Почему Бог выбрал эту обезьяну

скачать книгу бесплатно


Во-вторых, с известной точностью можно датировать ископаемые останки напрямую по их изотопному составу: радиоуглеродным методом по изотопу

С (точность около тысячи лет в период до 60—70 тыс. лет назад), несколькими методами с использованием изотопов урана и свинца (с точностью до долей процента в масштабе сотен миллионов лет), калий-аргоновым методом по изотопу

К (с точностью порядка процента в масштабе миллиардов лет, вплоть до возраста Земли). Дриопитек, накалипитек и им подобные датируются этими методами примерно 10 млн лет назад.

В-третьих, время жизни нашего общего с человекообразными обезьянами предка можно датировать, например, по накоплению мутаций в ДНК (как ядерной, так и митохондриальной). Так, по имеющимся данным, наш общий с шимпанзе предок (точнее – популяция этих предков, конечно) жил не раньше 13 млн лет назад и не позже 6,5 млн лет назад.

Промежуток от 12—13 до 6—7 миллионов лет назад – весьма долгое (порядка 5 млн лет) время, в течение которого существовали множество видов, причем на разных территориях. От одних у нас есть лишь челюсть с несколькими зубами, как от накалипитека, жившего в Кении чуть меньше 10 млн лет назад. О других нам известно больше, как о дриопитеке (и родственных ему видах), распространенном в Африке и Евразии чуть больше 10 млн лет назад. Около 6—7 млн лет назад в Африке жили оррорин и сахелантроп (вероятно – прямоходящие).

На протяжении последнего полувека взгляды антропологов на то, кто именно был этим самым предком, менялись по мере появления и изучения новых находок: довольно долго это почетное место принадлежало дриопитековым, а в XXI веке перешло к накалипитеку. Так или иначе, очевидно, что один из видов приматов, живших в промежутке 12—6 млн лет назад, несомненно, был общим предком людей и человекообразных обезьян. С одной стороны, все равно остается ненулевая вероятность того, что останки реального предка не найдены и, возможно, так и не будут найдены, тем более что их ДНК не сохранилась; с другой стороны, при взгляде из сего дня разница между ними всеми не так велика[21 - Да простят меня антропологи за это возмутительное заявление!], – так что почему бы и не накалипитек? Поскольку подробности не так уж и важны для нас, попытаемся представить «собирательный образ» этих существ, один из которых был нашим предком.

Глава 4

Примерный портрет предка

а. «По мотивам» накалипитека

Это были существа размером от 0,6 до 1 м в длину, весившие от 15 до 30 килограммов: заметно меньше и человекообразных обезьян, и людей. Их передние конечности были длиннее задних, что свидетельствует о приспособленности к древесному образу жизни. Передние конечности благодаря шаровидному плечевому суставу были довольно подвижны, а кисти и стопы были, скорее всего, хватательными: они могли обхватить ветку и держаться за нее при передвижении. Обычно этому соответствует и неплохая чувствительность пальцев: в надежности оной ветки лучше всего заранее убедиться на ощупь, чтобы не хвататься за тонкие ветки, покрытые чем-нибудь склизким (пусть это будут перезревшие фрукты). Обладатели грубых и нечувствительных пальцев быстро оказывались в пасти голодного предка современных леопардов, коварно поджидавшего на земле…

Туловище, особенно у чуть более поздних форм, было приспособлено если не к прямохождению, то во всяком случае к вертикальному положению в пространстве; об этом свидетельствует расположение затылочного отверстия, сдвинутого вперед по сравнению с обезьянами, в том числе человекообразными. Голова таким образом балансировала на верхнем конце позвоночника, а не свисала с него вперед и вниз. На противоположном конце тела хвост… скорее всего, отсутствовал; его наши предки лишились довольно давно. Между прочим, дриопитековым приписывают умение сидеть на той части тела, где обычно располагается хвост: теоретически считается, что наличие хвоста не способствовало бы этому «прогрессивному» навыку (впрочем, мартышки и с хвостом неплохо справляются).

Передвижение этих приматов описывают несколько различно. С одной стороны, древесный образ жизни их не вызывает сомнений. Вероятно, по толстым веткам они могли ходить, хватаясь за них или опираясь на кулаки. Попробуйте, однако, не свалиться при этом – а леопард внизу никуда не делся! Весьма возможно, что эти существа ходили по веткам иначе, держась передними конечностями за ветки сверху и ступая нижними конечностями по ветке внизу. При этом туловище и голова находятся в вертикальном положении, как если бы они шли по ровной земле. Разница с прямохождением только в том, что гордо вышагивая по саванне, не знаешь, куда деть руки: веток сверху там нет. Не исключено, таким образом, что анатомические приспособления к прямохождению начали возникать еще до того, как эти существа в буквальном смысле слова слезли с ветки. Так или иначе, жившего около 6 млн л. н. оррорина принято считать уже вполне прямоходящим.

Заметим также, что вертикальное положение тела и головы сказывается на балансировке и строении черепа. Попросту говоря, если ваша голова висит спереди позвоночника и удерживается сзади и сверху мощными шейными мышцами, ее лицевая часть может безнаказанно выдаваться вперед и быть больше мозговой. А если голова постепенно все больше опирается на позвоночник, то лучше, чтобы лицевая часть становилась меньше, а мозговая – больше, чтобы уравновесить всю конструкцию. Конечно, у наших предков десятимиллионолетней давности это было не слишком ярко выражено, но длинный путь начинается с одного шага. Возможно, мы преувеличиваем «интеллектуальные» мотивы увеличения черепа и мозга, и отбор увеличивал мозг не столько ради большого ума, сколько чтобы заполнить иначе сбалансированный из-за прямохождения череп?

