скачать книгу бесплатно
Нас покачивает из стороны в сторону. Такое ощущение, что у меня сильно кружится голова. Однако качает сам корабль. Мы вышли из бухты, и качка стала куда явственнее. Глаза слипаются, а обласканное чилийским солнцем лицо горит. Видимо, опыт навигации по каналу Бигль около Ушуайи ничему не научил меня. Хоть в этот раз волнами и не захлестывало, но ветер и солнце вновь превратили меня в индейца. Может, я просто маскируюсь, мимикрируя под местных? Но боюсь, что это не самый удачный способ. Меня не покидает ощущение, что в Чили я выделяюсь больше среди местного населения, чем это было в Аргентине.
Чилийцы имеют слегка монголоидный облик, в отличие от их аргентинских соседей. Это, безусловно, связано с протомонголоидностью коренного населения[8 - По одной из антропологических теорий все индейцы считаются потомками протомонголоидов (расы, позднее давшей монголоидную), перешедших из Сибири по Берингии на американский континент. Не знаю, как там было на самом деле, но перуанцы, боливийцы и жители северной Аргентины действительно напоминают лицами представителей некоторых коренных народностей севера России.]. И по данному признаку можно догадаться, что смешение здесь происходило активнее, чем в Аргентине. Чилийцы – народ, как правило, коренастый и немного приземистый. Они кажутся какими-то «земляными», устойчиво стоящими на своих двух ногах. В аргентинцах больше ветра, хотя в устойчивости им также не откажешь.
Вчера во время ночной погрузки в автобус мы напоминали беженцев. Замерзшие, с кучей вещей, ничего не понимающие, говорящие на разных языках, все собрались к полночи в портовом терминале, ожидая автобуса на наш отложенный рейс. Нам было разрешено прибыть на корабль заранее, хотя отплытие перенесли на утро.
Итак, в первый раз за всю поездку я, наконец, добралась до душа. Однако зная, какие многочисленные нюансы обычно бывают у меня в поездках с этим роскошеством, – то горячей воды нет, то холодной, – я решаю проверить его. Но не все так просто. В раковине меня ждут два раздельных крана без вентилей, но с кнопками, как то бывает в общественных туалетах, то есть нажмешь, а оно выдает лимитированное количество воды, и нужно жать еще раз. Но впервые вижу такую систему с раздельными кранами! С ужасом медленно поворачиваюсь к душу, ожидая обнаружить там вот такую же Британию в миниатюре. Но нет. Все гораздо интереснее: там просто ничего нет! После пристального досмотра обнаруживаю металлическую штуковину наподобие тех, что в раковине, торчащую из стены. О настройке температуры здесь речь не идет. Нажимаю – из душа сверху извергается поток воды вполне приемлемой температуры. Мою радость омрачает лишь одно небольшое обстоятельство. В отличие от раковины, в душе вода сама не останавливается. А останавливающего механизма, похоже, здесь не предусмотрено. У меня начинается паника. Мы ж на корабле, а значит, вода – еще более лимитированный ресурс, чем на суше! Тыкаю в кнопку снова и снова, но это лишь поощряет водоизвержение. Хорошо, что не голая, выскакиваю в коридор, ловлю первого попавшегося чилийца в форме и волоку к себе в душ, лепеча на испанском что-то о том, что мне нужна помощь. Смелый морячок бросается затыкать мой душ, но быстро осознав свою некомпетентность в решении водного вопроса, несется за уборщицей. Чилийка предпринимает аналогичные действия, не спасающие от душеизлияния. В итоге в мой душ прибывает помощник капитана. Да, Полина, молодец! Просто так мы помыться не можем, нам нужны еще два чилийца для этого!
Только что прибывший – высокий мужчина в белой рубашке – быстро принимает радикальное решение. Недрогнувшей рукой открывает дверцу в стене и закручивает вентиль. Потом подзывает меня и поясняет: «Захотите помыться – открутите здесь, – и смущенно улыбается, – Бенвенидо а Чили!» За дверью матросик тихонько похрюкивает в кулак. Ну что ж, мучо вам грасиес, мужики, – спасли даму. В общем, чилийцы отправляются по своим делам, а я остаюсь наедине с душем и вентилем над унитазом.
