Последний свидетель

Ручка скрипела по бумаге, оставляя кривые строчки. Почерк становился всё хуже – верный признак того, что я на грани срыва. За окном озеро чернело, как пролитая тушь на промокашке. Где-то в его илистых глубинах лежали ответы на мои вопросы.

Но готов ли я их услышать?

2.4

К воскресенью я был выжат, словно половая тряпка. Чужие истории пропитали меня насквозь, оставив после себя лишь гулкую пустоту в голове. Эмоциональная работа – это вампиризм наоборот: ты отдаёшь себя без остатка. И в конце концов, чужая боль звучит громче собственного имени.

Вечером я брёл по берегу, ощущая себя призраком, потерявшим покой. Под ногами хрустел гравий и битое стекло ракушек. Озеро шептало что-то своё, древнее и непонятное. Ветер хлестал по лицу солёным холодом, и я благодарно принимал эту боль – она была моей, настоящей.

«Может, стоило остаться в Москве? В тиши кабинета лечить богатых невротиков от скуки и бессмысленности?»

Но что-то удерживало меня здесь, словно крючок, застрявший в горле. Что-то важное, требующее ответа.

Ночью мне снова приснился тот сон.

Я стоял на краю обрыва, вонзившегося в небо как нож. Внизу бушевал океан. Волны с яростью разбивались о скалы, и солёная пена оседала на губах, словно привкус невысказанных слов.

На самом краю стояла она.

Спиной ко мне. Хрупкая, словно стебель сломанного цветка. Белое платье трепетало, как крылья мотылька, летящего на пламя. Тёмные волосы развевались чёрным знаменем отчаяния.

– Осторожно! – крикнул я, но ветер заглушил мой голос и унёс его в бездну.

Она повернулась. Медленно. Как в фильме, где каждый кадр растянут до предела.

Лицо… размытое, словно акварель, смытая водой. Черты лица исчезали, словно воск, тающий от жара. Но глаза… в них была такая вселенская боль, что мир вокруг померк. Вся скорбь мира, все невысказанные крики, вся мольба о помощи.

«Помоги мне».

Она не говорила этого, но они прозвучали у меня в голове с такой отчётливостью, словно крик.

Шаг назад, к самой кромке пропасти. Камешки посыпались вниз – мелкие, острые, как осколки разбитого зеркала. Они исчезали в темноте, не достигая дна. Может, дна и не было.

– Нет! – Я бросился вперёд, но земля подо мной превратилась в зыбучий песок. Ноги вязли, каждый шаг – словно в болотной жиже. Лёгкие горели, сердце рвалось из груди. Я тянул руки, но расстояние, словно по чьей-то злой воле, только росло.

Она улыбнулась. Печально. Прощально.

И шагнула в пустоту.

Белое платье расцвело в воздухе, как парашют, который забыли раскрыть. Я проснулся с криком, задыхаясь, словно всю ночь бежал марафон по дну озера.

Простыни прилипли к телу мокрой паутиной. Сердце колотилось так яростно, что казалось, вот-вот вырвется на свободу, как пойманный зверь. За окном плескались волны – тихо, невинно. Словно ничего не случилось. Но я знал: случилось.

Я сел на краю кровати, пытаясь унять дрожь в руках. Сон был реальнее реальности – я всё ещё чувствовал соль на губах, слышал последний вздох незнакомки, видел, как белая ткань растворяется в черноте. Девушка… Я никогда не видел её, но знал: она существует. Или существовала.

«В маленьких городах семейные секреты передаются шёпотом, но никогда не покидают пределов чердаков». Слова Фёдора Михайловича эхом ударили в голову. Теперь это была не мудрость, а проклятие.

Я подошёл к окну. Босые ноги ощущали холод линолеума. Тихозерск спал под плотным одеялом тумана. Редкие огни мерцали в темноте, словно глаза хищника. Где-то там, за этими жёлтыми квадратами, таилась история. История, которую город похоронил глубже всех своих покойников.

И эта история связана с ней. С девушкой из моего сна.

