скачать книгу бесплатно
На живую нитку
Ника Свестен
Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова
Сборник лауреата II премии VII Конкурса на лучшее художественное произведение для подростков им. С. Михалкова объединяет повесть «На живую нитку» и два рассказа – «Певчий» и «Пассажирка».
Герой повести, Ваня, заперт в скорлупе своей болезни – эпилепсии. Строгое расписание позволяет держать приступы под контролем. Но какая же эта жизнь! Как хотелось бы быть обыкновенным парнем! К сожалению, выбора нет… Или Ваня просто боится открыть кому-нибудь свою дверь?
После знакомства с Надей Ванина жизнь утрачивает стабильность, каждый день становится бусиной, нанизываемой на живую нитку. Никто не знает, что ждет их впереди. Но это и есть Жизнь.
Как сложно героям этой книги выйти за пределы привычного, уже изученного мира! И Лука («Певчий»), и Женя («Пассажирка») отстаивают право на выбор своего жизненного пути. Лука – порывая с привычным миром хоровой капеллы для мальчиков, а Женя – находя новый смысл своей однообразной жизни на тихой, затерянной в степи железнодорожной станции.
Для среднего и старшего школьного возраста.
Ника Свестен
На живую нитку
© Свестен Н., 2022
© Рыбаков А., оформление серии, 2011
© Билалова С. Б., иллюстрации, 2022
© Макет. АО «Издательство «Детская литература», 2022
О конкурсе
Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.
В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, что происходит до настоящего времени. Каждые два года жюри рассматривает от 300 до 600 рукописей. В 2009 году, на втором Конкурсе, был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ».
В 2020 году подведены итоги уже седьмого Конкурса.
Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.
Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его подростковом «секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.
С 2014 года издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. К началу 2022 года в серии уже издано более 50 книг. Выходят в свет повести, романы и стихи лауреатов седьмого Конкурса. Планируется издать в лауреатской серии книги-победители всех конкурсов. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.
Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.
Моим родителям
Певчий
Глава 1
Пятое января
«Потерян голос породы дискант[1 - Ди?скант – высокий детский певческий голос.]. Нашедшему просьба оставить его себе».
Такие объявления Лука придумывал для себя десятками. «Нарочно потерять голос, конечно, можно, – думал он. – А что, если найдут, опознают, вернут и вознаграждения не спросят?»
Лука бежал вниз по лестнице, перепрыгивая широкие пролеты. Из-за дверей с гроздьями коммунальных звонков вылетали обрывки утренней жизни: «И хватит на меня ора…!», «Теть Зин, у вас из кастрюльки убежа…!», «Вова! Ты как с матерью разгова…!».
Его всегдашних тяжких мыслей хватало ровно на дорогу до Отрадного тупика. Мысли эти всегда приходили в голову по очереди, словно болтливые родственники, те, что всё видят только в черном цвете.
Вот сейчас он выйдет во двор, пройдет через арку и обязательно вспомнит о своей злосчастной фамилии.
Под аркой топтались пацаны из третьего подъезда. Заметив Луку, они радостно накинулись:
– Эй, солист! Что соли?шь?
Эта шутка не менялась у них уже полгода. Лука равнодушно прошел мимо и свернул на набережную.
Январь был бесснежным. Тротуары блестели наледью, как спины замороженных рыб. Оловянная река застыла и безнадежно глядела в низкое небо. Арктический ветер сдувал с улиц редких прохожих и рвался сквозь опоры железных мостов.
Лука натянул шарф на нос и прибавил шагу. Мечты о том, что через год он получит свой первый паспорт и наконец сменит фамилию, согревали его. Михеева-мама посмеется и подпишет разрешение. Пшеничный-отец надуется, воскликнет: «И ты, Брут?» – и непохоже изобразит смерть от удара кинжалом в спину.
Лука Михеев будет другим человеком. Он подойдет к пацанам во дворе и скажет… Что именно он им скажет, Лука пока не знал. Но ничего, Михеев с этим разберется.
Отцу, конечно, говорить легко. Петр Пшеничный. Такое имя можно произносить гордо, со значением. А Пшеничный Лука? Звук сразу оседает, словно мешок с зерном прогрызли мыши.
Когда Лука родился, отец, рассматривая бирку с именем, неловко пошутил:
– Не сын у нас, а овощная база.
– Дай сюда ребенка! – строго сказала мама. – «База»!.. Никакая мы не база, да, Лука-шик? – Она с нежностью поправила на голове сына полосатую шапочку. – Мы счастливый че-ло-ве-э-э-к!
В подземном переходе Лука вспоминал о голосе.
Мерзлый переход разветвлялся, и нужно было пройти по его самому длинному рукаву, протянутому под Валовым проспектом. Здесь уже не было пахнущих бумагой цветочных магазинчиков, промасленных закусочных «Минутку, гражданин!» и будки часового мастера, который всё время опаздывал.