Говоря о строении черепа, нужно также обратить внимание на расположение глаз спереди, а не по бокам, что свидетельствует о бинокулярном зрении (см. выше); в соответствии с рационом это зрение должно было быть цветным: чтобы заметить фрукты среди густой зелени и отличить зрелые и съедобные от незрелых и несъедобных, монохромным зрением не обойтись. Между глаз располагался куда более плоский, чем у нас, нос; кроме того, имелись вполне мощные надбровные валики, не столько означающие тупоумие, сколько придающие прочность всей конструкции.

Когда рисуют этих существ, будь то научная реконструкция или фантазийная живопись, получается что-то сильно напоминающее неуклюжего шимпанзе (это ведь и их предок тоже). Я подозреваю, что эта шимпанзинность слегка утрирована, и на самом деле они были немного гармоничнее… Обычно их изображают весьма волосатыми, хотя убедительных оснований для этого явно недостаточно, скорее это плод аналогии все с теми же шимпанзе. Так или иначе, ослабление и исчезновение волосяного покрова, скорее всего, и впрямь было делом будущего.

Важную информацию дает нам строение зубов наших предков. Во-первых, у этих зубов довольно тонкая эмаль: принято считать, что это свидетельствует о питании фруктами и другой не слишком твердой растительной пищей. Нужно заметить, однако, что жившие в промежутке 10—5 млн л. н. гоминиды, среди которых был и наш с шимпанзе общий предок, довольно существенно разнятся по толщине зубной эмали, так что кто-то из них вполне мог сосредоточенно грызть коренья или задумчиво пережевывать пальмовые черешки. Возможно, в их рацион входили и орехи – но их еще надо было чем-то расколоть! Как и другие приматы, наши предки того времени наверняка не прочь были полакомиться гусеницей или здоровенным тропическим тараканом. О том, чтобы питаться сырой мамонтятиной или хотя бы крысятиной, похоже, оставалось только мечтать: зубы не позволили бы.

Коренные зубы были расположены примерно параллельными рядами, а бугорки на их поверхности сильно напоминали наши зубы. Что же, видимо уже тогда была найдена удачная конструкция, которая в дальнейшем не сильно менялась. Гораздо интереснее, на мой взгляд, некоторое уменьшение клыков. Дело в том, что клыки у приматов редко, если не сказать никогда, не используются как боевое оружие. Павианы с их громадными (у самцов) клыками не перегрызают ими глотку буйволу. То же самое можно сказать и о человекообразных обезьянах: самцы гориллы используют свои пятисантиметровые клыки только для обороны. Главным образом клыки у приматов выполняют социальную функцию, попросту говоря – используются для устрашения конкурентов, причем преимущественно самцами (у самок клыки заметно меньше). В обезьяньей стае лидеру (так называемому альфа-самцу) обычно бывает достаточно показать клыки оспаривающему его власть нахалу; пускать их в ход в большинстве случаев не приходится. Так вот клыки наших позднемиоценовых предков помельче, они скорее напоминают клыки самок человекообразных. Может быть, исследователям не везет и они находят сплошь челюсти самок, а может быть, внутригрупповая агрессия в линии наших предков уже в то время становилась чуть менее важным социальным инструментом. Впрочем, разнообразие величины клыков достаточно заметно, а до наших почти не выделяющихся клыков дело еще не дошло.

Когда речь идет о потенциальных или реальных предках человека, невозможно не обращать внимания на мозг – но мозг, увы, не окаменевает (глядя на представителей нашего вида, это не всегда очевидно…). Кое-что можно узнать по эндокранам, слепкам внутренней поверхности черепа, потому что структура твердых (окаменевающих) мозговых оболочек довольно точно соответствует структуре поверхности мозга. Но найденные черепа чаще всего слишком повреждены, чтобы можно было сделать убедительный слепок. Так что если удается оценить объем, это уже большое достижение. Объем мозга наших предков, живших около 10 млн л. н., был примерно таким, как у обезьян, около 320—350 см

. Не так много – но и не так мало, вопрос в том, как этими мозгами пользоваться.

б. Как они жили

О том, как жили накалипитеки и родственные им виды, мы знаем кое-что, исходя из особенностей их строения, и кое-что добавляем по аналогии с обезьянами, прежде всего – с шимпанзе. С одной стороны, это выглядит оправданным, потому что мы считаем шимпанзе много примитивнее нас самих: квадратных уравнений они и впрямь не решают и в космос без нашей помощи не летают. С другой стороны, современных шимпанзе отделяют от нашего с ними общего предка те же 10 млн лет эволюции, что и нас, так что считать, будто они ушли от предка не так далеко, как мы, не совсем правильно. Но других источников информации все равно нет…

В позднем миоцене (нас интересует, напомню, время 10—5 млн л. н.) климат заметно менялся. Большей частью тогда было теплее, чем сейчас. Кстати, одной из причин было повышение концентрации СО

, так пугающее современный мир. Тогда, в миоцене, глобальное потепление зашло гораздо дальше… Однако к концу периода началось существенное похолодание, к концу плиоцена дошедшее до степени настоящего оледенения. Влажность при этом во многих регионах была выше, и даже на месте нынешних пустынь были леса. Вот в этих-то лесах Африки и нашлась экологическая ниша для наших предков – останки накалипитека были обнаружены на территории современной Кении.

