скачать книгу бесплатно
– Задача ясна, – пробубнил Курбанов. – Залечь. Отсидеться. Быть готовым.
– Можешь считать, что, задав этот свой «задушевный» вопрос, допустил большую и самую недопустимую бестактность по отношению к разведке и всем ее традициям.
– Не могу же я уйти на задание, понятия не имея о его характере.
– А мы тут еще и сами не знаем, «каков его характер», майор Курбанов. Вы что, не видите, что происходит в этой стране? – Майор уже был проинформирован, что сам Буров тоже срочно вылетает в Крым, чтобы принять пост начальника охраны президентской резиденции. Должность эта была прекрасна тем, что позволяла Бурову своеобразно легализоваться на полуострове, куда он постепенно перебрасывал подчиненный ему отряд «Киммериец», непосредственное, полевое, командование которым ложилось теперь на Курбанова. – И вообще что это вы, майор, так занервничали, что вас смущает?.. Или это не вы «душманили» в свое время в Афганистане?
– Душманил, было дело, – сдержанно процедил майор. Какое-то время ему действительно приходилось работать под душмана, и Буров оставался одним из немногих, кто еще помнил об этом.
– Но конечно же понятия не имеете о том, что происходило в Тбилиси или в Узбекистане?
– В Тбилиси и Узбекистане – тоже… – неопределенно как-то согласился Курбанов.
Их взгляды встретились. Всякое упоминание об Узбекистане было крайне неприятно Курбанову: там ему пришлось выполнять одно из самых мерзких заданий.
– Не вы ли отслеживали ситуацию в Вильнюсе, когда там в очередной раз обмочились эти педерасты из кагэбистской «Альфы»?
– Не отрекаюсь, пришлось отслеживать.
– Кстати, вы откуда только что вернулись? – подколодно прищурился Буров. Всякую, пусть даже смертельно безнадежную, командировку за рубеж полковник преподносил с такой скопидомной щедростью, словно отправлял своих «волкодавов» не на шпионско-диверсионное задание, а на курорт.
– Из Ирака, естественно.
– Где тоже были законсервированы?
– Исходя из приказа, маз-зурка при свечах.
– Тогда какого дьявола?!
– Просто до сих пор мне еще не приходилось залегать в Союзе.
Полковник – коренастый, седовласый крепыш с ожоговыми шрамами на левой скуле, поднялся из-за стола, осмотрел рослого Курбанова, как карлик Гулливера, и, приподнимаясь на носках, прошипел:
– Так вот, здесь, в Союзе, если так пойдет и дальше, вам придется не только залечь, но и полечь. Потому как доигрались, мерзавцы забулдыжные. Но ты, Курбанов, именно ты, – в общении с ним полковник имел право переходить на «ты», в свое время майор начинал службу в армейской разведке под его командованием, – нам еще понадобишься. У тебя – опыт. У тебя аристократическая внешность. У тебя хватка. А главное – хладно-кро-вие. Понял?!
Хладнокровие любого из своих «бойцов» полковник истолковывал, как высшее проявление воинской доблести, а само определение «хладнокровный» звучало в его устах неоспоримой похвалой. Вот только тайной оставалось – какой именно смысл вкладывает полковник в это понятие в каждом конкретном случае.
– Так точно, понял. Командованию виднее, – безо всякого энтузиазма признал Курбанов.
– И потом, ты ведь у нас, кажется, детдомовский? – «Кажется» было явно излишним: полковник наверняка знал о нем все, вплоть до того, когда он впервые – тайком, в школьном туалете – пригубил окурок или потрогал за грудяшку свою одноклассницу. – А потому по рукам-ногам, как все многие-прочие, никакими сантиментами не связан. К тому же не женат, что делает тебя совершенно неоценимым.
– В каких-то пределах, – не стал скромничать майор.
Полковник закурил, предложил Курбанову, но, вспомнив, что, вдобавок ко всем его благостям, майор уже давно не курит, недовольно проворчал: «Ах, да… Ты из праведников». Курбанов помнил, что сам Буров непьющих-некурящих почему-то терпеть не мог. Хотя и не упускал случая пораспекать всякого, обнаруженного хотя бы слегка подвыпившим.
– Место я для тебя выбрал, – мечтательно повел подбородком Буров, – как для самого себя. Интерпартийный рай. Но помни: предательства не потерплю. Сомнений тоже. Понадобиться можешь в любое время суток. Выполнять будешь любые мои приказы. Мои – и ничьи больше. Разве что в самом ничтожном случае – человека, который назовет пароль.
– Намертво запоминаю.
