Рассказы Ляо Чжая о необычайном

Фань упорно не считала это возможным.

– Да, – говорила на это Фэн, – женщиной уже владеют брачные оковы, а бесовские силы все еще не исчезли. Вот поэтому я и явилась, чтобы отблагодарить тебя за прежнюю ко мне любовь. Позволь, значит, с тобой здесь проститься, а ту шпильку с золотым фениксом, что ты мне подарила, я возьму с собой и подарю ему, вопреки твоей воле.

Только что Фань хотела предложить поговорить ей об этом еще раз, как Фэн уже вышла за дверь.

В это время студент Мэн был беден, но обладал большими способностями и лишь хотел еще начать выбор подруги. Поэтому, ему было уже восемнадцать лет, а он все еще не сватался. В тот самый день он вдруг увидел двух красавиц, вернулся домой и предался тайным мечтаньям. К концу первой стражи Фэн постучала к нему в ворота и вошла. Он зажег огонь и узнал ту, которую видел днем.

Обрадовался и стал задавать ей вопросы.

– Моя фамилия Фэн, – отвечала она, – я подруга Одиннадцатой Фань.

Студент был страшно рад. Некогда тут было расспрашивать о подробностях. Он быстро подошел к ней, обхватил и стал обнимать. Фэн сопротивлялась.

– Я не Мао Суй, – заявила она. – Я Цаоцю Шэн[212]. Одиннадцатая барышня желает связать себя с вами вечною любовью и просит меня быть между вами, как говорится, льдом[213].

Студент был изумлен до крайности и не верил. Тогда Фэн достала булавку и показала ему. Студент был вне себя от радости и поклялся так:

– Если она дала себе труд полюбить меня до такой степени, то я, не получив ее, Одиннадцатой барышни, пусть лучше до конца жизни буду холостым!

Фэн затем ушла. Рано утром студент пригласил соседнюю старуху явиться к госпоже Фань. Госпожа нашла, что он беден, и даже вовсе не стала говорить с дочерью, а сейчас же отослала сваху.

Барышня, узнав об этом, потеряла в сердце своем всю надежду и глубоко вознегодовала на Фэн за то, что та ее обманула. Однако золотую шпильку вернуть было трудно. Только и оставалось, что поклясться на смерть.

Прошло еще несколько дней. Сын одного местного магната стал искать сватовства, но, боясь, что дело не сладится, пригласил быть сватом уездного правителя.

В данное время этот магнат был в силе, и господин Фань в душе своей его боялся. Он спросил об этом дочь. Та стала невесела. Стала ее расспрашивать мать. Она все время молчала, ничего ей не сказав, и только появились слезы. Затем она послала кой-кого шепнуть госпоже, что, если то не будет студент Мэн, она до смерти не выйдет ни за кого замуж.

Господин Фань, узнав об этом, рассердился еще больше и окончательно обещал магнату. Мало того, подозревая, что дочь имеет по отношению к студенту тайные намерения, он тут же выбрал счастливый день и торопил с окончанием всех обрядностей.

Разгневанная девушка перестала принимать пищу, целыми днями только и делала, что лежала уткнувшись.

Накануне дня, когда молодой должен был встретить свою жену, она вдруг поднялась, взяла зеркало и стала делать туалет. Мать ее в душе уже ликовала, как вдруг вбежала прислуга, сообщая, что молодая барышня удавилась.

Весь дом был в испуге и в слезах… Горько каялись, но догнать уже было нечем. Прошло три дня, и девушку похоронили.

С тех пор как студент Мэн получил от старухи соседки, как говорится, свой мандат обратно, он пришел в ярость и досаду – хотел даже покончить с собой. Однако издали и обиняками он стал разузнавать и расспрашивать, без всяких оснований надеясь вновь вернуть дело. Когда же он дознался, что у девушки есть уже повелитель, то огонь гнева загорелся в сердце, и все его мечты разом оборвались.

Через короткое время он услыхал о, так сказать, «яшме погребенной и духах зарытых»[214], и весь в грусти скорбел о погибшей, досадуя, что не умер вместе с красавицей.

Под вечер он вышел из дому, думая, что ему удастся воспользоваться темнотой ночи, чтобы поплакать разок на могиле Одиннадцатой барышни. Вдруг подходит к нему какой-то человек. Подошел ближе – оказывается, это Фэн Третья!

– К счастью моему, – сказала она студенту, – свадьба-радость может состояться!

