скачать книгу бесплатно
– Мадам Гортензия!
Только её узкое, длинное, покрытое преждевременными морщинами бутылочное горлышко в минуты ярости хлюпало и квохтало, издавая звуки подавившейся водой курицы.
– Мне кажется, нужно поторопиться, – Агата резко рванула Нежину за руку и, размахивая мешком, выпрыгнула в окно. Нежина неуклюже перевалилась через раму за секунду до того, как в комнату вбежала старшая воспитательница, шипя и размахивая руками. Из-за её спины злорадно выглядывал Рыжий и его свита – Дикая Свора.
– Куммершпик! – визгливое сопрано ударило в спину Нежины, догонявшей уже успевшую скрыться подругу. – Куммершпик, стой!
Но Нежина прибавила ходу, резво перебирая пухлыми ножками, и очнулась только в чаще леса. Лицо и руки ужасно саднило от царапин, которые девочка сначала даже не почувствовала – страх нечувствителен к боли. Рядом стояла и тяжело дышала Агата.
– В последний раз я связываюсь с тобой! Из-за тебя нас чуть было не поймали! – выпрямившись и глядя с осуждением, произнесла она.
Нежина нагнулась, тщетно пытаясь восстановить дыхание, ощущая, как тяжело и неприятно пульс бьётся прямо в ямке между ключицами. Её руки дрожали, по лбу сбегали крупные капли пота, скапливались на кончике носа и падали в сухую лесную землю.
– Но это ладно. Главное, чтобы цель оправдывала средства.
С этими словами Агата вывернула пакет наизнанку, и тапочки с плоским шумом упали на землю. Девочка довольно улыбнулась.
– У меня всё-таки будет личный монстр. В этот раз всё должно получиться.
Агата подошла к огромной куче валежника, приготовленного для зимней растопки, наклонилась, чтобы, чертыхаясь, откинуть ветки, из-под которых понемногу выползало странное создание. Вместо тела у него было три ржавых железных бочки, из боков которых торчали кривые кочерги, стащенные отовсюду, откуда только возможно. Некоторые из них отливали медью, другие – сталью, а у одной на изящно выгнутой рукояти розовел эмалевый медальон – точно такими же был оформлен камин в будуаре директрисы. Вместо головы безвольно висело ржавое ведро с зубцами грабель, примотанными на скорую руку пеньковой веревкой. Сзади из огромной дыры медленно покачивалась облезлая метла, очевидно, стащенная у сторожа.
Агата, пыхтя, начала надевать тапочки на кочерги. Потом поднялась, отряхнула колени. Гигантская сороконожка равнодушно пялилась на девочек криво прибитыми консервными банками.
Агата благоговейно прикрыла глаза, горделиво развела руки в стороны.
– Не правда ли, он прекрасен? Теперь осталось лишь оживить это чудо и покорить весь мир! Восстань, восстань, я говорю тебе!
Ржавое чудовище не шевелилось. Одна из консервных банок съехала, и казалось, что глаз чудовища косит. Агата прищурилась, гневно глядя на ржавчину, потом расслабленно улыбнулась:
– Ну конечно! Дай-ка палец.
Нежина, до этого стоявшая с открытым ртом, безропотно протянула руку.
Что-то острое пронзило кожу. Агата торопливо выдавила кровавую каплю, чтобы та рубиновой искоркой упала в пасть чудовища. При этом перемазалась сама.
– Ну вот, теперь точно должно получиться. Ты мой, только мой, – нежно шептала Агата, гладя ржавую морду чудовища так, как никогда не гладила никого в своей жизни, – мой сильный, мой славный.
Нежина едва могла узнать её: обычно острый взгляд наполнен нежностью, на коже щек играет яркий, почти лихорадочный румянец, привычно сжатые губы разомкнуты. Красивая – она стала ещё краше.