О древесном образе жизни и прямо-хождении-по-веткам мы уже сказали выше, как и об их вероятном питании. Нужно добавить к этому, что древесный образ жизни для не-хищных животных такого размера давал одновременно относительную безопасность и доступ к пищевым ресурсам. Говоря о безопасности, я имею в виду, что более или менее крупные хищники, размером с леопарда и выше, не так уж охотно и легко лазают по деревьям: для этого подходят лишь достаточно мощные ветки. Во всяком случае, у наших предков были неплохие шансы удрать от них, перебираясь с ветки на ветку в густых лесах. Ну а фрукты в теплых влажных лесах должны быть под рукой… Боюсь, однако, что сам предок не согласился бы со мной, ведь пригодные в пищу плоды разбросаны по лесу не так густо и созревают не одновременно. Территория, достаточная для прокормления одной особи, зависит от типа растительности и, в конечном счете, от климата. Современные обезьяны, чье питание, быть может, не так сильно отличается от питания предков, вынуждены проходить немалые расстояния и тратят на поиски пищи около половины времени бодрствования – между прочим, мы с нашим 8-часовым рабочим днем тоже недалеко ушли. Вероятно, наш накалипитекоподобный предок тоже добывал свои фрукты по нескольку часов до и после дневного отдыха – подобно шимпанзе. Какую долю его рациона составляли насекомые или другие источники белка, сказать трудно – но кое-что ему все же доставалось. Современные шимпанзе довольно успешно добывают муравьев очищенными от коры веточками, но животному такой величины этим, наверное, не прокормиться. Спорадически предку удавалось изловить и каких-нибудь мелких позвоночных, и птичьи яйца тоже шли в ход – но в основе рациона все же были фрукты.

Все потомки обсуждаемого предка, как обезьяны, так и люди, живут группами. Прямых доказательств этого в отношении самого предка нет, но иногда исследователи находят рядом останки нескольких индивидов – с другой стороны, а какие еще доказательства могут быть? Одиночки, наподобие орангутанов, вряд ли могли оставить кости нескольких индивидов сразу. Поэтому представление о том, что накалипитекоподобные предки жили группами, выглядит вполне обоснованным. Современные шимпанзе живут довольно небольшими, в несколько десятков особей, группами. Скорее всего, такие группы были характерны и для нашего с ними общего предка; во всяком случае, для групп большего размера нужны были бы более крупные мозги.

в. Между роем и стадом

Многие животные предпочитают жить более или менее структурированными группами: вспомните хотя бы муравьев и термитов, живущих громадными колониями, косяки рыбы и стаи дельфинов, стада антилоп и волчьи стаи… примеры весьма многочисленны. В некоторых случаях можно говорить о беспорядочных скоплениях неопределенного состава и численности, как в случае рыб или копытных. В таком стаде шансы выжить немного больше, потому что есть вероятность, что голодная львица схватит кого-то другого, а не вас. А если уж кого-то схватили – что ж, «отряд не заметил потери бойца»[22 - На самом деле, это не всегда так, и живущие стадами копытные порой защищают сородичей от хищников.]. В иных случаях социальность приводит к драматическим переменам в физиологии и даже анатомии организмов: рабочие муравьи не размножаются, но строят, защищают и кормят потомство, которое произвела матка: фактически это колония, превращающаяся в единый организм с разделением функций между особями[23 - На самом деле, все не так просто и к тому же у разных видов по-разному…]. Однако трудно представить себе, что Создатель мог выбрать стадо в пять-шесть тысяч антилоп, где индивидуальность конкретного существа не имеет особого значения: среди людей каждый человек имеет значение. Едва ли возможно представить и пчелиный рой в качестве биологического материала для призвания человека: пчеломатки, быть может, и стали бы обсуждать строение галактик, но куда девать рабочих и трутней? Да и мозги у них маловаты…

От кандидатов в люди требовалось жить в сообществах, где хотя бы в эволюционной перспективе может быть нужен и важен каждый. Для того чтобы могло появиться представление о том, что ничьей жизнью нельзя пожертвовать, необходима биологическая основа – стадо едва ли подойдет. Но и анатомическая, и функциональная сегрегация наподобие муравьев не могла бы служить биологической основой для представления о равном достоинстве каждого перед Создателем. Будь у наших предков сообщество вроде пчелиного роя, расизм XIX—XX вв. показался бы нам детской шалостью… Так или иначе, мы post factum видим, что Создатель призвал существо, жившее в структурированном сообществе не слишком большого размера. Такие сообщества ведь требуют определенного устроения индивидуальной психики, и я думаю, что это было важно.

г. Иерархия, будь она неладна

За редкими исключениями почти все известные нам современные приматы живут в иерархически организованных сообществах. Как правило, в таких сообществах выделяется лидер, чаще всего – самец, которого обычно называют альфа-самцом. Впрочем, иногда, как у горилл, самец в группе один-единственный, альфа, он же бета, он же омега… Чаще, однако, в группе присутствуют несколько самцов, в разной степени имеющих доступ к пище и размножению (строго говоря, к сексу, а не размножению: у приматов это далеко не одно и то же) – и то, и другое регулируется альфа-самцом. Нередко наблюдается совсем немного (например, один) бета-самцов; в межгрупповых конфликтах, чаще всего возникающих из-за кормовой территории, самцы во главе с альфой выступают «единым фронтом», забывая на время о внутригрупповых конфликтах.

У многих приматов наблюдается аналогичная иерархия среди самок. В некоторых случаях, как у наших ближайших (из ныне живущих) родственников, бонобо, альфа-самки являются лидерами группы в целом. Иерархия самок обычно распространяется и на их детенышей, по крайней мере в детстве. У некоторых видов приматов в группе существуют одновременно обе иерархии – и среди самцов, и среди самок. В этом случае наибольшие преимущества в доступе к пище и сексу имеют альфа-особи.

Помимо регуляции доступа к ограниченным ресурсам, альфа-особи обычно выбирают маршруты передвижения, ищут места скопления пищи, защищают группу от врагов – хищников (насколько это возможно) или конкурентов… Функции их могут отличаться у разных видов, но польза альфа-особей с точки зрения выживания группы несомненна.

