Розовый Туман

– Не бойтесь, Иван Смолевский, с вами мы повоюем. Моё правило: взял пациента – борись до конца. – Он развёл руками. – Но пока всё, что могу, – поместить его в кислородный бокс. Отправить анализы в лабораторию, понять, чего не хватает, и восполнить. Ну и капельницы, само собой.

– Спасибо. Только позвоните… если что-то изменится.-попросил я тихо.

– Позвоню, как очнётся, не волнуйтесь.-Андрей Семенович улыбнулся ободряюще.

Я мысленно поблагодарил за это «очнётся». Бросил последний взгляд на Чаппи – защипало в глазах – и вышел в приёмную. Алёна вопросительно заглянула в кабинет.

– Посчитай как осмотр. Остальное – потом.

Она назвала сумму. Чисто символическая. Можно сказать плата за вход.

– А за хаски? – спросил я.

Лицо Алёны просветлело – видимо, она стеснялась напомнить первой. Протянула заранее приготовленный листок с лекарствами и итогом. Я оплатил всё. Ещё раз подумал, что она красива, как киногероиня, попрощался и вышел. Уже у машины спохватился про сумку – махнул рукой. Если всё будет хорошо, моему Чаппи она не понадобится.

Возле подъезда кучковались люди. Я узнал соседку сверху с пятилетней дочкой и вечно усталого мужика с квартиры напротив. Они покорно слушали вопли нашей домоправительницы. Эта сорокалетняя фурия когда-то решила, что она главная в подъезде. Зная её визгливый голос и страсть к скандалам, спорить не стал никто – так и осталась у нас самозваной королевой. Все сборы на ремонты, решения о субботниках, а также криминальные расследования – кто окурок бросил или лимонад разлил у лифта – всё шло через неё.

Я попытался проскользнуть мимо, бросив:

– Здрасьте.

Куда там – ей нужна была публика. Меня остановил пронзительный возглас:

– Иван!

Я тоскливо глянул на дверь подъезда – такую близкую – и уже собрался сделать вид, что оглох. – Постойте, Иван! – похоронило все надежды. —Вы с собачкой гуляли…

Я напрягся. Сейчас начнется: «Ваша собака обоссала кусты у лавочки!» или «Ваша собака орала под окнами на рассвете!» – и ещё двадцать вариантов собачьих «преступлений». Внутри стало закипать. Мой Чаппи лежит там, возможно, умирает. Только тронь его – таким трёхэтажным перекрою, мало не покажется. Потом, конечно, придётся съезжать – житья не даст. Но сейчас мне было на это плевать.

– Видела в окно, как вы мимо Людмилы проходили! Людмилы… как её… ну, этой кошатницы! – Голос её уже начинал дребезжать. – Вот вы свидетель – она опять эту гадость под балкон вывалила! Весь подъезд воняет кошачьей мочой, а песочница – сплошной туалет! И всё благодаря ей! Всех котов района прикормила.

Молчать было безопаснее – меня задержали в качестве слушателя. Слава богу, гнев был направлен не на меня. Людмилу не жалко. Жалко котов, но об этом я дипломатично промолчу.

– И мало того, что вонь мочи стоит! Теперь эти коты её дрянь жрать перестали! И лежит всё это под балконами, тухнет на солнце! Мух разведётся и разлетятся по квартирам! – Она бешено обвела нас выпученными глазками, тряхнув рыжей химической завивкой. Пухлые щёки затряслись.

Усталый мужик прикрыл глаза ладонью, будто от солнца. Я почесал переносицу и зажмурился. Вид мы блокировали – а вот звук нет.

– Пишем коллективную жалобу! – перешла она на деловой тон. – Весь подъезд подпишет, я отправлю куда надо. Людмиле выпишут штраф! Если повезёт – отлов приедет. И чтоб эти чёртовы окна в подвал наконец заварили!

