скачать книгу бесплатно
Свобода, овеянная ветром
Валерий Георгиевич Свешников
«Свобода, овеянная ветром» – книга о важных уроках в жизни автора. О радостном ожидании мальчишки чего-то хорошего, невзирая на все трудности. Книга о том, как он понял, когда закончилось детство, а затем с получением паспорта вдруг началась непредсказуемая взрослая жизнь. Это панорама приключений, обретения друзей и попыток найти свой путь в жизни.
Свобода, овеянная ветром
Валерий Георгиевич Свешников
Посвящается детям и внучкам
© Валерий Георгиевич Свешников, 2022
ISBN 978-5-4493-8731-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Цветок в клетке
Эта странная история случилась давно, в раннем детстве, и потому мало что осталось в памяти. Помню только, как однажды я проснулся ночью и обнаружил у себя на груди отпечаток какого-то странного рисунка. Он походил на след, который возникает, если к коже надолго прижать ткань с вышивкой или какой-нибудь предмет.
Так, возможно, и появился этот не очень четкий рисунок, слегка напоминающий что-то вроде клетки из прутьев или проволоки, а в ней находился цветок, похожий на ромашку. Он как бы протискивался между прутьями клетки и немного возвышался над ней.
Видимо, в три-четыре года меня уже одолевало любопытство. Я стал искать на рубашке и пододеяльнике что-либо, способное оставить такой след, но ни аппликации, ни похожей вышивки нигде не нашел. Да и откуда им взяться – я ведь не девочка, чтобы на меня надевали рубашонки с вышивкой.
Помню только, что спросил об этом цветке маму, но что она ответила, как-то забылось, правда, кажется, она тоже не могла найти объяснения этой «тайной печати».
До сих пор иногда вспоминаю об этом загадочном отпечатке, и ищу в нем какие-то смыслы.
Уговор дороже денег?
Общение взрослых с детьми отличается некоторым легкомыслием и безответственностью со стороны взрослых. Дети еще едва лепечут, но у них уже есть неприятие обмана. Одно из таких ранних «поисков правды», и даже своего рода «программное заявление» случилось со мной в два-три года.
Судя по воспоминаниям родителей, это произошло еще до войны. Моя тетя Екатерина Александровна была деланно участливой, и казалась заботливой родственницей. Так, однажды, как рассказывали родители, тетушка спросила меня перед уходом: «Что тебе принести в следующий раз?»
Все понимали, что этот вопрос задан из вежливости, и мой ответ на него ничего не значил. Предполагалось, что я забуду, о чем попросил.
Однако я, видимо, верил в справедливость! И ждал исполнения своего пожелания, когда заявил: «Пьинеси „ябика и ибки“». В переводе на человеческий язык мне хотелось яблока и рыбки.
Как часто бывает у взрослых, моя тетя забыла о своем предложении. Но я при новой встрече внимательно смотрел на руки своей родственницы в надежде, что наш уговор исполнится.
Правда, произнес только: «Ябико?» Поэтому при нашем расставании у тетушки уж не было больше ни вопросов и ни обещаний.
Удивительно то, что и до сих пор я больше всего люблю всякую рыбу, а из фруктов – яблоки. Оказывается, пищевые предпочтения человека могут проявляться довольно рано. А посему родным и родственникам стоит прислушиваться к просьбам детей – они, можно сказать, бывают программными.
Встреча с богом
Встреча с богом – событие почти невероятное при жизни человека. А посмертные путешествия души и свидание с богом – это пока не проверенные мифы. Те, кто верит в бога, почти всю жизнь к ней готовятся. Одни страшатся ее, а другие ждут.
Так уж получилось, что мне в этом деле повезло, а может, и наоборот – не повезло. Но пересудов тогда было много. Целую неделю родные ожидали от меня раскрытия некой тайны, хотя я ничего не скрывал, а говорил только правду.
В нашей семье не встречалось истовых приверженцев какой-либо веры. Самым верующим, пожалуй, считался дед – Александр Алексеевич. Дедушка выделялся глубокой внутренней верой, почти, как старообрядец.
Вообще-то, в те далекие времена все считались атеистами, хотя и вынужденно. Атеистами числились и мои родители. То есть они не ходили в церковь, но тайком пекли и святили куличи, не постились, да и не было в этом особой нужды, так как не всегда можно было достать скоромного – мяса любого вида. Большие церковные праздники, конечно, знали и помнили.
Вот и меня крестили, но тайком, на дому, приходящим священником.
В церкви я бывал изредка, главным образом, с нашими соседками. На первом этаже дома жила Маша (Красильникова) – бывшая монашенка. Вот эта женщина чаще других и водила меня на службу в праздники.