Я прижал ладонь к холодному стеклу. Пальцы дрожали, оставляя влажные следы. В груди поселился страх – липкий, как паутина в заброшенном доме. Тихозерск распахивал свои объятия, затягивая меня в водоворот чужих тайн. И выбраться из этого водоворота живым…

Такой возможности может и не быть.

Где-то в темноте заскрипела дверь. Ветер? Я замер, прислушиваясь к тишине. Она была слишком плотной, слишком тяжёлой – как воздух перед грозой. В коридоре что-то шуршало. Мыши? Или кто-то ходит на цыпочках, боясь разбудить мёртвых?

Сердце ухнуло вниз, как камень в колодец. В Тихозерске даже стены имеют уши. И глаза. И память.

Я отошёл от окна, нащупал на тумбочке телефон. Экран вспыхнул синим светом – 3:17. Час, когда граница между мирами становится тоньше папиросной бумаги. Час, когда мёртвые приходят к живым с просьбами.

«Помоги мне».

Голос девушки всё ещё звучал в голове, как эхо в пустой церкви. И я понял – сон был не просто сном. Это было послание. Крик о помощи, который пробился сквозь толщу времени и воды.

Кто-то умер в этом озере. Кто-то молодой, красивый, с целой жизнью впереди. И этот кто-то не может найти покоя.

Я сел за стол, включил настольную лампу. Жёлтый круг света упал на блокнот, где я записывал имена и факты. Взял ручку – она была холодной.

«Девушка. Белое платье. Озеро».

Буквы ложились на бумагу кривыми строчками.

«Что случилось с тобой?»

Ветер завыл за окном, как голос утопленницы. И мне показалось, что в этом вое я различаю слова:

«Найди меня. Найди правду. Найди того, кто это сделал».

Я закрыл блокнот и отошёл от стола. Завтра начну копать. Завтра буду задавать неудобные вопросы и получать неудобные ответы.

А пока – попробую заснуть. Если получится.

Глава 3

Понедельник начался с головной боли. Каждый удар отдавался в висках, словно кто-то вкручивал шуруп. Я проглотил таблетку, запил её остывшим кофе и посмотрел в окно. Озеро за окном выглядело тяжёлым и серым. Оно дышало туманом, который облизывал берег длинным серым языком.

Сон о девушке на утёсе не отпускал меня. Он преследовал меня, как навязчивый запах, который невозможно смыть. Хуже всего было то, что я не мог пошевелиться, чтобы помочь ей. Её лицо – размытое, как акварель, потёкшая от воды – преследовало меня. Протянутая рука…Безмолвный крик…И эта вода, затягивающая её в свои объятия.

В девять утра постучали в дверь. Тихо, почти неслышно. Три неуверенных стука – как сердцебиение испуганного зверька.

– Войдите, – сказал я, поправляя воротник рубашки.

Дверь открылась, и на пороге появилась незнакомка. Я поднял глаза и на мгновение забыл, как дышать.

Лет двадцать пять, может, чуть больше. Тёмные волосы собраны в небрежный пучок, несколько прядей выбились и обрамляли бледное лицо. Что-то в её облике напомнило мне голодную птицу – настороженный взгляд, резкие движения, готовность в любой момент вспорхнуть и улететь. Но не это заставило меня вцепиться в подлокотники кресла.

Её силуэт… Изгиб шеи. Как она держала голову, словно прислушиваясь к чему-то.…

– Ксения Воронова, – представилась она, и её низкий, немного хриплый голос заставил меня вздрогнуть.

Было в этом голосе что-то неуловимо знакомое, хотя я был уверен, что никогда прежде не встречал эту женщину.

– Павел Андреевич Рахманов. Проходите, присаживайтесь, – сказал я, стараясь не выдать волнения.

Она опустилась на самый край, словно готовая в любой момент вскочить. Её руки тонкие, с длинными пальцами нервно теребили ремешок сумочки. Она двигалась изящно – каждый жест был точным, выверенным, будто часть какого-то сложного танца. Но откуда это чувство дежавю?

Теперь я мог её рассмотреть как следует. Ксения была по-своему красива. Не той классической красотой, что смотрит с обложек глянцевых журналов, а какой-то странной, почти неземной.