В итоге кран-таки исправился и начал вести себя так же, как и те, что в раковине. Однако меня уже, кажется, запомнила половина команды нашего судна. Уже тот факт, что я русская, всех их очень забавляет, ну а теперь так и вовсе знаменитость.
Так похоже на Россию, только все же не Россия…
Наш кораблик идет по необычайно живописному проливу между материковой частью Чили и многочисленными островами. Даниэль, путешественник из Ганновера, шутит, что островов в Чили больше, чем жителей этой страны.
Вчера горы виднелись лишь вдали, синими пиками растворяясь в темных водах бухты. Но теперь совсем рядом с бортом проплывают маленькие черепашьи спины, покрытые густой чешуей лесов. Кое-где желтыми пятнами проглядывают полоски песчаных пляжей, ярко выделяясь на стыке зелени островов и глубоко-голубой ряби воды.
Я клюю носом, сидя на палубе в лучах недавно проснувшегося солнца. Не выдержав этой борьбы, уползаю вместе с ноутбуком в кубрик. Крис, ассистент по работе с пассажирами на этом судне, подшучивает, начиная вслух придумывать предполагаемые строки, что я пишу. «Дорогой дневник, – говорит он из-за моей спины на хорошем английском, – сегодня я встретила одного чилийца…» На что я, обернувшись, продолжаю: «…который отлично говорит по-русски». Крис смеется и отвечает «спасибо», почти без акцента. Он действительно может немного изъясняться на русском, а еще прекрасно, что редко для чилийцев, говорит на английском, знает итальянский, немецкий и французский. Все дело в том, что Крис работал на круизных лайнерах, в том числе в Средиземноморье, и даже какое-то время встречался с русской девушкой белорусских кровей.
Удивительно, но именно в этой части мира мне попадаются такие путешественники, которые не только интересуются самой большой страной мира, но многие из них бывали у нас или же имеют такое намерение. А для местных Россия кажется крайне любопытным и притягательным местом. Как и в Аргентине, меня по-прежнему изначально принимают за француженку, до того как я назову свою национальность.
За обедом мы садимся нашей небольшой компашкой: я, Винсенто, Даниэль и Линда. Линда – микробиолог из Голландии. Дома она работает в лаборатории при клинике, и потому мы в конце концов не выдерживаем и переходим к обсуждению нюансов гельминтологии. Наши спутники относятся к застольному разговору о червячках по-философски. При двух биологах за одним столом это неизбежно.
– По-моему, ты путаешь Чили с Колумбией, – говорю я Даниэлю, когда мы, сойдя с кораблика, пытаемся впихнуться в микроавтобусик до Айсена, ближайшего населенного пункта от порта Чакобуко.
– Нет, – отвечает Даниэль, который месяц до этого путешествовал автостопом по Колумбии, – если бы мы были там, то люди бы еще и вторым слоем сидели.
В Айсене пересаживаемся в автобус до Койайке. Там находится основной терминал и там же разойдутся наши пути. Койайке – точка моего назначения, Линде нужно в аэропорт Бальмаседа, а Даниэль пересекает границу и едет до Перито Морено, одного из небольших городков аргентинской Патагонии. Замечательный чилиец, спасший меня от одиночества в Пуэрто-Монте, крепко обняв на прощание нашу интернациональную компанию, покидает нас в порту.
Винсенто вместе с мамой живет под Айсеном, как здесь принято говорить, в эль кампо. Все-таки хорошо, что я его встретила. А ведь, если бы рейс не задержали, мы могли бы так и не познакомиться.
Потихоньку обрастаю чилийскими друзьями, а помнится, всего несколько дней назад грустила, что никого здесь не знаю. В Аргентине-то я изначально уже была знакома с несколькими людьми.
Вот так Чили становится роднее. Хотя и без того у меня здесь вечное дежавю. В Койайке – тополя, березки, деревянные домики, покосившиеся заборы… Если бы не араукарии, цветные горы на заднем плане и качество дорог, можно было бы подумать, что я в российской глубинке. Даже испанский звучит как-то по-русски здесь. Если бы еще понимать все, что они говорят…
Хотя, конечно, зависит от ситуации, вот, например, в маленьком магазинчике мы славно обмениваемся кулинарными рецептами из манки с продавщицей. Я не знаю и половины слов, но мы прекрасно понимаем друг друга.
