скачать книгу бесплатно
Дрожит состав решеткой окон.
Ползет червяк, отбросив кокон
Вокзала, весел и упруг…
В который раз себе совру,
Что зной смывает суетливость…
В который раз созреют сливы
И упадут сгнивать в траву…
Но путешествие в Петрозаводск было совершенно не похоже на прежние: мы впервые ехали не самовольно, а по благословению.
«Главное, чтобы муж в последнюю минуту не отказался», – с тревогой думала я. Но он-то как раз и собрался, и даже билеты купил, а вот я где-то прихватила простуду и все боялась, что муж, узнав об этом, сдаст билеты, поэтому и скрывала свою болезнь.
Мне это, надо сказать, удалось, и мы благополучно доехали до Петрозаводска, где никогда раньше не были. Но город нам увидеть так и не пришлось, запомнился один только вокзал: мы бегали по нему в поисках автобуса на Кондопогу, куда нам нужно было попасть. Автобус отправлялся через час, и пока мы его ждали, зашли в привокзальный магазин, чтобы докупить на всякий случай еще какой-нибудь еды, хотя нам она была не особенно нужна: мы продукты из Москвы везли, но муж решил, что лишняя пачка вермишели и десяток яиц все же не помешают. И еще муж купил небольшую плоскую бутылку коньяка.
– На всякий случай, вдруг замерзать будем? – сказал он.
А в промтоварном отделе я увидела кружевной белоснежный чепчик: дочке моей подруги Людочки пятый месяц пошел. И погремушку красивую выбрала, она мне очень понравилась.
Потом подошел наш автобус, и мы поехали в Кондопогу. По дороге стали расспрашивать пассажиров о деревне, до которой нам надо было добраться, но о ней никто не знал; одна женщина, слава Богу, нашлась.
– Вам надо, – сказала она, – по Онежскому озеру идти, напрямую тут недалеко, километров пять всего, не больше. Там, на правом берегу, и увидите.
Когда мы добрались до места, начало уже темнеть – ничего удивительного: еще январь не закончился. Вышли из автобуса, думаем, сейчас у нее спросим, в какую сторону идти, а может, еще кто-нибудь знает. Но все как-то сразу разошлись в разные стороны, и на остановке никого не осталось. Можно было, конечно, в гостинице переночевать, но где ее, эту гостиницу, искать? И спросить не у кого. Нам ничего не оставалось, как пойти к озеру.
– Женщина говорила, что по правую сторону наша деревня; значит, туда надо, – рассуждает муж.
«Если трудно будет, Матери Божией молитесь», – вспоминаю я Батюшкины слова. Стали мы молиться и вдруг увидели глубокие следы от валенок: кто-то, судя по всему, недавно здесь прошел.
– Пойдем по этому следу, – решает муж.
И мы пошли. Муж впереди, стараясь в проложенный след попадать, а я за ним, тоже стараюсь, но у меня это намного хуже получается. Озеро довольно широкое, а снегу на него намело – по колено иногда проваливались. Скоро стало совсем темно, только снег белеет, и противоположный берег темной полосой прочерчен, а есть ли там какие деревни, неизвестно. Огоньков, по крайней мере, не видно. В темноте все скрывается – снежная пустыня, и кроме нее – ничего. Голова у меня тяжелая, видно, температура поднялась. Вытащу ногу из снега – все, думаю, не могу больше идти, а потом тут же утешительная мысль: «Но ведь человек же шел, значит, и я смогу!»
Передо мной монотонно рюкзак мужа покачивается: бульк-звяк, бульк-звяк, – плюхается в нем коньяк и позванивает погремушка. Мои вещи уже давно к мужу перекочевали, он их вместе со своими на себя взвалил.
Идем, ничего не видно, но, главное, туда идем или нет – непонятно. Одно время потеряли следы. Муж велел мне стоять на месте, а сам пошел их искать.
– Иди сюда, – кричит, – вот они! А я тут на полынью наткнулся. Надо осторожнее идти, нельзя от следа уходить.
Идем уже часа три, и неизвестно, дойдем ли. А вдруг не туда идем? Ну и что, что следы?
Того, кто оставил их, сейчас встретит какая-нибудь лошадка и увезет километров за двадцать, а нам куда?
– Ничего, – подбадривает меня муж, – если что, приткнемся где-нибудь около кустиков, костерчик разведем, погреемся: вон сколько здесь кустов. И коньяк у нас есть, так что не замерзнем. Ты только молись Матери Божией, как Батюшка сказал.
