисы, и не было ювелира, меховщика, портного или шляпника, который не мечтал бы пробраться к ней и взять от нее заказ. Ей присылали готовые вещи в подарок так же, почти каждый день – то платье, то украшение, то обувь, то шляпку, перчатки или сумочку, то еще что-нибудь, в надежде, что Алисе понравится так, что она сделает большой заказ. Иногда это даже срабатывало, хотя не часто – те, кто уже был допущен к этому делу, следили, как коршуны, чтобы конкуренты и близко к новоиспеченной герцогине Ивеллонской не приблизились. Подарки перехватывали и уничтожали, посланцев отлавливали и били, в общем, Алиса и Гэбриэл и понятия не имели, какие страсти кипели вокруг них среди тех, кого они привычно почти не замечали.

И Соломон был самым умным и предприимчивым из всех. Именно он подрядил всех своих родственников, которые занимались кто обувью, кто галантереей, кто тканями и шитьем, к обслуживанию Южного Сада. Помимо собственно украшений, он поставлял герцогине и ее девушкам свежие новости, всегда достоверные, сведения о новейших модных тенденциях, предоставлял любимицам Алисы кредиты, и даже себя в качестве посыльного между тайными влюбленными или жилетки, в которую девушки нет-нет, да изливали какую-нибудь свою девичью печаль. Утечек же от Соломона не было никогда и никуда – это в свое время тщательно проверил Марчелло по просьбе Гарета. В общем, Соломон был для девушек из Южного Сада куда больше, чем просто торговец драгоценностями.

– Не может быть! – Повторила Аврора. – Она почти не гостила.

– Сведения верные, – возразил Соломон. – Мне сказал это Франтик, ему сказала жена, а жене сказала Розочка, которая делала маникюр даме Шелли, любимой фаворитке ее величества. Ее величество покинет нас уже на этой неделе.

– Да-ма Шел-ли! – С непередаваемым выражением скривилась Аврора. У дамы Шелли были самые красивые, по мнению дам ее величества, волосы.

– Значит, они нас покинут? – Невинно переспросила Алиса, рассматривая сеточку на волосы с маленькими розовыми жемчужинами. – О, как это жалко! – И они с Авророй, переглянувшись, прыснули. Соломон еле заметно и очень тонко улыбнулся. Девушки ему нравились.

– Если сделать из волос такой вот шар, – Алиса показала руками, какой, – и покрыть этой сеточкой, будет шикарно… Из твоих волос получится, Авророчка, из моих – еще нет.

– Но сколько…

– Ай, брось! – Алиса коснулась пальчиками рукава подруги. – Я возьму, и не спорь. И вот эту эгретку… И еще… – Она внезапно замолчала. Феечке давно было некомфортно, словно какое-то надоедливое существо пробегало мелкими цепкими лапками по плечу или руке то и дело. Она непроизвольно ежилась, не обращая внимания, но вдруг осознала, что это вовсе не муха или букашка.

Алиса говорила когда-то Гэбриэлу: ей страшно было открываться для своей истинной сущности, становиться настоящей, стопроцентной лавви. Феечке нравилась ее теперешняя жизнь, нравились подруги, наряды, Хефлинуэлл, и даже благотворительность и другие обязанности леди. Алиса боялась, что все это утратит для нее всю прелесть и всю радость после того, как она окончательно инициируется. Поэтому она наслаждалась своим «здесь и сейчас», наглухо закрывшись от своей истинной сущности. Но та порой давала о себе знать. Смутными предчувствиями, тревогой, видением того, что обычным людям и даже эльфам видеть было не дано. И это был как раз тот самый случай: Алиса почувствовала какое-то скверное присутствие, какую-то порчу, червоточину. Что-то было… Феечка прикрыла глаза, в которых замерцали золотые искры, сосредоточилась, на какие-то мгновения перестав слышать подруг, зато отчетливо услышав другие звуки. Звучали растения, звучали предметы. Звучали каменные стены и деревянная мебель. Звучали тела людей вокруг. Перед закрытыми глазами Алисы расцвели радужные контуры живых и неживых объектов. И еле уловимый звук, от которого мурашки побежали по коже, мгновенно ощетинившейся мельчайшими волосками от ощущения опасности, слабой, но отчетливой и страшной. Феечка, не открывая глаз, обернулась на звук и увидела маленькое черное зернышко в кучке радужных силуэтов, – ее дам и служанок. Не рассуждая, не колеблясь, лавви ударила, уничтожая опасность, стирая ее в пыль, бесследно. И лишь очнувшись и открыв глаза, вдруг поняла, что не определила, кто из ее девушек принес в ее сад это зло. Феечке стало не по себе. Кто-то из этих милых, оживленных, очаровательных девушек был предателем и врагом.