Нежина невольно залюбовалась ею. С обожанием глядя на свою умную и смелую подругу, смущённая собственной неуклюжестью и бесталанностью, она переминалась с ноги на ногу, но и не думала присесть, хотя и очень устала. С пальца на землю падали тягучие тёмные капли, но очарованная девочка, казалось, не замечала, как её кровь намокает, смешивается с землёй, образуя крошечные грязные лепёшки. Внезапное чувство облегчения наполнило её сердце и разлилось по всему телу. Казалось, вместе с кровью уходил и страх.
А тем временем Агата вскочила на сороконожку и, размахивая веткой, кричала:
– Я лучше всех! Я сильнее всех! Скоро меня будет бояться весь мир!
Она размахивала веткой и дрыгала ногами, пока ржавое чудовище не хрустнуло под чрезмерной тяжестью и не развалилось пополам. Голова откатилась в сторону. Тапочки отлетели в кусты боярышника.
– Ничего. Я сейчас его починю! – закричала Агата и нырнула за головой в заросли, оставляя за собой тотчас смыкавшиеся ветки.
Это был уже не первый монстр, которого создала девочка. Питая необъяснимую тягу к загадочным механизмам, Агата однажды собрала из часов тостер, а из тостера – швейную машину. Гордости девочки не было предела ровно до той поры, пока тостер не сшил вместе безымянный и указательный пальцы, а швейная машина не сожгла носки. Впрочем, носки принадлежали Нежине, а значит, за потерю не считались.
После этого были произведены эксперименты с куриными яйцами, из которых, как известно, при должном уходе может вылупиться василиск. И уж конечно, Агата преуспела бы и в этом начинании, поскольку петуху проще снести яйцо, чем этой девочке отказаться от своих намерений, но упорство Неизвестной в этот раз разбилось о твёрдый клюв птицы, её когтистые лапы и ещё более отвратительный, чем у девочки, характер. Но Агата не сдавалась: она начала искать своего монстра в естественной для него среде обитания: под кроватью, в тёмном шкафу, в лесу, болоте, в каморке Феррула Пунта, поскольку кто-то из воспитательниц однажды небрежно бросил, что сторож снова всю ночь вызывал ихтиандра.
Упорные поиски совершенно выбили Нежину из колеи: в силу боязливости девочка совершенно не жаждала встречи с таинственным созданием, но вынуждена была сопровождать подругу и иногда работать приманкой, потому что Агата однажды сказала, что если чудовище её увидит, то точно попадется, поскольку мимо такой горы жира, мяса и костей ни один уважающий себя монстр не пройдёт.
Но в этот раз Агата пошла по излюбленному пути изобретательства и не отказала себе в удовольствии сотворить новое чудовище, не понимая, что оно давно живет – внутри неё. И вот теперь кусты шуршали, словно в них бегала не маленькая девочка, а ожившие тапки отрастили тараканьи лапки и пытались спрятаться от ненормальной любительницы аномалий.
– Так, так, так, Куммершпик снова в деле!
На тропинке из-за кустов торчала голова мадам Гортензии и торжествующе глядела на девочку круглыми совиными глазами с припухшими веками.
– Впрочем, чего-то подобного следовало ожидать. Удивительно испорченный ребёнок.
Нежина с надеждой оглянулась на кусты, в которые ушла Агата. Но те лишь тихо качались под легким ночным ветерком.
– Куммершпик, чего ты ждёшь? Или ты не знаешь, что за свои проступки нужно отвечать? – злорадно улыбнулась Гортензия нежным оскалом хищного допотопного ящера.
– Да, нужно отвечать, – залаяли псы из Дикой Своры, догнавшие воспитательницу. Псы запыхались, но не могли пропустить упоительное зрелище – травля слабого всегда притягивает посторонние взгляды.
– А это что? – мадам Гортензия поддела носком лакированного ботинка с облупленным носом одну из растоптанных тапочек.
– Это моя, – шмыгнул носом Рыжий Пёс. Он прибежал босиком по сосновым иглам и траве, но никак не показывал неудобства. Тапочки ему нужны были скорее для бросания в цель, которой нередко становилась и сама Нежина.
