Наследница бога войны

– Детка, ну что ж ты так долго? Я уж запарилась тут вся. Хорошо топят, не замёрзнешь. Ты кушала что-нибудь?

– Да ба!  Ну что ты, в самом деле? Я ж не в лесу, чего ты пришла? Смотри, ни кого же не встречают. В городе я и то одна ходила.

– В городе школа за углом была. Я тебя в окно видела. Здесь другое дело. Местные, они привычные, к тому же им на Галкин не идти. Потерпи немного, освоишься и будешь одна ходить.  И темень вон какая, хоть глаз коли.

Вспотевшая Танька  вышла на улицу и втянула носом морозный воздух.  Такой чистый и  вкусный, что насладиться было невозможно.  Лёгкие  всё требовали и требовали новой порции невиданного лакомства.  Везде было  белым бело от  мягкого пушистого снега.  Крупные редкие снежинки вальсировали в оранжевом свете  фонаря и, сверкая, ложились  под ноги.

– Бабунь, красота какая! А воздух! – Танька запрыгала по тропинке, проложенной в неглубоком ещё снегу.

– Тань, головка то не болела сегодня? – Бабушка улыбалась, радуясь за внучку. Впервые за последние две недели она видела её такой как прежде.

– Болела, баб, и сейчас болит. Да я уже и внимания не обращаю. Привыкла наверно. Только тошнить стало ещё.

Бабушка задумалась.  Они свернули за магазин  и  фонари как-то сразу закончились.  А кромка леса, где располагался их дом,  почти терялась на фоне такого же тёмного неба. Зато появилась возможность разглядеть  мистическую картину  звёздного неба.

– Ба, как здорово, просто волшебно! Как хорошо, что мы сюда приехали! Почему  не приезжали раньше? Из-за того, что так далеко?

– Конечно, Тань, и из-за этого тоже. И ещё дела всегда вечные. Ты скажи лучше, как в школе-то тебя встретили?

– Да нормально. Не ожидала даже.  Они лучше чем городские. Ой, что это?

Танька так резко остановилась на тропинке перед  узким мостиком через овраг, что шедшая сзади баба Ваня налетела на неё.

– Где? Чего ты?

– Там. Там за мостом стоит кто-то. Тёмный. Видишь? – Танька тыкала пальцем перед собой.

– Да ну тебя, Тань. Нету там никого. Отец  кругом поедет, он ещё только часа через полтора  дома будет. А  Маше не под силу, ты же знаешь. Ну а больше в нашем краю и нет никого. Давай я вперёд пойду. А ещё говоришь,  не встречай.

И бабушка, обогнув стоящую истуканом Таньку,  взяла её за руку и потянула за собой на мостик.

– Вот видишь, какой-то добрый человек дело хорошее сделал, мостик этот.  А раньше мы вокруг ходили. Овраг хоть и  неширокий, но глубоченный, стены прям отвесные. Мы раньше лазили тут, конечно, но пока спустишься, весь зад отобьёшь, а когда  вылезешь, тут считай, и дух вон. Сейчас я уж и не вылезу, поди. И кричи не кричи тут, никто не услышит.  Да идём же, я ужин ещё не готовила, а Эдя приедет, чем кормить буду.

Они прошли мостик и тут Танька впала в ступор.  Огромная пятнистая луна  освещала  призрачным светом  нереальную по красоте картину  зимнего леса с  домиком  вдалеке,   цепочку   огромных собачьих следов и ещё следы маленьких  унтов.

И всё бы ничего, но!  Собачьи следы  шли им навстречу  и обрывались перед мостиком.  Просто обрывались и всё, как и следы маленького человечка, шедшего рядом с ней…

Глава 5. Ни фига себе!

Всю ночь  девочку преследовали кошмары.  Злобные тролли на  громадных собачищах гнались за ней, а у неё  не было сил  убежать. Она  лишь неловко перепрыгивала с предмета на предмет как начинающий паркурщик. Махала руками, тщетно пытаясь взлететь, но получались лишь нелепые  потуги.