Видимо, тут полагалось разразиться аплодисментами, благодарностями и кинуться собирать подписи. Все молчали, упорно глядя мимо её выпученных глаз.

– Кляузы на соседей строчить? Ишь чего удумала… – не выдержала Мария Петровна, бойкая семидесятилетняя старушка с восьмого этажа. – Людку я знаю, душа человек. Чуть свихнулась на котах, это правда. Но и они ведь божьи твари, есть хотят. На том свете разберёмся, кто прав – те, кто их кормит, или те, кто отлов вызывает. – Она бросила на агитаторшу взгляд, полный брезгливости. – Подписывать не стану, и ко мне не суйся. Пойдём, Ваня, поможешь сумку до лифта донести.

Мария Петровна решила спасти и меня заодно, прихватив с собой. Я был ей чертовски благодарен.

Уходя, я сочувственно глянул на соседа.

В холодном полумраке подъезда старушка выхватила у меня сумку:

– Сама донесу, лёгкая. А коты-то куда подевались? Неужто кто-то потравил? – Из всей истерики рыжей мегеры её, похоже, зацепило только исчезновение котов. – Эта мымра могла отравить, только не учла – сдыхать-то они в подвал спрячутся. Вот где вонь и мухи будут. Ладно, Вань, я пошла. И слышь – не подписывай ничего, греха не бери.

Глава 2

Я зашёл в квартиру с неясным беспокойством. Оно даже оттеснило мысли о Чаппи. Розовая дымка в поле… и пропали коты. Не случилось ли с ними того же, что с моим псом.

Квартира встретила тишиной. Осиротевший лежак, плюшевые игрушки – все с выгрызенными носами и глазами (Чаппи делал это в первую очередь) – валялись вокруг. Я закрыл лицо руками, глубоко вздохнул несколько раз.

Коты в подвале… Мысль не давала покоя. Каждое утро я видел, как Людмила кормит их – приходило пять или шесть.

Неужели они тоже заболели? Ходят ли коты в поле? Наверняка: там мыши, да и коты везде снуют. Проверить все это легко.

Старушка права: заболев, они забьются в подвал. Открыт ли он? Или ключ у кого-то? Скорее всего, у нашей рыжей фурии. Сидеть в пустой квартире не было сил. Я выпил кофе, доел вчерашний салат, покурил. Потом заткнул за пояс фонарик и вышел.

Подвал оказался закрыт, но ключ висел тут же на гвозде – повыше, чтоб дети не достали. Я зашёл, включил фонарик, нащупал выключатель у двери. Щёлкнул. Зажглись пара тусклых ламп. Ещё одна мигнула и погасла, остальные были мертвы.

Света хватало лишь на то, чтобы не споткнуться о бетонные выступы на полу. Между ними лежал песок. Идеальный кошачий туалет: повсюду виднелись следы старательного загребания. Кое-где торчали засохшие экскременты. Но пахло терпимо: сквозь незастеклённые отдушины тянул лёгкий сквозняк. Сухо, прохладно. Пахло землёй и ржавчиной.

Я шёл, пригибаясь под трубами в стекловате, протискиваясь боком в узких проходах. Фонарик выхватывал из тьмы углы и ниши – лишь паутина и строительный мусор. Уже собрался уходить, когда в самом дальнем углу на луч фонаря вспыхнули зелёные искры.

Я подошёл ближе. Коты лежали ровной шеренгой – все шестеро. Широко открытые глаза как зеркала отражали свет.

Передние лапы сложены, спины вытянуты – точь-в-точь как Чаппи. Я топнул ногой, наклонившись к ним. Никакой реакции.

Осматривая их, я заметил всклоченную, мокрую шерсть на боках. Присел, направил луч на ближайшего кота. На боку – розовая пенистая масса, смешанная с белесой слизью и алыми прожилками, словно сырой яичный белок с кровью.