– Новая затея, да, Куммершпик? – зловеще прошептала мадам Гортензия и взялась тонкими сухими пальцами за холодное ушко девочки. – Что ж, директор будет рада послушать о твоих приключениях, хотя, я думаю, и о старых она ещё не успела позабыть.
Всё это время Нежина бросала отчаянные взгляды на кусты, но те не подавали признаков жизни. Агата будто бы провалилась сквозь землю. Удивительная особенность, которая сейчас бы пришлась как никогда кстати.
– Пойдём, – мадам Гортензия повернулась и решительно зашагала к интернату. Девочка побрела за воспитательницей, влекомая сильными пальцами и болью в ухе.
Глава 3. Ель и эль.
(о том, что не стоит копошиться в грязном белье)
Утро, как всегда, не предвещало ничего доброго. Серенький декабрьский день метелью свистел за окном, злобно стучал ставнями, разбухшими от вечной сырости и потрескавшимися от постоянного холода. Ледяной ветер, воя, налетал с севера, и под его порывами давно требовавшая ремонта, мерцавшая льдом над пылью и неистребимой ржавчиной, казалось, окрасившей всё, до чего могла дотянуться беспощадной рукой разложения, кровля скрипела, грозя улететь.
В столь ранний час дети спали. Дикая свора, скуля, взбивала ногами одеяло. Агата мирно и беззвучно лежала под кроватью, чутко шевеля ноздрями изящного носа, в то время как на кровати под одеялом лежала свёрнутая из одежды и простыней человекоподобная фигура.
Спала и Нежина. Уже в который раз она уютно устроилась в месте, которое на этот раз сочла наиболее безопасным.
– Да что же это такое! Опять? Негодная девчонка! Почему у тебя вечно всё не как положено и предписано?
Не открывая глаз, Нежина привычно повисла в порядком натренированных пальцах мадам Гортензии. С некоторых пор старшая воспитательница по настоянию директора пристально следила за Нежиной, дабы укреплять её в благочестивых намерениях и уберегать от ложных решений. А всё потому, что не все идеи должны воплощаться в жизнь. Лучше несколько раз подумать и только потом сделать. Но Агата считала подобное мнение глупостью и, конечно, сначала делала, а уже потом тоже делала, не оставляя и минуты на раздумья. «Много думают трусы и дураки», – любила повторять она, вводя в ступор медлительную Нежину, поэтому именно Агате принадлежали многие гениальные каверзы и пакости.
Например, мадам Гортензию Агата приклеила к любимому креслу, когда та дремала после обеденного чая с ромом. Но, скорее, в чашке плескался ром с чаем, потому что старая дева не проснулась даже в тот момент, когда Агата нечаянно уронила пузырёк с клеем ей на голову.
Конечно, этого делать не стоило. И уж тем более не стоило засыпать лоток любимой кошки директрисы самоотвердевающим гипсом, украденным у дежурной сестры милосердия, а содержимое лотка, найденное до этого, аккуратно разложить по конфетным коробкам, которые были привезены меценатами и предназначались детям. Но Нежина и Агата уже достаточно жили на свете для того, чтобы ни разу не распаковать ни одной из красивых цветастых коробок, уносимых директрисой к себе домой, поэтому посчитали справедливым разбавить ежегодный шоколадный пир порцией чего-то более ароматного.
Однако обман, к сожалению, раскрылся далеко не в самый подходящий момент. Это произошло, когда директриса любезно откупорила коробочку конфет для того, чтобы угостить даму из Надзора и Попечительства, а у надзирательницы и попечительницы, как на грех, случился приступ кроличьего насморка, и бедная женщина вот уже как неделю дышала только ртом, выпуская такие миазмы из уставленной золотыми зубами пасти, что амбре кошачьего подарка терялось за этой вонью. Да и к тому же директриса, мечтательно закатив глаза так, что глазные яблоки падали за морщинистые веки, увлечённо рассказывала о предстоящих тратах выделенных приюту денег, и поэтому приглашённая дама, мысленно потирая указательный палец большим, совершенно не смотрела на то, что кладёт в рот. В общем, всего лишь дурацкое стечение обстоятельств.