В какой-то момент ей удалось  запрыгнуть на плоскую крышу  старого сарая, но преследователи не отставали.  Страшная чёрная пасть псины обдавала её смрадом разлагающего трупа. Перекошенная рожа тролля  изрыгала проклятия, а его чудовищно длинная, уродливая, словно корявый сучок рука, больно  схватила её за волосы и тащила обратно.

В холодном поту Танька вскочила с кровати, и её вырвало прямо на  круглый вязаный коврик и тапочки.  Рукавом пижамы она вытерла противно скользкие губы, в глазах, на тёмном фоне плясали  яркие цветные мушки. А потом полились слёзы.

На звуки  примчалась на коляске растрёпанная, заспанная Маша. Её комната находилась напротив. А Танька сидела на кровати и мотала головой.

– Эдмунд! Эдя! Чёрт бы тебя побрал! Иди сюда, ребёнку плохо. – Маша нагнулась и отодвинула от кровати коврик и тапочки-зайки, которым тоже досталось.  Ловко подрулила и, легко опершись о поручни перенесла  своё непослушное тело на кровать племяшки.

К тому моменту, когда  на пороге возник мужик с вытаращенными глазами и  в  семейных трусах,  голова девочки покоилась на груди тётки. По её щекам тоже текли слёзы.

– Так, всё, на фиг вас всех с вашими разводами-разъездами.  Сегодня же везёшь ребёнка в область, в больницу! Слышал? Урод, блин, из-за вас всё!

– Да не надо, Маш, мне уже лучше. Правда, лучше. – Танька попыталась выбраться из тёткиных объятий. Не тут-то было. Как у любого колясочника у Маши были очень сильные руки.

 Она не проводила время зря, не кисла. Постоянно занималась гимнастикой, йогой, ещё чем-то, делала сама  себе массаж, чтобы конечности не атрофировались. И, если бы не кресло, никто не увидел бы в ней инвалида.

– Эдмунд, ты слышал меня? И маме не говори ничего, а я тут сама уберу. Тана, детка, ступай в баньку, приведи себя в порядок. А я перестелю тебе и полежишь ещё полчасика.

– Хорошо. – Пробормотал мужик. – Я понял, я сегодня прописку и полис ей и всем здесь сделаю и завтра поедем. Сегодня никак. А может она чем отравилась просто, Маш?

– Чем?  Яичницей из домашних яиц? Не смеши. Ужинали в семь. Не видишь, желчью одной рвало? У ребёнка, может быть, внутричерепное давление высокое, отсюда и головные боли и рвота. Тань, тебе же легче стало, как вырвало?

– Легче, Маш. – Девочка скрылась за дверцами массивного шкафа, выбирая себе бельё.  Кинула  на  плечи толстый  махровый халат.  Всё, включая сарайки, баньку и даже  курятник и хлев в их доме, по типу карельских построек, находилось под одной крышей. Но коридор отапливался плоховато. Папа с этим  всё ещё разбирался.

Танькина попытка идти утром в школу одной всё же удалась.  Но оглянувшись, она увидела  стоящего на высоком крыльце отца, и тёмные окна Машиной комнаты. Наверняка и тётка наблюдает за ней. Потому и свет выключила.

Дышалось легко,  голова болела не сильно. Давление как всегда нормальное (но Машка говорила, что при внутричерепном это ничего не значит), и она с удовольствием поела молочной пшённой каши, какую  умела варить только баба Ваня.

Хотя в школе неплохо кормили, Маша сунула ей в сумку  два толстых куска чёрного хлеба с сыром и две сосиски.  Таня вспомнила, как они всем новым классом с удовольствием  слопали её запасы там,  в тупичке у запасной лестницы.  Всем досталось по крохотульке, а Танька вообще сжевала лишь подсохшую горьковатую корочку, но это было неважно.