– Милая, – сказал студент, весь в слезах, – ты не знаешь, что ли, что Одиннадцатой уже не существует?

– Именно по тому самому, что ее нет, я и говорю, что свадьба состоится, – твердила она. – Надо поскорей позвать ваших домашних, чтобы они откопали могилу. У меня, видите ли, есть необычайное средство, которое может ее воскресить!

Студент послушался, открыл могилу, взломал гроб, потом снова закрыл отверстие и сам понес на себе труп. Придя домой вместе с Фэн, он положил труп на кровать, и они вложили в него лекарство. Прошло некоторое время, и труп ожил.

Девушка посмотрела на Фэн и спросила, что это за место.

– Это Мэн Аньжэнь, – сказала Фэн, указывая на студента.

И рассказала, что и как. Только теперь девушка стала просыпаться, словно от сна.

Фэн выразила опасение, как бы дело не было разглашено, и они решили уйти за пятнадцать ли, где и скрыться в горной деревушке. Затем она хотела проститься, и уйти, но Фань со слезами оставила ее в качестве подруги, дав ей для жилья особый двор. Затем она продала свои украшения, положенные с нею в гроб, и на эти деньги они стали жить, даже с маленьким достатком.

Каждый раз, как приходил студент, Фэн сейчас же убегала. Фань тогда совершенно непринужденно как-то сказала ей:

– Мы с тобой сестры, не хуже родных по кости и мясу. Однако, в конце-то концов, не сто же лет нам вместе жить! Лучше не придумать, как нам с тобой подражать Ин и Хуан[215].

– У меня, – сказала Фэн, – с детства имеется сверхьестественный секрет, при посредстве которого, то вдыхая, то выдыхая[216], можно долго жить. По этой причине я не желаю выходить замуж.

– Средств, питающих жизнь, – сказала ей на это с улыбкой Фань, – и распространенных в мире столько, что ими, как говорится, вгонишь в пот вола и заполнишь балки[217]… Вот только кто их испробует на деле?

– То, что есть у меня, – отвечала Фэн, – средство, не известное людям этого мира. То, что распространено среди людей, в общем, не настоящие средства. Только идущая от самого Хуа То «Картина Пяти Зверей»[218] ничего себе, отнюдь не является вздором. Надо сказать, что вообще всякий без исключения человек, культивирующий и выплавляющий в себе высшую природу, непременно желает, чтобы его кровь и дыхание текли просторно и свободно. Если приключилась опасность или неожиданная болезнь, надо сделать «тигра» – сейчас же проходит. Эта ли еще не доказательство?

Фань тайком поговорила со студентом, и они решили, что пусть он сделает вид, как будто уезжает куда-то далеко. И вот, с наступлением ночи, Фань стала угощать ее вином. Когда же она напилась пьяной, студент тихонько вошел к ней и осквернил ее. Она проснулась и сказала:

– Сестрица, ты погубила меня! Видишь ли, если заповедное воздержание от похоти не нарушено, то, когда совершенная истина в нем уже созрела, человеку полагается вознестись на первое небо… А теперь я упала в подлую каверзу! Судьба, значит!

С этими словами она встала и начала прощаться. Фань заявила ей, что у нее были самые искренние и честные мысли, жалобно умоляла ее и извинялась.

– Ну, скажу тебе по правде, – ответила ей Фэн, – я, знаешь, лиса. Взглянув на твое прекрасное лицо, я вдруг почувствовала, как во мне родились к тебе любовь и обожание, опутавшие меня, как кокон, сам себя вяжущий… И вот настал, приключился нынешний день! Это власть демона страстей и от человеческой силы не зависит. Если я еще у вас тут останусь, то демон возродится с пущей силой, будет бездна и бесповоротный провал… Твое, милая женщина, счастье, елей твоей судьбы – все это совершенно прямо и идет куда-то далеко. Любить тебя, дорожить тобой – естественно и для тебя самой.

С этими словами она ушла.

Муж и жена долго стояли в оцепенении страха и от изумления только вздыхали.

Прошел год. Студент действительно победил на местном экзамене и был назначен на должность в «Лес Кистей». И вот он подал свой именной лист и явился с визитом к Фаням. Господин Фань, пристыженный и раскаивающийся, его не принял было, но студент настоятельно просил – и тогда его впустили.

Академик вошел и стал исполнять обрядность, требуемую от сына-зятя: пал наземь и с величайшим почитанием стал бить поклоны. Фань страшно рассердился, думая, что академик издевается и третирует его. Однако тог попросил разрешения у Фаня отвести его в сторону и рассказал ему все, как было. Старик не особенно-то верил и послал человека к нему на дом разузнать.