Механизмы поддержания иерархии могут быть довольно разнообразными и изощренными, но ключевым среди них является перемещенная агрессия. Попросту говоря, более сильный, или более наглый, или более хитрый, или более агрессивный самец завоевывает лидерство в схватках с сородичами. Обычно, впрочем, таких схваток бывает не так много и только в начале «правления» соответствующего самца. В дальнейшем ему бывает достаточно показать клыки, чтобы добиться подчинения. Собственно, этот факт и объясняет существование иерархичности: она позволяет поддерживать относительный порядок путем замены реальных драк демонстрациями. Занимающие подчиненное по отношению к альфе положение самцы, в свою очередь, поколачивают еще менее статусных, и все вместе – подростков. Среди самок обычно агрессия проявляется не так явно, но суть примерно та же.

Поскольку вероятность передачи своих генов следующему поколению для альфа-особей выше, отбор благоприятствует стремлению особей занять альфа-положение. Может быть, правильнее будет сказать, отбор благоприятствует тем чертам личности (чертам характера, если вы не хотите называть индивидуальность обезьян личностью), которые способствуют доминированию. Это, очевидным образом, влечет за собой нарастание внутригрупповой агрессии – или как минимум ее неубывание.

Сказанное в полной мере относится и к человеку. Генетически обусловленное стремление к доминированию ради репродуктивного успеха характерно и для нашего вида, особенно – для многих, хотя и не для всех мужчин. Вообще говоря, это странно, потому что у нашего вида репродуктивный успех давно уже не зависит напрямую от лидерского социального положения – но психический механизм остался прежним. Впрочем, «Между вами да не будет так» сказано всего 2 тысячи, а не 10 миллионов лет назад. Грустно признать, но наиболее яркие примеры групп, построенных по принципу перемещенной агрессии, демонстрируют люди. Например, в тюрьме. Или в классовом государстве. Или, например, в детском коллективе: то, что в наше время называют школьным буллингом – это оно и есть. Иногда надзиратели или взрослые сознательно используют этот механизм; в таком случае это называют макаренковской педагогикой… Так что этот тип социальности унаследован нами от предков (к счастью, далеко не только этот), только мы порой доводим его жестокость до крайности.

д. Друзья мои, прекрасен наш союз…

На самом деле сообщества, построенные только на перемещенной агрессии, обречены. Чаще всего они просто погибают, потому что их члены истребляют друг друга, как пауки в банке. В других случаях постоянный стресс делает их менее жизнеспособными, и их либо вытесняют конкуренты, либо съедают уже не раз упомянутые леопарды. В реальных сообществах приматов, в том числе и у наших предков, перемещенная агрессия дополняется по меньшей мере двумя другими механизмами (или одним, но с вариациями).

Во-первых, у приматов чрезвычайно распространено такое явление, как груминг, вычесывание и очистка шерсти друг друга. Помимо очевидных гигиенических функций (избавление от эктопаразитов), груминг приносит прямо противоположный агрессии результат: уменьшение стресса, по крайней мере у одной, а то и у обеих особей. Груминг является тактильным выражением приязни, своего рода позитивным взаимодействием, уравновешивающим последствия перемещенной агрессии. Весьма вероятно, изначальной формой груминга был уход за детенышами[24 - См., напр., Кукушкин Н., Хлопок одной ладонью, М., Альпина нон-фикшн, 2020.] – но этим дело отнюдь не ограничилось. Эволюционная функция груминга, помимо сказанного, связана еще и с тем, что стресс у приматов весьма негативно сказывается на способности к размножению, и если это влияние не нивелировать путем груминга, резко падает плодовитость, а с ней и эволюционные перспективы. Для потомков нашего предка, включая нас самих, это было чрезвычайно важно, тем более что плодовитость у нас все эти 10 млн лет снижалась по другим причинам. Кроме того, вполне очевидна и связь груминга с проявлениями сексуальности – последняя, кстати, также снижает негативный эффект внутригрупповой агрессии. Не исключено также, что большая эффективность тактильных взаимодействий типа груминга могла быть одной из причин уменьшения лохматости… Наконец, в сообществах приматов важную роль играет порядок груминга: кто кому чистит шерсть, определяет социальный статус не хуже клыкастого оскала, а вреда в виде стресса приносит несравненно меньше.

Еще один механизм уменьшения внутригрупповой («перемещенной») агрессии хорошо известен и у человекообразных обезьян, и у людей, так что есть веские основания экстраполировать его на общего предка. Речь идет о способности к образованию союзов – неиерархических (или не вполне иерархических) объединений, члены которых оказывают помощь друг другу в самых разных обстоятельствах. Такие дружеские компании вместе противостоят агрессии вышестоящих самцов. Участники этих союзов-компаний занимаются грумингом вместо того, чтобы драться друг с другом. Исключительно важны эти союзы-компании в борьбе с конкурирующими группами. В рамках этих компаний возможно и разделение пищевых ресурсов (до определенной степени, конечно – совместные застолья с горячительными напитками еще далеко впереди).