Сегодня её карманы были набиты  мармеладными конфетами, единственными из сладостей, которым позволялось находиться в их доме. Она  шла неторопливо и снова любовалась космосом через призму  морозного предрассветного неба.

 Рядом с их домом, хотя слово рядом, здесь  имело ввиду немного другие расстояния,  на пути к оврагу располагался еще один небольшой домик, который Танька с момента приезда даже толком не рассмотрела.

Сейчас  лунища светила прямо на этот домик и каждый сучок на старом дереве  его бревён был очень отчётливо виден даже с тропинки.  Нежилой, видимо.  К штакетнику палисада прибило снега, и нетронутый снег лежал даже на крыльце.

Но что это?  На приземистом крылечке  под лавочкой в углу  темнело что-то  большое. Танька  прищурилась – ветер сбил в кучу  мокрую листву, и она смёрзлась? Скорее всего.  Не далее как пару дней назад они с папой чистили и мыли кипятком  такое же заднее крыльцо у себя дома.

Девочка отвернулась, но боковым зрением уловила  вдруг неясное движение, там, на крыльце.  Снова повернула голову и встретилась взглядом  с холодным  зелёным  огнём  чьих-то глаз.

Остановилась. Отвести  взгляд  от этих глаз было невозможно.  Тем временем тёмная куча на крыльце зашевелилась, и Танька с облегчением увидела  силуэт  собаки. Но какой собаки. Собачищи!

У Таньки аж волосы на голове зашевелились и мурашки пошли по спине. Не от страха, нет. От восторга.  Надо сказать, что породы собак размерами меньше немецких овчарок для неё просто не существовали.  Пределом мечтаний  выступал тибетский мастифф.

Девчонка со всех ног припустила… к калитке. Громадина на крыльце явно такого не ожидала. Везде, где он появлялся, люди, которые не могли быстро убежать, столбенели и старались слиться с окружающими предметами. На таких  Колчак  просто не обращал внимания.

Он вообще не ходил за овраг,  если только с хозяином, когда тот закупался для Няньки.  Но тогда выступал в роли вьючного  животного, так как спокойно мог перенести на специальной упряжке на спине килограмм тридцать,  а то и больше.  Санки тянул легко даже с центнером комбикорма.  Старуха держала кур.

Так вот,  бедный собакин озадаченно склонил голову и бил по впалым бокам хвостом. А девочка за штакетником ковырялась в сумке, шурша пакетами.  Запах еды он ощутил сразу и сглотнул слюну.  Третий день он не отходил от дома,  и не ел столько же времени.

Когда хозяина, надев на руки железяки, увезли  в зарешеченной машине, тот успел ему крикнуть «гуляй».   Это означало, что он свободен. Совсем. И даже калитку хозяин оставил открытой. Это значило, что хозяин не вернётся долго, может быть совсем, но Колчак предпочитал об этом не думать.

В первую очередь он сходил и  закрыл калитку, повернув  тугую дубовую вертушку.  Во всём должен быть порядок. А потом улёгся на крыльце в тот угол, куда меньше задувал ветер.  И так  лежал  всё это время. Не охотился, хотя ему ничего не стоило задрать зайца прямо возле дома. Хандрил.

Девчонка   протянула  руку за калитку, и в нос  ударил  аромат теплого еще хлеба и сосисок.  Колчак поднялся  на ноги и  медленно пошёл к девочке. В это время со стороны большого дома  к ней подбежал мужик без шапки и в распахнутом полушубке.

Собака остановилась на полдороге, но ноздри предательски дрожали и из пасти закапала слюна. Он всё-таки был очень голоден.

– Танька, б…. С ума сошла! Подходить к такому монстру! – Мужик  даже оторопел, оценив размер собаки.

– Пап, ну он же голодный. Смотри, как слюни текут.  Я просто покормлю его. Видишь, он  давно не  отходил от дома, может быть заболел. Ну, собачка, ну иди сюда, иди, не бойся.

