Безголовое дитё

скачать книгу бесплатно


ТЕАТР

И началась другая жизнь. Мама завязала на моей макушке розовый атласный бант, надела на меня синий сарафан с крылышками и новые сандалики, которые застёгивались на блестящие пуговички. Сказала, что я теперь похожа на красивую девочку, а была пацан-пацаном. По дороге в театр она предупредила меня, что нужно вести себя культурно, не разговаривать во время репетиции, не бегать по театру и не ковырять в носу

Когда мы подошли к театру, я очень заволновалась. Сердце билось так сильно и громко, вот-вот выскочит из груди и разорвётся на мелкие кусочки. Я изо всех сил стиснула мамину руку и попятилась назад.

– Ну не волнуйся, Ветуня, там тебя никто не укусит. Пошли, а то я опоздаю, – и мама подтолкнула меня к двери проходной.

Проходная театра теперь выглядела совсем не так как в ту ночь, когда мы приехали на телеге. Сторожа в тулупе не было, а на месте его топчана стоял длинный стол. За столом сидела женщина в красивом зелёном платье. И причёска – просто загляденье!

– Доброе утро, – приветливо сказала она,– Лидочка, так это и есть ваша дочурка? Какая прелесть! Как же тебя зовут, лапочка?

Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам, опустила глаза и не могла произнести своё имя.

– Не стесняйся, отвечай, когда тебя спрашивают, – опять подтолкнула меня мама.

– Света, – едва слышно произнесла я, потом подняла голову и, глядя тёте в глаза, громко выкрикнула, – А Бабуня называет меня Ветуня!

– Ишь ты, как декламирует! Будет артисткой, это точно,– рассмеялась тётя, – А меня зовут Лизавета, будем знакомы.

– Ага, будем, – ответила я и улыбнулась своей новой знакомой, она мне понравилась.

– Лидочка, если хотите, пусть Светочка останется со мной.

– Спасибо, Лизавета, может потом, а сейчас я хочу познакомить её со всеми.

– Тогда скорей идите, а то Ветров уже на месте, чего- то он хмурый сегодня. Свет ставит с утра.

Мы с мамой прошли уже знакомым мне коридором на сцену. Сейчас сцена сияла ярким светом, я даже прищурилась и остановилась, схватившись за огромную тряпку, которая свисала от самого потолка до пола.

– Не трогай кулису, она пыльная, испачкаешь ручки и сарафан. Пошли в гримёрку, я буду гримироваться, а ты тихо посидишь, – мама выглянула из-за кулисы на сцену и с кем-то поздоровалась. Потом вдруг вытолкнула меня на сцену. Я выпустила из рук кулису и оказалась в симпатичном дворике, ограждённом тыном, вдоль которого росли высокие ярко-жёлтые подсолнухи. Прямо передо мной стояла беленькая хатка с крыльцом и двумя окошками. На соломенной крыше торчала белая труба, на трубе нарисован кукарекающий петух. Под окошками стояла широкая скамейка, на ней лежало вышитое полотенце, край полотенца прикрывал круглый каравай хлеба. Хлеб аппетитно блестел. Мне захотелось отломить кусочек и попробовать. Я направилась к скамейке.

– Чей ребёнок ходит по сцене? Вы что, с ума сошли?– услышала я грубый мужской голос откуда-то справа. Я обернулась на голос, и вдруг меня ослепило ярким светом, несколько солнц светили на меня из чёрной пустоты. Я зажмурила глаза и присела на корточки.

– Уберите ребёнка, опускаем задник! – кричал злой голос из темноты, – не хватало нам трупов на сцене!

Кто-то подхватил меня на руки и потащил в сторону, за хатку, и я очутилась на руках у мамы. Она унесла меня в тот красный уголок, где мы провели свою первую ночь в этом городе.

Красный уголок тоже преобразился, как и всё в этом волшебном доме под названием театр. Теперь эта комната называлась гримёркой. Слева и справа стояли столики с зеркалами, над ними горели яркие лампочки. За столиками сидели молодые хорошенькие тётеньки. На их головах красовались веночки из ярких цветов, а от веночков спадали на спину разноцветные ленты. Глядя в свои зеркала, тетеньки мазали лица розовой краской и пели песню. Голоса звучали высоко и нежно. Я узнала песню и вспомнила, как по вечерам мне пела её моя Бабуня: "Мисяць на нэби, зироньки сяють, тыхо по морю човэн плывэ". Мама села за свободный столик и, глядя на себя в зеркало, сказала:

– Ну вот, дивчата, знакомьтесь, это моя доця.

