скачать книгу бесплатно
– Остатки былой роскоши, – с улыбкой сказала Вера Николаевна. – Да ты вверх, вверх погляди!
Лука поднял голову.
Прямо над сценой в потолок был встроен круглый витражный фонарь. На его выцветших стеклах подрагивали тени от деревьев.
– Ты пока готовься, а я сейчас всех позову. Тебе что-нибудь нужно?
– Спасибо, у меня всё с собой, – ответил Лука и коснулся рукой горла.
Спустя полчаса коридор ожил, послышались шаги, заскрипели на ржавых петлях двери. Когда в зал начали входить и рассаживаться первые зрители, наряженные в старомодные платья и тронутые молью костюмы, у Луки зазвонил телефон.
До этого момента Лука был спокоен. Уверенность в том, что он поступает правильно, сделала его невесомым и оттого – несокрушимым.
– Да ты в своем ли уме, Пшеничный?! – кричал Гия Шалвович. – Ты понимаешь, что это конец? Тебя ни один хор в городе после такого не возьмет!
Трубку вырвала хормейстер Лидия Филипповна. Голос ее дирижировал так же, как и ее властные руки.
– Лука, сейчас же возвращайся. Ты уже не ребенок. Ты отвечаешь за всех. И мы за тебя отвечаем.
На заднем плане бушевал Гия Шалвович:
– Лида, скажи ему, что с такими вывертами он больше никогда! Нигде! Вообще никому!
Лука снова поднял голову к прозрачному куполу над головой:
– Лидия Филипповна, простите меня, пожалуйста, но мне на сцену пора.
Лука отключил телефон и посмотрел в зрительный зал.
Лица стариков были взволнованными.
Вера Николаевна объявила Луку, а потом растерянно шепнула ему:
– Я же не знаю, что ты будешь исполнять…
– Я тоже не знаю, Вера Николаевна, – также шепотом ответил Лука.
Она успокоенно кивнула и села в первый ряд.
Лука вышел в центр сцены. Все зааплодировали.
В летучей, легкой тишине Лука стоял на сцене и молчал. Старики благожелательно и застенчиво смотрели на него.
Лука улыбнулся им и начал:
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою [13 - Лука исполняет песню на стихи А. Блока «Девушка пела в церковном хоре…».].
Оканчивая последнюю фразу первого куплета, Лука понял, что не сможет сейчас рассказать всем ни о «луче, что сияет на белом плече», ни о ее белом платье. Когда-нибудь, но не теперь. И он сразу вступил с третьего куплета:
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
Все механизмы, отлаженные техникой и знаниями, работали четко и плавно. Но появилось что-то еще. Голос словно заострился и стал совсем простым.
Лука заметил, как в зале посветлело. На стекла витражного купола опускались большие хлопья снега.
И Лука запел:
Скажи мне, Господи, кончину мою
и число дней моих…[14 - Библия. Псалтырь. Псалом 38.]
Этот псалом они исполняли лишь однажды. Медоносов-младший попросил «этого» при нем больше не петь.
Не разделенные на несколько голосов, слова звучали беззащитно, хрупко. И не было никакого кощунства или недоброй насмешки в том, что звучали они здесь. Среди этих одиноких стариков, таких нарядных и растроганных.
На словах «не будь безмолвен к слезам моим, ибо странник я у Тебя» Вера Николаевна закрыла руками лицо и заплакала…
Голос Луки вдруг сорвался, просипел, будто патефонная игла спрыгнула с дорожки и с неприятным скрипом съехала к краю пластинки.
За окнами летел снег – так медленно, словно ему совсем не хотелось касаться земли. Лука замолчал. Старики подались вперед, точно хотели помочь ему справиться со сложной музыкальной фразой, поддержать его. Он поклонился, поправил дыхание и впервые за весь концерт объявил:
– «Капитан Белый Снег» [15 - Песня Б. Гребенщикова.]. Исполняет Лука Пшеничный.
Слушатели заулыбались и захлопали. Безо всякого напряжения и страха Лука начал выводить звук так, как пишут письмо на чистом листе бумаге.
Капитан Белый Снег, Капитан Жар Огня,
Без тебя мне не петь и любить не с руки.
Как затопленный храм в середине реки,
Я держусь на краю, Капитан Белый Снег.