– Ха, боится он.  Он просто решает, кого ему первым сожрать, меня или тебя.  И пока не решил,  бросай ему свой бутер и делаем ноги.  Давай, давай, и пошли. В школу опоздаешь.

Таньке не  то, чтобы стало страшно, но она быстро бросила еду поближе к собаке и направилась к тропинке.  Отец шёл за ней.

– Па, ну ты чего? Я знаю дорогу.  Сама дойду.

– Конечно, но бабушка мне рассказала, что ты вчера у мостика чего-то испугалась, так что хоть через мост переведу, поближе к цивилизации.

– И ничего я не испуга… – Тут  девочка резко развернулась. Когда она увидела собаку,  промелькнула  мысль, что это были именно её следы. Но сейчас она смотрела на девственно чистый снег и никаких следов от дома до тропинки не видела. Тем не менее, на самой тропинке отчётливо виднелись их с бабушкой  вчерашние следы.

– Ни фига себе! Что же здесь происходит?

– Ты о чём, Тана? – Папа не расслышал её, потому что поднял воротник дублёнки, пытаясь спасти уши от мороза.  Он так и бросился за дочерью без шапки.

– Да, так, мысли вслух.

В школе  девочка казалась рассеянной, учителя слушала вполуха.  На перемене она поделилась  загадкой со следами с одной из девчонок, Наташкой, которая от неё практически  не отходила.

Наташка сделала страшные глаза и не менее страшным шёпотом, в запале схватив  её за руки, выдала:

– А ты что, ничего не знаешь?

– Не-е-ет, а что?

– Это наверняка был Колчак,  волк Кадавра… а самого Кадавра  на днях посадили, он Старую Няньку зарезал,  представляешь, прям от уха до уха. ..

ГЛАВА 6. Quaerens quem beneficia

 Шестой час он сидел в кабинете, наблюдая за  неповоротливой полудохлой мухой,  которая тщетно пыталась забиться в узкую щель. То головой, то бочком. Пробовала уместить  в расщелину даже  зад.  Потом, наверно уставала, и на какое-то время замирала. Через несколько минут,  словно проснувшись, скребла передними лапками  красивые  переливчатые глаза, задними поправляла крылышки, и снова лезла в щель.  Всё это повторялось без конца.

 Когда усталый следователь, закончил печатать и поднял на него глаза, в лице Кадавра ничего не изменилось.  Следователь  проследил за его взглядом и ухмыльнулся.

Скатав в тугую трубку клочок бумаги, он поднялся, подошел к окну и закончил мухины страдания, насадив её на эту своеобразную пику.  Сбросив  орудие убийства и свою жертву в урну, вытер руки спиртовой салфеткой, куча которых лежала на краю стола. Ковид закончился, не пропадать же добру.

– Ну, что, продолжим?

– Господин следователь,  к сказанному ранее, мне добавить нечего.

– Ну, что ж.   Стало быть на сегодня мы ничего не добились. Адвоката вот, обидели  недоверием. А ведь ему, как врачу, надо рассказывать всё полностью. Иначе он не сможет вам помочь.

– Да, собственно и помогать-то  не в чем. И  если вы на сегодня  уже все свои закончили  дела,  то давайте расстанемся. У меня спина болит от долгого сидения в одной позе.

– Дела у меня никогда не закончатся, пока на белом свете есть такие типы как вы. И пока они не за решёткой.  Но на сегодня, пожалуй, точно хватит. Конвой! Увести. – следователь опустил трубку на рычаги телефона без диска  и  начал укладывать бумаги в сейф.

– Вот если чисто по-человечески,  без протокола, у вас нет шансов. Не понимаю, чего вы упираетесь? Напишите чистосердечное признание и суд это учтет. Повторяю, шансов отвертеться просто никаких. И свидетели, и отпечатки, и мотив, и возможность. Одно только удивляет, за что же вы с ней так? Ну, придушили бы что ли, в конце концов. А столько крови… А ведь она же, говорят, вам жизнь спасла. А тем более у вас уже был срок.

– Ну, это как сказать. Меня оправдали и извинились, и даже выплатили компенсацию.

