Кот из бездны. Антиутопия

– В момент, когда событие совершается, мы не склонны так думать, это потом, когда все прошло, вдруг наступает прозрение, так что не бичуйся так. Мы конечно, не смертные, но ничто человеческое нам ни чуждо.

– Но я хочу знать, что происходило потом, в те два десятка лет, после его ухода, что там такое стало с нашей словесностью и литературой, да такое, что она не смогла подняться и возродиться.

– Значит надо отмотать время вспять, и посмотреть, кто довел всех нас и мир до жизни такой.

– Феликс, – услышали они какие-то странное имя

№№№№№№№№

– Кто такой Феликс, почему о нем ничего неслышно было

– Потому что это отдельная история

Мефистофель сделал вид, что она ему тоже не ведома, хотя тут же достал Свитки, где и оставалась записанной им самим та самая история и даже стояла дата 1920—1949 год.

И все снова зашевелились, словно хотели узнать, что же там такого гибельного случилось – приключилось.

– Но если это ничего не изменит, – пожал плечами Темный.

– Я бы сказал тебе, что это надо знать, чтобы исправить ошибки. Но это было бы не правда, потому я и скажу, что это просто надо знать на всякий пожарный случай.

Может кто-то и хотел возразить, но делать этого не стал. Им пришлось выслушать историю о том, как после ухода Демона и пророка погиб этот мир, но сначала это была история про Убившего дракона, попытка оправдания или что-то подобное

Глава 14 Убивший дракона

Тайна поэта всегда непостижима. Говорят в детстве того, кого назовут скоро влюбленные женщины, а влюблены были все, кто видел и слышал его, и яростные мужчины, любившие этих женщин, влюбленных в него, они все так и назовут его Снежным королем.

Он часто вспоминал о том, что именно сказка о Снежной королеве – повелительнице метелей, околдовала, заворожила в самом начале его душу.

Сон смешивался с реальностью, невозможно было разобрать, где-то, а где другое, и только снежная королева неизменно врывалась к нему в метельные Петербургские зимы, а летом и осенью, он томился и ждал ее прихода. Весна вообще казалась самым унылым и печальным временем для Поэта, потому что до свидания с ней была еще целая вечность.

А потом, когда он сложил слово «вечность» из льдинок, и готов был погибнуть в пору своей юности, в последний момент он вдруг опомнился, вырвался из ее объятий и убил в себе эту холодную, эту снежную страсть.

Ему удалось уничтожить своего дракона, обольстительного и великолепного, хотя он уже тогда прекрасно понимал, что убивший Дракона, сам становится Драконом.

Сознавать это было и жутко и весело, а если природа тебе подарила уникальную внешность самого прекрасного из принцев и великий поэтический дар, что же остается, как не расправить плечи и не стать первым.

И в такую же метельную зиму Снежный король стал первым поэтом. Это признали сразу и все. Глупо и бесполезно было спорить и профессорам- филологам, и юнцам, мнившим себя богами и гениями, они услышали его:

Дыша духами и туманами,

Она садилась у окна,

И пахли древними поверьями

Ее волнистые шелка

И отступились, и отступили. Они много кричали и много пили, а он видел в то самое время иные пространства и миры и смог передать их красоту и великолепие. Сначала они думали, что он человек, пока не разглядели не только божественное тело, но и божественную улыбку. Между ними появился Ангел, потому он и победил Дракона – Снежную королеву. Разве смертному это по силам?

№№№№№

Поэт не только видел иные миры, он научился показывать их в своих стихах, а еще там была музыка, не земная, не та, которая звучала в гостиной профессорского дома, и даже не гениальный Пианист, его отец, создавал и дарил ее – они почти не виделись и не общались и были странно далеки. Она приходила к нему и ко всем нам из тех миров, куда не дотянуться простому смертному.

Потому и любили женщины, и были заворожены, покорены и готовы идти на край света, только он не звал ни Анну, ни Наталью, ни Валентину. Он знал, что не смогут они одолеть земное притяжение, что гибель грозит им.

Покорял пространства и миры поэт всегда в гордом одиночестве, и оказывался вдруг там, «где кажется земля звездою, землею кажется звезда». От такого полета в любой мир могло разорваться на мелкие кусочки сердце. А когда он появлялся среди них, такой отрешенный и далекий, они не могли отпустить его так просто, не замечали остальных.