– И ты даже примерно не поняла? – Гэбриэл хмурился.

– Нет. – С сожалением ответила Алиса. – Я не подумала. Я ощутила зло, увидела его и уничтожила. Это произошло так… быстро, и словно бы само. Я не думала в этот момент. Это была словно бы не я… не совсем я.

– И что это было? Колдунство какое-то?

– Нет. – Уверенно ответила Алиса. – Это была какая-то вещь. Может быть даже, – феечка слегка оживилась от этой мысли, – девушка даже и не знала, что это такое.

– Тогда она сейчас вовсю болтает об этом. – Заметил Гэбриэл. – Типа, ах-ах, девочки, представляете, у меня было такое вот колечко, и оно куда-то пропало, не видели случайно?

– Правда! – Алиса взглянула на своего супруга влюбленными глазами. Как Гэбриэл любил этот ее взгляд! Ее дивные глаза при этом излучали такую нежность, что от нее даже начинало предательски пощипывать в носу. Чего бы он ни отдал и не сделал за этот ее взгляд! Эта нежность, эта вера в него, которая не иссякала даже не смотря на все их ссоры, и сковывала, и обязывала, и вдохновляла, и давала силы и решимость. Гарет считал, что любовь делает мужчину слабым. «Делает. – Соглашался Гэбриэл. – Но при этом такие силы и решимость дает, что тебе пока и во сне не снились». Он считал, что никогда не забудет, что именно вывело его когда-то с Красной Скалы – не ненависть, не жажда свободы и даже не жажда мести. Его вывело жгучее желание спасти Алису, любовь к ней. Феечка была его возлюбленной, его талисманом, его жизнью. А ссоры… ну, что ж. Совершенства не бывает!

– Я попрошу Розу. – Сказала Алиса. – Она послушает и поспрашивает других служанок. Как бы между прочим.

– Правильно. – Одобрительно кивнул Гэбриэл. – Если эта сучка знала, что делает, то нельзя ее всполошить.

Он не знал, что именно в этот момент одна из дам Алисы незаметно и осторожно вытряхнула из маленького очаровательного кошелечка, в которых дамы, интересничая, носили какой-нибудь сувенирчик от воздыхателя или возлюбленного, горстку пыли – все, что осталось от крошечного крысиного черепа, который еще утром горел зеленым огнем из пустых глазниц. И не знал, что это уже не первая попытка пронести в Южный сад подобную заряженную некромантией вещицу.

Верный своему обещанию обязательно узнать, кто из обитателей Хефлинуэлла был пажом герцогини Лары двадцать лет назад, Альберт Ван Хармен действовал осторожно и незаметно. Он просто разговаривал, а точнее – слушал. Старожилы замка охотно ударялись в воспоминания, а Альберт слушал, даже не задавая наводящих вопросов, просто слушал, в потоке воспоминаний и ненужной информации вычленяя то, что его интересовало, точнее, сначала только наводки на это. Эти разговоры позволили ему вычленить тех, кто мог владеть именно нужными ему воспоминаниями, и сосредоточиться уже на них. Мимоходом, не форсируя события, не нажимая, чтобы не спугнуть неведомого предателя, Альберт вел свои изыскания, все ближе подбираясь к своей цели: к человеку, который двадцать лет назад был пажом в свите герцогини Лары, и однозначно был причастен к ее пропаже и смерти.

К некоторому своему удивлению, о человеке этом впервые упомянул тот, от кого Альберт почему-то никаких важных сведений не ожидал: Бонифаций Гриб. И, что еще характернее, в разговоре не с ним, с Ван Харменом, а с графиней Маскарельской.

– Он в свое время многообещающим юношей был. – Сказала графиня, и Бонифаций, который теперь постоянно увивался где-нибудь поблизости от нее, то и дело жалуясь, ябедничая и обличая, тут же возразил:

– Негодником сызмала был, негодником и остался. Воля ваша, ваше сиятельство, но я бы ему такое важное дело не доверил бы, нет, не доверил!

– Почему это?