Тут он взволновался донельзя и пришел в полный восторг, но шепнул, чтобы остерегались все это разглашать. Старик боялся, как бы не случилось неожиданной беды.

Прошло еще два года. Сватавшийся магнат был уличен в незаконной протекции и вместе с отцом сослан на Ляодун, в матросы.

Теперь только Фань Одиннадцатая навестила родителей.

ИСКУССТВО НАВАЖДЕНИЙ

Покойный господин Юй в молодости был прям и честен, как рыцарь[219]. С увлечением предавался кулачному спорту[220]. Силища у него была такая, что он мог с двумя жбанами в руках высоко подпрыгивать и исполнять танец вихря.

В годы царствования, называемые «Возвышением Правоначалия»[221], он был в столице[222], куда приехал держать высшие дворцовые экзамены[223]. Здесь чем-то заразился и захворал его слуга. Юя это встревожило. Тут как раз подвернулся уличный гадальщик, о котором говорили, что он очень искусно гадает и может в точности определить человеку и жизнь и смерть. Юй решил спросить его насчет слуги.

Только что он подошел к гадателю, как тот, не дав ему еще ничего сказать, спросил:

– Скажите, сударь, вы хотите меня спросить, не правда ли, относительно болезни вашего слуги?

Юй опешил и ответил утвердительно.

– Больному-то, видите ли, – продолжал гадатель, – вреда не будет, а вот вам, сударь, может грозить беда!

Тогда Юй попросил гадать о нем лично. Гадатель взметнул гуа[224] и заявил, растерянный:

– Вы, сударь, должны умереть через три дня!

Юй долго стоял, ошарашенный этим прорицанием, а гадатель меж тем довольно развязно говорил ему:

– Вот что, сударь: ваш покорнейший слуга располагает, видите ли, кое-каким искусством в данном отношении. Уплатите мне за труды десять серебром[225], и я, так и быть, за вас отчитаюсь перед духом[226]!

Юй подумал про себя, что раз уже решено, жить ему или умирать, то разве может человеческое искусство это отвратить. Не согласился на предложение, встал и собрался уходить.

– Вот видите, – сказал гадатель, – вы жалеете денег для такого пустячного расхода… Не кайтесь же, не кайтесь!

Люди, питавшие к Юю расположение, испугались за него и дали ему совет лучше уж хоть всю мошну выворотить, лишь бы улестить гадателя, но наш герой их не слушал.

Время пробежало быстро. Наступил третий день. Юй сидел в своем помещении с серьезным видом, хранил спокойствие и внимательно глядел. Однако весь день ничего неприятного не случилось.

Когда настала ночь, он запер двери, устроил свет[227], сел в позе готового ко всему и облокотился на меч[228]… Водяные часы[229] уже шли к концу первой стражи[230], а все еще не было смертельных для него подвохов, и он уже подумывал о том, как бы идти к подушке.

Вдруг он слышит, как в оконной скважине что-то зашуршало-зашуршало… Юй быстро ринулся взглянуть и увидел, что в комнату проникает какой-то маленький человек с копьем на плече. Опустившись на пол, он вдруг стал нормального роста.

Юй схватил меч, вскочил и рубанул по нем. Удар порхнул по воздуху, не попав, куда было нужно. А человек вдруг опять стал малюсеньким и стал искать прежней скважины, желая, очевидно, убраться вон.

Юй сейчас же ударил по нему опять. Человек повалился вслед за ударом. Юй посветил на него: оказалось, – это бумажная фигура[231], разрубленная в пояснице пополам.

Наш герой уже не решался теперь лечь. Сел опять и стал ждать.

Через некоторое время опять что-то такое проникло через окно и выглядело причудливо, ужасно, словно черт. Только что оно достало до полу, как Юй нанес резкий удар… Разрубил – стало двое, и оба заерзали по полу, – как черви… Боясь, как бы они не встали, Юй наносил им удар за ударом… Раз-раз – и все прямо в цель. Но звук был не мягкий. Вгляделся пристально: оказывается – глиняный божок[232]! И весь разломан на мелкие кусочки!

Теперь наш Юй пересел уже к самому окну и уставился взором в скважину.