Салат и кофе подкатили комом к горлу. Сигаретный привкус во рту усилил тошноту. Под ложечкой свело судорогой, дыхание перехватило. Я выпрямился и почти бегом рванул к выходу. Хотелось на улицу, подальше от этих стен, пыли и ржавчины.

Ввалившись в квартиру, я долго стоял согнувшись, жадно глотая воздух.

Масштабы надвигающейся катастрофы начинали обретать форму.

Ветеринар сказал: «Это повсюду».

Сколько же животных погибнет? Все?

Затронет ли оно насекомых? Вспомнилось я где-то читал: если исчезнут пчёлы, человечеству конец через несколько лет.

Почему люди не заражаются? Человек – тоже животное. Только у нас это происходит? Или по всей планете? Не паникую ли я зря? Всего шесть котов… больных, но еще живых.

Надо успокоиться. Достал из холодильника пиво, сигареты – и вышел на балкон. Воздух был густым от запаха цветущих лип. Смеркалось. Но злополучное поле за дорогой было отчётливо видно.

Я всмотрелся в розовое пятно за низкими берёзками.

Кажется, оно стало шире. Да, точно. Сегодня утром, пройдя кусты, мне нужно было сделать до него несколько шагов, а теперь оно уже у самой лозы.

По песчаной дороге посреди поля шёл человек. Я с облегчением заметил, что с ним нет собак. Он направлялся к бору. Наблюдая за гуляющим, я отхлебнул пиво и… закашлялся. На дороге к леску расплылось от края до края ещё одно розовое пятно. Второе? Оно было раньше? Или новое?

– Да что творится-то, чёрт побери?!

Я замер, увидев, как человек приблизился к нему и остановился на краю в нерешительности. Потом поводил носком обуви по верху тумана из стороны в сторону, словно пытаясь разогнать его и посмотреть, что под пеленой.

– Да уйди же ты оттуда! – внутренне воскликнул я. – Ещё не хватало бежать в поле и вытягивать тебя, когда потеряешь сознание…

Но человека, видимо, и так напугала обстановка: сгущающиеся сумерки, розовые клубы на дороге и тёмный лес впереди. Он покрутил головой и быстро зашагал обратно по дороге, постоянно оглядываясь.

– Молодец, – похвалил я его.

Всё, хватит этого дурдома на сегодня. Я допил пиво, докурил сигарету и поплёлся к кровати. Мелькнула мысль позвонить матери, рассказать о Чаппи, обо всём. Но даже мысль об этом накрыла волной усталости. Всё завтра. Сегодня – только спать.

Отдохнуть не вышло. Спал я ужасно. Снилась моя квартира: я встаю с кровати – и ноги утопают в розовой дымке. А в коридоре – Чаппи скалится, из ощеренной пасти капает жемчужная пена.

Потом картина поплыла – и вот мы на вечерней прогулке. Пустырь перед домом припорошен снегом, гулко отдаются мои шаги, а лапы Чаппи шелестят подмёрзшей травой.

Звёзды – огромные, яркие – отчётливо освещают тропинку.

ЯЫ4Чаппи отбежал по ней метров на двадцать и обернулся.

Сердце бьёт мне по рёбрам, закипают слёзы. Я понял: он сейчас побежит по этой тропинке и больше никогда не вернётся. Несколько раз жалобно окликнул его, зная, что бесполезно, расплакался – и проснулся.

Подушка сырая от слёз, горло саднит, рыдания рвут его мышцы. Так я и лежал в темноте до рассвета, глядя в невидимый потолок, чувствуя, как влага скапливается у висков, а потом течёт вниз по шее.

В шесть утра встал, выпил кофе, принял душ и наконец позвонил матери. Я знал, что разбужу её, но сейчас это не имело значения. Мне необходимо было поделиться горем. Я рассказал всё подробно. О тумане, Чаппи, клинике и подвале.

– Давай я приеду к тебе, – предложила мама. – Сходим вместе в ветклинику, а потом посидим, посмотрим новости за последние дни. И по телевизору, и в интернете. Если это происходит в разных местах, что-то должно уже просочиться в прессу.