– Он еще когда в свите ее светлости, герцогини Лары, был, – тут Альберт, просто проходивший мимо, насторожился и сделал вид, будто очень заинтересовался ближайшим окном, – зарекомендовал себя очень плохо. Ленивый, праздный и никчемный был мальчишка. И еще подозревался в том, что на руку не чист, но доказательств не нашли. Из-за лени своей и жив тогда остался, не поехал с ее светлостью дальше Блумсберри. Что-то он такое натворил, что она наотрез ему не велела ехать с нею. Да вот господин Ван Хармен вам скажет, что есть здесь получше кандидаты!

– Простите? – Альберт сделал вид, будто не слышал, о чем они, поглощенный созерцанием окна.

– Их сиятельство отбирает людей в свиту ее высочества, которая скоро отправится на Север. – С искренним и истовым подобострастием указывая на графиню, сообщил Гриб. Он и в самом деле не лицемерил: он искренне и преданно обожал сильных мира сего. Практически, всех. Какое преступление бы не совершил какой-нибудь рыцарь знатного и древнего рода, Бонифаций Гриб готов был оправдать его без вариантов. Титулованная особа, вне зависимости от пола, репутации и отягощающих ее прегрешений, в глазах Гриба была во всем и всегда права и уже самим фактом своего рождения и положения достойна преклонения. И, повторюсь, это не было лицемерием – он на самом деле так думал и чувствовал.

– Вы хотите, чтобы я посоветовал кандидата? – Вежливо спросил Ван Хармен. Графиня Маскарельская до сих пор не определилась: нравится ли ей этот человек, или нет. Он никогда не позволял себе и тени дерзости или неуважения, и все же ей, как и Гарету, да и Гэбриэлу порой тоже, постоянно мерещилось в нем что-то дерзкое… или какая-то издевка? Или что-то еще? Не важно. Главное – это было как-то неправильно для человека в его положении!

– Люди должны быть самые надежные. – Сказала она довольно сухо. – Вы же понимаете, какое время сейчас, и какая обстановка на Севере!

– О, да. – Согласился Альберт. – И о ком сейчас шла речь?

– О сокольничем их драгоценного высочества. – Сообщил Гриб. – Об Оливере Стоуне.

– Стоуне, Стоуне… – Альберт сделал вид, будто пытается вспомнить, хотя хорошо знал этого человека. – Говорите, он тоже в свите ее светлости был? Сколько ему лет?

– Тридцать четыре. – Тут же отозвался Гриб. – Он был пажом у ее светлости. Дрянной был мальчишка! Только в зеркало смотреться, да наряжаться, и по сей день не изменился. – Седой пушок на гладкой блестящей макушке Гриба встал дыбом от возмущения. – Он помадой пользуется! И волосы завивает, как, прошу прощения у вашего сиятельства, девка продажная!

– Фу! – Возмутилась графиня. – Кошмар какой! Не-ет, разумеется, мне такой в свиту моей дочери не нужен! И как брат его терпит, я не понимаю? Гарольд хоть знает, какая дрянь тут у него водится?! Бардак, а не двор, честное слово! Я должна немедленно с братом поговорить обо всем об этом… – Графиня устремилась в сторону Золотой Башни, и Гриб проводил ее засверкавшим от предвкушения и удовольствия взглядом. Вот и повод поговорить с этим Стоуном прямо сейчас. – Подумал Альберт. – Предупредить его о возможных неприятностях.

– Я подберу подходящих людей и представлю их на рассмотрение ее сиятельству. – Сказал Альберт Грибу. – Посоветовавшись, разумеется, предварительно с вами. – И Гриб напыжился от важности. С появлением графини Алисы Маскарельской он стал большим человеком в Хефлинуэлле, к нему подлизывались, ему льстили, делали подарки, девушки стали вдруг заманчиво-доступными… человечек переживал лучшую пору своей жизни. И сразу же вылезли все его грехи и недостатки, которым он не мог дать волю прежде. Из довольно хорошего кастеляна он превратился в мелкого тирана, самодура и мелочного мстителя. Все, кто прежде подсмеивался над ним, теперь могли быть уверены: он ничего и никому не забыл и все и всем припомнит. В свой срок. Пока что его мстительности избегала только Ким, предмет его давних вожделений, которая, став горничной Рыцарской Башни и почти официальной любовницей Гарета Хлоринга, единственная продолжала открыто пренебрегать Грибом и по-прежнему высмеивала его. Но маленький злой человечек не терял надежды. Гарет высоко. Очень высоко. И порой – и далеко… Да и леди Алиса на Гарета имеет кое-какое влияние. И ради горничной герцог с теткой ссориться не станет. Наверняка.