Прошло довольно-таки долгое время. Вдруг он слышит за окном что-то вроде коровьего фырканья и будто какая-то тварь налегает на оконную раму, отчего вся стена заходила, затрещала, готовая, по всем признакам, сейчас же рухнуть[233].

Боясь, как бы стена его не задавила, Юй решил, что все-таки лучше всего, по-видимому, выскочить вон и драться уже снаружи. Тррах! – сорвал засовы и выбежал.

Перед ним был огромный бес, столь высокого роста, что был в уровень с крышей дома. При мутном свете луны Юй видел лишь, что у него лицо черно, как уголь, и глаза сверкают, словно молнии, давая какой-то желтый свет. На верхней части тела у него не было никакой одежды и на ногах обуви, но в руках он держал лук, а у поясницы торчали стрелы.

Пока наш Юй стоял перед бесом, ошеломленный зрелищем, тот уже успел пустить в него стрелу. Юй взмахнул мечом и отразил стрелу, которая тут же упала на землю. Только что он хотел ударить по бесу, как тот пустил вторую стрелу. Юй стремительно отскочил в сторону, и стрела прямо впилась в стену, дрожа и воя.

Бес рассвирепел, выхватил из-за пояса нож, размахнулся им, как порыв ветра, и, уставясь глазами на Юя, изо всех сил ударил по нему ножом. Юй с ловкостью обезьяны ринулся вперед, и нож врезался в каменную плиту, которая тут же раскололась.

Тогда Юй, пробежав у беса промеж ног, резанул его по самую щиколотку. Раздался резкий звук: ррр… Бес еще пуще рассвирепел, зарычал громовыми раскатами, обернулся и снова ударил ножом. Юй опять припал к земле и ползком пролез к бесу. Нож хватил по концу его кафтана и отрезал полу. А в это время Юй уже успел подскочить к бесу под самые ребра и нанести отчаянный удар. Опять раздался какой-то треск, бес свалился и замер.

Юй давай рубить его по чем попало, но слышал лишь звук чего-то твердого, словно то была доска ночного сторожа. Зажег огонь, – смотрит: какой-то деревянный истукан, величиной с нормального человека! И лук и стрелы оставались у пояса, но раскраска и резьба истукана были ужасны, чудовищны. На всех тех местах, куда пришлись удары меча, была кровь.

Юй взял свечу в руку и так сидел до самого утра. Он наконец понял, что эти бесовы твари были подосланы гадателем, желавшим привести человека к смерти, чтобы создать своему искусству славу чего-то божеского.

На следующий день Юй рассказал обо всем этом друзьям, и они всей толпой пошли туда, где сидел гадатель. Тот, издали завидев Юя, в мгновение ока стал – невидим.

Один из присутствовавших заметил, что это тоже особое искусство – скрываться от взоров и что его можно парализовать собачьей кровью. Юй поступил, как было указано, и, запасшись чем следовало, пришел опять. Гадатель сейчас же скрылся, как и в первый раз. Юй смочил то место, где он стоял, собачьей кровью, и его взорам предстал тот же гадатель, у которого, однако, все лицо и вся голова были измазаны собачьей кровью. Глаза же так и сверкали, словно то стоял черт.

Гадателя связали и передали властям.

Он был казнен.

Историк этой небывальщины сказал бы при этом так:

Сказано уже, что покупать себе гаданье – своего рода идиотство. Много ль найдется таких жрецов этого искусства, которые не ошибались бы в жизни или смерти человека? Гадать же с ошибкой – то же, что и вовсе не гадать.

Однако раз ты уже совершенно ясно и определенно предсказал мне день смерти, чего тут еще, казалось бы? Ан нет – есть среди гадателей, оказывается, и такие, что для божественного прославления своего знахарства желают использовать чужую жизнь. Эти-то будут, кажется, пострашнее прочих!

ПОДВИГИ СИНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТОЙ

Студент Фэн из Гуанпина жил в годы Правой Доблести[234]. Он смолоду отличался легкомыслием и свободолюбием. Как-то раз, дав себе полную волю в вине, он шел на заре и встретился с какой-то совсем молоденькой девочкой, одетой в красный плащ. Лицо ее было женственно-привлекательно. За ней шла маленькая служанка. Она бежала по росе, и ее башмачки и чулочки сильно намокли. В сердце Фэна закралась любовь.

Под вечер он возвращался домой пьяный. У дороги с давних пор стоял буддийский ланьжо, который долгое время уже прорастал и разрушался. Из него вышла какая-то девушка. Оказалось, та прежняя красавица. Вдруг она заметила приближение студента, повернулась и ушла в храм.