Семейная идиллия
«Отлично!» – целый день повторяет Виктор по-русски. Он подходит к телефону и говорит: «Да», «Отлично» и «Иди к черту!» – а потом смеется. Веселый чилиец с шикарной черной и курчавой шевелюрой – молодой коллега моего непосредственного начальника Марсело.
Вечером встречаю в офисе часть нашей «онды»[9 - Onda – компания (исп.).] инженеров леса. У всех помимо имен, которые мне с первого раза все и не упомнить, есть еще и прозвища. Виктора, например, все зовут Тото. Я сразу вспоминаю волшебника страны Оз и потому быстро окрещиваю его в Тотошку, а он меня – в Полиношку. Мы постоянно шутим,даже несмотря на мой ужасный испанский.
Я живу в небольшом деревянном домике на углу улицы, сбегающей вниз по холму. Вывешиваю сушиться полотенце на заднем дворе, а чтобы проветрить дом, просто открываю дверь настежь. Виктор недавно переехал сюда из эль кампо. В домике две комнаты, и меня решили поселить пока сюда. А я и не возражаю.
Дома в Койайке отапливаются печками-буржуйками. В каждом доме есть небольшое отверстие в крыше для дымохода буржуйки. Хотя домики в большинстве своем маленькие, но мне кажется, что зимой-то здесь такой печечки нехватает. А зимы в Патагонии снежные, с температурой около 15 градусов ниже нуля, а то и все 20. В доме Виктора пока есть только дырка в крыше под трубу и, что презабавно, раковина в ванной также, как и на корабле, оборудована двумя кранами.
Вечером мы с Виктором болтаем о фольклоре. Тотошка постоянно что-то бренчит на гитаре. Я рассказываю о своем увлечении аргентинским фольклором и прошу его научить меня куэке. Это основной национальный танец в Чили, танцуется в парах, размахивая платочками. Однако на юге страны куэка не так уж популярна. Ее танцуют в основном на государственные праздники. А вот чамаме – танец, широко распространенный в Аргентине, – здесь очень популярен. Он представляет собой что-то вроде быстрого деревенского вальса. Вообще, чилийской Патагонии очень близка аргентинская культура. Здесь танцую чамаме, знают чакареру и пьют много мате. Север страны и центральные регионы совсем не таковы: мате там редкость, а что такое чамаме, многие и не знают. Виктор соглашается показать мне чамаме и куэку, если я научу его чакарере. Вечером мы включаем музыку на наших ноутбуках и отбиваем веселые ритмы босыми ногами по ковру. Я учу чилийца аргентинскому фольклору, а он меня чилийскому. Я машу над головой своей банданой, а он кухонным полотенцем. «Тебе нравится мой платочек?» – смеется Тотошка.
У нас тут полная семейная идиллия: я готовлю, Виктор отмывает сковородки. Я хожу каждый день в один и тот же магазин, только вот с разными мужчинами… Лесных инженеров в офисе много, а я обедаю то у одного дома, то у другого.
Чилийское время, чилийский язык и чилийский юмор
Утро понедельника начинается с собрания в офисе. Рабочий день здесь официально с девяти, но собрание предусмотрительно назначено на десять. Вчера Марсело сказал мне, с трудом разлепляя глаза, когда я постучала в его дверь в 11, как и было назначено:
– Ну, в Чили… умножай любое время встречи раза в два.
Начальник прибывает в 11. Все пьют мате, чай, жуют бутерброды, бродят по офису. Мы никак не приступим к сути. Но дальше начинается болтовня на несколько часов, сопровождающаяся брожениями, матепитиями и многочисленным трепом не по теме. Чилийцы.
Во время одного из выступлений я не отвожу глаз от докладчика, пытаюсь уловить хотя бы общий смысл его речи.
– Не волнуйся,– кивает мне Сиси, видя мое сосредоточенное лицо, – никто не понимает наш чилийский!
Сиси – единственная дама в офисе, не считая меня. Обворожительная чилийка постоянно травит анекдоты:
– Хочу купить себе грелку… По ночам очень мерзнут ноги, – жалуется один дедуля другому.
– Зачем тебе грелка, купи кота, – советует второй.
На другой день пожилой чилиец приходит с расцарапанным лицом.
– Что случилось? – удивляется его друг.
– Ну, видишь ли, вчера, когда я стал заливать горячую воду в кота…
К разговору о грелках успели перейти в процессе обсуждения ближайшей лесной вылазки. На замеры приходится уезжать иногда и не на один день.