– Да, что вы говорите!? – Картинно всплеснул руками следователь и, забрав из кресла портфель, вышел следом.

      В камере  Кадавр  скинул  на   верхнюю  кровать тулуп и схватился за поясницу обеими руками. Медленно выгибаясь назад,   лишь сантиметров тридцать не достал до пола.  В таком странном положении он немного пораскачивался в стороны и вверх-вниз. И начал осторожно  возвращать туловище в вертикальное положение, по-прежнему поддерживая поясницу. Потом повертел шеей и начал застилать кровать.

В этот раз  в первую очередь написал заявление на предоставление ему всех необходимых мыльно-рыльных принадлежностей, белья и сменной обуви. А пока  разулся,  разделся, с удовольствием вымыл руки и умылся просто водой.

 Ухитрился даже постирать носки. Никогда не мог одеть несвежие. В камере было  жарко.  Это хорошо. Не нужно тратить энергию на обогрев.  Голода он пока не чувствовал, хотя ел почти сутки назад.  Здесь же ему кроме воды ничего до сих пор не дали.  Не страшно, не привыкать.

Любую ситуацию нужно использовать  с выгодой. Пусть будет разгрузочный день, интервальное голодание или полная энергетическая чистка и подпитка чакр эфиром.

Гораздо больше его волновала смерть Старой Няньки. Он лежал на кровати, закрыв глаза и думал. Кому и чего плохого могла сделать маленькая и худая как щепка старуха? Хотя беспомощной он бы её не назвал. То есть физически она  была настолько стара и немощна, что в пору жалеть её. Но только для тех, кто не знал о её способностях.

Обо всех способностях. И Кадавр подозревал, что и он знал далеко не обо всём.  Древняя шаманка слыла достоянием этих мест на тысячи километров. Перед ней преклонялись, её боялись, уважали, помогали, берегли. Но убить?

Это как взорвать Эрмитаж. Даже хуже.  Эрмитаж всего лишь хранилище  произведений искусства.   Созданных человеком.   За годы знакомства со старухой Кадавр подозревал,  что это был либо сверхчеловек, либо  не человек вообще.

Как же она позволила себя убить? Почему?  Она читала мысли влёт, и иногда они даже  беседовали так, мысленно. То есть, он – то конечно, отвечал или задавал вопросы мысленно, а вот она для него вслух. Поначалу.

А позже он начал замечать, что иногда тоже может   общаться с ней телепатически. Похоже, она его этому научила, или сумела передать.  Как и многое другое.

Он  раз за разом пытался вспомнить  их вчерашнюю встречу.  Ничего особенного.  Говорила она, как всегда,  мало. Пока он возился с дровами и раскладывал продукты она не пошевелилась, восседая в позе лотоса  на куче шкур перед открытой дверью несерьёзной печурки, больше смахивающей на обложенный кое-как кирпичами очаг.

Сколько раз он предлагал ей сложить простенькую печь, старуха отказывалась.  И не жаль ей было, и без того немногого тепла, чтоб оно ещё и утекало с дымом в дыру в крыше.

В избе её всегда было  жутко холодно с наступлением морозов.  Это он помнил отлично.  Сама же Нянька   от этого ничуть не страдала, хотя одета для такой температуры была легко.

В  теплом цветастом байковом халате  и  длинной жилетке из тяжелого волчьего  меха.   С босыми ногами.  И неизменной длинной трубкой с вонючей смесью курительных мхов.

Красноватые языки невысокого пламени освещали  лицо, похожее на лежалую, потемневшую скорлупку грецкого ореха. В грубых морщинах иногда  приоткрывались узкие щелки глаз,  трубка же оттягивала угол безобразно большого рта.

 Нос как таковой отсутствовал. Из-под толстой поперечной морщины, обозначающей   лоб, почти сразу открывались постоянно шевелящиеся крупные, обвисшие длинные ноздри.