Посещение храмов в те времена обозначало пешее путешествие на окраину города на одно из кладбищ. А все потому, что в Вологде власти рьяно поспешили закрыть все городские церкви и устроили в них склады, фабрики и разные мастерские. И только на кладбищах еще действовали храмы. Поэтому ближняя от нас действующая церковь находилась довольно далеко – на Горбачевском кладбище. Вот туда, в Лазаревскую церковь, и водила меня монашенка Маша.
Однажды, когда мы вернулись со службы, мама спросила, что интересного я увидел и узнал. Говорят, я спокойно ответил, что видел бога и… он вертелся на одной ножке!
Изумлению окружающих не было предела. Я как мог, объяснил смысл увиденного, но так и оставалось непонятным для всех, кого же я видел.
В следующий раз, когда мы пришли в церковь, Маша попросила показать бога, которого я тогда увидел. И я показал на… вентилятор, который неторопливо вращался под действием теплого воздуха, выходящего из церкви.
Все стало ясно. Я видел «бога, вращающегося на одной ножке», потому что вентиляторов я до сих пор не видывал – у нас их нигде пока не встречалось. А этот единственный оказался сломанным, и вращался от легкого сквозняка.
Теперь стало понятно, что только прогресс и наука иногда разрушают наши мистические представления. Но иногда они же и вводят в заблуждение, если знания неполноценны или наивны.
Уроки жизни
Жизнь нас непрерывно учит, но не всегда мы – ее ученики – достаточно прилежны.
Это произошло в раннем детстве, когда я уже выполнял несложные поручения. Разнообразных просьб и заданий иногда появлялось по нескольку в день. То надо было сходить к кому-либо из соседей и что-нибудь принести или отнести, передать просьбу или выполнить что-либо подобное, не требующее строгой последовательности действий.
С шести-семи лет многим из нас приходилось исполнять множество подобных поручений. Имелись главные, или постоянные, заботы о «воде, дровах, помоях», то есть то, что следует выполнять по дому, – принести или вынести без всяких напоминаний.
Случались и поручения, вроде покупок продуктов, иногда с длительным стоянием в очередях. Короче, подобных дел всегда находилось много. А вот оттого, как ты справишься с ними, зависело от тебя, от твоей смекалки, ловкости и даже изворотливости.
Так однажды мама поручила мне сразу два дела, тем более, что дома, в которые при этом надо было зайти, располагались поблизости друг от друга. Мама меня попросила отнести соленую треску моей бабушке Маше, а потом зайти к Эрне Колпаковой, жене папиного сослуживца, и взять у нее березовых углей для самовара.
Я же рассудил так. Если иду в те края, то, пожалуй, заодно обменяю книги в библиотеке. Она располагалась почти по пути моего следования. Это меня и сгубило.
Книги я обменял, и оказался не у начального пункта назначения, а у конечного. А какая разница? Я быстро отдал треску вполне обеспеченной и безбедно живущей Эрне, а к бабушке заявился за углями.
Нельзя сказать, что бабушка бедствовала, но то, что вся их семья – сама бабушка, ее дочь Галина и двое ее внучек, жили на одну зарплату Галины – электрика вагоноремонтного завода, говорило само за себя. Да и эту рыбу мама передавала, чтобы помочь им хоть чем-то.
Когда я принес угли и передал привет от бабули, мама меня встретила таким выразительным молчанием, что я мгновенно понял, что совершил тяжкий проступок. Мама долго молчала, а потом спросила: «Ты хоть понимаешь, что наделал? Эх ты, горе-помощничек!»
Если бы кто-либо мог понять всю глубину моего раскаяния! Мне стало так стыдно, что и передать трудно. Тогда я дал себе слово больше не поступать так безответственно.
Какие слова звучали в том обещании, сейчас трудно воспроизвести, но с тех самых пор я помню свой позор (раньше даже уши от стыда горели), и стараюсь выполнять обещанное.
Такое осознание ошибки меня, похоже, изменило, это был урок на всю жизнь. Прости меня, бабуля, если это возможно.
Фишер – стойкий музыкант
Жизнь нас иногда не только учит, но и показывает примеры упорства человека в условиях почти невероятных.
После войны в городе встречалось много увечных людей, обделенных судьбой и пострадавших от жизненных передряг. Так, по улице мимо нашего дома каждое утро ковылял на костылях человек, увешанный музыкальными инструментами. Их них помню трубу и флейту – блестящих и красивых.
Любой заметил бы, что передвигался этот музыкант с большим трудом, а его опухшие ноги едва помещались в каких-то немыслимых опорках. Направлялся же он в сторону рынка.
И вот однажды там, на рынке, я услышал, как этот необычный человек хорошо играет на трубе, флейте, гармошке, какой-то необыкновенной формы, и бог знает, еще на чем.