И тут мы заметили маленький огонек на противоположном берегу, слабенький, но живой, один, среди глухой темноты.
– Надо туда идти! – говорит муж.
Конечно, надо, тем более что и следы туда ведут. Пошли мы на огонек. Вот, думаем, кажется, сейчас дойдем, но почему-то он никак не приближается.
– Смотри: берег! – кричу я мужу.
Но оказалось, что это вовсе не берег, а остров, на который мы неожиданно наткнулись. А где же берег? Одна только снежная пустыня и никакой деревни.
Тяжелее всего, как обычно, последние метры давались.
– Знаешь, – говорит муж, оглядываясь на меня, – о ком я сейчас вспомнил? О твоем дяде, как он по полю к трактору шел, помнишь?
Еще бы мне не помнить! Дядя не хотел об этом рассказывать, да его жена уговорила.
Дядя был старшим братом моей мамы. В их семье девять детей было, мама – самая младшая, а брат, Иван, года на два постарше. Я очень любила, когда мама мне о своем детстве рассказывала. Как они с горки катались, как валенки по очереди надевали, как с дядей Ваней помидоры собирали, каждый раз надеясь, что с ними что-нибудь случится – град побьет или еще что. Но наутро поле вновь краснело тяжелыми глянцевыми помидорами, поджидая тех, кто будет безжалостно отрывать их от родного куста и тащить к телеге, которая потом, кряхтя и постанывая, отправится на базар.
Дядя у меня был легендарный. Он окончил биологический факультет и во время Великой Отечественной войны работал в военном госпитале вместе с владыкой Лукой Войно-Ясенецким, и все вспоминал, какой владыка был внимательный человек, никогда один не сядет чай пить, всегда ему предлагал.
Дядя с тетей были уже старенькие, и мне захотелось их проведать, вот я и поехала к ним на Украину.
– Расскажи-расскажи, – настаивала жена, – ей интересно будет.
Пришлось дяде рассказывать, как он ездил к своему младшему внуку на свадьбу в Донецкую область. Положила ему жена в рюкзак всяких гостинцев: соленья, тушеное мясо (чего только у них не было!). Он мешок за спину и отправился в путь: договорились, что на вокзале его зять встретит. Дядя как выдал дочь замуж, так ни разу у них не был: дети и внуки каждый год навещали, а он не любил никуда из дома выезжать. Поезд пришел к вечеру. Была уже глухая осень, и темнело рано. Вышел он из вагона, а на перроне – никого: ни приезжих, ни провожающих. Стоит один со своим мешком, а куда идти, неизвестно. Адрес-то у него был, но вот кто бы сказал, в какую сторону податься! Поплутал он около вокзала и к полю вышел. Видит, вдалеке огонек горит. «Пойду, – думает на него, – может, что и узнаю». И пошел по полю, а поле раскисшее, ноги скользят, увязая в холодной липкой жиже. «Иду, – говорит дядя, – и думаю: диточки ж вы мои, диточки, хиба ж вы нэ бачытэ, як ваш папочка мучится?»
Наконец добрел до трактора: это его огонек дядю манил, а в тракторе – тракторист, он и указал нужное направление. И потом еще Господь помог – попутная машина немного подвезла.
Заходит дядя в дом и видит: за столом, залитым ярким светом, сидит его зять с каким-то мужчиной. Оба распаренные после баньки, в белых маечках, а на столе скворчит сковородка со свиными отбивными: они утром поросенка к свадьбе зарезали. В руках у обоих перемигиваются веселыми искорками хрустальные рюмочки: только что собрались отметить удачный день, да так и застыли с рюмочками при виде дяди.
– Папа, – оторопел зять, – папа, ты? Ой, а мы и забыли совсем, что тебя сегодня надо встречать. Как же ты добрался? А?
Папа молча скинул свой мешок – и за дверь. Зять бросился за ним, но я так и не поняла, вернул он дядю или нет.
– Да, – говорю я мужу, – очень похожая история: мы так же на огонек спешим.
И тут, когда мне показалось, что я уже не смогу больше вытаскивать ноги из сугробов, мы вдруг ускорили шаг и вышли на берег. Подошли к избушке, стали стучать, а в ответ – молчание. Мы к одному окну подойдем, к другому – тишина. Наконец за дверью что-то зашелестело, и старческий голос спросил:
– Это кто?