Полностью лишённую растительности шишкастую голову она прятала под обычным, накрученным  чалмой, вафельным  полотенцем.  Не было так же и бровей. Ресницы могли прятаться в многочисленных складках век, но, скорее всего, их не было вовсе.

Халат небольшого размера  болтался на ней, как на палке. Руки и ноги напоминали ссохшиеся извитые корни.  Нянька   была чудовищно безобразна.  Зато  всегда очень приятно пахла  сливочным мороженым. Странное сочетание. Тем более Кадавр никогда не видел, что бы она мылась.  И где. И спящей он её не видел ни разу, как и спального места.

Питалась она сырыми яйцами,  солёными лепёшками на воде,  печеной в очаге картошкой прямо с обугленной кожурой и очень любила молоко и макароны.  Всё  доставлял  ей Кадавр. Примерно раз в две-три недели.  Она телепатически звала и он приходил.  Готовил дрова для очага, натаскивал в избу, складывая в несколько рядов у стен.

Дверь она никогда не запирала, а с апреля по октябрь та и вовсе стояла нараспашку и ночью и днём.  Ладно, он убедился, что животными она легко управляла.

Людей ей просто было нечего бояться. Что тут красть кроме старых шкур. Бубена,  и того не имела.

А на фотографиях, которые разложил перед ним следователь,  явные следы обыска.  Чего могли искать?  Она и пенсию то не получала, что такое деньги не знала.

Тем не менее,  её сухое тело с почти отделённой  от шеи головой валялось  под разбросанными поленьями, немногочисленной утварью и пучками сухой травы.  И повсюду была кровь.  Странно много крови для такого тщедушного тельца.

Кадавр знал, что она могла бы остановить убийцу, даже не повернув головы. Убедился на собственном опыте. Но не сделала этого. Почему?

В мозгу всплыло  несколько  латинских слов .   Quaerens quem beneficia – ищи кому выгодно.

ГЛАВА 7. Шутить изволите?

Не разлепляя  глаз он шарил рукой по тумбочке.  Полетели на пол очки, ручка, прошелестело что-то  ещё, пока  нащупывал телефон.  Жена недовольно  перевернулась на другой бок, почти сдёрнув с него одеяло.  Наконец телефон  был  найден и  Данилов, приглушая его рукой, вышел из спальни.

Некоторое время, бесстрастно выслушивая  несвязную торопливую речь собеседника, мужчина  успел выпить  тёплого компота прямо из кувшина. А потом устало присел на  кухонный диванчик и вскинул глаза на настенные  часы.

– Вася, Вася, подожди.  Да послушай ты меня!  Вот скажи мне, что тебе надо было выпить такое, чтобы нести в четыре утра  всякую хрень? Да не визжи ты!  Иди, проспись лучше, утром приеду.

Данилов  отключился, бросил трубку на диван  и решил заодно посетить тронный зал.  Когда вышел в тёмный коридор  телефон зазвонил снова.

– Ну, чего тебе ещё? А-а, привет.  А ты-то что там делаешь?  Ну, хорошо, сейчас приеду.  Да, и если вы там сговорились, обещаю, мало не покажется.

На улицу не хотелось даже высовывать нос.  Резкий ветер гнул деревья к земле и швырял в лицо сухую колючую снежную крупу. Пока отогревал машину,  пока ехал в БСМЭ,   голову не посетила ни одна мысль.  Кроме жажды убийства этих   придурков.

 Благо время было такое,  что идти по улице не пришлось.  Машину поставил прямо  в дверях служебного входа.   Но промёрзнуть всё равно успел, пока ему открыли.

Пока шел за  дежурным по длинному коридору  непроизвольно принюхивался.  В этом блоке  не пахло ничем таким,  что перебивало бы алкогольные  миазмы.  Санитар был трезв.  И это  вызвало  чувство тревоги.

Надев халат, шапочку и специальные силиконовые галошки, прошел в зал к Шипилову младшему.    На секунду от мощного света ослепило глаза.  Быстро проскочив мимо  секционного стола  за перегородку из  матового стекла, он прикрыл за собой дверь.