– Запоминать будешь, вскрыв пакет, обнаруженный тобой уже непосредственно в «консервке». Там же будут инструкции. И помни: никто из людей, не знающих пароля, в обиталище твое проникнуть не должен.
– И что же это за рай? Отель, что ли?
– «Интернациональ». Дом отдыха, санаторий, пансионат, или что-то в этом роде, для всяких там забулдыжных мерзавцев, политэмигрантов. Причем расположен, обрати внимание, в Крыму.
– Значит, опять «за рубеж»?
Буров воинственно осклабился, очевидно, намереваясь разразиться по поводу Крыма как «зарубежья», но сумел удержаться и, нервно поиграв желваками, прорычал:
– А что, все может быть!.. И, если эти мерзавцы забулдыжные допустят до этого, придется тебе укореняться в Украине, как во всяком ином зарубежье.
– Ясно. Насколько я понял, «Интернациональ» – объект Управления делами КПСС, причем охрана его пока что наша, а не суверенной Украины.
– Однако все может случиться. Даже если полуостров окажется в руках новых украинских властей, ты должен оставаться там, причем оставаться нашим.
– Так точно.
– В любом случае, объект этот, думаю, еще долго будет числиться российским, поскольку делить крымское имущество окажется ох как трудновато. Как и все прочее в Украине. Пребывая очень недолгое и суровое время в руководстве крымского отделения разведки, я сам имел возможность немного познать, что такое Киммерия. Но главное, в чем я убедился, – нужно уходить в бизнес, так же, как уходит туда верхушка партии.
– В бизнес?! – напрягся майор. – То есть нужно подавать в отставку и уходить в бизнес?
– Что тебя пугает? Не ты первый. И не обязательно подавать в отставку. Впрочем, возможно, в отставку тебе и придется подать, но позже. Кстати, политика станет давить на тебя лишь постольку-поскольку. Что же касается «Интернационаля», именуемого с недавних пор «Лазурным берегом», то он нам еще может пригодиться. Не исключено, что когда-нибудь мне самому придется какое-то время пересидеть в этом пансионате, в секретном бункере. Но это так… – поморщился Буров, заметив удивление на лице майора. Он и сам остался недоволен собственными откровениями. Потомственный офицер разведки, привыкший жить полулегальной жизнью не только за рубежом, но и у себя на родине, он болезненно переживал всякую необходимость раскрывать хоть какой-либо секрет, хоть чуточку приподнимать завесу. – …Имея в виду самый крайний случай. Самый крайний, понял, майор?
– Все в пределах.
– Главное, чтобы ты осознал: мы тебе доверяем. Именно тебе. Как никому, Курбанов, как никому. Так что трое суток тебе на московские сборы и прощания, и – «на юга». Я же вылетаю сегодня вечером.
– Понятно, товарищ полковник.
– И еще… Относительно тебя у нас особые планы. Независимо от того, в чьих руках окажутся в скором будущем армия и госбезопасность. Независимо, понял?
Курбанов искренне пытался проникнуть в подтекст его слов, однако удавалось ему это с трудом. Он многое пытался понять в эти дни, но, чем глубже вникал в суть происходящего, тем меньше истин открывалось. Однако в отношениях с начальством он предпочитал придерживаться святого правила мелкого служивого люда: «Если, несмотря на все объяснения начальства, чего-то в упор не понимаешь, лучше промолчи. Для полной ясности».
– Независимо от ситуации, мне приказано выполнять только ваши приказы, товарищ полковник, – подтвердил свою диспозицию майор. Однако обратил внимание: «армия и госбезопасность». Уже легче: по крайней мере не бросают в мордобойку между соперничающими конторами.
* * *
Буров снова оценивающе прошелся взглядом по могучей, просто-таки гигантской фигуре Курбанова, и, умиротворенно хмыкнув, вернулся за заваленный папками стол. Судя по беспорядку на его огромном «бумагодроме», каковым представал перед всяк входящим сюда этот стол, хозяин его канцеляристом был никудышным. Тем не менее в «Аквариуме» давно бродили слухи о том, что Бурова вот-вот должны осчастливить лампасами. Полковник знал о них, нервничал, а потому заметно переигрывал в своем рвении сохранить «единую и неделимую».
– Ничего больше рассказывать тебе не стану, майор. Но, исключительно из любви к тебе, дам наколку. Полковника Истомина, начинавшего в Первом главном управлении КГБ, знаешь?[4 - Первое главное управление КГБ занималось вопросами внешней разведки, но попутно оказывало консультативно-экономическую поддержку компартиям, находящимся на нелегальном положении.]