То ли шорох в ночи, то ли крик пустоты,
То ли просто привет от того, что в груди.
Ты все шутишь со мной, погоди, не шути,
Без тебя мне кранты, Капитан Белый Снег.
Пригнувшись, точно опоздавший на киносеанс зритель, в зал прокралась девчонка в костюме арапчонка, в шальварах и бирюзово-красном тюрбане. Лицо у девчонки лоснилось от черного грима. Она тихонько села рядом с Верой Николаевной, приложила палец к губам и тут же хихикнула. Лука строго посмотрел на нее и допел:
Мы знакомы сто лет, нет нужды тратить слов,
Хоть приснись мне во сне, хоть звездой подмигни,
Будет проще вдвоем в эти странные дни.
Это всё. Жду. Приём. Капитан Белый Снег.
Так долго ему не аплодировали, наверное, никогда.
Со второго ряда поднялась старушка в старинном, расшитом звездами вечернем платье. Она взошла на сцену и твердыми от артрита пальцами вдела в петличку на рубашке Луки красный цветок герани. Кто-то крикнул ей со смехом: «Каспаровна, что ж ты цветы казенные портишь?» Старушка погладила Луку по голове и вытерла себе глаза трясущейся рукой.
Следом за ней на сцену вышел высокий старик в свитере со спущенными петлями и обеими своими стальными ладонями затряс Луке руку.
– Серебряков, – представился он. – Очень, очень рад. Не знаю, как тебя по отчеству…
– Петрович, – подсказал Лука.
– Лука Петрович, позволь подарить тебе… – Старик охлопал себя по карманам и груди, потом снял с запястья тяжелые командирские часы. – Не обидь старика!
Лука смутился, но взял часы и сжал их в кулаке.
И все начали подходить к нему, говорить добрые слова, что-то желать, о чем-то рассказывать…
Вера Николаевна подвела к нему девчонку-арапчонка.
– Вот, Лука, знакомься. Это Валюша, наш любимый волонтер.
Валя приподняла свой сползающий на глаза тюрбан.
– По какому случаю ты у нас такой мавр? – спросила у нее Вера Николаевна.
– Колядовать ходили, – ответила Валя и размазала краску на щеке.
…Провожать Луку на крыльцо вышли все. Вера Николаевна, кутаясь в шаль, обняла его и что-то сказала, но Лука не расслышал.
С посеребренного неба падали и падали белые хлопья.
На крыльцо выбежала Валя, из-под ее пуховика смешно торчали яркие шальвары.
– Эй, Капитан Белый Снег! – окликнула она Луку и снова поправила тюрбан. – У меня тоже для тебя подарок есть. Руку протяни.
Лука протянул.
Валя высыпала ему в ладонь горсть стеклянного бисера.
– От костюма отлетело, – простодушно объяснила Валя. – Ты в центр?
Лука кивнул.
– Вместе пойдем? – спросила Валя и потерла свой сажевый нос. Нос стал розовым и заблестел.
– Пойдем, – ответил Лука и ссыпал бисер в нагрудный карман.
Пассажирка
Простуженно затрещала рация на столе. За стеной громыхнул состав. Толстобокой железной гусеницей он полз по рельсам, отрезая эту сторожку от всего остального мира.
Женька открыла глаза, пошевелила пальцами ног в грубых шерстяных носках и поднялась с кровати. Тяжело ступая, она подошла к висящему на стене цветному календарю и отвернула прошедший месяц. Краешек синего моря и кусты бугенвиллии сменил сонный бульвар с влажной от летнего дождя брусчаткой.
Женя набрала из-под крана пригоршню ледяной воды и жадно выпила. Поглядывая на часы, она поставила на огонь кофейник в черных подпалинах, намазала маслом рваный кусок булки, подумала и соскребла масло обратно в масленку.
Отпивая горькими глотками кофе, Женька взглянула в замороженное окно. Она уже давно ничего там не видела. Ни расшатанная изгородь, ни железнодорожная насыпь, подпирающая плохо прорисованное небо, не попадали в поле ее зрения.
О тонкие стены сторожки нехотя ударялся ветер, и они дрожали, вызывая у Жени досаду. Будто ее позабыли включить в это счастливое движение снежинок, воздушных масс и антициклонов, приговорив к валкому ритму нескладного тела.