Я стояла посреди комнаты, ковыряя пол носком сандалика.

– Мама родная! Яка гарна девочка. Ну, покажись! Копия Жорж… Сколько ж ей лет?

Дивчата вскочили со своих мест, тискали меня, осматривали со всех сторон, щупали, гладили по голове, щебетали, как стая весёлых птиц, громко восхищались мной. Я как истукан стояла посреди комнаты, улыбалась и что-то бормотала себе под нос.

– Я Полина, – назвала себя круглолицая, с огромными глазами тётя и протянула мне петушка – красный леденец на палочке.

Другая тётя, назвав себя Надей, угостила меня розовым глазированным пряником. Кто-то сунул в карман сарафана несколько конфет в разноцветных фантиках.

– Шо тут за гам, а драки нет? – раздался строгий голос, и в комнату вошла высокая худющая женщина. – Это кто ж тут создаёт обстановку? – спросила она, с подозрением оглядывая меня с ног до головы.

– Познакомьтесь, Галина, это моя дочь Светлана. Извините, пришлось взять с собой, не на кого оставить.

– Так это она вышла на сцену? Ветров с утра у своём психозе, всё ему не так. Лидочка, давай я её в ложу отведу, нехай там тихонько сидит.

Галина крепко схватила меня за руку и вывела из гримёрки.

– Минут через пятнадцать дам третий звонок. Шоб все были готовы, не опаздывать мне! – захлопнула дверь и мы вышли в коридор.

Мы шли тёмными, едва освещёнными коридорами. Спустились по крутым ступенькам в тёмный подвал, потом поднялись по таким же ступенькам и оказались перед небольшой, обшарпанной дверью. Галина толкнула дверь, и я ахнула. Передо мной открылось огромное пространство, уходящее куда-то в темноту. Справа вдоль стен светились высокие окна, завешанные белыми шёлковыми занавесками, по бокам которых висели красные бархатные шторы. Слева, вдоль красной стены я увидела множество небольших белых дверей, с блестящими ручками.

– Это фойе, – шёпотом сказала Галина, – Я отведу тебя в ложу подальше, шоб не увидел Ветров.

Мы прошли мимо нескольких дверей и остановились. Галина взялась за ручку очередной двери, тихонько нажала и дверь с тихим скрипом открылась.

– Садись на стул и шоб тихо, як мышка. Не перехиляйся за ложу. Когда кончится прогон, мама заберёт тебя. Ясно?

–Ясно, – прошептала я.

Галина исчезла. А я стала осматривать помещение, в котором очутилась. Это была маленькая комнатка, ограждённая невысокими стенками. В два ряда стояли стулья. Протиснувшись между стульями, я тихонечко уселась на стул, стоящий ближе к передней стенке, которая заканчивалась у моего подбородка. Положив подбородок на бархатную обивку, я заглянула в тёмную пустоту. Внезапно раздался громкий мужской крик:

– Тишина! Внимание, начинаем! Свет в зал!

Высоко надо мной постепенно стало что-то разгораться и превращаться в огромный сверкающий шар из множества лампочек. Этот шар осветил сказочное пространство, обрамлённое длинными полукруглыми балконами, висящими друг над другом. Я сразу вспомнила балконы нашего одесского двора. Но эти балконы сияли белизной, на которой выпукло выделялись золотые гроздья винограда и золотые птицы на длинных тонких ногах, с длинными клювами. Облокотившись о переднюю стенку, обтянутую красным бархатом, я опустила взгляд. Подо мной расстелилось белое поле. Приглядевшись, я поняла, что это ряды сидений, покрытые белыми длинными простынями. Кое-где простыни были приподняты и под ними виднелись красные бархатные кресла. И совсем я пришла в неописуемый восторг, когда повернула голову налево. Там с высоченного потолка ниспадала вниз широкими складками красная, блестящая золотым узором по низу, занавеска необъятных размеров. С боков на занавеску были направлены лучи яркого света.

– Свет медленно убираем, – снова раздался мужской голос, и шар надо мной стал медленно тускнеть. Занавеска оставалась ярко освещённой. – Увертюра! – торжественно произнёс мужской голос.