И отрицавший любую религию, он невольно возвращал их к язычеству, к тем колдунам и ворожеям, которые владели умами и душами людскими. Распятый и замученный Бог не мог быть для него той путеводной звездой, за которой он бы устремился, и в начале была Королева метелей, стихия страсти, а не покорности и слепой веры в то, что убогие и сирые достигнут блаженства. Он никогда не смел даже мечтать о том, чтобы стать немощным и убогим. И бунт, порожденный в душе Дракона, толкал к жуткой пропасти и его самого, и всех, кто видел и слышал его, и через много лет после его ухода, что уж говорить о том времени, когда он одиноко бродил по земле, укутанной метелями.

И тогда произошло невероятное, те из Прекрасных Дам, которые приблизились на страшно близкое расстояние, не желая оставаться идолами для поклонения, они постарались оживить его, привязать к себе, сделать мужем.

Романы рассыпались в прах, один за другим, все их усилия были напрасными, но они снова и снова брались за дело.

И Дракон какое-то время был рядом, казался послушным, а потом вырывался на свободу и поднимался высоко в небо.

Что же делать, если обманула,

Та мечта, как всякая мечта, —

Напишет он той, которую звали Любовью, и которую единственный раз в жизни он повел под венец и выделял среди остальных. Но кроме слов прощения ничего не осталось и для нее:

Милая, безбожная, пустая,

Незабвенная, прости меня.

Тот, кто в самом начале любил Снежную королеву, не сможет быть покорным мужем не для одной из женщин. Но они тоже считали себя королевами, играли королев, но никогда не были ими, потому оставались только засохшие розы и разочарования.

Побежденная королева отступила тогда, но она унесла с собой и его душу, хотя даже сам Дракон долго не знал, не чувствовал этого, и пытался доказать всему миру, что он такой же как и все, только пишет гениальные стихи. Всей трагедией своей дальнейшей жизни он доказал, что нельзя писать гениальные стихи, слышать музыку иных миров, и оставаться таким, как все.

Глава 15 В метели карнавала

А карнавал продолжался, они переодевались снова и снова, маски скрывали их лица, и это на какой-то срок было для него спасением, он мог оставаться среди них, чувствовать себя живым, переживать какие-т о страсти и страдания. Хотя когда маски были сорваны, появились пронзительные строки «Песни ада», он навсегда оставался в аду, и в реальности прошелся по всем его девяти кругам.

И только Снежному королю, в отличие от юного несносного гусара, удавалось свое одиночество нести достойно в этом мире, не обвиняя всех и каждого в собственных провалах и неудачах. Просто он был рожден королем и рыцарем, и никогда об этом не забывал.

Мистика окружала его повсюду, но был особенный символ, перебравшийся из самых страшных видений безумного Эдгара – черный ворон, которого оставляет Повелитель Тьмы тому, с кем заключена была сделка. Оставляет он его как напоминание о совершенном. Этот странный ворон на любой его вопрос, на любой порыв произносил одно только слово: «Никогда». Он понимал, что именно так все и будет.

Ни жизни, ни любви, ни бессмертия, ничего в его реальности не было реально. Так и любовь, и страсть, и жизнь сама превращается в странную игру с судьбой, словно он мог в один прекрасный момент все изменить, если сделать еще один шаг. Но шаг делался, а вместо странного и прекрасного света была снова метель и кромешная тьма.

А когда он видел своего Ангела, тот спрашивал его:

– У тебя есть стихи, разве этого недостаточно?

И вечный противник его отвечал на тот же безмолвный вопрос:

– Пред гением судьбы пора смириться, сер

Ему не суждено было стать Фаустом, или Донжуаном, или Гамлетом, все они были слишком земными и, в сущности, ничтожными созданиями. А он никогда ни у кого, ни о чем не просил. Боги не просят, и ангелы не просят. Это к ним обращаются с молитвами и мольбами. И обращались, все время, на каждом шагу. Первая поэтесса, влюбленная в него с первого до последнего мгновения своей жизни оставалась богомолкой, и та, которая никому не подчинялась, и не решилась приблизиться, молилась:

Плачьте о мертвом ангеле, – призывала она, и рыдала вся страна, все, кто мог в те августовские дни понять, кем для них был тот, который ушел, едва переступив свой сорокалетний рубеж.