Она сразу включилась, не усомнившись.

– Думаю, лучше я заеду к тебе сам. Из клиники не звонили – значит, там без перемен. А насчёт новостей ты права, хорошая мысль.

– Тогда жду. Готовить не буду, поэтому закажем пиццу.

Я невольно улыбнулся. Мама, худенькая блондинка, готовку терпеть не могла – так было всегда. В детстве она кормила меня в основном яйцами, макаронами да всем, что можно было просто бросить в кипяток.

Я просидел часа три за ноутбуком, стараясь довести до совершенства последнюю написанную программу, и в итоге сломал её окончательно. Как известно, правило «не трогай то, что работает» в программировании нарушать нельзя. Но этот кропотливый процесс здорово отвлёк меня от гнетущих мыслей.

Я только успел отложить ноутбук в сторону, как зазвонил телефон. Это была ветклиника. Сердце заколотилось. Мелькнула мысль, что скоро такими темпами придется пить успокоительное.

– Смолевский Иван?

– Да, – только и успел ответить я.

– Приезжайте скорее, Андрей Семёнович вас ждёт. Чаппи… – голос Алёны (я его узнал сразу) дрогнул. – С ним что-то страшное происходит. Мы клинику закрыли, ждём вас. Приезжайте, пожалуйста, быстрее.

– Я… – Я забыл, как говорить, потом спохватился и выдавил: – Я буду сейчас.

После котов в подвале я был готов к тому, что увижу: неподвижного Чаппи, с розовой слизью на боках.

Я быстро накинул джинсы и майку, взял ключи от машины и вышел из дома.

Сел за руль и замер. Руки мелко дрожали. Мысли путались. Да ну нафиг, мне и со стоянки не выехать. Пойду пешком – тут через улицу.

Взглянул в зеркало: лицо бледное, под глазами лиловые тени. Между бровей (как у Николь Кидман, шутила мать) – морщинка. Раньше её, кажется, не было. Да и все черты стали резче, заострённее. Пропала прежняя безмятежность.

Я выбрался из машины и пересёк стоянку. На козырьке подъезда выстроились в ряд голуби, уставившись вдаль. Некоторые уже поблескивали розовым. Значит, и птицы тоже. Но как же быстро это происходит!

Меня осенило: главное, чтобы не убрали вчерашнее «кошачье угощение». Я свернул за угол и заглянул под балкон. Мерзкое месиво было на месте, и правда сильно воняло, а вокруг него, словно в хороводе, сидели три десятка мух —полностью неподвижных. Под гниющими кусками образовалась лужа, и несколько мух затопило, но даже это не вывело их из оцепенения.

Вряд ли эти мухи летали на поле – значит, где-то рядом есть ещё очаг. И если в нашем районе их минимум три, что же творится по стране? Мама права: надо проверить новости, не может быть, чтобы об этом молчали.

Я быстро зашагал к клинике. По дороге замечал группы птиц, замерших то тут, то там. Все они сидели на деревьях или крышах, будто в момент ступора искали безопасное место. Кажется, и другие люди начали что-то замечать. Многие шли, как и я, задрав головы, высматривая птиц. Другие вглядывались под ноги – видимо, искали насекомых. Но некоторые шли как ни в чём не, бывало, не замечая разворачивающейся катастрофы.

До клиники я добрался за десять минут. На дверях висела табличка «Закрыто». Я постучал.

Открыл Андрей Семёнович. Алёна сидела за стойкой, прикрыв лицо руками, и плечи её вздрагивали от рыданий. Врач пристально оглядел меня – оценивал состояние. Видимо, оно его удовлетворило: он быстро пожал мне руку и кивком показал идти за ним.