Да и кошку, проведшую на лотке все праздники, Нежине тоже было жалко. Особенно в тот момент, когда директриса бежала по школьному коридору с выпученными глазами и корытцем, в котором словно памятник на постаменте гордо возвышалась кошачья фигурка с глазами, не менее удалёнными от положенного им места. Кстати, глаза любимицы директрисы и, соответственно, мадам Гортензии, которая трепетно и нежно любила всё, что было дорого директрисе, никогда больше не вернулись туда куда нужно. Иногда казалось, что они вот-вот выпадут, как у рака-отшельника. Эта особенность внушала ужас и благоговение редким гостям приюта, а особенно впечатлительные называли кошку сатанинским отродьем и спешили покинуть дом, что экономило немало средств на обедах.
Но неоценимую услугу, которую девочки оказали приюту, не оценили по достоинству. Виновной, как всегда, объявили Нежину, снискавшую себе славу отъявленной негодницы только потому, что она была менее подвижной и расторопной, чем её темноволосая подруга, успевавшая улизнуть до того, как директриса, онемев от изумления, разглядывала застрявший в окне толстый зад неповоротливой Куммершпик.
– Бежит кошка, знает, чьё мясо съела! – торжествовала директриса, барабаня тапочкой по увязнувшей части визжащей преступницы. Директриса весьма неодобрительно относились к любым нарушениям, неповиновению и прочей ерунде. Успокаивалась Лидия лишь тогда, когда от обуви в её толстых неуклюжих пальцах оставалась только истрёпанная подошва. В этот момент могучим движением руки она выдёргивала Нежину из окна, как гнилой гвоздь, и подошва стучала уже по лицу девочки. Но надо отдать должное: в совершенстве овладев искусством зуботычин, перед проверками директриса могучим усилием воли сдерживала свой буйный нрав, чтобы ни лицо, ни тело воспитанников не страдало. Чего нельзя сказать об их желудках: ведь голодных детей гораздо легче уговорить вести себя подобающе, а лёгкий блеск в глазах и синева под ними красноречивее слов убеждают спонсоров увеличить финансирование.
Впрочем, какая разница. Крупной неуклюжей Нежине всё равно часто попадало и за себя, и за Агату, а иногда и просто так, из-за дурного настроения как директора, так и воспитателей. И поделом, не умеешь быстро бегать – значит, будешь больно получать. «Голод – лучшее лекарство от капризов», – приговаривала Лидия, могучей рукой задавая направление движения неповоротливой Нежине, влетавшей в чулан на хлеб и воду. Задеть Лидию означало обречь себя на вечное голодание. Агату же не страшила подобна участь: Нежине часто казалось, что Неизвестная вообще ни клала в рот ни кусочка, питаясь собственными неистощимыми запасами энергии, рождённой чистой переваренной злостью.
Однако на подругу Нежина не обижалась. И хотя всё солнце дурной славы доставалось Нежине, а Агата лишь ловко пряталась в тени, во всём остальном она была замечательной подругой, но убежать от наказания считала делом чести и никогда не раскаивалась, живя по принципу «Виноват не тот, кто сделал, а тот, кого поймали».
И всегда, когда Нежина попадалась (а в последнее время это случалось довольно часто), потому что, не имея достаточного опыта, она продиралась сквозь жизнь, как сквозь кусты терновника, накалываясь на иглы насмешек и чужой язвительности и обдираясь о каждую шероховатость, она уходила на кухню заедать горе. Там, среди кипящих кастрюль и чадящих сковородок, под неусыпным контролем семьи рыжих тараканов, живущих за вытяжной трубой, Нежина могла выплакаться в грудь дородной поварихи, которая утешала девочку так, как подсказывало ей доброе, но грубое сердце, похлопывая рыдающую неудачницу по спине могучей рукой. Каждый такой удар гулко отзывался где-то внутри неуклюжего, нескладного тела, и Нежина, икая от слёз, размазывала по лицу утешительную шоколадную плитку, или давилась пирогом, или жевала ещё что-то под непрестанные хлопки по собственной спине. Неудивительно, что туловище девочки к двенадцати годам приятно округлилось, к тринадцати напоминало сдобный пирожок, а уже к пятнадцати безобразно располнело, стало рыхлым и складчатым, к тому же страшно неповоротливым.