– Открывайте, свои! – ответил муж.
Дверь тут же распахнулась, и мы вошли в небольшую избу. Приятно пахло печкой, чуть кисловатой шерстью и свежим хлебом. Тепло-то как!
– Да вы раздевайтесь, раздевайтесь, – приветливо засуетилась хозяйка, худенькая небольшого роста женщина в ситцевом платочке. – Ой, ноги-то совсем мокрые! Я сейчас вам носки дам. Вот, надевайте, – и она протягивает нам толстые шерстяные носки. – Вы к столу-то поближе садитесь.
Изба чистенькая, по полу бегут пестрые половички, на кровати с подзором груда подушек, покрытых вязаными накидками (в Тверской области их накидушками называют), на окнах тоже белые вязаные занавески.
За столом сидит мужчина.
– Это мой сынок, Михаил, – говорит хозяйка, – он сам недавно пришел, а меня Настасьей звать.
Вот, значит, по чьим следам мы добирались! Я смотрю на Михаила с благодарностью. «Слава Богу, – думаю, – да если бы не он, не знаю, как бы мы и дошли».
– Мы ведь по вашим следам пришли. Вы часто сюда приезжаете?
– Да нет, не часто, только раз в год.
И этот «раз» совпал с нашим приездом!
Хозяйка достала из печки чугунок и высыпала в глубокую тарелку со щербинкой картошку.
– Поешьте, еще горяченькая.
Потом пододвинула к нам миску с большими солеными огурцами, крупно нарезанный лук, квашеную капусту. Муж достал из рюкзака наши московские гостинцы: сыр, копченую колбасу, мандарины.
– А вот еще кваску попробуйте, ох, хороший квасок, я его всегда к Мишенькиному приезду ставлю, он его очень уважает, – и наливает нам по полному стакану.
Я отхлебываю глоток. Да какой же это «квас»! Это же настоящая бражка, но действительно очень вкусная. И еще немного отпила.
Муж тоже полстакана выпил:
– Действительно, хорош квасок!
А Михаил уже прилично напробовался, сидит веселый и довольный, и видно, ему поговорить хочется. Все нам рассказал: и что в Мурманске живет, и про сыновей, и про жену («она у меня хорошая!»), и про свою работу на железной дороге.
– Мы мать сколько раз звали, да разве она поедет! В гости – и то не дозовешься.
– А козу я на кого оставлю? Я ведь на всю деревню одна осталась!
– А как же вы, – спрашиваю, – не боитесь?
– А кого бояться-то, если никого нет? Зверье сюда не идет. Да и запоры у меня крепкие.
– А если заболеете?
– А мне нельзя болеть: козу ведь поить и доить надо. Болеешь не болеешь, она ведь не понимает. Хоть и болеешь, а на озеро иди, там у меня прорубь.
Мой муж на печку забрался отогреваться, а мы еще долго с сыном хозяйки беседовали.
– Вы с ним всё о вере говорили, – недавно напомнил мне муж. – Ты ему про церковь и про покаяние, а он тебе: вот куплю холодильник, тогда и в церковь пойду. Я послушал, послушал, да и спать пошел.
Может, Михаил и говорил про холодильник, только я запомнила, что он все хотел что-то понять, что-то очень важное для себя, что его давно уже мучает и не дает покоя и над чем он так долго бьется. А что это, он и сам не знает.
– Вот смотри, все у меня есть: и квартиру получил, и жену люблю. Дети хорошо учатся, Санька – так тот вообще без троек, и получаю неплохо, я ведь даже на машину задумал накопить. Ну что, думаю, надо еще-то, как думаешь? Все ведь есть…
И пока Михаил рассуждал, я пыталась вспомнить: где же, где я уже слышала эти вопросы, когда и где? Да-да, в Кишиневе, когда гостила с дочкой у наших друзей. Однажды муж моей подруги Слава, веселый музыкант, который играл в ресторане на станции Страшены, и грустный поэт (он любил со мной «о жизни» разговаривать), стал мне жаловаться, что у него все не ладится, все не так, как хотелось бы. И я жалела и его, и свою подругу Милу. И вдруг Слава замолчал и удивленно посмотрел на меня: «Нет, здесь что-то не так, что-то неправильно. Ты живешь в столице, и я живу в столице, у меня двухкомнатная квартира, и у тебя, у меня есть жена, у тебя – муж, у меня ребенок, и у тебя. Но у меня к тому же еще и любимая работа, а у тебя ее нет, и машина у меня есть, и я могу поехать на море когда захочу. Так почему же ты мне сочувствуешь, а не я тебе?»