– Эй, Паулина, зачем тебе теплый спальник, мы же тебе отдаем нашу лучшую грелку, – смеются коллеги, намекая на моего напарника.
Несколько часов reunion… чилено, чилено, чилено…
Наконец, все расходятся по рабочим местам. Энрике вызывается помочь мне и Сиси освоить новую систему для работы с картами. Он сейчас «на больничном». Недавно Энрике и его напарник Хави попали в страшную аварию. Чилиец с тремя кусками металла в его спине и руке очень жизнерадостно рассказывает о произошедшем. «Мы живы – это главное, – говорит он, – а мой друг скоро сможет снова ходить без костылей». Они попали в оползень. Энрике помнит, как, выпрыгивая из машины,почувствовал:что-то врезалось в спину и он перестал ощущать руки. Его друг Хави лежал рядом с вывернутой и переломанной в нескольких местах ногой.
«Я не думал тогда ни о своей дочери, ни о смерти. Я не молился, – говорит Энрике, – я знал только одно, что мне во чтобы то ни стало нужно дойти до ближайшего жилья и вызвать помощь, иначе мой друг умрет». Энрике не мог шевелить руками, он мог только идти. До ближайшего жилья было несколько километров вверх по склону. Энрике нужно было преодолеть две изгороди и перейти вброд реку, и все это – без помощи рук. Но даже когда он смог добраться до дома, где хозяина не оказалось на месте, и вызвать помощь по рации, ему отказались прислать вертолет. Двух раздробленных людей везли на машине по склонам и сельским дорогам до больницы. В «скорой» даже не было морфина. Первую порцию обезболивающего они получили лишь наутро.
«Я помню, как сидел у огня, залитый кровью, а вернувшийся хозяин домика заварил мне мате и дал закурить».
Энрике чувствует себя значительно лучше, но на работу его пока не пускают. Он скучает по лесным вылазкам. А тем временем заманивает нас с Сиси к себе домой обучать нюансам компьютерной картографии. Оказывается, что лучшая программа придумана русскими. Сейчас в офисе используют Google Earth, но Энрике показывает нам преимущества Sus Planet.
– Видишь, – говорит он Сиси, – недаром к нам занесло русского волонтера!
Они мыслят здесь совсем другими понятиями времени. Я заметила это, еще когда общалась с Крисом на кораблике. Он, делясь своими планами на будущее, сказал, что свое дело собирается начать где-нибудь в 40, а пока будет путешествовать. Помню, это так поразило меня. Сорок – это же уже та часть жизни, когда ты идешь с горы. А он собирается в это время только что-то начинать. Меня вот в мои 26 уже всю трясет, что я ничего не сделала в жизни.
Энрике говорит мне за обедом: «Если ты хочешь чего-нибудь добиться в Патагонии – не спеши».
«Понимаешь, здесь очень долго добираться из одного место в другое. Если где-то ты потратил бы два часа на дорогу, то в Патагонии ты потратишь шесть. Поэтому люди здесь умеют ждать».
Вот! Здесь действительно все именно так. И как меня, такую нетерпеливую, потянуло в столь «медленное» место?
Продолжая обсуждение моего путешествия по Чили, Энрике говорит:
– Да, в Чили много интересной работы…
– Да. Одна проблема,– отвечаю, – мне нужна виза для работы здесь, а это куча сложностей, бумаг…
– Ну да. Или жених, – смеется Энрике.
Только вчера, когда мы ехали в эль кампо «на шашлыки» к Марсело, его девушка Алехандра выясняла причины моего путешествия.
– Я приехала, чтобы подумать о жизни.
– А, – с пониманием кивает она, – найти парня.
– Да нет же, найти себя. Я хочу понять, что я хочу делать в этой жизни…
– Ну да, я ж и говорю, найти парня!
Алехандра и Марсело смеются, а я думаю: «Ну да, к концу путешествия меня выдадут замуж, устроят на работу… ну, если нет, то, может, хоть чамаме танцевать научат».
Вечерняя рапсодия
За окном тыквенным светом загораются приземистые фонари. Они рассеянно освещают небольшое пространство вокруг себя. Еще не стемнело. Выше крыш одноэтажных домиков, разбросанных по ухабистому ландшафту городка, поднимаются холмы. Кажется, что они ворочаются перед сном как неуклюжие великаны, устраивая поудобнее свои облезлые бока, тут и там пестрящие охристыми проплешинами. А выше клубятся нежно-голубые облачные стайки, купаясь в молочно-розовых небесах, словно катаясь по только что постеленной простыне.