На самом деле, завоевание лидерства у потомков накалипитека, особенно у людей, зависит от способности и склонности к сколачиванию союзов в большей степени, чем от перемещенной агрессии[25 - См., напр., Де Вааль Ф., Политика у шимпанзе. М., И. д. ВШЭ, 2019 и Сапольски Р., Биология добра и зла. М., Альпина нон-фикшн, 2019.]. Иначе говоря, лидером скорее станет не тот, кто побил всех самцов в группе – такого «лидера» будут ненавидеть, но не сотрудничать с ним – а тот, кто подбил[26 - Когда речь идет о предках, едва ли можно сказать «подговорил», но суть та же.] достаточное количество своих приятелей изгнать надоевшего старого вредного альфа-самца. Трудно сказать, насколько эффективно этот механизм работал 10 млн л. н., но со временем он заработал в полную силу, по крайней мере у людей. Дерзну предположить, что в линии предков человека за последние 10 млн лет значение перемещенной агрессии в организации социума скорее снижалось, а значение сотрудничества – скорее возрастало. Между прочим, эта внутристайная политика гораздо настоятельнее требует развитых средств общения, чем нужда предупреждать сородичей о появлении хищника. С точки зрения выживания очень важно не только уметь сговариваться, но и обсуждать друг друга (попросту говоря – сплетничать о том, кто заслуживает или не заслуживает доверия), а значит – и запоминать особенности каждого. Впоследствии этот фактор станет исключительно важным в становлении людей такими, какие мы есть. Способность и склонность к сотрудничеству и согласованию интересов, внимание к ближним, а может быть, и язык – эти важные человеческие задатки берут начало в особенностях социальной структуры наших предков.

е. Граница на замке

Само собой разумеется, что одновременно жило довольно много групп накалипитекоподобных предков. Различные группы, занимающие одну или близкие экологические ниши, так или иначе конкурируют друг с другом: в соседнем лесу фрукты всегда вкуснее, а по мере роста группы для ее прокормления требуется все большая территория. Предки, как и их потомки – что обезьяны, что люди – наверняка конкурировали друг с другом за кормовую территорию. Это приводило к довольно жестоким схваткам при встрече. Современные шимпанзе нередко устраивают набеги на соседние стаи, в том числе доходящие до смертоубийства; нет оснований полагать, что у предков было иначе. Отчасти это связано с тем, что снижение внутригрупповой агрессии часто связано с возрастанием межгрупповой – похоже, это связано с тем, как работает мозг[27 - См., в частности, Сапольски Р., Биология добра и зла. М., Альпина нон-фикшн, 2019.]. У современных людей этот феномен тоже, увы, наблюдается.

ж. Лови момент

Размножение и все, что так или иначе с ним связано, – важный аспект жизни любых организмов; эволюционная линия от предка до нас не является здесь исключением. Хотя всерьез обсуждать эту сферу можно только по аналогии с обезьянами, семейные структуры, процесс взросления дет [еныш] ей, принципы отношений между полами и т. п. слишком важны, чтобы не задумываться над этим. У современных людей здесь наблюдается целый ряд удивительных отличий, часто в форме эволюционной тенденции, а не установившегося факта; сами эти отличия, их возникновение и то, что с этой сферой происходит сейчас, должны быть предметом серьезного размышления.

При взгляде на всю эту публику, от предка до нас и шимпанзе, бросаются в глаза несколько важных вещей, особенно если сравнивать гоминид[28 - Для краткости и удобства мы будем называть гоминидами всех представителей нашего семейства, живших в последние 10 млн лет, от накалипитека (или накалипитекоподобного предка) до нас и шимпанзе, горилл и орангутанов включительно.] с другими млекопитающими. Во-первых, говоря о размножении, нужно обратить внимание на то, что собственно размножение, рождение и вскармливание потомства (в нашем случае – воспитание) и секс – далеко не одно и то же; лучше называть эти разные вещи разными словами. Гоминиды – одни из немногих существ, у которых секс служит далеко не только для размножения, но и исполняет важные социальные функции. Гоминиды (не только люди) занимаются этим гораздо чаще и больше, чем было бы необходимо для того, чтобы произвести потомство; когда некоторые люди пропагандируют, что секс должен происходить только с репродуктивными целями, они явно идут против собственной природы. Это, впрочем, далеко не означает допустимости для нашего вида беспорядочного секса и разных экстравагантных его форм – однако в определенных рамках он нужен отнюдь не только ради потомства, но и ради взаимоотношений участников.

У человекообразных обезьян (как и у других обезьян) время для размножения/секса определяется тем, когда у самки наступает овуляция. Чаще всего этот момент характеризуется внешними признаками: изменением цвета или вида определенных частей тела, изменениями запаха и поведения и т. п. Все эти признаки являются для самцов сигналами, что в данный момент с данной самкой стоит заняться сексом. Между прочим, для альфа-самцов это означает также необходимость отгонять других самцов от самки (гориллы, у которых в группе, как правило, один самец, сильно упростили себе эту задачу). У шимпанзе самцы не самого высокого ранга то и дело пытаются заняться сексом с подходящими самками втихаря, пока альфа-самец занят чем-нибудь посторонним. В другое время, вне благоприятного для зачатия периода овуляции, самки обезьян обычно не идут на такие контакты. У бонобо, однако, это не совсем так, и они занимаются сексом очень часто, если не сказать постоянно – но у них социальная функция секса выражена намного ярче; для них он сродни обычному грумингу. Между прочим, физиологические механизмы секса и груминга в самом деле тесно связаны…

У современных людей момент наступления овуляции не виден внешне, так что стремление к сексу по объективным причинам наблюдается более или менее постоянно (по крайней мере, у самцов – или надо говорить у мужчин?). Это порождает целый ряд характерных особенностей устройства семьи, потому что у всех гоминид вскармливать чужое потомство желающих нет – это было бы серьезным эволюционным поражением. Кроме того, в отличие от обезьян, привлекательность потенциального партнера выражается у людей иначе, и сигналами, побуждающими заниматься сексом, у нас могут быть весьма разные вещи. Этим обусловлен целый ряд проблем человеческой сексуальности. Скрытая овуляция привела к тому, что мужчины (женщины тоже, хотя в меньшей степени) склонны к беспорядочному сексу, что, в свою очередь, негативно сказывается и на их семьях, и на их социальных союзах. Однако та же скрытая овуляция в семейных союзах повлекла за собой удивительную важность секса именно «ради взаимоотношений участников». Насколько можно судить, люди не только призваны к осознанному и ответственному поведению в этой сфере, но сама эволюция подталкивает нас к этому.