Напряжение в душе Изабеллы все возрастало: от Дезире не было никаких вестей! Даже сплетен. Пойма словно замерла, наслаждаясь последним летним теплом и последними безмятежными днями, а Изабелла теряла аппетит и сон. По времени, конечно, не похоже было, чтобы Дезире успел добраться до Найнпорта, но что-то в Пустошах уже должно было произойти, какие-то стычки должны уже были случиться. Почему нет известий?! Поделиться с братом своими опасениями королева не могла и не хотела: Гарольд слишком умен и очень хорошо ее знает. Дай ему тонкую ниточку, полунамек, и он распутает весь клубок и угадает ее интригу на раз. Раз Изабелла сразу ему ничего не рассказала, значит, задумала все это за его спиной – и значит, во вред или ему, или его сыновьям. Изабелла, хоть и была сама по себе довольно умна, отлично понимала, что брат намного умнее, ей с ним тягаться нельзя. Остается обман и притворство – и здесь как раз равных не было королеве. Притворяясь счастливой и расслабленной, Изабелла перебирала в уме варианты: отправить человека к Дезире, чтобы тот на месте выяснил, что происходит, и почему командор не шлет ей никаких известий? Слишком много времени займет, а знать необходимо сейчас. Узнать у Ключника? Она не знала в округе мест, которые могли бы стать порталом для встречи… Была башня в Тополиной Роще, но теперь там живут.

Хотя… почему же не знала? Королева, размышляя и вспоминая окрестности, которые знала очень плохо – росла она, как все дети Хлорингов, в Гнезде Ласточки, потом надолго уехала в Элиот, в монастырь урсулинок, традиционно занимающийся обучением и воспитанием девочек из семьи Хлорингов, – вдруг сообразила, что знает подходящее место! Даже идеально подходящее. И прямо здесь, в Хефлинуэлле. Правда, Ключник больше не довольствовался служанками и камеристками, требуя жертву посерьезнее, но и здесь королева проблемы не видела. Жертва оправдана, если идет на пользу государству и королеве, которая – и есть государство, и чьи благополучие и процветание являются залогом процветания и благополучия всего королевства!

Вроде бы, с весны не так много времени прошло, – подумал Иосиф, – а смотри, какие перемены! – созерцая перед собой мальчика Аскольда, которого тогда устроил подмастерьем в цех элиотских художников. Мальчик словно бы подрос, выглядел чистым, сытым и самоуверенным, как многие мальчишки, чувствующие себя опорой семьи. Его непутевая семья, считай, жила за его счет, особенно с тех пор, как сгинул где-то в пучинах элиотских трущоб глава семейства. И пока мать не нашла очередного сожителя, мальчик был единственным кормильцем и защитником, чем очень пока гордился.

– Ты принес свои работы? – Спросил Иосиф, поглядывая на мальчишку снисходительно и с некоторой гордостью. Вот ведь, порой как откликаются добрые дела! Приятно, черт возьми, знать, что благополучие этого мальчишки – его заслуга. Лишь бы не запил!

Мальчик кивнул. Протянул ему пару картонов, заботливо обернутых чистой тканью, заволновался, пытаясь это волнение скрыть за показной самоуверенностью. В банке Райя было так чисто, богато и роскошно, что поневоле оробеешь, хоть Аскольд и повидал уже дома богатых заказчиков. По просьбе Иосифа мальчик скопировал несколько платьев знатных дам, и теперь почти не дышал, пока Иосиф рассматривал его работу. Пока что мальчика допускали только до черной работы в мастерской, вроде уборки, готовки, «подай-принеси-подержи», до обязанностей посыльного, да, порой, до простейшей росписи крупных деталей в работах мастеров. Но втайне он уже рисовал сам, учась у мастеров, и добился неплохих результатов. Иосиф счел его рисунки достойными, спросив только:

– Почему цвета такие?

– Мне красок хороших пока не дают. – Мальчик покраснел.

