Тайный дар предков

Эта деревня мне знакома. Я держу карту в руках, ощущая, как внутри растёт беспокойство. Эта деревня… Я была там, но почему ничего не помню о склепе?

Каждое лето мы проводили в деревне несколько недель. Там жила наша дальняя родственница, тётя Клава, со своим большим семейством. У неё был просторный дом с огромным двором, где всегда пахло свежескошенной травой и тёплым хлебом из печи. Но несмотря на уют дома, мы с бабушкой предпочитали ночевать на сеновале.

Я помню этот аромат сена, лёгкую сухую колкость стебельков под ладонями, тёплый воздух, пропитанный запахами трав. Лежать там ночью было особым удовольствием: сквозь щели в крыше проглядывали звёзды, а ветерок мягко шевелил пряди волос. В те моменты мне казалось, что мир вокруг наполнен волшебством, а я – его часть.

Бабушка рассказывала мне старые истории, сидя рядом, опершись на мешки с сушёными травами. Её голос был мягким, спокойным, и под него так легко было засыпать. Я помню, как чувствовала себя абсолютно счастливой, укутанной в эту безмятежность, в ночной шёпот леса и далёкий лай собак, доносившийся из села.

Мы собирали ягоды в окрестностях, заходили вглубь леса, но никогда не приближались к старому кладбищу, которые виднелись на горизонте. Тогда я не придавала этому значения, но теперь понимаю – это было не просто суеверие. Бабушка знала что-то об этом месте. Что-то, что мне не предназначалось знать?

По вечерам, когда солнце садилось за горизонт, окрашивая небо в багряные оттенки, мы собирались на завалинке у тёти Клавы вместе с соседской ребятней. Щёлкая семечки и наслаждаясь прохладой наступающей ночи, мы слушали истории старого деда Акима. Он усаживался на потрёпанный временем табурет, закуривал трубку и, выпуская в воздух кольца дыма, рассказывал.

– Эти места… – его голос звучал глухо, словно проникал сквозь века, – они многое помнят. Люди приходили и уходили, а лес и земля хранили их тайны.

Он рассказывал о духах, которые бродят между деревьями в поисках своих домов, давно превратившихся в сгнившие доски в высокой траве. О потерянных душах, которые не нашли покоя и по ночам выходят на старые тропы, окутанные туманом, и зовут случайных путников неразборчивым шёпотом.

– В старом лесу за заброшенным кладбищем, – однажды заговорил он, понизив голос, – если встать в полнолуние у кривой осины, можно услышать их голоса. Люди клянутся, что там звучат имена… их собственные имена.

Мы сидели, затаив дыхание, переглядываясь в полумраке. Кто-то нервно теребил край рубашки, кто-то прижимался к другу, но никто не перебивал.

– И что тогда? – осмелился спросить кто-то из ребят.

Дед Аким долго молчал, а потом тихо сказал:

– Если услышишь своё имя – не оглядывайся. Никогда.

Было страшно, но ещё больше – интересно. Это тот самый детский страх, что холодком пробегает по спине, но не отталкивает, а манит ещё сильнее. Я ловила себя на мысли, что хочу увидеть всё это своими глазами. Хотелось дождаться полнолуния, пройти по старой лесной тропе и проверить, правда ли можно услышать голоса, зовущие по имени.

Вечером, когда мы уже лежали на сеновале, я спросила у бабушки:

– А это правда? Духи, заброшенные деревни, шепот?

Она долго молчала. В темноте я не видела её лица, но чувствовала, как она напряжённо перебирает сухие травинки в руках.

– Глупости всё это, – наконец сказала она, но в голосе не было привычной уверенности. – Не ходи туда, Арина. Ни одна хорошая история не начинается с того, что кто-то пошёл туда, куда его не звали.

Тогда мне казалось, что она просто пугает меня, как все взрослые пугают детей, чтобы те не совали нос в опасные места. Но теперь, оглядываясь назад, я понимаю: она говорила это не просто так.

Мы слушали истории деда Акима. В груди щекотало предвкушение тайны, и страх только подогревал интерес. Было жутко, но ещё больше хотелось проверить: правда ли можно услышать своё имя в лесу? Правда ли за старым кладбищем скрываются тени?

Однажды ночью я почти решилась. Встала с сеновала, босиком ступила на землю, пытаясь выскользнуть незамеченной. Но бабушка не спала. Её голос раздался из темноты, негромкий, но наполненный такой уверенностью, что мне стало не по себе.

– Даже не думай, – сказала она. – Ложись спать.

Я замерла. Бабушка не повысила голос, не бросилась меня останавливать, но в её словах звучало что-то гораздо сильнее запрета. Это был не страх за меня. Это было знание. Знание того, что мне туда нельзя.

Теперь я понимаю: она что-то скрывала. Что-то, что не хотела мне говорить. И если я хочу найти ответы, мне придётся самой вернуться туда.

Я тогда не поняла, почему в её словах звучала тревога. Мне казалось, она просто боится за меня, как все взрослые боятся за детей. Но теперь, вспоминая тот разговор, я понимаю – это был не просто страх. Это была осведомлённость.

Она знала. Знала больше, чем рассказывала.

Всякий раз, когда я предлагала пойти туда, в сторону старых развалин, её лицо темнело. "Там нечего смотреть, Аришенька," – говорила она, уводя меня в другую сторону, и теперь я понимаю – она сознательно избегала этого места.

Бабушка что-то скрывала. Она всегда избегала разговоров о старых развалинах, никогда не позволяла мне уходить далеко за деревню. Но я иногда ловила ее взгляд, направленный в ту сторону. Может, она искала там что-то?

Были ли её поездки туда простой традицией или же она пыталась найти что то, о чем так и не смогла мне рассказать? Возможно, она знала о книге. Возможно, она даже держала её в руках.