Принято думать, что у предка в этой сфере все было устроено подобно тому, как это наблюдается у шимпанзе (или бонобо), а особенности людей возникли в нашей эволюционной линии довольно поздно (не более двух-трех миллионов л. н., а то и еще позже). Поскольку у других приматов, наши общие предки с которыми гораздо древнее, в этом тоже много общего с шимпанзе, такая точка зрения представляется вполне обоснованной.

з. Дети обходятся дорого

В результате сексуального контакта, произошедшего в подходящий момент, наступает беременность, которая длится от 7,5 месяцев у шимпанзе до 9,5 месяцев у горилл (мы в этом отношении чуть ближе к гориллам). Надо полагать, для общего предка были характерны приблизительно такие сроки беременности – может быть, ближе к нижней границе диапазона, потому что предки были несколько мельче. Заметим, что беременные самки, особенно на поздних сроках, становятся довольно уязвимы и нуждаются в определенной заботе со стороны стаи или со стороны ответственного за эту беременность самца – у шимпанзе скорее первое, у горилл – преимущественно второе, а у людей… все же скорее второе, хотя и первого никто не отменял. Здесь надо еще учитывать характер родственных связей в группе: чем ближе родство, тем теснее сотрудничество.

Детеныши гоминид рождаются не слишком приспособленными к тому, чтобы немедленно включиться в борьбу за существование. Их нужно выкармливать молоком матери (у шимпанзе и горилл – около трех лет, у современных людей – обычно меньше). В это время матери с детенышами нуждаются в защите и хотя бы частичном обеспечении пищей: прокормиться самим для них затруднительно. После прекращения грудного вскармливания детеныши также нуждаются в обеспечении пищей в течение довольно продолжительного времени, от нескольких лет у обезьян до многих лет у людей. Ну то есть теоретически в тропическом лесу двенадцатилетний подросток людей мог бы, наверное, прокормиться… Практически в современных обществах это время растягивается примерно до двух десятилетий. Между прочим, удлинение детства (по сравнению с обезьянами) не прихоть инфантильных бездельников, а объективная эволюционная особенность людей: наши мозги сложнее и развиваются медленнее, лет до тридцати. Детеныши гоминид, особенно наши, в самом деле рождаются довольно сильно недоразвитыми, и пластичность межнейронных связей у младенцев критически важна в развитии их мозга. Если бы мы взрослели быстро, как шимпанзе, наши умственные возможности остались бы крайне ограниченными.

У предка, надо полагать, взросление было еще довольно быстрым, а его замедление (удлинение детства) происходило позже и потребовало значительных перемен в социальной и семейной организации. А может быть, наоборот: развитие заботы о потомстве дало некоторым из наших предков возможность более медленного взросления, что и привело к усложнению мозга и увеличению его способностей. На мой вкус, второе более вероятно, но все же я не возьмусь различить здесь причину и следствие.

Заметим еще, что у гоминид детеныши (по крайней мере, грудные) находятся вне социальной иерархии: часто их защищает любой член стаи. Вместе с тем детеныши чужой стаи чаще взрослых рискуют быть убитыми: так, шимпанзе часто нападают именно на матерей с детенышами из чужой стаи, убивая и тех, и других. При смене альфа-самца также часто наблюдается инфантицид: новый лидер убивает всех детенышей, не несущих его генов. У предков, скорее всего, было тоже так, и отголоски этого заметны и в нашей эволюционной линии еще долго, например – в наследственных должностях.

В иерархически организованных сообществах приматов забота о потомстве лежит преимущественно на самках. Участие самцов в размножении может выражаться очень по-разному: в одних случаях самец почти не заботится о своих детенышах, в других (гораздо чаще) самец защищает самку с детенышем и участвует в обеспечении их пищей. Поведение самцов в значительной степени определяется несколькими факторами. Во-первых, самцу нужно быть уверенным в том, что требующее заботы потомство – в самом деле его. Во-вторых, нужно обеспечить максимальную вероятность выживания для тех, кто понесет дальше в ряду поколений твои гены. Для самок же предпочтительны самцы, которые не только могут такую заботу предоставить (за счет брутальной мускулистости), но и хотят это делать. Поэтому в нашей эволюционной линии преимущества в половом отборе получали не просто особо ловкие охотники или пронырливые собиратели, но те из них, кто был склонен к длительной (многолетней!) заботе о самке и детеныше. Попросту говоря, отбор благоприятствовал супружеской верности и медленно, очень медленно, вел дело к преобладанию моногамии. Не стоит, однако, думать, что этот процесс уже увенчался успехом… Тем более нет оснований предполагать хоть какое-то подобие моногамии у обсуждаемого предка: до ее распространения, похоже, еще оставались миллионы лет. Тем не менее моногамия у нашего вида – не прихоть мрачного духовенства, а вполне осмысленная эволюционная тенденция, весьма важная для развития личности, в том числе и в когнитивной сфере.

и. Да зачем он нужен, этот камень?

Современные человекообразные обезьяны могут использовать множество разнообразных предметов в качестве орудий. Реально они используют орудия не так часто и не так регулярно. Кое-что они могут и «изготовлять» – например, палочки для добычи муравьев или губки из листьев для добычи воды. В любом случае их выживание, в отличие от нас и наших предков, не зависит от использования орудий. Настоящие, убедительные каменные орудия появляются у наших предков около 2—3 млн л. н., так что наши общие с шимпанзе предки, вероятно, могли использовать какие-нибудь предметы в качестве орудий, но не чаще, чем шимпанзе, а может быть, даже и реже.