– Краски будут. – Сказал Иосиф, кивнув: понятно. – Будет все, что нужно, с твоим мастером я договорюсь. Поработаешь здесь. Мне нужно, – он выложил перед мальчиком большой альбом, – чтобы ты скопировал эти рисунки. – В альбоме были только что доставленные из Европы изображения модных дам в шикарных туалетах. – Сможешь?

У мальчика загорелись глаза, он кивнул, и не смог скрыть радости, когда Иосиф добавил:

– Я хорошо заплачу. По талеру за каждый лист. И оставшиеся краски и материалы заберешь себе.

Рисовал мальчишка отлично. Может, не слишком талантливо, но очень точно, с огромным тщанием и внимательностью к мелким деталям – как раз то, что нужно для таких альбомов, где покупатель смотрит не на талант мастера, а на детали туалетов. И Иосиф в очередной раз поздравил себя с новым отличным гешефтом, вновь напомнив себе, что добрые дела-таки вполне себе окупаются! Эти альбомы, в угоду церкви, формально имели религиозный смысл, скажем, были календарем, или святцами, или часословом. Например, дама в роскошном бургундском платье нестерпимо-синего цвета, с золотой отделкой, прилагалась к тексту о святой Варваре, три дамы в модных туалетах за накрытым столом с роскошной посудой – к тексту о святой Троице, и так далее. Все светское церковь считала грехом, и если бы не эта формальность, такой альбом был бы объявлен греховным, а то и еретическим, а художник серьезно был бы наказан. А так – все были довольны. И художники, получающие за такие альбомы хорошие деньги, и дамы, и священники, и посредники. Такие, как Иосиф. Который отлично знал, куда отправит первый же из альбомов.

Чем больше герцог Далвеганский думал о драконьем золоте, тем отчетливее понимал: перед лицом такого врага, как Ватикан, следует забыть все прочие дела и интриги. Какими бы ни были его пороки, он был умен и дальновиден, и понимал, как мало, кто понимал в данный момент на Острове, что любая их склока сейчас будет на руку Ватикану. Который будет только раздувать в них соперничество и ненависть, чтобы в итоге получить Остров и его сокровища себе. Следовало любой ценой, стиснув зубы и засунув куда подальше свои неприязнь и далеко идущие планы, мириться с Анвалонцами и Элодисцами. И с Анвалонцами, – думалось ему, – замириться можно скорее и проще. При помощи Анастасии и ребенка, которого она носит. Главное, правильно подойти к делу. Кенку придется от этого отстранить полностью. Даже если Анвалонцы и не подозревают об истинной роли Кенки во всей истории с Вэлом, – а Титус Сулстад очень сильно надеялся, что все-таки не подозревают, – тот все равно причастен к смерти их любимца, и лучше их лишний раз не дразнить. А вот с Элодисцами беда. Последние события, особенно смерть Кюрмана, показывали, что мальчишка Хлоринг прекрасно знает, кто были убийцы его матери и его мучители. А значит, к братьям даже соваться не следует. Но их отец – другое дело. Даже если он все знает, он способен понять необходимость в сложившейся ситуации забыть о ненависти и мести, и объединиться, чтобы противостоять Ватикану.

Вообще же, герцог в последнее время сильно изменился. Сначала вынужденный целибат, затем – тяжелая болезнь, превратили его в философа. Титус и прежде был склонен к философствованию, теперь же все, что ему осталось – это думать. То, что он больше всего любил прежде: маленькие девочки и еда, – теперь было ему недоступно. Вожделение больше не туманило разум и не усыпляло совесть, и он трезво и с ужасающей ясностью видел всю свою жизнь, которую мог прожить совсем иначе. Он мог бы иметь сыновей, если бы женился вовремя, и даже племянницу мог бы воспитать сам и совершенно иначе. Если бы не лень и обжорство, мог бы давно уже стать королем и Остров не оказался бы так близко к катастрофе… Ему казалось, что он живет в свое удовольствие, а вся эта шелуха – семья, сыновья, грызня за власть, – ему совершенно не нужны. Он смеялся над церковным понятием греха и любил свои пороки… И только теперь, когда от этого понимания не было уже никакого проку, он понял наконец, почему это именно пороки и грех.