– А вот что надо – счастья! – вдруг делится своим неожиданным открытием Михаил. – Человек обязан быть счастливым! Ты согласна?
– Конечно, согласна! Вот именно, обязан!
И мы радуемся, что поняли друг друга.
Утром мы напились чаю, распрощались с хозяевами и пошли дальше.
– Вам вон туда надо, да здесь уж совсем близко, километра два, – кивнула куда-то вдаль бабушка Настя.
Тут мы и увидели, что кругом полыньи: видно, ключей где-то много бьет, вот вода и не замерзает. И как только вчера не утонули? Одна прорубь чего стоит, а мы ее в темноте даже не заметили.
До нужной деревни мы добрались удивительно легко: то ли выспались на теплой печке, то ли точно знали, куда идти. Но, уже подойдя совсем близко, вдруг по пояс провалились в сугроб. А дом-то – вот он, рядом, и мы видим, как писатель и его жена около дома ходят.
Мы стали звать писателя по имени и махать руками, стараясь обратить на себя внимание. Наконец нас заметили.
– Вы кто? – кричит писатель.
– Мы к вам приехали! – отвечаем мы из сугроба. – Как к вам попасть?
– А у нас тут спать негде!
– А дом?
– Дом сгорел, мы теперь в сарае живем.
– И мы будем в сарае!
– Вы журналисты из Москвы? – с явной неприязнью спрашивает писатель.
– Нет, мы не журналисты (как же хорошо, что мы не журналисты!), мы от Батюшки приехали, нас Батюшка к вам послал!
Писатель сразу смягчается:
– От Батюшки? Так бы и сказали. Тогда обходите слева.
И мы, продолжая радоваться, что не журналисты, вылезаем из сугроба. Нас приглашают в дом. Да какой же это сарай? Обычный деревенский дом, небольшой, правда, но все в нем есть: и печка, и стол, и кровать, – что же еще?
– Ну, давайте будем знакомиться, – улыбается нам писатель, протягивая руку.
Вот это да! Настоящий Дед Мороз: некрашеный овчинный полушубок, мягкие деревенские валенки своей валки, седые вьющиеся волосы выбиваются из-под меховой шапки с белой опушкой, яркие голубые глаза, румяное лицо. Будто на детскую елку собрался.
Мы называем свои имена.
– А это моя жена Оля.
Оля нам очень понравилась, сразу видно, что деревенский житель, – вон как с чугунками расправляется! И как же мы удивляемся, когда узнаём, что Оля – ленинградская художница, ей двадцать семь лет и живет она здесь всего лишь второй год. Выходит, что у них значительная разница в возрасте: писателю-то никак не меньше пятидесяти.
– Оля, скоро обед? – спрашивает писатель. – Вот и хорошо, тогда прошу к столу.
Мы садимся на лавки, которые стоят вокруг широкого, гладко выструганного стола. Оля наливает нам дымящиеся щи, вкусно пахнущие квашеной капустой.
– Как вы вовремя приехали, – говорит писатель. – Мне срочно в город надо на пару недель. Да и Олю хорошо бы на недельку отпустить, она мне тоже нужна будет. А вам тут скучать не придется. Надо бы стог поближе к дому перевезти, а то за сеном не наездишься. Да и скотный двор не мешало бы почистить: там и коровы, и лошадь, а еще две телки и бычок, и овцы есть – целое хозяйство. С этим пожаром у нас тут все запущено. В общем, поживите пока. Я завтра уеду, а вы Олю через три дня проводите на станцию. Через неделю вернется – встретите. С едой все в порядке, правда, мясо во время пожара сгорело, и молока сейчас нет – обе коровы стельные. А так и овощи, и картошка, подсолнечное масло тоже. Суп сварить можно. Да, еще грибы сушеные, вон там лежат, в бумажном мешке, так что не пропадете. А спать будете, – продолжает он, не давая нам вставить слово, – пока на раскладушке, там, где у нас овечка живет, нам ее пришлось в дом взять, а то ее остальные забивают. Мы ей выгородку сделали.
«Понятно, – думаю, – раз все сгорело, значит, приехали куда надо!»
– Ну, давайте за знакомство, – и писатель наливает нам по полстакана какой-то мутной жидкости. – Не бойтесь, это самогонка, своя, из ягод.