– Фиксировал.
– Долгое время он работал в различных посольствах и в зарубежных экономических миссиях.
– Что многое объясняет.
– Представление о том, чем он теперь занимается, имеешь?
Курбанов напряг память, перелопатил всю заложенную в его мозговой эвээмке информацию и в конце концов все же вспомнил: около года назад Истомин был переведен в Управление делами ЦК, где вскоре возглавил экспертно-аналитическую группу. Ничего удивительного: его давно считали крупнейшим специалистом по налаживанию экономической деятельности зарубежных компартий, благодаря которому даже подпольные компартии стали добывать средства из легального бизнеса. Правда, опирались они, как правило, на мощный нелегальный фундамент, покоящийся на наркотиках, оружии и всем прочем, но это уже не суть важно.
– Так, в общих чертах, – признался майор.
– Не морщься, не морщься. Да, его перевели туда. Но по просьбе руководства партии, которое, трезво оценивая ситуацию, – «Это в ЦК КПСС трезво оценивают ситуацию?! – изумился Курбанов. – С каких пор?!» – готово вкладывать деньги в легальный бизнес не только за рубежом, но и в нашей стране, то есть теперь уже в суверенных, бурно капитализирующихся республиках. Чтобы, когда все эти мерзавцы забулдыжные… Словом, ты понимаешь.
– Но я – и бизнес?..
– А перед собой ты видишь кого: президента нефтяного картеля?! Кур-ба-нов, – с отвращением покачал головой полковник, помахивая указательным пальцем перед его лицом, – ты – офицер особого отряда спецназа ГРУ. А всякий, кто хоть на минуту забывает об этом, тут же перестает быть тем, кем ему предписано быть. После чего неожиданно испаряется.
– Эт-то уж как принято, – подтвердил Виктор.
Решив, что разговор закончен, полковник достал из стола розоватый пакет и, взвешивая в руке, долго, бездумно смотрел на него.
– Здесь все, что необходимо: деньги, – он ухмыльнулся и озорно посмотрел на майора, – нигде не зарегистрированное оружие, а также инструкции по поводу первой недели пребывания в «консервке», ну и конечно же схема расположения объекта. Что ты молчишь?
– А что я должен говорить?
Несколько мгновений полковник смотрел на него, как на казарменного придурка, на неблагодарную тварь, не способную оценить ни степень снисхождения к себе начальства, ни своей собственной выгоды, затем, неожиданно побагровев, прямо в лицо майора сивушно прорычал:
– Мычать! Преисполняясь рвением и благодарностью, бессловесно мычать! Ибо не всегда и не каждому такое вот выпадает… – положил он пакет перед майором. – Усекать надо!
«… А ведь на солдафона он не похож, – молвил про себя Курбанов. – Некоторые и до маршальских жезлов дослуживаются, оставаясь беспросветными солдафонами. Даже здесь, в спецназе, в элите военной… элиты! Но это не о Бурове», – не хотелось ему разочаровываться в полковнике.
– Интересуюсь знать, как говорят в Одессе: что последует после этой, первой, недели?
– Связной сам выйдет на тебя. Ты слышал, что я сказал: «связной», а?! Это в своей-то стране! Впрочем, уже в соседней. – Еще более сокрушенно покачал головой полковник и, зло выматерившись сквозь стиснутые зубы, жестом римского трибуна выпроваживая Курбанова из кабинета. – Да, еще вот что… – остановил его уже в проеме двери. – На объекте появиться как можно незаметнее. Глаза охране и персоналу не мозолить. В конфликты не вступать. По одному из документов ты будешь проходить, как нелегал из Ирака.
– Нелегал из Ирака? Нет проблем! – Выяснять, почему именно из Ирака и что из этого следует, было бы непростительным идиотизмом.
Присмотревшись к восточному типу лица Курбанова, полковник вдруг поймал себя на том, что майор слегка напоминает президента Саддама Хусейна. В крайнем случае одного из его не совсем удачных двойников: только ростом повыше, в плечах пошире да брови потоньше, хотя и смолистые.
– Арабский, насколько мне помнится, ты вроде бы знаешь.
– С этим проблем тоже не будет.
– И еще с каким у тебя нет проблем?
– С английским, турецким.
– Ну-ну, в «Аквариуме» случаются умники покруче тебя: с пятью «родными» языками сразу. Так вот, охрана будет знать, что в «логове» живет нелегал из Ирака, которого пришлось на время припрятать от суровой десницы Хусейна.
– Жестокий случай, маз-зурка при свечах.