И через мгновение я услыхала громкий всплеск звуков, донёсшихся из ямы, которую я тут же обнаружила перед занавеской. Среди громких, пугающих меня звуков стала просачиваться нежная знакомая мне мелодия, она будто боролась, будто гасила своими слабыми силами грубые резкие звуки, которые не хотели пускать нежность в своё пространство. Через некоторое время резкость стала ослабевать, а нежность набирать силу. В конце концов, знакомая нежная мелодия победила. Занавеска стала медленно раздвигаться в стороны, и за ней показался тот дворик, на который я недавно выскочила из-за кулисы. Там на скамейке рядочком сидели мамины соседки по гримёрке и задумчиво пели. Только теперь на них были разноцветные наряды. Таких нарядов в жизни я ни на ком не видела, и подумала, что на сцене девушки играют "в сказку". Когда они спели свою песню, во двор выбежали весёлые хлопцы в красных и синих шароварах, каждый со смехом схватил по девушке и утащил за ворота. При этом девушки махали руками, сопротивлялись, верещали, смеялись. Когда все исчезли, дверь домика открылась и на пороге появилась моя мама. На ней тоже, как и на девушках, была нарядная одежда и веночек с лентами. В одной руке у неё было коромысло, а другой рукой держала за дужки два пустых ведра. Только она открыла рот, чтоб что-то сказать, раздался громкий голос того же дядьки, который кричал до этого:

– Нет, нет, не так, Лида! Сколько можно говорить, она сначала только нос высунула, убедилась, что нет никого, и только потом вышла на крыльцо.

– Вы не говорили этого! Она же в окно наблюдала, как гуляют её подруги, зачем ей нос высовывать? Она уже знает, что все разбежались, значит можно идти, никто не увидит.

– А ария? Нужно же дать паузочку для вступления. Твой нос и будет репликой для оркестра. Значит, высунулась, проверила – никого. Зайди за тын, прислонись к нему. Это всё, Лида на вступлении оркестра, тут как раз мы поднимем луну и ты, глядя на небо, вступишь в свою арию. И пойдут "Виють витры".

Я не понимала, о чём они спорят, почему мама должна высунуть нос, что такое ария, и как в неё вступить, ногой что ли. Пыталась понять неизвестные слова своим катакомбным воображением. Сама придумывала им смысл и сама же его не понимала. Вступать должна армия в освобождённый город, а тут никакой войны нет. Про "арию" я поняла потом сама, когда мама запела грустным голосом песню "Виють витры". Значит "ария" – песня о любимом, который где-то далеко – догадалась я. Когда ария кончилась, на сцену вышел дядя с пышными усами и стал говорить маме, то есть Наталке, что она красивая, и он хочет с ней пожениться. Наталка, нахмурилась и сказала ему, что жить с «нэлюбом» она не хочет. Я тоже не хотела, чтоб моя мама поженилась с этим дядей, хоть она и называла его паном.

Когда пан ушёл, мама опять запела арию, но ещё более грустную. "Що зи мною будэ?" – пела Наталка, а мне казалось, что это мама своей песней кому-то жалуется на свою несчастную жизнь. Хотелось дослушать мамину жалобу до конца, но дядька из зала всё время хлопал в ладоши и громко орал:

– Стоп! Не туда смотришь, Лида! Смотри в зал, прямо на меня, чтоб зритель участвовал, переживал вместе с тобой! Со-пе – ре – жи-вал!

Нестерпимо, до изнеможения хотелось продолжения захватившей меня печальной сказки, а невидимый, требовательный мужской голос из темноты всё время останавливал маму и заставлял начинать сначала. Наконец я увидела его, когда в очередной раз вспыхнул свет в зале, и всё должно было снова повториться. Это был полный пожилой дядечка в белом измятом, полотняном костюме и голубой рубашке. Он стоял у той ямы, откуда доносилась музыка, и смотрел на сцену. Потом, захлопав в ладоши, быстро побежал в конец зала и заорал:

– Сначала!

Я не дождалась продолжения сказки. Когда в ложу за мной пришла мама, я крепко спала на двух стульях, умостившись на них с ногами.

– Слава богу, нашлась, – тормошила меня мама, – я уж думала, что ты пошла на улицу.

С того дня мама каждый день брала меня в театр на репетиции. Я во многом стала разбираться, понимать, что происходит на сцене совсем не сказка, а пьеса под названием " Наталка-Полтавка". После той первой репетиции мама задавала мне много вопросов, на которые я затруднялась отвечать, так как ничего не поняла. Мне не нравилось, что мама переживает о каком-то незнакомом человеке. Что дядька из зала кричал на неё и заставлял всё начинать сначала. Мама объяснила мне, что дядя, который кричал – режиссёр, что артисты должны слушаться его и выполнять все его требования. Вроде как начальник над артистами. А я не хотела этого понимать и почти со слезами доказывала ей, что в жизни так не бывает, чтоб опять и опять всё повторялось в точности, как в первый раз.