Мы молча подошли к кислородному боксу. Он был накрыт белой простынёй. Андрей Семёнович, хмурый и бледный, схватил край ткани, но замер и произнёс:

– То, что ты увидишь, шокирует. Но пойми сначала: теперь это касается не только твоей собаки. Заражён весь мир. Правительство продумывает, как избежать голода, как сказать людям правду без массовой паники. Сейчас плакать об одной собаке… (он тяжело вздохнул) …не стоит. Скоро нам придётся горевать о многих вещах. Так что береги нервы – они тебе ещё пригодятся.

Я кивнул и сам дёрнул простыню. Она осталась висеть в руке врача, который так и не отпустил свой край.

Мне только чудом удалось сдержать крик. К такому зрелищу я был не готов. Да и никто бы не был на моем месте.

Передо мной был не Чаппи и даже не собака. Это нечто напоминало плотное, испещрённое венами яйцо, погружённое в розовый студень с клочками белой пены. Я невольно отшатнулся и с трудом подавил приступ рвоты.

– Это произошло за ночь, – начал врач. – Ещё вчера, когда я уходил, у него лишь местами проступила слизь.

Он указал рукой на массу за стеклом.

– А сегодня Алёна пришла раньше меня и увидела это.

Я молчал, не в силах отвести взгляд от бокса. Все это никак не укладывалось в голове. Мне казалось, я еще сплю.

– Почти всю ночь я обзванивал всех знакомых, кто мог что-то знать о происходящем. – Андрей Семёнович тяжело вздохнул. – Узнал ужасные вещи. Новые очаги возникают каждый день, каждый час. По всему миру. В странах с жарким климатом уже паника.

Мой взгляд наконец оторвался от слизи за стеклом, уткнулся во врача. Я все еще не представлял, как правильно реагировать на такое. Во мне боролись мистический ужас перед масштабами катастрофы, личное горе из-за Чаппи (я до сих пор до конца не поверил, что больше никогда его не увижу), отвращение к неизвестности в боксе. Я трясся словно в лихорадке.

– Всё живое… кто раньше, кто позже… превращается в это. На скорость влияет температура воздуха. Возможно, ещё какие-то неизвестные нам факторы. Пока это не коснулось людей.

– Сегодня обещали на три градуса выше, – как эхо, машинально ответил я.

– Да. – Он мрачно кивнул. – И скрывать это больше не удастся. Оно стремительно прогрессирует. Дело уже даже не в днях, а в часах. Скоро мы будем находить такие яйца на улице.

– Усыпите его. Вколите что-то, прекратите мучения, – едва слышно попросил я.

– Я пытался, – голос доктора дрогнул. – Но тут… нет общего кровообращения, чтобы распространить препарат. И нервной системы, видимо, тоже. Вряд ли он что-то чувствует. Остаются лишь варварские методы: огонь, топор… – Доктор повернулся. – Но на такое уже я не способен. —Он посмотрел мне в глаза.

Я только покачал головой. Я мух из квартиры выгонял, а не убивал.

– Я могу повысить температуру в боксе, – вдруг предложил Андрей Семёнович. – Это ускорит процесс. И всё закончится быстрее.

Моего Чаппи больше нет… Какая разница, что станет с этой… массой?

Я коротко взглянул в сторону бокса и кивнул доктору.

– Закончится быстрее, чем? – осипшим голосом спросила Алёна.

Мы с Андреем Семёновичем вздрогнули. Она вошла бесшумно. Её лицо было залито слезами и размазанной тушью. Чёрные полосы сползали до острого подбородка, капли падали на белую майку, расплываясь тёмными пятнами. Я заметил кулон на её груди – собачью лапку. Просто символ профессии… или знак того, как сильно она любит животных?

– Это… похоже на кокон. И из него… кто-то вылупится, вот увидите, – прошептала она, закрыла лицо руками и судорожно зарыдала.

Андрей Семёнович бросился к шкафчику с лекарствами, торопливо набирая раствор в шприц.