Они молились, но в жизни его не было любви, и он расставался с ними безжалостно.

– Ты уйдешь, – говорил ему бес, но и через много лет после ухода, каждая девица, которая хоть что-то смыслит в поэзии, будет мечтать о том, чтобы провести с тобой ночь.

– Это должно меня радовать?

– Как хочешь, радуйся или огорчайся, но так будет, никто из предшественников не мог и мечтать о таком.

А он меньше всего мечтал о ночах с женщинами – ночь предназначена, для старинного дела – поэзии, после того, как лихо прокатишься на рысаках с самой обаятельной, и возникнет признание:

Нет, я не первую ласкаю,

И в четкой строгости свой,

Уже в покорность не играю,

И царств не требую у ней.

Они были, конечно, но они растворялись в той самой метели, оставляя след на страницах его творений, но не заснеженной душе.

– Почему все так? – спрашивал он у того, кто должен был знать ответы на все вопросы.

– А ты не забыл, что сделал два дела когда-то, убил дракона и сложил из льдинок слово «вечность». Он не забыл этого, хотя и хотел забыть. Но как это сделать, если потом этому и была посвящена вся оставшаяся жизнь, и не было, и не могло быть никакой другой.

– Я не умру никогда? – спрашивал Поэт.

– Я не сказал этого, но останутся стихи, и страсть, и любовь, да- да, тот, кто не умел любить так смог рассказать об этом чувстве, что даже старый бес прослезился, и захотел понять, что это такое.

Он понимал и любил юмор, но на этот раз даже и не улыбнулся, потому что все было так важно, так серьезно, как никогда прежде не бывало.

И бес решил, что пока не стоит шутить, он сделает это потом, когда его настроение станет другим.

А потом он показал ему Париж, который выплыл из старинного зеркала.

– Что это?

– Париж, тебя там нет, не ищи, тебя там уже не будет к этому времени.

– Но зачем ты мне показываешь этот мир?

Они приблизились к какой-то скамейке, прекрасная девушка, читала томик его стихов, по щекам ее текли слезы.

– Разве это не бессмертие, не то, о чем я говорил? – удивленно спросил он, – пока тебя помнят, ты вечен.

Лицо поэта оставалось совершенно неподвижным, он ничего не ответил. О нем говорили незнакомый адмирал, и слишком хорошо знавший его поэт, вернувшийся с войны.

– Ему ничего не надо было делать, чтобы остаться в литературе и в жизни и после ухода, все мои женщины были влюблены в него.

№№№№№№№

Там была только одна неувязочка. На зеркальной поверхности все еще оставался Париж тридцатых, а может и сороковых годов, но там никак не могли оказаться те, кто был расстрелян. Один из них в том же месяце, когда умер сам Король, а второй чуть позднее. Но это было только грядущее, потому бес и не заботился о правдоподобии, а поэт просто не мог еще знать, как это будет.

Он мог пофантазировать, и потом, ему так хотелось сохранить им всем жизнь. Конечно, он не был от них в восторге, но точно знал, что те, кто придут им на смену будут просто страшны и никчемны, да такими, что у него от ярости аж зубы сводило.

– Она и на самом деле была влюблена в меня? – очень тихо говорил он.

– А в кого еще она могла влюбиться. Одна беда, она никогда не была актрисой, но и им повезло немногим больше.

Он умел утешить даже того, который в утешениях его и не нуждался особенно.

– Скажи, ты знал, что душа моя заморожена навсегда?

– Всякое могло случиться, – неопределенно заметил бес.– Но так лучше, проще, меньше мороки.

– Я видел во сне нынче именно их, – вдруг вспомнил он о видении – об адмирале и поэте.

– И что же ты видел? – поинтересовался бес.

Он знал этот сон, но не мог понять, скажет ли он ему об этом или нет.

– Я видел реку и расстрел, стену и расстрел. Скажи, что это не правда, что этого не может быть.

– В этом мире все может быть, – перебил его бес.

Он был уверен в том, что поэт нарушит свое золотое правило и попросит его о чем-то. Но и на этот раз он промолчал. Бес облегченно вздохнул – хорошо, что он оставался собой, таких мало в этом мире, таких почти нет, да и бессилен он остановить катастрофу.