Высокие скулы, тонкие губы, которые она то и дело прикусывала, огромные серые глаза, как вода в озере в пасмурный день. И в этих глазах жил страх. Не обычная тревога, а что-то глубокое, въевшееся глубоко внутрь.

Под глазами залегли тёмные круги. Кожа слишком натянута. Классические признаки хронического недосыпания. Но что-то ещё…

– Что привело вас ко мне? – спросил я, пытаясь сосредоточиться на работе.

Она нервно сглотнула. Провела языком по губам – они были сухие, потрескавшиеся, как у человека, который долго не пил воды.

– Сны, – прошептала она еле слышно.

Я видел, как дрожат её пальцы на краю стола. Под глазами – фиолетовые синяки от усталости, словно кто-то размазал акварель по мокрой бумаге.

– Расскажите о своих снах, – попросил я.

Ксения закрыла глаза, и я увидел, как подрагивают её веки.

– Девочка тонет в озере. Зовёт меня на помощь, а я не могу ничего сделать. Стою на берегу и смотрю, как она уходит под воду.

– Вы знаете эту девочку?

– Нет. То есть… – она запнулась, открыла глаза, и я увидел в них такую растерянность, что захотелось обнять её и сказать, что всё будет хорошо. – Не знаю. Лица не вижу толком.

– Как давно начались эти сны?

– Около шести месяцев назад.

Она потянулась к стакану, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Её кожа была ледяной, и я невольно вздрогнул. В животе словно всё похолодело. Неужели это возможно? Два человека видят один и тот же сон?

– Вы живёте одна? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя сердце колотилось, как бешеное. – Нет. Вместе с дочерью. Её зовут Олеся.

– Эти кошмары… они связаны с реальными событиями из вашей жизни?

Ксения долго молчала, разглядывая свои руки, словно читала в них подсказку. В кабинете стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, отсчитывающих секунды. Потом она подняла глаза, и я невольно подался вперёд, очарованный её взглядом.

– Не знаю, – наконец произнесла она, и её голос дрожал, как струна перед разрывом. – Иногда мне кажется, что это воспоминания. Но это невозможно, правда? Я бы точно помнила такое.

Пока она говорила, я ловил себя на том, что больше слежу за движением её губ, за тем, как она наклоняет голову, как её пальцы рисуют невидимые узоры в воздухе. Я почти перестал слышать слова.

– Павел Андреевич? – её голос прорезал туман моих мыслей. – Вы меня слушаете?

Я моргнул, возвращаясь в реальность.

– Да, конечно, – я откашлялся, чувствуя, как слова застревают в горле. – Простите. Продолжайте, пожалуйста.

– Я боюсь засыпать, – сказала она, и в её голосе прозвучала такая беспомощность, что у меня сжалось сердце. – В кошмарах мне кажется, что я тону. Сердце колотится так, что вот-вот выскочит из груди. Я не могу дышать, в нос набивается вода, перед глазами темнеет…

Она говорила, а я чувствовал, как моя профессиональная отстранённость тает, словно лёд под весенним солнцем. В ней было что-то магнетическое, и дело не в красоте – красивых пациенток в моей практике было предостаточно. Что-то гораздо более глубокое. Словно нас связывала невидимая нить, и с каждым её словом напряжение росло. Господи, что со мной? Я же врач, а не подросток.

– Ксения, а вы умеете плавать?

Стакан в её руках дрогнул, вода расплескалась по столу.

– Нет! – ответила она слишком резко, слишком громко. – То есть… не помню. Воды боюсь. Панически. Даже в ванне лежать не могу – только душ принимаю.

Бинго. Водная фобия плюс амнезия – классика жанра.

– С детства?

– Не знаю. – Голос стал ещё тише, почти шёпот. – Детство помню смутно. Период до десяти лет – словно в тумане. Лишь отдельные, неясные обрывки воспоминаний.

Я отложил ручку. Руки слегка дрожали – чёрт возьми, почему? Детская амнезия, фобия, кошмары… Классика. Посттравматический стресс. Как по учебнику.

Но почему от этого у меня ощущение, будто я стою на краю пропасти, а не разбираю клинический случай?

– Ксения, не было ли в вашей жизни травмирующих событий, связанных с водой?

Она покачала головой, и её волосы заколыхались, как водоросли в подводном течении.