Женька застегнула тесную юбку и, неловко выворачивая руки, натянула материн форменный пиджак с разномастными пуговицами. Не глядя в зеркало, она подобрала заколкой волосы, набросила пальто, сунула ноги в валенки и вышла за дверь.
Рельсы на насыпи завибрировали, послышался звук приближающегося поезда. Женька встала у вздыбленного шлагбаума и, как учила мать, подняла свернутый желтый флажок.
Упругий вихрь от скорого пассажирского возмутил снежную крупку, ударил в лицо и полетел дальше, теряя силы в мерзлой степи. Женька затаила дыхание: вот сейчас, сейчас… Стремительно мелькающая лента состава обычно цеплялась за полы ее горбатого пальто и тащила Женьку за собой, роняя на каждом полустанке и подхватывая вновь. И лишь когда звук поезда исчезал совсем, Женька разлепляла ресницы, вдыхала плотный, пахнущий креозотом воздух и отправлялась назад в свою сторожку.
Но скорый пассажирский вдруг затормозил с протяжным стоном. Пахнуло густым теплом. Мельтешение упорядочилось. За окном спального вагона, на столике, накрытом белой скатертью, теперь видны были стаканы в железных подстаканниках. Из них праздно торчали чайные ложки, и от этого во рту у Женьки стало сладко, как от рафинада, подтаявшего в горячем чае.
Услышав голоса, она заметила, что в середине состава открылась дверь тамбура и с подножки на землю спрыгнул проводник. За ним осторожно спустился полный низкорослый человек в железнодорожной шинели. Оба они, задрав головы, протягивали вверх руки, словно уговаривая выйти кого-то еще. Человек в шинели даже топнул ногой.
Звук голосов застывал в холодном воздухе, и слов было не разобрать. Наконец проводник заметил Женьку и начал махать ей так, словно она стояла на другом берегу реки.
Пока она, спотыкаясь и съезжая одной ногой с насыпи, брела к открытой двери, из тамбура показался рукав ворсистого пальто «в елочку». Из рукава вынырнула узкая девичья ладонь, коснулась поручня и тотчас спряталась обратно. Когда Женька подошла, рядом с проводником и человеком в шинели уже стояла высокая взрослая девушка в мужском пальто и пушистой шапочке.
– Да как же я сойду, если я сойти никак не могу! Да поймите же вы! – громко сказала она начальнику состава и рассеянно поправила воротник его шинели.
Начальник состава и проводник заговорили в один голос. Слова вырывались из их ртов облачками пара.
Девушка рассмеялась:
– Да кто же мог такое требовать? Они ведь меня совсем не знают!
Видимо, это было продолжением какого-то спора, начатого еще в вагоне. Женька застенчиво остановилась в нескольких шагах от них. За все годы, что она жила с матерью на этом переезде, ни одного пассажира с поезда еще не ссаживали, и необходимые на такой случай инструкции мать ей не оставила.
– Уважаемая! – кивнул ей начальник поезда, протяжно высморкался в носовой платок и внимательно его осмотрел. – Подойдите сюда! Как вас звать? – спросил он дежурную.
– Женя… Евгения Паллна, – тихо ответила та.
– Голубушка, прими гражданку. Вот рапорт, вызовешь полицию, дальше как полагается. Рация у тебя работает?
– Вот именно, рация! – вмешалась «гражданка». – Нужно срочно сообщить в ваше управление, что вы очень не любите своих пассажиров!
Девушка в мужском пальто вытащила из кармана медный портсигар с продавленной крышкой, достала сигарету и сунула ее в уголок рта. Проводник, молодой парень с неряшливой бородой, не сводя с девушки глаз, суетливо захлопал себя по бедрам и груди. Начальник состава ловко вынул из глубин шинели коробок спичек и поднес пассажирке огонь. Не затягиваясь, она выдохнула густой дым и ласково посмотрела на Женю.
Догорев, спичка обожгла пальцы начальника поезда. Он вздрогнул, затряс рукой, посмотрел на часы и взмолился:
– Голубчики, я погиб! Опоздание семь минут! Анна Евгеньевна, спасай! – Он неумело подмигнул Женьке и сунул ей под мышку исписанные листы с железнодорожным штампом.