На стенах ветшали кафельные панно с городами будущего и космическими спутниками. На потолке моргали лампы дневного света, а по углам жались обрывки вчерашних газет.
Потерять голос не так уж и сложно. С детства наученный заботиться о своем голосе как о музыкальном инструменте, Лука знал и то, как этот инструмент можно испортить. Или сломать навсегда. Способов было немало. Но Лука не мог решиться. Ведь голос давно уже не принадлежал ему целиком. За него волновались другие люди, спрашивали о нем, искали ему применение, обсуждали его полётность и звонкость и даже хвалились им друг перед другом. Ведь они открыли его и отшлифовали. Голос ожил и стал намного смелее, правдивее и ярче, чем сам Лука. Наверное, он мог бы, как нос гоголевского Ковалёва, надеть мундир и шляпу и удрать за границу с поддельным паспортом. Лука бы не возражал. Но голос был ему предан.
Будь он фальшивым привередой, убить его было бы легче. Лука намеревался пару раз, но так и не смог. Оставалось только одно, бескровное и безжалостное: надавить на голос, когда он сам начнет ломаться. Это было так же подло, как толкнуть человека, стоя?щего на краю пропасти. Но Лука знал и то, что, если этого не сделать, голос пройдет подростковую ломку, окрепнет, получит постоянный тембр и тогда от него уже не отделаться.
В конце подземного рукава нетрезво взревели мехи аккордеона. Сиплый мужской голос запел:
?Лучше лежать во мгле,
?В синей прохладной мгле,
?Чем мучиться на суровой,
?Жестокой, проклятой земле [2 - Здесь и далее Лука слышит «Песню бродячего певца» из к/ф «Человек-амфибия» (муз. А. Петрова, стихи Ю. Друниной).].
«Баритональный бас», – машинально определил Лука.
У самого выхода, на ящике из-под атлантической сельди, сидел человек в грязном тулупчике и костистыми пальцами жал на клавиши и кнопки своей двухголосной гармоники. Глаза человека были закрыты. Лука приостановился.
«Слепой?» – подумал он.
Человек открыл мутный воспаленный глаз и уставился в стену.
Лука порылся в карманах, вытащил слипшуюся от растаявшей карамельки мелкую купюру. Но рядом с человеком не было ни открытого чехла, ни банки, куда бы можно было бросить деньги. Лука смутился и боязливо положил купюру на край ящика. Человек дохнул на свои руки и запел снова:
? Будет шуметь вода,
? Будут лететь года,
? И в белых туманах скроются
? Черные города.
Лука, спотыкаясь, взбежал по лестнице и помчался к Отрадному тупику – дальше от этого человека с аккордеоном. От его растерзанного, страшного голоса. Для кого пел он в пустом застывшем переходе? В пустом и безразличном воскресном городе.
Дом-музей Козьмы Медоносова стоял в самом конце Отрадного тупика. В прошлом веке здесь была мыловарня, потом – Союз красных композиторов. Песен в те годы стало много, а мыла не стало совсем. Медоносов сочинил об этом кантату, и его поселили на чердаке. Тогда он написал симфонию о чердаке. Его наградили расстроенным роялем и выделили весь второй этаж. На первом этаже учились скрипачи и пианисты, но Медоносову их музыка мешала, ведь он писал ораторию о своей трудной судьбе. Со временем звуки затихли, а потом смолкли совсем.
Правнук Медоносова стал меценатом и отдал половину дома хоровой капелле мальчиков и камерному хору. С черного входа для них сделали дверь, и в дом снова вошла музыка.
Лука взялся за медную дверную ручку и обернулся на большую афишу:
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ КОНЦЕРТ.
СОЛИСТ ЛУКА ПШЕНИЧНЫЙ
«Фермерская ярмарка, а не концерт», – поморщился Лука.
В типографии не пожалели алой краски, и «хлебное» имя солиста пылало в сером морозном воздухе.
Дернув на себя тяжелую дверь, Лука заскочил в холл Медоносового дома и с размаху врезался в живот Гии Шалвовичу.
– Ох ты! – добродушно охнул Гия Шалвович и потер свой большой живот. – А если б здесь было ухо, а?
Бывший хормейстер, он перешел на должность руководителя капеллой, чтобы «бросаться на амбразуры». «Амбразурами» Гия Шалвович называл дыры в бюджете, которых с каждым годом становилось всё больше.
Лука пробормотал извинения и проскользнул в маленькую аудиторию сольфеджио. Дух школьных каникул остался на впавших в зимнюю спячку улицах. Здесь же вихрилась обычная жизнь, с уроками, распевками, репетициями и предконцертной суетой.