– А ведь сколько усилий пришлось приложить, чтобы добиться от каждого из вас такой вот, исклю-чи-тель-ной разговорчивости, – самодовольно осклабился полковник.
12
Однако московские беседы с Курбановым – уже в прошлом. А теперь вот начальник охраны объекта «Заря» полковник Буров оказался невольным свидетелем встречи хозяина резиденции с «группой товарищей». Ему давно следовало бы ретироваться с места этой встречи, однако он упорно продолжал стоять – пусть и с краешку, у двери, но… стоять. Как начальник охраны президента, полковник не стал утруждать себя дилеммой – окажется ли он до конца верным Хозяину, выполнит ли в критический момент возложенную на него миссию; или же, помня о высших интересах гибнущей державы… Никаких сомнений: он выполнял приказ.
И когда генерал госбезопасности Цеханов одним только уничижительным взглядом попытался усадить его на место, офицер достойно выдержал этот взгляд и не подчинился. Причем сделал это, исходя из достоинства офицера разведки, и никакого отношения к верности генсек-президенту это не имело. Русаков знал, что делает, когда приказал сугубо кагэбистскую охрану свою разбавить офицерами из армейской разведки, то есть из конкурирующей с госбезопасностью конторы.
– Вы вообще-то можете задержаться здесь, в Доросе, – попытался Дробин подсказать президенту выход из ситуации, помочь ему как-то развеять сомнения. – Мало ли что: простудились слегка во время купания, приболели, всяко ведь случается. Этого времени будет достаточно, чтобы в стране, по всему Советскому Союзу, во всех республиках, было восстановлено действие Конституции СССР. Причем учтите: поскольку лично вы в ломке республиканских суверенитетов, в этом усмирении националов, непосредственного участия не принимали, то со временем это избавит вас от многих упреков и излишней моральной ответственности за возможные перегибы. Избежать которых конечно же не удастся. То есть всю черновую, неблагодарную работу мы возьмем на себя. Что в этом неприемлемого?
– Вот-вот, действительно, можно запустить версию о том, что вы заболели, – поддержал его Вежинов. – «А как только здоровье президента улучшится, – объясним мы обеспокоенному народу, – он тотчас же вернется в Москву и приступит к исполнению своих обязанностей». Для убедительности даже медицинский бюллетень опубликуем. Зато прибудете вы уже в успокоенную Москву, столицу возрожденного Советского Союза. Такая модель развития событий вас устраивает?
Русаков недоверчиво посмотрел сначала на Вежинова, затем – на Дробина, но в конце концов почему-то остановил свой взгляд на Банникове. Тот откровенно нервничал, и все те уговоры, к которым прибегали его коллеги-просители, генерала явно бесили. Уже не раздражали, как в начале этой встречи, а по-настоящему бесили. Чувствовалось, что, будь он в кабинете один на один с «прорабом перестройки», действовал бы совершенно по-иному. И наверняка.
– Хорошо, посмотрим, что вы тут пишете, – снизошел Русаков до того, чтобы ознакомиться с заготовкой президентского указа, и неуверенно водрузил на переносицу очки. Уже так, сквозь стекла, он еще раз прошелся взглядом по «группе товарищей». Лицом его блуждала растерянная улыбка человека, с которого только что основательно сбили спесь.
«В соответствии со статьей 127, пункта 3 Конституции СССР и статьи 2 Закона СССР “О правовом режиме чрезвычайного положения”, – пробежал он придирчивым взглядом первые строчки машинописного текста, чувствуя, что плохо воспринимает смысл изложенного, – а также, идя навстречу требованиям широких слоев населения…»
«Опять это пресловутое “…идя навстречу пожеланиям трудящихся”!» – возмутился он. Однако замечаний по тексту делать не стал.
Президент прекрасно понимал: стоит ему втянуться в редактирование указа, как Вежинов и Дробин начнут идти на уступки, а потом, в нужный момент, представят его общественности как одного из соавторов документа.
– Нет, – решительно повертел он головой, – нет, нет… Я этого не подпишу.
– Почему?! – с наигранным удивлением поинтересовался генерал армии Банников. При этом лицо его передернулось гримасой снисходительной иронии. – Что на сей раз мешает вам исполнить свой президентский и партийный долг?
– Я уже объяснял, что так, сразу, этого делать нельзя… Сначала все эти пункты о чрезвычайном положении в стране надо обсудить на Верховном Совете, на Политбюро. Выслушать мнения юристов, посоветоваться с товарищами из ЦК по принципиальным вопросам, чтобы, так сказать, сообща сформировать коллективную позицию…
Буров давно обратил внимание, что провинциально-нижегородская, с налетом партноменклатурного сленга, речь Русакова коварно разрушала внешний облик рафинированного – пусть даже и советской закваски – интеллигента. Впрочем, взрожденным пролетарскими низами номенклатурным выдвиженцам это наверняка нравилось.