Глава 5

Самые-самые ранние…

…высокий берег реки порос негустым лесом, состоявшим из массивных деревьев с мощными ветвями. Многие из них свешивались над обрывистым берегом, казалось, лес простирает руки в безуспешной попытке достичь другой стороны реки. Пространство под деревьями заросло густой травой, привлекавшей множество мелкой живности. Всем этим крысам, птицам и насекомым нравилось, что деревья дают хоть какую-то тень: на противоположном, низком берегу, как и везде за пределами леса, уже вскоре после рассвета наступала непереносимая жара. Впрочем, сейчас, в начале сезона дождей, утро было еще не таким жарким, и все обитатели этого места старались управиться со своими делами, пока солнце не достигло зенита. Птицы старательно выводили рулады в надежде сообщить потенциальным партнерам о том, что у них есть подходящее место для гнезда. Ежи лихорадочно вынюхивали червей, крысы сновали под пологом травы в надежде обнаружить какой-нибудь плод. Стайка некрупных антилоп паслась чуть поодаль от обрыва, опасливо озираясь по сторонам.

Вдоль обрыва медленно двигалась целая процессия в две дюжины существ, покрытых довольно редкой рыжеватой шерстью, сквозь которую проглядывала темная кожа. Внешне они отчасти напоминали обезьян, несколько видов которых тоже населяли эту местность. Разница, однако, бросалась в глаза: у описываемых существ были более короткие руки и гораздо более широкий таз. Головы у них были расположены не столько спереди, как у обезьян, сколько сверху. Туловище не только не сужалось к плечам, подобно обезьяньему, но, напротив, венчалось мощными мускулистыми плечами, вид которых вызвал бы у антилоп изрядную тревогу, не полагайся они на свою быстроногость. Однако переваливающаяся походка этих существ выглядела довольно медлительной, и антилопы не видели причин беспокоиться.

Несколько самых крупных выделялись довольно большим ростом: около 130 см; большинство были помельче. Все они время от времени поглядывали друг на друга, чтобы вовремя заметить выражение тревоги на безволосых лицах с покатыми лбами и плоскими носами. Впрочем, вожак этой стаи больше смотрел по сторонам: места были незнакомые, и в густой траве могла поджидать какая-нибудь неожиданная опасность. К тому же на деревьях уже начали созревать плоды, которые были так нужны стае, и вожак обращал на них не меньшее внимание. Собственно, стая и покинула насиженные места в сотне километров южнее в поисках более прохладных и плодоносных мест.

Замыкала шествие старая самка, которой вот-вот должно было исполниться двадцать пять – если бы она умела считать, она могла бы гордиться, что прожила дольше подавляющего большинства не только своих сородичей, но всех вообще представительниц своего вида. Ее возраст, впрочем, и без подсчетов снискал ей уважение в ее стае, большая часть членов которой приходились ей детьми (вожак в том числе) и даже внуками. Уважение выражалось в том, что члены стаи, особенно вожак, внимательно вглядывались в выражение ее лица, ожидая увидеть в нем оценку качества найденных ими фруктов. Если старуха кривилась или плевалась, никто, даже вечно голодные детеныши, не притрагивался к еде, потому что ее гримаса убеждала их в несъедобности плодов. Если же она начинала есть, негромко ухая от удовольствия, вся стая принималась собирать и есть одобренный старухой вид фруктов.

Внезапно – все самое ужасное начинается с этого «внезапно» – итак, внезапно впереди показались с полдюжины таких же (или очень похожих) существ. Судя по размеру, это были взрослые самцы; в верхних конечностях они сжимали свежевыломанные дубины – было отчего испугаться! Путешествующая стая и испугалась: вожак издал грубый крик, напоминавший ругательство и по форме, и по смыслу. Самцы пришельцев расположились полукругом рядом с вожаком, а самки с детенышами сгрудились рядом со старухой. Самцы во главе с вожаком по примеру встречного отряда подобрали себе среди валявшихся на земле веток что-то вроде дубин (обламывать веточки и приспосабливать их не было времени). Драка, похоже, была неизбежной… Пришельцы отлично понимали это, поскольку и сами на прежнем месте обитания реагировали на другие стаи точно так же. Обычно в таких случаях самцов, как и детенышей, ожидала гибель: самки в случае поражения порой могли и перейти к новой стае.

Шансы пришельцев были не так уж плохи: их было больше, и за время путешествия они, можно сказать, привыкли к таким конфликтам. Они прошли всего сотню километров, а это была уже четвертая «недружественная» встреча. Вот только их стаю заметили не только «сородичи», обитавшие в этих местах. В высокой траве позади отряда щурил глаза голодный леопард, подлинный хозяин этого редколесья. Не очень-то ему хотелось гоняться по жаре за быстроногими антилопами, которые с легкостью могли удрать от него и – вот удача! – целая орава неуклюжих приматов! Конечно, леопарду следовало подождать схватки, чтобы наброситься на них, а еще лучше было подождать окончания схватки. В таких схватках всегда оставалось несколько погибших, а есть их эти приматы почему-то не хотели. Но леопард был голоден, и он не утерпел. Быстро подкравшись сзади, он прыгнул в самую гущу группы самок с детенышами, собравшихся вокруг старухи. Пары ударов мощной лапы хватило, чтобы оставить на месте двух детенышей… Самки бросились врассыпную, пытаясь одним прыжком достичь спасительных ветвей. Это не только удалось им самим, но они еще и увлекли за собой остальных детенышей.