Он чувствовал в ту ночь, что задыхается и растворяется в метели. Но ни досады, ни жалости не было в душе, на этот раз он воспринял метель, как благо, как освобождение от страшных мук. И тогда появилась снова та, которую он победил и отверг в начале, она обняла, подхватила и закружила его. Она точно знала, что так будет, когда оставляла его на время на земле среди людей.

– Ты вернулся, ты не мог не вернуться, разве мой великолепный мир сравнится с тем, другим. Все остается в силе, ведь ты сложил из льдинок слово «Вечность».

И они растворились в метели.

Глава 16 Крушение мифов. Гибель Незнакомки

Уют усадеб в пору листопада,

Благая одиночества отрада.

Ружье. Собака. Серая Ока.

Душа и воздух скованы в кристалле,

Камин. Вино. Перо из мягкой стали.

По отчужденной женщине тоска.

И. Северянин

Когда это началось, и почему началось. Побег на дачу, желание испытывать снова и снова страсть, от которой остается только пепел, сожаление и несколько строк стихотворения.

Он был старшим, он с самого начала хотел быть классиком, и определил себя в классики, он плевал на завещание гения «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Он любил страстно всей душой, и отдавался до конца, сначала, потом, когда стал знаменитым поэтом, позволял, чтобы любили его. И были темные аллеи, в которых всегда хотелось укрыться с одной из них, а лучше с двумя – и в этом есть своя прелесть. И они были хороши или безлики, но они всегда были. Поэт не способен оставаться без своих муз. Тогда почему ни лиц, ни имен, ни писем.

Он с самого начала понял, что они не возвращаются к нему. Но казалось, что так и у всех остальных тоже. Он тешил надеждами свое мужское самолюбие до тех пор, пока не увидел безрассудного профессора.

В витиеватости его стихов было черт знает что, но ничего от реальности и от жизни. И толпа студенток следовала за ним, они на все были готовы. Сначала казалось, что они зависят от него, он так долго себя утешал. Но когда столкнулся с одной из них, рыдавшей на той самой темной аллее, потому что профессор улизнул куда-то с другой, он пытался ее утешить, не без задней мысли, конечно.

– Как он мог, – повторяла истеричная девица, – ведь я ему всю себя отдала.

Ему хотелось сказать ей, что-то резкое, может быть, не стоило отдавать, или и отдавать нечего особенно было, но Ян сдержался, потому что надеялся, что когда историка закончится, она увидит, что он спокоен, что он предсказуем (это хорошо или плохо для них) и надежен.

Истерика закончилась, она вытерла слезы и посмотрела сначала в зеркало, а потом увидела его. Словно бы только сейчас поняла, что он во все это время видел ее рыдания, был рядом и узнал ее страшную тайну.

Вероятно, она могла бы убить его, если бы в руках оказалось оружие, но не сделала этого.

– Что вам нужно, как вы можете так о нем говорить, да знаете, какой он в постели?

Он не знал, каким может быть в постели знаменитый поэт или профессор филологии, хотя вероятно и то, и другое вместе взятое. Он этого знать не мог, потому что во всем был старомоден, и любил только женщин. Но каким же пошляком показался он даже сам себе в тот момент. Вместо этого он сказал другое.

– Но вы не знаете, каков я в постели, – промямли он,

Зря сказал, хотя и молчать не мог.

– И знать не хочу, – взвизгнула девица, – падите прочь.

То, что он произнес после этого, ее профессор назвал бы нецензурной бранью, но он никогда не был филологом, и считал, что это иногда возможно, в таких вот случаях. О том странном столкновении в темных аллеях можно было бы забыть, если бы они не повторялись и до и после с завидным постоянством.

Он поморщился и подумал о том, что если девица помирится со своим любовником, то она, возможно, расскажет ему о том, что он ей говорил, и черт с ними со всеми. Пусть делают, что хотят. У него есть семья и дом. Но есть ли?

И все-таки, когда он добрался до дома, то разыскал на книжной полке и открыл томик стихов невесть как у него оказавшийся:

Я сбросил ее с высотыИ чувствовал тяжесть паденья.Колдунья прекрасная! ТыПридешь, но придешь – как виденье!Ты мучить не будешь меня,И радовать страшной мечтою,Создание тьмы и огня,С проклятой твоей красотою

Он отложил книжку в сторону и никак не мог понять, как такой чепухой можно было кого-то увлечь.