– Все потому, Анастейша, – говорил он медленно, то и дело делая глубокий вздох, – что это все разрушает тебя изнутри. Разъедает, как ржа. Пока ты не становишься пустым и никчемным внутри. Твой порок доставляет тебе удовольствие, но и убивает тебя, как вредная, но вкусная еда. Душу твою убивает… саму возможность получать от жизни удовольствие. Тебе нужно все большего и большего, все сильнее и сильнее требуется доза… Пока предел не будет достигнут, и не останется ничего. Ничего не останется, Анастейша. То, что я имел… то, что доставляло мне удовольствие, и ради чего я жил… Все ушло. Ничего нет. Ничего.

– Дядя, родной. – Девушка взяла его большую руку в свои. – Не говори так. Не ты, только не ты! Ты еще поправишься! Этот доктор, он хоть и мерзкий с виду, но творит чудеса. Все это говорят, даже… отец. – Анастасии нелегко было называть так Кенку, но дядя хотел, чтобы они помирились, и девушка, скрепя сердце, готова была даже на это.

– Разве что ради тебя. – Кивнул герцог. – Я должен устроить твою судьбу. Выдать тебя замуж. Не Лефтеры, ни в коем случае, ребенок! У них гнилая кровь, порченная, дети получаются с придурью, слышала? Бергквисты, Карлфельдты, Эльдебринки, – пожалуйста. Эльдебринк любой сойдет, даже младшие, младшие даже лучше. Ты будешь – герцогиня, хозяйка, он будет твой муж, не больше… С Хлорингом, боюсь, не получится у нас… Спасибо отцу твоему. А то какой марьяж бы был!

– Дядя! – Воскликнула Анастасия, слезы навернулись на глаза. – Не говорите так, вы сердце мне разбиваете! – Поцеловала его тяжелую прохладную руку. – Перестаньте!

– Ладно, ребенок. – Герцог вздохнул. – Прикажи принести принадлежности для письма. Нам нужно связаться с Эльдебринками… Время не ждет, и твои сроки подходят, и Остров, боюсь, в большой беде.

Города – а точнее, большие поселки Нэш и Нью Нэш, – находились по обе стороны небольшого фьорда, самого южного на западном побережье Нордланда. Один берег фьорда принадлежал Анвалону, другой был уже Далвеганом, и когда-то – так считалось, – Нэш был одним городом. Анвалонцы уверены были, что он был анвалонским, далвеганцы, естественно, что – наоборот. Скорее всего, они были именно анвалонцами. Особенности речи и быта, общий промысел – рыбалка, охота на морскую выдру и дельфинов, – ясно указывали на это. Но, волею своих былых королей став соперниками и конкурентами, нэшцы и ньюнэшцы свирепо выискивали в себе именно отличия, и эти отличия, истинные или мнимые, возводили в ранг своих преимуществ перед соперниками, свидетельствами своего превосходства над ними. И не было, наверное, в Нордланде людей более озабоченных своей идентичностью и своим превосходством над ненавистным противником и соперником, нежели местные жители, среди которых было множество родственников с обеих сторон. Особенно осуждались теперь те, кто выбирал пару с противоположной стороны. Если девушка «оттуда» выходила за местного и перебиралась к нему в дом, это считалось победой, но если местный женился на девушке с «того» берега и перебирался к семье жены, то такой перебежчик считался предателем и изгоем, и в море на промысле ему с бывшими земляками лучше было не встречаться.

И, наверное, незачем и упоминать, что все, что касалось промысла, добычи рыбы и зверя, было предметом ярого соперничества и постоянных ожесточенных стычек. То косяк тунца или макрели был «отсюда», и какого черта «рудничные гномы», как называли в Нордланде анвалонцев, сунулись к их рыбе?! А с противоположной стороны прилетало в ответ: это не ваша рыба, черти болотные! То раненый дельфин уплывал на территорию проклятых болотных чертей, и какое право они имели его добивать?!

Прежде Нэш и Нью-Нэш были очагом перманентно тлеющего конфликта, здесь то и дело вспыхивали разборки, перерастающие в межгерцогские стычки. Но теперешние герцоги были людьми умными, и когда-то герцог Далвеганский и поддерживаемый Гарольдом Элодисским и Лайнелом Еннером герцог Анвалонский ввели здесь прямое правление из Блэкбурга и Клойстергема. Сеньором Нэша был граф Кенка, сеньором Нью-Нэша был Седрик Эльдебринк. Законы, регулирующие промысел и спорные вопросы, прописаны были особенно тщательно и разбирались лично сеньорами, или поставленными ими же фогтами, людьми надежными и честными, понимающими величину проблемы и опасность конфликта. До сих пор.