В перерыве Лука, как обычно, уселся в неглубокой нише в простенке. Тут когда-то стоял бронзовый бюст Медоносова-старшего. Но обнаружилось, что это вовсе не он, а Корней Чуковский, и бюст подарили детской библиотеке.
Лука сидел на низкой приступочке и смотрел на хористов, деловито снующих мимо. Между ним и остальными висел привычный стеклянный полог. Мальчишки открывали рты, но Лука их не слушал.
Четыре года в капелле были похожи на четыре галактики. Лука пролетел их все, увидел новые миры и почему-то снова очутился на Земле.
Обычно ночью перед концертом он по нескольку раз вскакивал с кровати, расстегивал чехол для одежды, трогал хрустящую от новизны сорочку, отглаженный твидовый жилет и атласные крылышки галстука-бабочки. Потом осторожно доставал из коробки зеркально начищенные ботинки и надевал их на свои босые ноги.
Теперь космос детства уменьшился. В нем уже не было пугающей и прекрасной бездонности. Дни разделили на дольки: занятия, спевки. Выступления казались рутиной. Хотя мама по-прежнему садилась в последнем ряду их небольшого концертного зала, кусала губы, но не плакала. Зато папа рыдал от души, а потом долго и счастливо сморкался в антракте.
Раньше Лука чувствовал, что голос – это леска и кто-то громадный тянет тебя на ней и забирает к себе, куда-то очень высоко. Леска стала прочной, привычной струной, и Лука шел по ней, как по проволоке, балансируя, боясь сорваться, изнемогая от этого тяжкого труда. А тот неведомый, что держал его на ладони как певчую птицу, исчез.
Лука видел, что закон земного притяжения начал действовать и на других мальчишек капеллы. Они отяжелели, посерьезнели, сыпали терминами, высмеивали конкурентов, говорили о конкурсах, грантах и будущих контрактах. Наверное, они тоже разучились взлетать.
«Может быть, менялись не только голос и тело, но что-то еще, – думал Лука, сидя в своей нише. – Что-то такое, о чем им не сказали».
– И что это, что? – спросил Лука вслух.
Перед ним замаячила угловатая фигура Мотьки Старостина.
Мотька плюхнулся рядом и сказал своим многообещающим тенором:
– С самим собой говорят или сумасшедшие, или гении. Слушай! Гений же всегда немного «того», да? Тогда почему не все, кто «с приветом», – гении?
Что бы Мотька ни говорил, чудилось, что это уже говорили до него. Даже лицо его всем всегда казалось знакомым. Мотька тщательно «снимал» манеру исполнения и фразировки с известных певцов, за что старшие хористы звали его Шарманщиком. Он перенимал точку зрения каждого, поэтому понимал всех как себя самого.
– Моть, ты когда-нибудь думал уйти из хора? – вдруг спросил его Лука.
Мотька удивился:
– Куда уйти?
– Ну, куда-нибудь. На волю.
Мотька удивился еще сильнее:
– Ты что! Меня предки сразу прибьют. Мать мечтает, чтоб меня в Москву позвали. Но, по мне, лучше Токио.
Лука с досадой прищелкнул языком:
– Погоди ты со своим Токио! Я тебя про жизнь спрашиваю. Вот, если не хор, ты бы что делал?
Мотька заволновался.
– Пшеничный, у тебя проблемы, что ли?
Лука посмотрел на его встревоженное лицо и ничего не ответил.
Шарманщик сориентировался.
– Нет, ну я думал, конечно, – сказал он с интонацией самого Луки. – Но не про совсем уйти, а… – Мотька запутался.
Лука по-отечески похлопал его по плечу и хотел вернуться в класс, но Шарманщик остановил его:
– Пшеничный, это просто отсюда всё, что там, выглядит круто. А оттуда – всё, что здесь. Понял?
Лука подумал, что Мотька наверняка скопировал это с далай-ламы.
После занятий все обсуждали завтрашний «домашний» концерт для Медоносова-младшего, его семьи и кого-нибудь из совета директоров его компании. Лука такие выступления не переносил.
Однажды, когда они исполняли «Ave verum» [3 - Одна из самых красивых духовных хоровых миниатюр, написанных В. А. Моцартом на слова католической молитвы «Ave verum corpus» («Радуйся, истинное Тело…», лат.), исполняется во время Причастия.], на латинской фразе «fluxit aqua et sanguine» [4 - «Истек водой и кровью» (лат.).] Лука заметил, как Медоносов-младший украдкой положил в рот леденец и почесал себе правый бок.
Не счесть, сколько конфет было съедено вот так, тайком, во время их концертов. Но Лука возненавидел именно эту. Потому что в тот момент, когда «осветлялись» и пари?ли даже нижние звуки, Медоносов-младший никуда не собирался улетать вместе с музыкой. Он напряженно думал о другом. Он оставался на земле так же, как и Лука.