– Алёна, дочка, это уже истерика! Дай я тебе помогу, введу седативное. Так долго плакать вредно для здоровья.

Я непроизвольно перевёл взгляд на доктора. Дочь? Или ласковое обращение?

Она не реагировала. Я придержал ей руку, помог с уколом. Андрей Семёнович отвёл её на диван в приёмной – достал из шкафчика плед и накрыл. Она легла и затихла.

– Увидела бокс утром, – начал врач, поправляя складки пледа. – Поняла, что так будет со всеми животными. Истерика с самого утра.

Я молча смотрел на спящую Алёну.

– Она мечтает стать ветеринаром, здесь практикуется. Дочь моего друга и сокурсника. Он умер от рака, я её крёстный. Такая девушка хорошая, добрая выросла. И ты парень толковый. За что вам все это. Я-то хоть пожил…

Он сел рядом, устало потер лицо ладонью.

– Устроил сюда, чтобы она увидела профессию изнутри. Думал, испугается – а она ещё больше загорелась. Хотела быть как отец… а потом и как я.

– В новом мире ей нужна новая цель, – грубовато заметил я. Нервы расшатаны – и мне бы укол не помешал.

Андрей Семёнович вздохнул:

– Жестокая, но правда.

Больше мне здесь нечего было делать. Я попрощался и отправился домой, стараясь не смотреть по сторонам на замерших птиц. Уже через несколько часов на этих крышах будут комки мёртвой слизи. А после, возможно, человек станет главным и единственным хозяином планеты, как он всегда и мечтал.

Посмотрим теперь, как ему понравится вегетарианство.

В голове промелькнули тонущие в нефти птицы, бьющиеся в капканах рыси, тонны мусора, оставленные отливом на пляжах, а потом ещё почему-то хозяин хаски – его противный неясный силуэт завершил череду годами насмотренных по телевизору мрачных роликов. В детстве от этих кадров у меня всегда оставалось ощущение несправедливости и безысходности. Став старше, я научился быстро переключать канал, чуть заподозрив, что начинают показывать подобное.

«Так нам и надо, заслужили», – я пнул камень и зашагал быстрее.

По дороге сделал приличный крюк до магазина и купил бутылку коньяка – не выбирая, просто схватил с полки первую попавшуюся и кинул на ленту кассы. Мне хотелось выпить столько, сколько смогу, а потом спать.

Кассирша, полная женщина неопределённого возраста с хищным макияжем, бросила на меня сочувствующий взгляд:

– Что, новости уже видел? Сегодня мужики сплошь спиться решили, а кто нас, женщин, будет защищать от непонятной болезни да голода?

Значит, это уже в новостях.

Я смущённо взглянул на одинокую бутылку на ленте и растерялся.

– Да шучу я! – воскликнула она со смехом. – Пей уж на здоровье. – А потом вдруг посерьёзнела и добавила: – Толку от вас, что от пьяных, что от трезвых… Сами небось справимся…

– А что в новостях было? Я в общих чертах в курсе, но может, что-то новое стало известно?

Женщина оживилась. Видимо, ей хотелось поболтать, но людей в магазине совсем мало.

– Да рассказали про туман. Все низины уже им затянуло. Но его всё больше – ползёт выше и выше, – она подняла вверх голые руки. Люди с ним если встретятся – сонливость, либо обморок, головы болят, жор. А животные замирают, потом покрываются слизью, пока совсем под ней не скроются. И насекомые, и птицы, и рыбы. —Тут она кивнула в сторону аквариума с бледными, измученными неволей и теснотой карпами на продажу.

– Даже рыба?

Я вздрогнул. Значит, туман и воду заражает.

– Рыба – полбеды. А вот там, где он гуще всего, на растениях заметили странную паутину. Есть мнение у учёных, что паутина на растениях – тоже, что слизь на животных. И вот я так думаю, флоре нашей тоже каюк, так же, как и фауне. Кстати, за магазином в канаве возле мусорных баков-уже туман! И паутина там на траве. Правда может, и паук сплел.