В любом случае, в чём бы ни была цель мадам Гортензии, она была полностью достигнута. Нет, Агата не перестала пакостить, но Нежина старалась держаться от неё подальше, ведь не зря говорят, что любовь крепчает на расстоянии. Упрочению отношений немало способствует и уменьшение тумаков и шишек, поэтому девочка постоянно находилась в поисках укрытия для ночлега. Иногда её находили на чердаке в сундуке со старыми костюмами. Иной раз её увесистая нижняя часть торчала из запечья. Реже девочка ночевала в старом растрескавшемся шкафу среди пыльной ветоши. В момент же извлечения мадам Гортензией Нежина дремала в прачечной в огромной баке для грязного белья под несвежими приготовленными для стирки простынями.
– Нет, ну что за безобразие! – разорялась Гортензия, всем своим видом как бы говоря, что не одобряет такого поведения, и волоча Нежину по гулким коридорам интерната, куда, несмотря на ранний час, уже высыпала зевающая ребятня.
– Сколько это может продолжаться, я тебя спрашиваю, негодная, дрянная девчонка?! – добавила мадам чуть тише, шумно выдыхая воздух – ноздри её длинного тонкого носа широко раздувались. Зрители находились достаточно близко, и искусственно усилять голос уже не требовалось.
Нежина покорно плелась следом в привычном оцепенении. Реальный мир снова схватил её за горло ледяной рукой, вырвал из тёплых объятий уютного, хотя и не слишком приятно пахнущего гнёздышка. Дикая Свора неприлично заржала, показывая пальцами на что-то позади пленницы. Обладающая повышенной восприимчивостью и сердцем, открытым обидам, девочка нервно обернулась: следом, словно флаг, тащилась простыня с подозрительно коричневым пятном на когда-то белом полотнище.
Выглянувшая на секунду Агата презрительно хмыкнула, чтобы снова спрятаться за закрытой дверью. Она разумно предпочитала не встревать в конфликты с заранее предрешённым итогом.
– Тихо, дети!
Голос директрисы прогремел набатом. Нежина привычно вжала голову в плечи, искренне сожалея о том, что не может вдавить её внутрь тела.
– Что случилось? Опять Куммершпик что-то вытворила? – директриса смерила суровым взглядом Нежину и почему-то мадам Гортензию. Она приоделась: волосы были уложены волосок к волоску, а широкие ногти идеально подстрижены и накрашены бордовым лаком.
– Ничего нового, – одновременно робко и неприятно ухмыльнулась старшая воспитательница и слегка поклонилась. Надо сказать, что практически у каждого в интернате туловище само сгибалось в пояснице при виде монументальной фигуры директрисы, а некоторые ходили полусогнутыми всегда – на всякий случай. – Куммершпик, как обычно, не может найти своё место.
– Ну что ж, – тогда ей придется его показать. Дети, сегодня, как вы знаете, мы дружно отправляемся в Старый город. Куммершпик же остаётся в своей комнате. Ей запрещено покидать собственную кровать, кроме как по нужде.
– Пусть ходит под себя! – донесся лай одного из Псов, и вся свора заскулила, завизжала и завыла от смеха.
– Это несправедливо! – возмущённо выкрикнула из-за крепко запертой двери Агата.
– Вы считаете это достойным наказанием? – холодно осведомилась мадам Гортензия, по-прежнему крепко сжимая ухо воспитанницы.
Директриса усмехнулась, внимательно глядя на мадам.
– Гортензия, уж вам ли не знать, что не дать что-либо и отнять что-нибудь – совершенно разный тип наказания, и совершенно неизвестно, какой из них хуже.