Фонари разгораются все ярче, облачные бочка сереют, а небо нежным фиалковым пологом укрывает успокоившихся великанов.
Вот и наступает моя вторая ночь в Койайке.
Мне хочется отобразить каждый перелив, как Моне писал свои стога. Каждое мгновение краски меняются, наполняя мою грудь томлением от невозможности описать красоту и свежесть оных. Господи, дай мне в руки кисти!
Боррачос, перо буэн мучачос
Утро начинается с пустого офиса. Если для меня девять утра означает 8.40, то для чилийцев это около 10. Зато мы почти сразу выезжаем. В чилийской Патагонии лучшее, что возможно сделать, – это расслабиться и получать удовольствие. Планы все равно изменятся по нескольку раз за вечер, а с утра выяснится, что мы будем делать вообще что-то иное. Ну, а время… – это и вовсе общее предписание, а не закон.
Красный минивэн с рисунком бобра, защитника леса, на боку несется по горным дорогам прочь от Койайке. Транспортное средство принадлежит вышестоящей организации КОНАФ. За рулем один из ее представителей – Мануаль, а рядом – Пато. На самом деле имя этого темноокого бородача – Патрисио, но по местной традиции давать прозвища имя было сокращено до Пато, что в переводе с испанского означает «селезень». Вот так это красивое имя приобрело перепончатые лапки.
На заднем сиденье примостились трое – Марсело, Сигрид (Сиси) и я посерединке. Нам предстоит трехдневное путешествие по лесам отдаленных угодий этого района. Цель работы обеих организаций – мониторинг состояния естественных лесов, контроль над вырубкой и просвещение в этом вопросе местного населения. Поэтому ближайшие три дня мы будем колесить по фермам лесорубов, отмечать деревья под вырубку и под сохранение и проверять, как исполняются предыдущие планы использования леса.
Внизу расстилается долина реки. Наш минивэнчик с ревом вскарабкивается на крутые перевалы, над которыми кружат кондоры. А потом по уходящей за горизонт дороге несется сквозь чилийскую пампу, а в машине играет музыка мапуче (одно из индейских племен Патагонии, но о них чуть позже).
На некоторых склонах у меня возникает ощущение, словно я на американских горках: машина спускается вниз, а склона за капотом не видно! Когда мы, почти что стоя на двух боковых колесах, объезжаем пни, Марсело, замечая мой озабоченный взгляд, интересуется: «Думаешь, мы перевернемся? Для того чтобы машина перевернулась, нужен вот такой угол, – наклоняет ладонь, – а у нас пока только вот такой». Спасибо, успокоил.
Мне представился уникальный шанс увидеть жизнь чилийцев изнутри. Не горожан, а тех самых простых людей, на которых и держится любое государство. Маленькие деревянные домики посреди необъятных просторов. До соседей пешком зачастую не дойдешь. Зато есть старенький, искореженный до совершеннейшего металлолома грузовичок для перевозки дров. А то, может, и лошадка, а по двору у дома бегают куры, а у кого еще и индюки, и утки.
Целый день мы бродим по нотофагусовым[10 - Nothofagus (Южный бук) – род лиственных деревьев, эндемичных для Южного полушария, является одной из основных лесообразующих пород Патагонии.] лесам, отмечая деревья, подходящие для вырубки, крестами, а некоторые опоясываем краской, запрещая вырубать. Это так называемые «деревья будущего». Проверяем наличие возобновления лесов, исследуем новые районы и мониторим те, для которых уже составлены планы. К нашей деятельности местные жители относятся с пониманием. Они очень дружелюбны, их руки морщинисты, а кожа загорелая и обветренная, но взгляд очень спокойный. Их глаза не светятся каким-то там внеземным счастьем, но в них нет ни скуки, ни печали городских жителей. Трудно описать это ощущение кроме как – спокойствие, уверенное спокойствие. А уголки глаз прячут улыбку, немного хитрую, надо сказать.