– Нет. Но… – пауза затянулась, как резиновая лента перед разрывом. – Иногда мне кажется, что я что-то забыла. Что-то очень важное, что тщательно заперто в моей памяти. И ключ, похоже, навсегда потерян.

Я встал, подошёл к окну. Ноги были ватными, в висках стучало. За стеклом серел дождливый Тихозёрск. Капли стекали по стеклу, как слёзы по щекам. Где-то там, за домами, лежало озеро. Тёмное, молчаливое, хранящее свои тайны.

И мои кошмары. И её кошмары. Совпадение?

– Ксения, а вы давно живёте в Тихозёрске?

– Я родилась здесь, но потом мы с родителями уехали. Полгода назад я решила вернуться.

Полгода. Опять полгода.

– Мы с дочкой живём вдвоём в доме бабушки. Она умерла два года назад, оставила мне дом.

– Ксения, простите, если лезу не в своё дело. А отец ребёнка?

Лицо женщины окаменело. Маска опустилась так быстро, что я едва успел заметить вспышку боли в её глазах. Она сжала губы в тонкую линию, и я понял – попал в болевую точку.

– Его нет, – отрезала она ровным голосом, но я почувствовал, какая буря скрыта за этим спокойствием. – Мы познакомились в университете. После непродолжительного романа я поняла, что жду ребёнка. Он испугался ответственности и исчез. Я воспитываю Олесю одна.

Я вернулся к столу, сел напротив неё. Между нами повисло молчание, давящее, как предчувствие беды.

– Олеся… – я произнёс имя её дочери. – Сколько ей лет?

– Пять.

– Она… она умеет плавать?

Ксения резко повернулась ко мне. В её глазах мелькнуло что-то похожее на ужас.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Просто… учитывая вашу фобию…

– Нет, – она встала, начала ходить по кабинету. – Нет, она не умеет. Я запрещаю ей подходить к воде. Даже к речке в парке.

Она остановилась, словно споткнулась о невидимую преграду, и я увидел, как дрожат её плечи.

– Иногда мне снится, что она тонет. Что я не могу её спасти. И тогда я просыпаюсь в холодном поту и бегу проверить, на месте ли она.

– Ксения, – я встал, подошёл к ней. – Посмотрите на меня.

Она обернулась, и я увидел слёзы на её щеках. Внутри всё кричало: вытри эти слёзы, обними её, скажи, что всё наладится. Но я знал, что не имею права

– Я схожу с ума, да? – прошептала она. – Эти сны, эти страхи… Я не могу так больше.

– Нет, – я покачал головой. – Вы не сходите с ума. Мы обязательно докопаемся до правды

Она кивнула, вытерла слёзы тыльной стороной ладони.

– Что мне делать?

– Для начала – попробуем восстановить ваши детские воспоминания. Возможно, ключ к вашим кошмарам лежит именно там. Вы готовы к этому?

Ксения выпрямилась.

– Готова. Я устала бояться.

– Существуют техники, которые могут помочь вернуть забытые воспоминания… Но они не всегда безопасны.

– Гипноз? – в её голосе прозвучал страх.

– Не обязательно. Можно начать с более мягких техник. Арт-терапия, например. Или просто беседа.

Она долго молчала. Дождь барабанил по стеклу, как пальцы нервного человека по столу.

– А если я вспомню что-то… плохое? – её голос дрогнул.

– Тогда мы с этим разберёмся. Вместе.

Слово «вместе» слетело с губ само собой, и я понял – это не просто профессиональная поддержка. Это что-то большее.

Ксения слабо улыбнулась, и эта улыбка преобразила её лицо, сделав почти юным. Но в уголках её глаз залегли тени, словно трещины на дорогом фарфоре, пережившем пожар.

– Спасибо, – тихо произнесла она. – Знаете, я долго не решалась обратиться к специалисту. Боялась, что меня сочтут сумасшедшей.

– Вы не сумасшедшая, – твёрдо сказал я.

Она кивнула, но в её глазах мелькнуло сомнение. Мы смотрели друг на друга через стол, и мне казалось, что между нами протянулась невидимая нить – тонкая, как паутина.