– Да-да, Вы абсолютно правы, – вежливо расшаркалась Гортензия, ничуть не пытаясь скрыть своё неудовольствие.
– Чуть не забыла, – директриса тыкнула коротким толстым пальцем в запертую дверь.– На всякий случай Неизвестная тоже останется дома. Хорошие девочки обычно слишком легко поддаются чужому влиянию. Но не исключено, что и дурную кровь можно исправить вливанием здоровой. Да отпустите Вы её, – с раздражением добавила директриса, – не дай Бог, опять устанете. Учтите, Гортензия, что в этот раз мне некем Вас заменить.
Мадам Гортензия машинально разжала пальцы. Нежина поспешила уползти в одну из щелей, чтобы зализать раны.
– О чём это Вы? – изумилась мадам. – Я и не собиралась отказываться от поездки. Старый Город – чудное место для зимней прогулки. Кроме того, мне необходимо пополнить кое-какие запасы.
Директриса устало потерла лоб:
– Дайте список, и я сделаю всё, что в моих силах, потому что вы остаётесь здесь.
– Вы не понимаете: я должна выбрать сама, – возмутилась мадам. – Ещё никто и никогда не сумел мне угодить.
– О, Гортензия, – директриса внимательно взглянула на собеседницу. – С каких это пор Вы мне не доверяете? Что же такое Вам нужно приобрести, что я не смогу сделать?
Гортензия вздёрнула нос кверху, чтобы с достоинством ответить:
– Нечто пшеничное и дрожжевое, но, впрочем, я думаю, что, без сомнения, смогу и обойтись без этого некоторое время.
Директриса недоумённо взглянула на мадам:
– Гортензия, если Вас не устраивает качество… хлеба, то я думаю, что наша повариха может исправить ситуацию, но, если уж так необходимо, то я вполне могу…могла бы приобрести пару… буханок того, что Вам так необходимо…
– У меня нет зависимости от …мучного, – Гортензия с негодованием отвергла предложение директрисы и, выпятив зоб, удалилась. За ней разбрелись по углам и другие обитатели приюта. Дверь, за которой скрывалась Неизвестная, Псы предусмотрительно подперли стулом, и не напрасно: Агата бранилась и выла в закрытой комнате так, что мороз подирал по коже.
Спустя пару часов Дикая Свора, лая и огрызаясь, в полном составе отбыла в Старый Город. В доме воцарилась полнейшая тишина; Нежина и не помнила, чтобы когда-либо прежде в нём звучало такое безмолвие.
На всякий случай выждав некоторое время, толстушка выползла из-за угла и пошлёпала в ванную, поддерживая резинку на сползающих штанах. Её ноги в старых, но тёплых тапочках временами спотыкались о выщербленную плитку кафеля.
Девица наклонилась над оббитой, в пятнах ржавчины раковиной, пытаясь привести себя в порядок, что никогда ей особенно не удавалось. Старое вытертое вафельное полотенце свисало с крупных плеч, словно белый флаг со стен сдавшейся без боя крепости, могучей, но населённой трусливым народом. Волосы, казалось, ни разу не встречавшиеся с расчёской, торчали в разные стороны, словно клоунский парик. В них запутались перья, которыми старые подушки щедро делились с детскими прическами, превращая их в вороньи гнёзда.
Девица взяла расчёску и откинула голову назад. Под крепкими взмахами руки расчёска едва продирала спутанную гриву, превращая её в мягкий струящийся водопад, касающийся пола. Вздохнув, толстушка заплела тугую косу и, закрутив её в пучок, спрятала под косынку. Так она привыкла делать со времён глубокого детства, когда Дикая Свора то жгла, то вырывала ей волосы.
Девица подняла глаза и вздохнула ещё мрачнее: мутное зеркало не отразило ничего нового, а старое ей совсем не нравилось. Равнодушное стекло выдало излишне полную особу с круглым лицом. Щёки этого лица подпирали распухшие от рёва глаза, поэтому они всегда смотрели хмуро и недовольно, хотя в редкие минуты радости наполнялись нежным светом. Да и, по правде сказать, не бывает уродливых глаз даже у самых уродливых людей.