Дома лесорубов в горах попроще и поменьше, чем у тех, что живут чуть ниже. Да и хозяйство в основном лишь лесное. Ниже же по склону еще выращивают овес, картофель и некоторые травы. Выше в горах хозяйничают почему-то в основном люди в возрасте, ниже – живут большими семьями, в том числе и с маленькими детьми. Жизнь лесоруба не проста – детишки горных жителей, возможно, разлетаются искать иной судьбы.
На ночлег устраиваемся на берегу Рио Норте. Палаточки, костерок, а на нем сосисочки с хлебом – «чорипан», по-местному. Из багажника извлекают блок пивных банок, а в традиционный бурдюк заливают чилийское красное. Как же они вечером без чая обходятся? Только пиво, вино и жареные сосиски.
– Боррачос, перо буэн мучачос, – смеется Пато. (Пьянчужки, но ребята неплохие.)
Иду к реке умываться. Меня нагоняет взволнованный голос Сигрид:
– Осторожно, там пумы!
Ага, класс. Пумы. Ну вас – я пошла умываться. Пумы подождут.
Под иными звездами
«Ай, мари, мари…» – это приветствие индейцев мапуче. Встает солнце. Начинается день. Начинается он с мате.
Засыпала я под журчание реки и храп Марсело из соседней палатки. Ночь в палатке без коврика – это, несомненно, новый опыт. Однако совсем не тот, который хочется повторить. Ну, по крайней мере, пума меня за попу не укусила во время ночного хождения в кусты, и то хорошо.
Первое ранчо с утра. Мы подъезжаем к домику на нашей машинке, а хозяин – верхом. Я не отрываю взгляда от коняшки. Так хочется в седло! Наши парни уходят решать их бумажные дела. Мануэль замечает мой восторженный взгляд, обращенный к лошади.
– Умеешь держаться в седле?
Я киваю.
– Ну, так полезай! – улыбается мне Мануэль.
Пока лесовики заполняют необходимые бумажки, я наворачиваю кружочек по полю. Столько лет не сидела в седле. Как же это замечательно! Лошадь совершенно пофигистически относится к моему присутствию на ее спине, но все же слушается. Как только я слезаю, сразу принимается усердно щипать траву.
«Пойа о пока?» – кричит Мануэль из машины стоящим на развилке дороги Пато и Марсело. Парни показывают пальцами, в какую сторону поворачивать, при этом каждый показывает в противоположную. Ох, уж мне этот чилийский! Пор айа о пор ака – а что они говорят?! Возьмите любую фразу на испанском, отрежьте у всех слов концы, слейте это все в одно слово, а потом произнесите с особым ритмическим рисунком. Можно еще прибавить пару исключительно чилийских словечек, и тогда вы получите язык, на котором здесь говорят. И они еще и издеваются, что я ничего не понимаю! И когда я переспрашиваю – нет, чтоб сказать помедленнее и нормально или другими словами— как же! – они просто произносят абсолютно тоже, также и с той же скоростью. Однако теперь я нашла на них управу – проблема не в том, что я не понимаю, а в том, что это некоторые не знают синонимов!
Уже темнеет, но работы в лесу продолжаются. Сиси, Пато и я навещаем последнюю ферму. В маленьком домике живут два лесоруба. Сегодня работаем до ночи и без обеда. Не пойму я что-то этих чилийцев. То у них возлежания на солнышке, матепития с местными жителями и вообще достаточно расслабленный стиль работы, а то они вдруг обед пропускают!
Спускаясь с холма по дороге к дому лесорубов, с которыми общались еще днем, натыкаемся на одиноко стоящий куст крыжовника. Три голодных лесовика на закате объедают пышный кустик. И, тем не менее, торопиться все равно некуда – Сиси и Пато передают друг другу самокрутку. Темнеет.
Так тепло, так уютно примоститься у маленькой печки, в деревянном домике на холме. Здесь живут два лесоруба и жена одного из них. Хозяин готовит мате. Из маленького чайничка заливает полное жербой мате и предлагает Пато. Тот благодарно кивает, но «спасибо» не говорит. Сказать «спасибо» означает, что все, больше не хочу мате. «Спасибо» здесь, как и в танго, говорят по окончанию процесса. Пато возвращает мате хозяину, и тот наполняет его водой вновь, передавая следующему. И так все идет по кругу.