Говорят, когда он садится к роялю, они все валятся к его ногам. Музыка, наглость, порок – и в этом успех его, невероятно, но он никогда не будет таким.

Глава 17 Я не буду таким

Вера взглянула на него молча. Она вообще почти не говорила в те дни, обижалась на что-то. До нее дошли слухи о его похождениях. Хорошо, что она не знала, что там было на самом деле. Он готов был играть роль Дон Жуана, чтобы хотя бы в глазах жены иметь какой-то вес, но иногда ему казалось, что и она скажет, что не хочет его знать и уходит,

– Тогда я останусь совсем один, – думал он, настраиваясь на худшее, словно все уже было потеряно. Почему одним прощается все, а другим ничего.

Но она говорила о его новом рассказе, о творчестве только они и могли говорить, чтобы не касаться личного, слишком болезненных тем.

– Ты снова о прошлом, Ян, ты только не обижайся, но когда твои читатели чувствуют, что ничего нет в реальности, что все было и было ли, они пойдут искать другое. Им нужно знать, что поэт не вспоминает о неведомом, а любит и страдает сейчас. У тебя и здесь нет ничего кроме тоски о женщине и обид на весь остальной мир. Она старалась не упрекать его, но ничего не получалось. Он угрюмо молчал. Но она не могла остановиться..

– Ты должен оставлять им надежду…

– Конечно,

Я буду лобзать в забытьи

В безумстве кошмарного пира

Румяные губы твои

Кровавые губы вампира.

Он усмехнулся и передернулся, есть еще дорогая:

– Так вонзай же мой ангел вчерашний,

В сердце острый французский каблук,

Ты об этом мне хотела напомнить, я так понимаю, – он говорил тихо и отчетливо, но готов был взорваться в любую минуту.

– При чем здесь Бальмонт и Блок, мы же говорим о твоем творчестве, а не о них.

– О моем творчестве, я последний классик, ты это снова хотела сказать, тогда почему все женщины, и слава, все у них, а у меня только дача, осень, собака….

– И старая жена, – она мягко улыбнулась и отстранилась немного.

– Я не это хотел сказать, ты меня не поняла.

– Да, да, конечно, не это, – поспешно согласилась она.

– Но если уж ты завела этот разговор, объясни, как им все это удается.

– Я не знаю, – призналась она, – я никогда не была в их шкуре.

Она знала, даже слишком хорошо знала, но не могла говорить ему о тех качествах, которых у него нет, да и не будет никогда. Они позволяют себя любить, а он нет – вот главная беда, но и об этом она не хотела ему говорить. Она не сразу услышала его, и ему пришлось повторить.

– И тебе не нравится ни один, ни другой.

– Нравятся, но какое это имеет отношение к нам с тобой.

– Вот и убирайся к тому или к другому.

Он все-таки не выдержал, хотя до конца старался сдержаться, но где там, когда о мифических, а может и не мифических соперниках речь заходила.

Она стояла перед ним молча, и кажется, думала о том, чтобы уйти, хотя он был уверен в том, что никуда она не уйдет.

– Они никогда так не обращаются с теми, кто их любит.

Он взглянул на нее, и хотел рассказать все, что видел и знал о них, но ничего говорить не стал, он давно знал, что наговорит такого, о чем потом жалеть станет

– И если я прежде был твой,

Теперь ты мое приведенье,

Тебе я страшнее – живой,

О, тень моего наслажденья

Прочитала она, словно не давая ему произнести горьких и обидных слов, она знала, что он слишком вспыльчив, потом будет жалеть и просить прощения, но столько горьких обид накопилось. Но откуда ей были известны эти стихи?

Глава 18 Пошли мне второго

Того, которого он во всем считал своим счастливым соперником, профессор и поэт, в тот момент был окружен восторженными девушками, взиравшими на него как на бога. Он выбрался с ними за город, на какую -то дачу и теперь готов был покорить всех сразу, заворожить, и они стали игрушками в руках его. Но почему он так грустил, и совсем не было похож на себя? А он читал, задыхаясь, и не глядя в их юные и прекрасные лица:

Ангелы опальные,

Светлые, печальные,

Блески погребальные

Тлеющих свечей,

Грустные, безбольные,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.