Кожа девицы сияла, но это было не нежное мерцание свежести – так обычно блестит сковорода, если её обильно смазать салом перед выпечкой блинов. Слово «сало» приходило в голову неискушённому зрителю и при взгляде на нижнюю часть тела юной особы: ткань казённых полосатых штанов плотно обтягивала пухлые ножки, грозя вот-вот лопнуть.
Настроение девицы, и без того весьма печальное, потеряло последние отблески света. И, несомненно, хорошо, что такое чучело осталось дома вместо того, чтобы пугать не ведавших страха городских жителей.
И вот теперь весь интернат на экскурсии в Старом городе наслаждается новогодней иллюминацией, а Куммершпик заперта в доме, вынужденно любуясь на замечательный фонарь под собственным правым глазом, освещавший тёмную комнату не хуже китайского фейерверка.
Нежина никогда не любила этот праздник. Те небогатые подарки, которые доставались девочке, пока она была совсем ребёнком, отбирали старшие ребята. Клавесин, который, видимо, был построен из того же кирпича, что и дом, приблизительно в то же время, издавал скрипучие дребезжащие звуки, которые даже глухая повариха признавала отвратительными, хотя до того, как она потеряла слух, ей приходилось слышать многое. Но этого визга её давно вышедшая из строя барабанная перепонка перенести не могла. Только Феррул Пунт в те моменты, когда мог одним только выдохом убить не одного воробья, пускался в пляс под ужасающий вой музыкального инструмента. Дикие танцы Феррула наводили ужас на видавших виды воспитательниц, со священным трепетом взиравших на его прыжки и ужимки. Маленьким воспитанникам же после таких вечеров часто снились кошмары с пляшущими обезьянами.
На кривобокой елке, стоявшей возле камина на столе, чтобы дети не растерзали новогоднее дерево раньше времени, висели не игрушки. Вместо конфет и шариков на ветвях ютились письма, которые традиционно присылали воспитанникам родственники, клятвенно обещавшие забрать к себе племянников и внучат в самом скором времени. С каждым годом ветки наклонялись всё ниже под тяжестью ворохов посланий с заверениями: ведь на свете нет ничего тяжелее лживых обещаний. Одно было хорошо: дети с нетерпением ждали праздников, ведь в эти дни можно было попросить добавку, и иногда случалось, что её даже давали, причём не в виде порции тумаков.
Размышляя о несправедливости этого мира, но более всего о своих собственных нуждах и горестях, Нежина и сама не заметила, как её ноги пошли в желательном для них направлении, и, очнувшись, обнаружила, что стоит прямо у входа на второй этаж, напротив покрытого изморозью окна.
Влекомая грустными до изнеможения думами толстушка подошла к окну и подышала на стекло: пушистолапые морозные ёлочки заискрились розовым от тёплого воздуха и исчезли: через кружок ничем не прикрытого стекла она увидела голый скучный двор, полностью убелённый снегом, да сосны, изогнувшие крючьями ветки. За вершину одной из них зацепилось солнце, опушённое инеем. Нежина стояла, не в силах оторвать глаз от чудесной картины, пока солнце не вздрогнуло и не ссыпало с себя иголки инея от удара, сотрясшего дом.
– Откройте дверь! Немедленно выпустите меня!
Неожиданно Нежина вспомнила, что Агата по-прежнему заперта, крадучись, подошла к двери и замерла, не решаясь отодвинуть стул, который заботливо подпирал дверь. Однако чуткий слух Неизвестной улавливал малейшие звуковые колебания, поэтому немедленно в комнате поднялся такой шум, что Нежина, отворившая было дверь, чтоб войти, отступила назад и стала изумлённо прислушиваться.
– Я убью тебя, Куммершпик! Немедленно отопри!
– Сейчас, сейчас, – Нежина суетливо отодвинула стул, но под очередным ударом порядком расшатавшийся древний предмет мебели упал прямо ей на ногу. Нежина некрасиво сморщила лицо.