Я узнал у мамы, что фамилия этого музыканта Фишер. Пострадал он из-за своей немецкой фамилии (а может быть, и из-за происхождения). Его, похоже, отпустили из тюрьмы или лагеря умирать на волю. А он вопреки всему выживал, но не побирался, а честно зарабатывал на хлеб. Хотя давалось это ему с большим трудом.
Но он, судя по всему, держался изо всех сил, и еще нес людям радость, поражая их своим мастерством и упорством.
Его виртуозная игра на многих инструментах привлекала немало слушателей, и вызывала их неподдельное восхищение. Надо сказать, что конкурентов у Фишера всегда находилось много, но их пиликанье и треньканье не сильно привлекало зрителей.
Возможно, именно его несгибаемое упорство и высокое мастерство и вызывали не жалость, а уважение.
Летняя посуда
Детские игры – это не простое время препровождение, а наши первые шаги к взрослой жизни.
Лето 1941 года началось с того, что к нам в гости приехала Ниночка – моя двоюродная сестра – дочка брата моего отца. Ее привезли из Ленинграда на лето к нашей бабушке Саше.
А вскоре началась война. Через месяц после ее начала в Вологде оказался проездом ее отец Николай Свешников – командир Красной армии.
Он ехал в тыл за пополнением. Рассказывали, что мой отец обратился к брату с просьбой взять его к себе в часть.
Отец, по наивности своей, полагал, что война быстро закончится, и он не успеет повоевать. Правда, его уже мобилизовали и направили в службу воинских сообщений. Но отцу казалось, что связь через Вологду с фронтом будет всегда надежной, а война ее не коснется.
Брат же, похоже, со своей частью поедет бить врага. А отцу ничего не достанется, и скорая победа свершится без его участия.
Как потом отец рассказывал, брат его «успокоил» – не спеши, всем, похоже, придется повоевать. А вот, если что со мной случится, то помоги моим, чем можешь.
Так и оказалось. Уже осенью связь с Ленинградом прервалась. Поэтому Нина осталась жить у нас. В конце сентября она пошла в школу. Я, по причине своего малолетства, начал ей завидовать, – моя сестренка уже взрослая – ходит в школу, а меня даже в детский садик не берут.
Наступило лето второго года войны. Ниночка рассказала, что у школьников начались каникулы, и они целыми днями играли во дворах с друзьями и подружками. Игр было много. Все их разнообразие можно разделить на девчачьи и на мальчишечьи.
У девчонок наиболее частыми были игры «в дом». Они также любили «классики» – перепрыгивание на одной ноге по квадратам, нарисованным на земле.
Эти начерченные квадраты носили название «черта». Как только не скакали на этой «черте»! Были и простые варианты, когда перед началом твоего захода нужно попасть особой плиткой в нужный квадрат, а потом, подпрыгивая на одной ноге, попадать ногой точно в каждый квадрат. Если же ты наступил на линию – на «черту», то ты сгорел. Тогда ты отдавал ход другому участнику.
Много игр проходило в соревновании по ловкости прыжков со скакалкой. Встречались игры с фантиками – обертками от конфет. Конечно, имелись и другие девчачьи игры, но и упомянутых состязаний в ловкости достаточно, чтобы утверждать, девчонки не скучали.
У парнишек набор игр и интересных занятий оказывался, пожалуй, побольше, чем у девчонок. Часто наши игры и девочек тоже привлекали. Тогда не существовало каких-то барьеров, мешающих тому, чтобы девчонки играли «в ножички» и в городки, да и мы – парнишки – иногда скакали на черте.
С каждым новым летом появлялись и новые игры. Особенно привлекали игры-состязания, в которых девчонки и мальчишки с упорством боролись за победу.
Так, одно лето все с удовольствием скакали на досках, положенных на чурбак. Все объяснялось тем, что в соседнем доме шел ремонт и во дворе лежали эти доски и обрезки бревен. Побеждал тот, кто подпрыгнет выше всех.
В одном из соседних дворов соорудили нехитрый «аттракцион» – гигантские шаги. Мы их называли «гиганы» и крутились на них чуть не целыми днями.
Казалось, нашим летним играм и счастью не будет конца. Но время шло и через три года, вдруг, к общей радости, сняли блокаду Ленинграда. Постепенно появилась связь телефонная и железнодорожная. Пришли письма от Клавдии Николаевны – матери Нины. Она, естественно, беспокоилась о судьбе дочки. После окончания учебы ее стали готовить к отъезду в Ленинград.
И тут у нас возник неожиданный раздор. Мы с Ниночкой, хотя и подружились за эти три года, но неожиданно в слезах и с причитаниями пришли к взрослым, чтобы разрешить наш спор.