Встречный отряд предпочел не пытаться узнать, чем закончится встреча пришельцев с леопардом. Они, кстати, знали его и всегда старались обходить стороной. Поэтому они быстро удалились в неизвестном направлении. Вожак и самцы пришельцев поступили бы точно так же, если бы не их собственные детеныши, громко визжавшие на низких ветвях. Переваливаясь с боку на бок, они с воплями двинулись в сторону облепивших ветки самок с детенышами, угрожающе размахивая своими импровизированными дубинками. Вряд ли они могли или даже хотели задать леопарду хорошую трепку, но хотя бы попытаться отогнать его было необходимо. Потом можно было бы тоже забраться на деревья: леопарды не так хорошо лазают, и на дереве шансов спастись было намного больше.

Не обращая внимания на эту акцию устрашения, голодный леопард все же полез на дерево. По случайности он попал на ту же толстую, разлапистую и порядком прогнившую ветку, на которой оказалась и старуха. В ужасе она отодвигалась все дальше от ствола и через секунду была уже на той части ветки, которая свисала над речным обрывом. Раздался громкий треск, ветка сломалась, и старуха вместе с обломками ветки полетела вниз с пятнадцатиметровой высоты. Удар был такой силы, что для нее все было кончено. Как удирала с кошмарного места ее стая и что было с леопардом, ей было не суждено узнать. Пошедший вечером дождь размыл глинистую почву, потоки грязи быстро занесли тело старухи, и даже проголодавшийся к утру леопард не смог его найти…

…в почти такой же жаркий день, 30 ноября 1974 года, в этой местности проходили Дональд Джохансон и Томас Грэй. Они и обнаружили окаменевшие кости старухи спустя 3,18 миллиона лет – не все, меньше половины скелета. Но это был самый полный «комплект» доселе неизвестного вида, который еще предстояло описать и изучить. По случайным причинам скелету старухи дали имя Люси…

а. От накалипитека до Люси

Сама того не знавшая, Люси принадлежала к виду афарских австралопитеков – «южных обезьян» из Афара. От накалипитека, о котором шла речь в предыдущей главе, ее отделяли не меньше шести миллионов лет и целый ряд промежуточных звеньев эволюции. Среди последних сахелантроп, оррорин, ардипитеки – все они представляют немалый интерес, но подробное обсуждение их строения и образа жизни потребовало бы совсем другого объема текста…[29 - См., например, Дробышевский С., Достающее звено. Кн. 1, 2. М., Аст: Corpus, 2017.] Так или иначе, для наших целей важно, что они (вернее, их многочисленные останки) достаточно убедительно заполняют эволюционный промежуток между накалипитекоподобным предком, общим для человекообразных и людей и австралопитеками, которые были уже только нашими предками. Заметим, однако, что многие анатомические особенности этих существ ближе к общему предку, чем у обезьян: создается впечатление, что шимпанзе «ушли» от него дальше, чем мы. С анатомической точки зрения – почему бы и нет, однако возникает вопрос о том, насколько уместно реконструировать поведенческие особенности всех этих вымерших видов на основе шимпанзе. Ведь если мы анатомически похожи на предка больше шимпанзе, не следует ли ожидать того же и в отношении поведения? Будь мы шимпанзе, мы бы так и думали… Строго говоря, это означает, что наши представления о примитивном и продвинутом тоже стоит иногда подвергать сомнению.

В течение шести миллионов лет, отделяющих Люси от накалипитека, работа естественного отбора не останавливалась ни на день. Возникали новые варианты строения и поведения, поведенческие феномены закреплялись генетически (механизм этого феномена заслуживает специального обсуждения (см. ниже), бесчисленные группы с переменным успехом пытались выйти за пределы Центральной и Восточной Африки как на север, так и на юг. Некоторые группы выживали лучше других, заполняли новые экологические ниши и становились более многочисленными. Вообще говоря, более редкие и малочисленные генеалогические линии исчезали бесследно; те же, от кого удается найти хоть косточку, должны были быть относительно многочисленными.

Среди факторов, влиявших на изменения анатомии и поведения этих существ, можно выделить экологические – изменения климата и среды обитания, биологические приспособления к этой среде, и социальные и поведенческие – самые трудноуловимые и, по большому счету, самые интересные. Попытаемся взглянуть на них немного подробнее.

б. Широка страна моя родная…

Среди экологических факторов, повлиявших на эволюцию наших предков, без сомнения, основным является похолодание, продолжавшееся в течение всего плиоцена (6—1 млн л. н.) и плейстоцена – тенденция сменилась на потепление лишь около 20 тыс. л. н. в голоцене. Точнее будет, впрочем, сказать, что в плейстоцене глобальные потепления сменялись не менее глобальными оледенениями примерно раз десять за миллион лет, да и в голоцене потепление не было таким уж равномерным. Эти климатические изменения привели к тому, что густые леса, занимавшие громадные территории Африки большую часть миоцена, постепенно отступали, давая место редколесьям и саваннам.

Вероятно, уже накалипитекам пришлось столкнуться с этим вызовом, а их потомки, жившие в течение нескольких миллионов лет после них, вынуждены были искать возможные решения проблемы экологической ниши. Собственно, вариантов было ровно три… Можно было отступать вместе с лесом, приспосабливаясь жить в том, что от него оставалось. Этот путь, скорее всего, выбрали многие, в том числе и предки современных шимпанзе. Можно было оставаться на опушке леса, пытаясь совместить древесный и наземный образ жизни – на самом деле, это была попытка «оставить все, как было» в стремительно сокращавшейся, но такой привычной среде обитания. Наконец, отдельные группы могли полностью перейти в саванны и вступить на еще не проторенную приматами дорогу. Скорее всего, множество различных групп в течение миллионов лет выбирали между вторым и третьим вариантом, и насколько окончательным был их выбор, сказать затруднительно. Однако линия, ведущая к человеку, начинается именно с самых бесстрашных и решительных, перешедших к жизни в саванне.