Два брата-акробата, близнецы  Шипиловы пили  шикарный кофе.  Даже Васька.  Насколько  одинаковы они были снаружи, настолько разными во всём остальном. Но только одно не оспаривалось никем. Оба были гениальны.  Один в бизнесе, другой в науке.

Внешне напоминали  знаменитого Шурика и даже очки носили такие же. Только ростиком вымахали под два метра, и потому с простоватым лицом выглядели нелепо.

 Петька заведовал этим мрачным заведением  и  по совместительству, владел крупным медицинским центром  и несколькими исследовательскими лабораториями.  С детства  имел кличку Купи-Продай.

Васька, выгнатый из всех мед.учреждений  города за многолетнюю преданную дружбу с Бахусом,  уже много лет работал в судебной экспертизе. Как говорится, нашёл себя.  Не имеющий семьи, а, стало быть, свободно располагающий  временем,  отдавался работе и  дружбе всецело.  Практически, здесь и жил.

Но сейчас от него  свежим спиртным не пахло, а перегар почти не ощущался. Первым начал Пётр. А Васька так и сидел прямо на столе, глядя в зарешёченное ночное окно и отхлёбывая крепко  парящий кофе.

– Привет, Дань. Кофе будешь? С коньяком.

– Привет. Можно без кофе. Да, блин, шучу. Я за рулём. Кофе налей и сахара три, не жидись. Чего вытащили ни свет, ни заря?

– Вобщем, тут такое дело. Вчера днём труп  женщины из  Молодёжного поступил.

– Какой женщины?

– Ну, Данилов, не тупи. Пора бы проснуться уже. Старухи-шаманки.

– Ну, моё дело. Там всё ясно. И чё?

– А то, что  Васька хотел начать работать с ней, а она испарилась.

– Ну, б…, шаманка же. Надоело, наверно лежать, ждать, пока вы соберётесь, встала и ушла.

– А, ну да, в принципе. Просто встала и ушла. Взяла голову под мышку и вышла. В закрытые, б…, двери. А мы-то дураки, Вась, не поняли, побеспокоили, б…., такого человека. Ты уж прости, нас убогих,  Данил Андреич. Но если серьёзно, то действительно, б…,  испарилась,  прямо у нас на глазах.

– Это как? Ну, что некоторые пили  уже достаточно давно, чтоб мозги проветрились, я   чувствую.  Значит, вкурили что-то не то?

– Слушай. – Петька прямо вызверился. – Мы тебя в такое время вызвали шутки шутить? Нам делать больше нечего? Держи свой кофе и слушай.  Я  сюда зашёл, как всегда перед уходом. Жене уже позвонил, что щас к Ваське схожу, посмотрю, как и что, и поеду. На самом деле, я очень хотел посмотреть  на эту Шаманку. Разное про неё говорили. А тут такой случай. Вобщем, любопытно было.  Пришёл я сюда около  одиннадцати.

Достали  шаманку. В том виде, в котором она поступила, работать было нельзя.  Санитар начал срезать одежду, когда мы ушли наверх с документами. Где-то до  полуночи сидели точно, а потом санитар позвонил, заикался. Мы ничего не поняли, но спустились.

Вобщем, он облил тело водой, чтобы размочить кровяную корку, и  сидел в кабинете, курсовую писал. Студент он у нас, подрабатывает. Потом ещё два раза поливал, а когда пошел  смывать кровь и готовить тело к вскрытию, обратил внимание, что голова её почти совсем отделилась от тела. И до того то висела на полоске плоти, а тут и эта полоска  истончилась что ли?

Начал отмывать тело и обратил внимание, что на губке остаётся тянущаяся масса цвета кожи трупа. И чем дальше, тем больше. А потом полоска шеи и вовсе разорвалась, хотя он работал осторожно и еще не успел перевернуть тело. То есть прямо сама.  Его это озадачило, но он продолжил работу.