Говорят, мы оба рыдали в три ручья, и горе наше казалось, так велико, что родители решили как-то разрядить распрю. Они начали расспрашивать нас о причине слез, и долго не могли понять, в чем же дело.
Пришлось всем идти в сарай, и разбираться на месте, что же у нас стряслось. Сквозь всхлипы, слезы и жалобы, наконец, старшие поняли, что речь идет о «летней посуде», которую Нина решила увезти с собой в Ленинград.
В углу сарая мы показали причину нашего раздора. Ею оказалось наше главное богатство – «летняя посуда» – несколько блюдец с оббитыми краями, крышка от заварного чайника, черенок от ножа с остатком лезвия длиной с палец, а происхождение остальных черепков даже не представлялось возможным установить.
Нам предложили до завтрашнего дня самим разделить эту «летнюю посуду» на две равные части, а потом бросить жребий, кому что достанется.
Весь остаток дня мы делили неделимое наше «богатство». Горе от потери чего-либо из посуды нам казалось просто безмерным. Беспокоили нас и слова «бросить жребий». Не могли мы ничего бросать.
Но все-таки с трудом мы составили наиболее справедливый вариант дележа. Предстоял час жребия. Я счастливый пришел домой и увидел отца, он появился дома, потому что должен был отвезти Ниночку в Ленинград.
Когда отец увидел наше неделимое «богатство», то предложил мне поступить по-мужски, и подарить свою часть уезжающей сестре. Уговаривал отец меня не очень долго. Наконец, я решил так и поступить.
Ниночка была счастлива и сразу повеселела.
На следующий день они уезжали в Ленинград. Мы провожали отъезжающих на вокзале, и долго махали руками вслед уходящему поезду.
После отъезда сестренки не стало наших общих игр. Оказалось, что вся летняя посуда – весь «сервиз», который мы долго не могли разделить, так и остался лежать в закутке сарая. Но от этого открытия никакой радости я не ощутил.
Может быть, начал понимать, что с потерей друга исчезает что-то большее, чем нам кажется, на первый взгляд. Похоже, что при расставании с другом мы теряем что-то в своей душе.
Таинственный звон
Во время войны в городе размещалось много госпиталей. Чуть ли не половина школ и каких-то других зданий стали лечебницами для раненых. Против нашего дома в помещении бывшей школы тоже располагался небольшой госпиталь. Всего скорее, в нем долечивались раненые из других лечебных заведений.
При хорошей погоде они выходили на улицу и прогуливались по окрестным улицам. Почти каждый раз, когда мимо нас, детей, проходил солдат, мы слышали какой-то таинственный звон. Каждый шаг военного сопровождался странным позвякиванием.
Поначалу нам казалось, что это звенят медали на груди. Но потом поняли, что это не так – у бойцов без медалей звон тоже слышался.
Я начал опытным путем искать причину звона. Для этого клал под пятку в каждый ботинок по пятаку – вдруг это звенят монеты. Походил денек-другой – толку никакого, в смысле, звона не было, только носки порвал.
Хорошо, что мама ничего не заподозрила, и результаты неудачного поиска остались в тайне. Пытался класть по два пятака, но результат также был неудачным – никакого звона не получалось – хоть ты тресни.
Тут как раз вовремя приехал отец. При первой же встрече я спросил его как военного человека, что же за звон мы слышим у солдат. Тогда как у отца этот звон слышен едва-едва, а то и совсем не слышен.
Тогда отец подал мне свои сапоги и сказал: «Разберись сам, у меня, действительно, позванивает один сапог, а я этого звона не люблю. Найдешь причину, куплю мороженое».
Я так и сяк крутил сапоги в руках, и искал причину звона. Сапоги были большими и довольно тяжелыми, почему-то они назывались яловыми. Никаких звонков на них не было видно.
Тогда отец посоветовал постучать подошвами сапог по полу и послушать. Я так и сделал и услыхал, что один сапог при ударе как-то позванивает. Присмотрелся, и тут открылась причина – одна подковка на сапоге чуть-чуть ослабла, и гвозди не держали ее плотно, поэтому с каждым шагом она позвякивала.
Я был рад этому открытию, но и разочарован тем, что звенела всего лишь небольшая железка, а не специальное устройство. Но свое мороженое я заработал.
А заодно и услышал рассказ о разведчиках, которые перед рейдом в тыл врага следят, чтобы ни одна подковка не звякала при ходьбе. У фашистов подковок не было, а ботинки у них подбивались особыми гвоздями с выпуклыми шляпками.
Отец рассказал, что наши разведчики перед выходом в рейд в тыл врага даже прыгали на месте и прислушивались, чтобы проверить, не звякает ли что-либо на обмундировании или оружии.