Домик мне почему-то напоминает «Едоков картофеля» Ван Гога. Конечно же, обстановка не так бедна, а лица не так усталы, как на картине, однако этот полумрак, люди, работающие на своей земле и также, как «едоки», выращивающие картофель, – все это создает похожую по духу атмосферу. В доме нет электричества, лишь играет старенькое радио на стене, передающее программу Гаучо с традиционной музыкой и забавным говорком ведущего. Топится печь. Когда опускается мрак и уже не различить лиц сидящих, хозяин зажигает в углу небольшой газовый светильник. «Что, есть такие в России?» – улыбается он мне.
Особенно мне нравятся деревянные спинки стульев и плетеный диван у окошка. Проходит не один круг мате, когда, наконец, мрак за окном освещают фары автомобиля. Входят Марсело и Мануэль, чтобы присоединиться к матепитию. Кажется, никого не волнует, что время уже за десять и нам предстоит ставить палатки в полной темноте. Разговоры. Это очень важная часть работы. О деле и о жизни. Люди, с которыми работают мои лесовики, целый день проводят в лесу и в работе на земле, каждая семья живет далеко от иной, и даже приехать в Койайке на какое-нибудь собрание для кампесинос для них – целое событие. Поговорить – это очень важно. И, конечно же, навернуть десяток кругов мате.
Полночь. Где-то рядом журчит река. Я устало брожу во мраке, пытаясь найти подход к воде. Мы встали около восьми и ездили по участкам до 11 ночи. Почти на ощупь поставлены палатки и разведен костер. Я поднимаю голову и замираю, погружаясь в звездное небо. Там, в этой необъятной безбрежной глубине, извиваются мириады светящихся существ. Если неотрывно смотреть на звезды, то кажется, что наиболее яркие из них приближаются, почти касаясь носа, а те, что поменьше, уходят вглубь. Небо приобретает трехмерность, а ты словно погружаешься в него, как в воду. А светящиеся звери плавно покачиваются вокруг. Я никогда в своей жизни не видела столько звезд! Даже в горах Кавказа. И звезды здесь совсем иные. Вон у гребня висит Южный крест, похожий на воздушного змея. Он, в противоположность нашей Медведице, указывает на юг. В другой стороне растянулся, держа одной рукой лук, небесный стрелок. И, конечно же, Млечная дорога простирается вдоль всего небосклона.
Подокарпусовый лес
Мы идем среди извилистых стволов вековых подокарпусов[11 - Podocarpus – род из класса Хвойных, эндемичный для Южного полушария.], продираясь сквозь их опавшие ветви и бамбуковый подлесок. Атмосфера совершенно отличается от нотофагусовых лесов, что мы обследовали ранее. Здесь прохладная влажность исходит, кажется, от самой каштановой коры этих деревьев, эндемиков Южного полушария. Кора их слоится, что является характерным признаком данного вида, и покрыта различными мхами и лишайниками, также свисающими с ветвей, придавая деревьям еще более зачарованный вид. Это совершенно волшебный лес. К сожалению, и он идет на отопление и постройку домов. Топить дома подокарпусом – уму непостижимо!
Приближаясь к последнему месту, мы встречаем хозяйку угодий, идущую с подругами куда-то по дороге. Большая удача, что мы ее заметили, а то ждать бы нам неизвестно сколько ее возвращения. Сигрид быстро запихивает меня к себе на колени, а рядом усаживает жену лесоруба. И вот такой веселой компанией мы отправляемся к великолепному деревянному домику. Рядом с ним бегают куры и утки, за углом притаились два жирных хряка. На заднем дворе футбольное поле и округлое строение наподобие чума.
– Эй, Паулина, – толкает меня локтем Мануэль, – смотри! – показывает на притолоки в доме, отделанные подокарпусом.
После моих восхищений этими деревьями и заявления, что нужно запретить их вырубку по всему Чили, ребята не перестают подшучивать, всюду указывая на изделия или дрова из подокарпуса. Но это не единственное, что привлекает мое внимание в доме. На стене висят шкуры – лисы, нутрии, пумы и даже броненосца! Да кое-какие модницы удушились бы за такие украшения своего дома, а здесь это в порядке вещей в жилищах простых лесорубов. Изделия из великолепной древесины подокарпусов в Европе на вес золота. А они ею и дома топят…
Хозяйка ловко выгоняет из дома двух куриц, но в этот момент в тепло прошмыгивает маленькая овечка. Она тянется к женщинам. Но ее также выставляют на улицу. Нечего скотине делать в доме.