Студент подумал про себя, как это красавица могла очутиться в молитвенном дворе храма; привязал осла к воротам и пошел взглянуть на этакое диво. Вошел. Обломки стен разрушались и падали. На ступенях крылец тоненькая трава расстилала свой коврик. Студент стал бродить взад и вперед.

В это время вышел пожилой человек с проседью. Шапка и одежда у него были весьма приличны и опрятны. Он спросил гостя, зачем он сюда пришел.

– Да случайно, знаете, зашел в этот древний храм, чтобы взглянуть туда-сюда. А вы, старец, зачем здесь?

– Я – старик, видите ли, живу бродячей жизнью и определенного места не знаю. Здесь я лишь временно нашел приют, чтобы передохнуть. Впрочем, раз я удостоен чести вашим лестным появлением, то у меня найдется горный чай, который я и могу предложить вам вместо вина.

С этими словами он пригласил гостя зайти к нему. За храмовым приделом Фэн увидел двор с блестящей, яркой каменной дорожкой. Бурьянов и лопухов уже больше не было.

Затем вошел в помещение. В этих комнатах и входные занавесы, и пологи над кроватями были окутаны пахучим туманом, который так и ударил в нос вошедшему.

Сели. Стали называться.

– Мне, старикашке, фамилия Синь, – сказал хозяин. Студент был совершенно пьян.

– До меня дошли слухи, – сказал он, – что у вас есть барышня и что она до сих пор еще не нашла себе приличной пары. Позволю себе нескромную самонадеянность и выражу желание представить вам самого себя вместе, как говорится, с «зеркалом и подставкой»[235].

Синь улыбнулся.

– Разрешите, – сказал он, – посоветоваться с моей старухой.

Студент сейчас же попросил дать ему кисточку и написал следующие стихи[236]:

В тысячу золотом яшмовый пест разыщу,С пылким усердьем сам я его представлю.Если Юньин[237] будет на это согласна,Ей Первоиней[238] сам тем пестом истолку.

Хозяин с улыбкой передал это слугам.

Вскоре явилась служанка и стала что-то говорить Синю на ухо. Тот поднялся и, успокоив гостя, просил его терпеливо пока посидеть. Затем отодвинул занавес, вошел в соседнюю комнату, сказал там тихонько слова три и сейчас же быстро вышел.

Студенту казалось, что старик непременно принесет прекрасную весть, но Синь уселся и начал улыбаться, посмеиваться, не заговаривая ни о чем таком прочем. Студент не мог утерпеть, чтоб не спросить:

– Я так и не знаю еще как следует, что думает и велит передать ваша супруга. Сделайте мне удовольствие, разрешите сомнения, которые теснятся в груди.

– Вы, сударь, – отвечал Синь, – выдающийся и разносторонний ученый человек; я давно уже склонился перед вашей личностью. Однако у меня есть одно личное соображение, о котором я не решаюсь вам сказать.

Студент стал настойчиво упрашивать.

– Видите ли, – сказал Синь, – у меня, как говорится, слабого потомства[239] всего девятнадцать человек, из которых двенадцать уже замужем. Распоряжаться свадьбами и обрядами я предоставил моей, с вашего позволения, старухе. А я по-стариковски уже не вмешиваюсь.

– Ваш покорнейший слуга хотел бы получить лишь ту, которая сегодняшним утром шла по росе, с маленькой служанкой за руку.

Синь не отвечал и сидел перед ним молча. Студент слышит, как там, в комнатах, кто-то, словно пташка, сочно так и выпевает. В пьяном раже он рванул дверной занавес и сказал:

– Если мне не суждено получить достойную подругу, дай же я хоть раз взгляну на ее лицо и этим расплавлю свою досаду!

В комнате, услыша движение крюков, всей группой так и остались стоять, глядя в немом изумлении. Действительно, как и мог ожидать студент, там была девушка в красном. Она взмахнула рукавом, наклонила прическу и стояла, прямая, стройная, перебирая пояс и в упор глядя на входящего студента.