– Ну тогда нам точно конец. Есть будет нечего.

– И я так подумала, когда слушала. Ведь это по всему миру так происходит. Только вот правительства не унывают, вроде. Собирают учёных в одном месте. Будут разрабатывать синтетическую какую-то еду. И на запасах должны долго продержаться, сказали. Так же сейчас всё продовольствие заготавливают, то, что ещё цело. Красиво по телевизору пели, но мы то знаем как оно бывает.

Она сообщила это беззаботно, видимо представляя себе, что сейчас по всему миру складывают яблоки да апельсины по ящикам. Как же. Идёт массовый забой скота и птицы, тех, кого ещё не коснулась зараза. К горлу подступила тошнота.

Кассирша заметила моё выражение лица.

– Животинок жалеешь? А толку. Если сейчас не заготовить, всё равно все передохнут. Я на даче у себя тоже всех курей посекла, пока не подцепили гадость. – Немного помолчала и добавила, видимо, чтобы меня добить: – И собаку заодно.

Всё она понимала, оказывается. Это я наивный дурачок думал, что нельзя говорить о таких вещах улыбаясь.

– Зарезала собаку?

– Да зачем же резать? Мышьяку в кашу – и делов-то. Ей пять лет уже было, считай, пожила.

– Зачем собаку-то убивать было? Её ж на мясо не пустишь?

Моё отвращение к этой женщине всё увеличивалось.

– Ну а как? Ради одной собаки пятнадцать километров до дачи мотать? А так бросить негуманно – помрёт от голода. Да и всё одно: не я, так зараза проклятая.

Вроде всё было правильно в её словах, и в то же время всё неправильно. Я подавил острое желание придушить её прямо тут за кассой, схватил свой коньяк и пошёл к выходу.

– Эх ты, Гринпис! Привыкай, хуже будет! – крикнула она мне вслед.

Некоторую пользу она всё же принесла. Я узнал новую информацию. А ещё мне напрочь расхотелось пить. Глупая прихоть человеческого мозга: мне вдруг стало казаться, что коньяк из этого магазина связан невидимыми флюидами с этой неприятной женщиной, и принимать его внутрь – фу, увольте!

Я шёл домой переполненный злостью. Мне хотелось вернуться и сказать ей что-то обидное. Что её макияж ужасен и, если это её последняя попытка привлечь мужика в дом, она с треском провалилась. Что её десять курей не спасут её от голодной смерти, если все животные и растения погибнут. Что если пять лет для собаки достаточно, то её пятидесяти или сколько там ей, тоже вполне себе хватит.

И тут в разгар моей мысленной драки меня вдруг осенило.

Одинокая, кольца на пальце я не заметил. После, явно ненавистной, работы мотается на дачу за пятнадцать километров, где растит курей и, если быть до конца объективным, пять лет кормила-таки собаку. С мягко скажем не располагающей внешностью. Её макияж скорее средство защиты, а не привлечения. Апокалипсис этой женщины начался уже давно, и она в нём успешно выживает. Её решения точны и безжалостны, но разве не так выживают?

А вот мой конец света уже показался на горизонте. И как буду поступать я? Делать всё, чтобы выжить и спасти близких? Например, маму, о которой я совсем забыл после шока в ветклинике и за которой нужно срочно ехать. Она живёт у реки, там низина, и возможно, розовый туман скоро доберётся до её дома. Хорошо, если она просто заснёт на время, а если потеряет сознание?

При этой мысли внутри разлился неприятный холод. Я быстро набрал её номер телефона и выдохнул, услышав привычное «привет» в динамике.

Она сообщила, туман стелется по реке и метров пять выше по берегу. И он очень красивый, если бы не был так ужасен. Что она помнит о моём предупреждении и не подходит к нему близко. Все животные в их переулке уже замерли, а некоторые и в слизи. Люди пакуют вещи.