– Так ведь с товарищами уже посоветовались, – напомнил тем временем хозяину резиденции Вежинов. – Высшие должностные лица страны, руководство партии, армии и госбезопасности – все давно в курсе. Все упирается в подпись Президента и генсека. Только в подпись, – можете вы это понять, или нет?! – потянулся секретарь по идеологии к нему через стол, и посеревшее, слегка обрюзгшее лицо его наполнилось такой синюшной яростью, что Русаков поневоле отшатнулся.
Однако напор его все-таки выдержал; подождал, пока главный идеолог опустится на свое место, и только тогда снова остановил взгляд на все еще стоявшем навытяжку полковнике Бурове. Похоже, что при всем своем скромном звании, тот вовсе не чувствовал себя в этом кабинете ефрейтором на генеральском совете. Несмотря на то, что ростом этот коренастый плечистый человек не впечатлял, небольшой ожоговый шрам на левой щеке и прирожденное в своей суровости выражение лица делали его похожим на Отто Скорцени. Президент не мог знать, что для самого Бурова подобное сравнение не в новинку и что профессиональную самооценку его образ грозного «двойника» никоим образом не задевает. Однако, выкристаллизовав для себя это сравнение, Русаков как-то сразу же успокоился.
Другое дело, что сам полковник вряд ли понимал, на что именно хозяин резиденции, пусть хотя бы в надеждах своих, рассчитывает, обращаясь к нему взором; на что уповает, чего конкретно добивается, а главное, как далеко готов зайти в противостоянии наглеющей «группе товарищей»?
В какое-то мгновение Бурову показалось, что генсек-президент вот-вот прервет увещевания этого «сборища путчистов» и потребует от него, как офицера личной охраны, оградить его от присутствия в резиденции людей, которых он сюда не приглашал.
Начальнику управления охраны КГБ генералу Цеханову, очевидно, почудилось то же самое; он даже приподнялся, чтобы приказать полковнику выйти, но в последнее мгновение не решился: вдруг не подчинится? И потом, это ведь начальник охраны резиденции, а значит, за полковника может вступиться Президент. Тем более что совершенно не чешется генерал-майор Ротмистров, который непосредственно курирует охрану «объекта Заря», а посему обязан был проследить, чтобы полковник ни при каких обстоятельствах в кабинет Президента в эти минуты не попал.
Так уж случилось, что в спешке все они, «москвичи», как-то прозевали Бурова, не придали значения его неспрогнозированной активности. А как же он мешал им теперь вести переговоры, придавая генсек-президенту, пусть иллюзорную, но все-таки уверенность в себе; сотворяя для него ощущение контроля над ситуацией!
– Это ведь не так просто: взять и объявить… – набрался тем временем решительности Президент, – что, дескать, «действие Конституции СССР восстанавливается на всей территории бывшего Советского Союза». Вопрос: как восстановить эту саму территорию, когда республики успели пообъявлять суверенитеты? – принялся убеждать их всех. – Вы же понимаете, что процесс этот уже пошел, и вторгаться в него чревато… К тому же должно быть согласие верховных советов республик. Это же судьбоносные решения. А как мы объясним происходящее высшим должностным лицам Украины, Белоруссии, Казахстана?.. Почему принимали решение, не посоветовавшись с ними?
– Да некогда сейчас заниматься этим, Владимир Андреевич! – еле сдерживал себя Вежинов, нервно посматривая при этом на часы, словно вопрос о введении чрезвычайного положения уже лимитируется минутами.
– Поймите же вы, – парировал Русаков, – что так нельзя поступать! Не то время, не та ситуация в стране. Своей напористостью вы все погубите. Все, чего мы достигли. Не забывайте, что мы находимся накануне подписания союзного договора, который должен восприниматься, как гарантия центра в деле перестройки всех республиканских институтов власти! И процесс этот уже пошел…
– Интересно, каким это образом мы способны «все погубить»?! – вновь ожил Банников, демонстративно пожимая плечами.
– Когда и так все давно погублено, – проворчал Вежинов.
– Наведем порядок в центре и в республиках, – продолжил генерал армии, – потом и договор подпишут. Куда они денутся, эти националы? Все, как одна, республики – в «суверенные» подались, мать их!.. Ничего, рано или поздно, всех назад в Союз загоним!
– Ну что значит «загоним», генерал? – поморщился Дробин.