Вся комната пришла в дикое смятение. Синь рассердился и велел слугам вытолкать студента. Тому вино еще сильнее, прямо фонтаном бросилось в голову – и он повалился ничком в заросли бурьяна. Черепки и камни летели на него со всех сторон дождем. К счастью, в него не попали. Полежав некоторое время, он прислушался – и услыхал, как его осел все еще жует у дороги. Встал, сел на осла и поплелся шажком. Ночь была мутная, темная, наводящая тоску… Он забрел, заблудясь, в овраг, где струился поток. Рыскали волки, кричали совы… У студента стали вздыматься волосы, и в сердце захолодело. Топчась в нерешительности на одном месте, оглянулся на все четыре стороны, так и не узнавая, что это за место. Лишь где-то вдалеке, там, в темном лесу, он увидел огонек, который то светил, то угасал. Подумав про себя, уж не деревушка ли там какая-нибудь, решительно направился туда, чтоб заночевать.

Поднял голову. Перед ним были огромные строения. Постучал плетью в ворота. Изнутри кто-то спросил:

– Откуда это является сюда в полночь господин?

Студент сказал, что сбился с дороги.

– Подождите, я пойду доложить хозяевам, – сказал спрашивавший.

Студент стал ждать, нога к ноге, словно цапля. Вдруг он услышал движенье ключа, и дверь открылась. Вышел рослый слуга и взял у гостя осла. Студент вошел. Видит: в комнате очень красиво, приятно. В гостиной стоят лампы. Немного посидел. Тут вышла какая-то женщина и спросила у гостя его фамилию. Студент назвался. Не прошло и четверти часа, как вышли служанки, ведя под руки старуху.

– Госпожа области прибыла[240], – было сказано при этом.

Студент встал и, приняв церемонное положение, хотел было уже сделать большой поклон, но старуха остановила его и села.

– Ты не внук ли Фэн Юньцзы? – спросила она.

– Да, – сказал студент.

– Ты, значит, мой внучок-племянник! – сказала старуха. – Часы мои уже останавливаются и остаток годов идет к концу. От плоти, что называется, и костей моих[241], очень уж пришлось мне жить вдали и отчуждении!

– Я еще ребенком потерял, как говорится, свою опору и надежду[242], – сказал студент, – и едва ли знаю одну десятую часть тех людей, кто жил с моим дедом. И вот мне так и не удалось иметь честь навестить их. Усердно прошу вас указать мне их и назвать.

– Сам узнаешь, – сказала старуха.

Студент не смел расспрашивать далее и сидел против нее, весь погруженный в воспоминания.

– Скажи, племянничек, – спросила старуха, – как это ты попал сюда в такую глубокую ночь?

Студент стал гордо хвастаться своею храбростью и одно за другим по порядку изложил все то, что с ним случилось. Старуха смеялась.

– Ну что ж, – говорила она, – это дело великолепное. К тому же ты, племянничек, известный ученый, ничем не уступаешь невесте. Как может какая-то грубая лисица-оборотень возвышать себя над тобой? Ты, мой друг, не беспокойся: я сумею тебе ее самым милым образом сюда доставить.

Студент выразил свою благодарность и сказал:

– Хорошо, хорошо!

Старуха обернулась к служанкам.

– Я и не знала, – сказала она, – что дочь Синя вдруг окажется такою неподатливою и прекрасною!

Служанка заметила:

– У него девятнадцать дочерей, и все они как бы летят, порхают: в них есть жизнь и смысл! Не знаю только, которую из них по счету сватал себе барин?

– Ей, в общем, лет пятнадцать, – может быть, чуть больше, – описывал студент.

– Да это Четырнадцатая! – сказала служанка. – Всего три дня тому назад она вместе с матерью приходила сюда поздравлять вас и желать долгой жизни[243]. Как это вы так основательно забыли ее?

– Да это уж не та ли, – засмеялась старуха, – что делает себе высокие резные «лепестки лотоса» (туфли) и наполняет их душистым порошком. Не та ли, что гуляет в газовой накидке? Эта, что ли?

– Она и есть, – отвечала служанка. Старуха продолжала:

– Эта девчонка отлично умеет принимать тот или иной вид, кокетничать и жеманничать. Однако, надо сказать по правде, она, действительно, как говорится в древнем стихе, «уединенная и скромная», достойная девушка, и ты, милый племянничек, обратив на нее свое благосклонное внимание, не ошибся. Пошли-ка, – скомандовала она служанке, – Лисенка, пусть позовет ее сюда.

Служанка ответила: «Слушаю-с», – и ушла. Через некоторое время она снова вошла в комнату, доложила:

– Синь Четырнадцатую позвали, она уже здесь.

Вслед за тем показалась девушка в красном. Она прямо направилась к старухе, пала ниц и стала делать перед ней поклоны. Старуха оттащила ее: