скачать книгу бесплатно
Тем временем Луицци, которого больше интересовало дальнейшее, чем поведение соседей по дилижансу, прикрыл глаза и притворился спящим, не спуская в то же время глаз с Дьявола в обличье маленькой мушки[119 - …в обличье маленькой мушки. – А. Ласкар видит в образе незаметной мушки-наблюдателя очень удачный повествовательный прием.].
А мушка вылетела из дилижанса и закружилась над его передком.
Здесь между кучером и господином де Мереном, старожилом берлинских тюрем, прикорнул миловидный юноша едва ли двадцати лет от роду; лицо его хранило печать самодовольной глупости, что, впрочем, Луицци навряд ли заметил бы, если бы не сверхъестественная проницательность, данная ему Дьяволом.
Благодаря этой же способности барон проник в глубинную сущность молодого человека, хотя в тот момент он нимало не предвидел, куда заведет его любопытство. Он узнал, что юноша был наделен необычайной впечатлительностью, благодаря которой надолго погружался в мечты о фантастической жизни, существовавшей только в его воображении[120 - Он узнал… только в его воображении. – В этом эпизоде Луицци наделяется не просто сверхъестественным зрением, как в других эпизодах, но и способностью понимать характер и прошлое человека.].
Еще в коллеже он зачитывался «Разбойниками» Шиллера[121 - «Разбойники» (1781) – драма Шиллера, который, как и Гёте, был популярен среди французских романтиков и считался, по существу, романтиком.], и потому им завладела любовь к вытянутым, с блуждающим взглядом, физиономиям грабителей больших дорог. Он мысленно любовался собой в будущем: пышные усы, красные штаны, желтые сапоги, черные перчатки а-ля Криспен[122 - Черные перчатки а-ля Криспен – перчатки с раструбами, вошедшие в моду с XVII в., принадлежность костюма Криспена – комедийного типа ловкого слуги-испанца, всегда одетого в черное. Впервые этот персонаж появился в пьесах французского комедиографа П. Скаррона и был сценически воплощен в спектаклях Бургундского отеля актером Раймоном Пуассоном (ок. 1630–1690). Криспен фигурирует также в пьесе А.-Р. Лесажа «Криспен, соперник своего хозяина» (1707) и Ж.-Ф. Реньяра «Единственный наследник» (1708).], сабля и три пары пистолетов на боку. Годом спустя, когда он начал изучать право, до него дошла вся никчемность таких грез. Оказалось, во Франции слишком много вооруженных до зубов жандармов и слишком мало воровских притонов, и потому Фернан решил, что геройство на манер немецкой драмы вовсе ему не подобает.
Вскоре, как и многим другим молодым людям, ему попалось в руки небезызвестное и сомнительное чтиво – «Фоблас», и вот Фернан уже сидит во всех ложах Оперы[123 - Опера – музыкальный театр в Париже, основанный приказом короля Людовика XIV в 1669 г. Вначале давал представления в разных помещениях: в зале для игры в мяч на улице де ла Бутей, потом – на улице Фоссе-де-Нель и т. д. С 20 термидора (7 августа) 1794 г. расположился на улице де ла Луа в зале Монтансье, где у зрителей впервые появились сидячие места. Однако после убийства на ступенях театра брата Людовика XVIII, герцога Беррийского, 13 февраля 1820 г. зал был разрушен по приказу короля. Новое помещение Оперы было построено в 1821 г. на улице Лепелетье из обломков старого зала. Оно просуществовало до 1873 г. и было уничтожено пожаром. С 1875 г. Опера занимает специально построенное для нее здание по проекту архитектора Ш. Гарнье.] с маркизами де Б., во всех смешливых барышнях видит юных девиц де Линьоль[124 - Маркиза де Б. и девица де Линьоль – героини романа «Любовные похождения кавалера де Фобласа» (см. примеч. 12 к VII гл. I т.), соответственно – тип опытной и доверчивой женщины.] и воображает себя мастером шарад, равным своему герою. От этого сумасбродства его избавила одна аппетитная танцовщица, а от страсти к танцовщице его вылечил доктор.
В другой раз, проглотив «Вертера»[125 - «Вертер» – сокращенное название сентименталистского эпистолярного романа И.-В. Гёте «Страдания юного Вертера» (1774), написанного в период «Бури и натиска». Герой романа кончает самоубийством из-за несчастной любви. Увлечение «Вертером» было среди французских романтиков весьма сильным, породило специфическое явление «вертеризма» – не только литературной, но и житейской моды на «Вертера».], Фернан вообразил, что должен наложить на себя руки от любви. Потье[126 - Потье Шарль (1775–1838) – популярный комический актер эпохи Реставрации, работавший преимущественно в парижском театре «Варьете». Прославился как в комедийных ролях классического репертуара («Жорж Данден» Мольера, «Сутяги» Расина, «Ложные признания» Мариво), так и в пьесах своих современников. Играл на сцене до 1827 г.], дав несколько представлений в Тулузе, положил конец этим намерениям. Чтение истории войн Революции чуть было не заставило Фернана завербоваться в гренадеры, но пришлось на мирное время; а если бы только он мог пересечь Гаронну[127 - Гаронна – река на юго-западе Франции. В ее верховье расположена Тулуза.] без тошноты, то стал бы великим мореплавателем и затмил своей славой Америго Веспуччи и капитана Кука[128 - …славой Америго Веспуччи и капитана Кука. – Веспуччи Америго (между 1451 и 1454–1512) – известный мореплаватель, участник экспедиций к берегам Южной Америки, впервые высказавший мысль о том, что это – новый материк. В честь его имени материк был назван в 1507 г. Америкой. Кук Джеймс (1728–1779) – английский мореплаватель, первооткрыватель островов Новой Зеландии. Во время путешествия на Гавайи был убит аборигенами.].
К тому моменту, когда Луицци рассматривал Фернана, юноша закончил чтение истории пап[129 - …чтение истории пап… – Французский комментатор замечает, что Фернан, по-видимому, читал не знаменитую «Историю пап» Ф. Дюшена (1653), поскольку она заканчивалась на Иннокентии X, а какую-то другую книгу.] и не без некоторого восторга смаковал тайны Ватикана. Абсолютное владычество, превосходящее даже королевскую власть, непосредственное представительство самого Бога, помпезное великолепие церковных обрядов – все это ошеломило его податливое воображение, и хотя Фернан мучился завистью к любовным похождениям Борджиа[130 - Борджиа. – Имеется в виду Родриго Борджиа (1431–1503), который под именем Александра VI был избран в 1492 г. папой.], тихой славе и артистичности Медичи[131 - Медичи. – Скорее всего, имеется в виду Лоренцо Великолепный Медичи (1442–1492), правитель Флоренции с 1469 по 1492 г., меценат и поэт.], политической и философской мудрости Ганганелли[132 - Ганганелли Антонио (1705–1774) – кардинал, в 1769 г. стал папой римским под именем Климента XIV. Известен как политик и философ, сторонник принципа терпимости. В 1773 г. упразднил орден иезуитов. В 1827 г. во Франции был опубликован роман Латуша «Климент XIV и Карло Бертинацци», который пользовался большим успехом у читателей.] – папство схватило его за горло. Стать папой казалось ему – в двадцать-то лет! – предназначением более достойным, чем любить и быть любимым.
Это походило на сумасшествие.
Вот в таком настроении души и разума Фернан катил по дороге из Тулузы в Париж. Луицци молча наблюдал, как дьявольская мушка крутилась вокруг носа молодого человека, когда дилижанс прибыл в деревушку под названием Буа-Манде[133 - Буа-Манде. – Ф. Сулье называет реальную, до сих пор существующую в окрестностях Тулузы деревню.], которая ничем не привлекла бы внимания путешественников, если бы в ней обычно не останавливались на обед; а только два вида людей знают истинную ценность долгожданного обеда – это человек путешествующий и человек выздоравливающий, которому после тяжкой болезни позволили отведать первую отбивную.
Итак, огромный экипаж с гербом Франции на дверцах остановился, как обычно, перед постоялым двором и выпустил толпу пассажиров: мужчин – в шейных платках и шелковых колпаках, и женщин – в бесформенных шляпках и несвежих платках; те и другие кутались в измятые плащи, поношенные шубы, старые пальто, забрызганные грязью до такого безобразия, что их не возьмет самая жесткая щетка в самых искусных руках.
Кто не знает, что такое – сойти с дилижанса у постоялого двора? Кто не представляет этих первых комичных движений, которыми все стараются привести себя в порядок? Один усиленно трясет головой и расправляет плечи, растирает руки и с надрывом кашляет, чтобы избавиться от мерзкого ощущения, что он превратился в селедку, и почувствовать себя нормальным человеком, наслаждающимся жизнью; другой немилосердно трясет ногой, чтобы опустить штанину, которая задралась до колена, касаясь голени соседки. Молодка в самом соку не без кокетства разравнивает с помощью пальцев и жаркого дыхания накрахмаленные складки чепчика; другая, выходя из экипажа, тщетно пытается придать первоначальную красоту душегрейке цвета сухих листьев.
После этой секундной заминки все бросаются на просторную кухню, где в древних как мир огромных кастрюлях булькает варево то ли из кролика, то ли из кошки, где шипит на сковородках неизменное фрикасе с сомнительным запашком, где над жарким огнем коптятся вертела со столь вожделенными для изголодавшихся путников чахоточным утенком с соседнего болота и говяжьим окороком.
Через несколько минут, когда мужчины, воспользовавшись фонтанчиком, отсвечивавшим медью в одном из углов кухни, слегка попрыскали водичкой на пропыленные лица и руки, а женщины, исчезнув на какой-то момент, посвежели и привели себя в более или менее божеский вид, все расселись за длинным столом в обширной трапезной; тогда-то началось долгожданное пиршество – и всего за какое-то экю с едока.
Чуть погодя завязалась беседа: сперва обсудили великолепных лошадей с последней станции, мастерство форейтора, услужливость кучера и удобства экипажа; затем путники перешли на города, которые им пришлось миновать, на департамент и деревушку, где они оказались, и наконец на постоялый двор, где и состоялся обед.
Луицци внимательно слушал, ибо из разговора мог узнать подробности начала этого путешествия. В то же время он не терял из виду дьявольское насекомое, прицепившееся к носу Фернана.
Обыкновенно юноше вполне достаточно прожить на свете восемнадцать лет, увидеть Тулузу с ее Капитолием[134 - Капитолий – здание в Тулузе, предназначенное для муниципальных собраний. Построено в 50-е годы XVIII в.] и Париж со всеми его памятниками, чтобы считать себя вправе презирать все и вся; и потому Луицци не сразу понял, зачем Дьявол взял на себя труд слететь с носа Фернана и ужалить тщедушного, непроницаемого вида юношу, который возвращался в Париж, чтобы завершить там изучение права, начатое в Тулузе; по мнению барона, вовсе ни к чему было заставлять юношу объявлять во весь голос, что они оказались в жуткой дыре, в мерзкой забегаловке забытой Богом деревни.
Несомненно, любовь к отчизне, родному краю и, если уж быть совсем точным, к домашнему очагу являются весьма похвальными чувствами, но если бы не они, Жаннетта не бросилась бы на защиту милого сердцу постоялого двора и скольких бед удалось бы избежать и как дорого стоило бы ее молчание! Но за дело принялся Дьявол, а один Бог знает, совершал ли он хоть одно из своих грязных делишек, не пользуясь самыми добрыми чувствами людей.
Как вы уже догадались, мушка покинула обширный лоб студента и прыгнула прямиком на прелестный носик юной служанки, и едва девушка, которой только-только стукнуло шестнадцать, услышала слова о мерзости местечка, куда черт занес путешественников, как тут же встрепенулась:
– Ба! Сударь, тут сиживали господа почище вас и то не говорили ничего плохого!
Этот возглас привлек взгляды путников к девушке. Грубость одежды не скрывала чрезвычайного изящества ее высокой и стройной фигуры. Миниатюрные ножки в грубых сабо и восхитительные линии рук, с потрескавшейся от тяжелой работы кожей, недвусмысленно указывали на утонченность натуры и происхождение, не соответствовавшее положению девушки. Если вам как-нибудь доведется встретить на улице особу с подобными признаками неспособности к тяжкому физическому труду, уж будьте уверены – это результат того, что сия девица забыла о целомудрии или сия молодка нарушила супружескую верность ради некоего прекрасного сеньора, ставшего причиной подобной аномалии. Конечно, работа и бедность довольно быстро стирают признаки благородных корней, что так хорошо сохраняются у богатых бездельников; но в шестнадцать лет Жаннетта была живым напоминанием о грехах любвеобильной матушки.
Обратил ли на нее внимание Фернан? Нисколько. Он был поглощен грезами о папстве, и ничто не могло низвергнуть его с заоблачных высей – разве что пурпурный блеск кардинальской сутаны заставил бы его открыть глаза. Он не услышал ни насмешливого замечания юноши, ни ответившего ему нежного голоса, ни ротика, блестевшего рядом белых, как слоновая кость, зубов, ни длинных пепельно-черных кос, ни огромных серовато-голубых глаз с туманным выражением, присущим легко увлекающимся натурам.
Один только старикашка, уставившись на Жаннетту, спросил вежливым тоном, непривычным для служанок на постоялых дворах:
– И кто же эти блистательные господа, что здесь сиживали, барышня?
– А! Черт их раздери! – вмешался Гангерне. – Конечно же речь идет о наших доблестных генералах, что едва унесли ноги из Испании![135 - …о наших доблестных генералах, что едва унесли ноги из Испании! – Речь идет о неудачных операциях наполеоновских войск в Испании в 1808–1809 гг.] – И остряк восславил французское оружие, надломив крылышко цыпленка.
– И вовсе не их я имела в виду, – горячо возразила Жаннетта.
– А! Понимаю! Тогда вы говорили не иначе как о самом папе. Его святейшество Пий Седьмой[136 - Пий Седьмой – Грегорио Луиджи Барнаба Кьярамонти (1742–1823), папа римский (1800–1823), отлучивший Наполеона от Церкви в ответ на аннексию папских владений (1809). Был арестован императором и находился в заключении сначала в Италии, а затем во Франции до 1814 г.] изволили здесь отобедать! – Гангерне загоготал с присущими ему громовыми раскатами в голосе.
– Кто?! – очнулся тут же Фернан. – Что вы сказали?!
– Да-да, сударь, – ответила Жаннетта с уважением к личности, о которой вела речь. – Да-да, наш святой отец, папа римский, оказал нам честь, остановившись в нашей деревушке…
– Как! Сам папа! – вскричал Фернан, смятенно переводя глаза с обшарпанных стен на почерневший потолок столовой. – Как? Сам святой мученик?
Теперь всеобщее внимание, поглощенное до сих пор прелестями юной служанки, обратилось на Фернана. Неразговорчивый попутчик, зажатый на передке дилижанса между кучером и мнимым индусом, Фернан оставался до этого практически чужим в странствующем сообществе, частью которого оказался по воле судьбы. Но это восклицание, столь странное в устах восемнадцатилетнего сосунка, привлекло к нему любопытные взгляды присутствующих. Только тогда все заметили его ладную фигуру, сосредоточенное лицо, большие черные глаза и широкий лоб мыслителя, за которым почти всегда скрывается или необыкновенный дар к великому, или безумная дотошность в мелочах.
– Да-да, в самом деле, – продолжала Жаннетта, обрадовавшись, что нашелся такой пылкий слушатель. – И его комната с тех пор никому не сдавалась. В ней ничего не меняли, она заперта, и если кто-то входит в нее, то только с глубоким почтением и священным трепетом.
В этот момент дьявольская мушка проникла в нос Фернана, ввинтившись, казалось, до самого мозга. Юноша разгорячился:
– И ее можно посмотреть? Мне необходимо побывать там!
– Что ж, я вас провожу, – ответила девушка. И они вышли вместе.
Меж тем Луицци никак не мог догадаться, что же за игру затеял Дьявол с молодым человеком и служанкой постоялого двора. Их долгое отсутствие было замечено всеми; вдруг на кухне раздался жуткий гвалт. Несколько раз до ушей путешественников донеслось имя Жаннетты, выкрикнутое во весь голос; они решили узнать причину шума и устремились гурьбой на кухню, а в этот момент через другую дверь в столовую вернулся Фернан.
На кухне молодой человек примерно двадцати пяти лет от роду, в охотничьем костюме и с орденами на груди, с необъяснимой силой сжимал руку Жаннетты и орал:
– Отдай мне ключ! Отдай!
Несчастная девушка, бледная как смерть, не могла ни двинуться с места, ни выговорить что-либо членораздельное и словно зачарованная смотрела на молодого человека. Пять или шесть золотых монет упали к ее ногам, притянув алчные взгляды нескольких крестьян, с живостью обсуждавших происходящее. Распаленная от гнева хозяйка постоялого двора сурово процедила:
– Ключ у нее в кармане фартука; заберите его, господин Анри, заберите!
Ярость поначалу лишила Анри какой-либо способности к восприятию; наконец он понял, что ему говорили, грубо обшарил карманы бедной Жаннетты, нашел ключ и как бешеный бросился по лестнице на второй этаж. Путники уже хотели было спросить о причине такого насилия, но тут молодой человек вернулся, одним прыжком преодолев несколько ступенек. Несколько секунд он яростно вращал глазами. Наконец один из крестьян спросил:
– Ну что?
– Да, это правда.
– В той комнате?
– Да.
– Какое святотатство! Какой позор!
– Возможно ли? – изумился другой крестьянин.
В этот момент Луицци послышался резкий смешок, который так часто преследовал его.
– Что за дьявольщина? – произнес Гангерне.
– Как? В той самой комнате? – повторял крестьянин. – Где спал папа?
– Ха! Какая прелесть! – дошло до Гангерне. – Оригинальная идея!
Гневные голоса крестьян ответили руганью и проклятиями. Они бросились к Жаннетте, которая уставилась в одну точку и, казалось, потеряла всякое представление о действительности. Наконец она вдруг вскричала:
– Кровать папы! Ах! Я проклята!
В ответ на ее возглас раздался смех, который услышал один Луицци, а Жаннетта вдруг, тихо и жалобно застонав, обмякла и рухнула, словно все ее мускулы разом отказались служить. В тот момент, когда несчастная произнесла: «Я проклята!», она обернулась в сторону столовой, в дверях которой стоял Луицци. Ее взгляд, обращенный на Фернана, поразил барона тем диким выражением, кое было свойственно сатанинскому взору, а когда Луицци оглянулся на Фернана, то увидел в неподвижных глазах студента зловещий свет сжигавшего юношу пламени и понял, какая над тем нависла угроза. Повинуясь первому порыву жалости, он захлопнул дверь и остался в столовой вдвоем с Фернаном.
– Бегите! – сказал Арман.
– Да, – безучастно промолвил Фернан, не двинувшись с места.
– Бегите или же погибнете!
– Я? – меланхолически улыбнулся юноша. – Они не могут причинить мне ни малейшего вреда, судьба не допустит этого. Но я попытаюсь спастись ради них.
– Быстрее, спрячьтесь на империале[137 - Империал – верхний крытый этаж дорожной кареты.] под парусиной.
Фернан открыл окно, и едва он успел вспрыгнуть на крышу дилижанса, как дверь столовой распахнулась; несколько крестьян, вооруженных кольями, косами, мотыгами и цепами, устремились к Луицци.
– Это не он, не он! – крикнули сразу несколько голосов, и тут же Армана довольно резко спросили, куда подевался Фернан. Не успел он ответить, что, кажется, негодяй подался в сторону Парижа, как все с жуткой бранью и свирепыми угрозами бросились к большой дороге.
Пока запрягали лошадей, Луицци рассказал кучеру, где спрятался Фернан.
– Неплохо придумано, – ухмыльнулся кучер, – на дороге они быстро нагнали бы беднягу, и один бог знает, что бы они с ним сделали.
– А Жаннетта, как она?
– Сначала все решили, что она умерла со страху, и только потому ее не прибили на месте. Но господин Анри приказал отнести ее в комнату, и там она пришла в себя.
– Кто он такой, этот господин Анри?
– Сын здешнего почтмейстера, – пояснил кучер. – До прихода Бурбонов дослужился до капитана; я воевал под его началом.
– И он знаком с Жаннеттой?
– Он? Ха! Знаком ли с Жаннеттой? Еще бы!
Форейтор щелкнул кнутом, и кондуктор закричал:
– По местам, по местам!
Пассажиры, невеселые и молчаливые, заторопились в экипаж. Арман поднялся последним, заметив, как крайне удивился кучер при виде форейтора, садившегося в седло. Тем не менее он принял из его рук коробку в кожаном чехле и пробормотал сквозь зубы:
– Ну вот, еще один…
Громкие удары кнута помешали Луицци услышать конец фразы.
Лошади бешено помчались вперед и вскоре нагнали крестьян; те преградили дорогу экипажу и попытались любыми способами взобраться на дилижанс, чтобы настигнуть Фернана, который, как они думали, успел уйти далеко вперед. Но кучер ответил категорическим отказом, и форейтор, подстегивая лошадей криком, кнутом и шпорами, оставил вскоре далеко позади возмущенную толпу.
Ни один из пассажиров не проронил ни слова, пока экипаж окончательно не оторвался от преследователей; тогда кто-то спросил, что же стало с Фернаном, и Луицци рассказал, где спрятался юноша. К этому моменту дилижанс оказался в достаточно уединенном месте; и вдруг лошади стали. Форейтор спрыгнул на землю и пронзительно крикнул:
– Ну, ничтожный пакостник, спускайся!
Барон выглянул в окно и узнал экс-капитана, одетого в блузу форейтора. В этот момент показался Фернан.
– Что вам угодно, сударь? – холодно произнес он, подойдя к мнимому форейтору.
– Мне угодно пробить тебе башку! – завопил Анри. – Прямо сейчас, здесь!
– Я буду драться с вами на следующей станции.
– А! Хочешь увильнуть, трус! – С этими словами Анри сделал угрожающий жест, нимало не смутивший Фернана. Напротив, молниеносно схватив выброшенную вперед руку Анри, он увлек его за собой, подошел к дилижансу, свободной рукой на добрый дюйм оторвал тяжеленный экипаж от земли и только тогда отпустил противника.
– Как видите, – улыбнулся он, – в подобного рода игре у вас нет ни малейшего шанса. Я же сказал: на следующей станции буду к вашим услугам. Поскольку вы предлагаете драться, без всякого сомнения, не на жизнь, а на смерть, думаю, вы не найдете ничего плохого в том, что я отдам кое-какие распоряжения.
И, не обращая больше внимания на противника, он вежливо и негромко обратился к Луицци:
– Окажите мне любезность, прошу вас, – будьте моим секундантом. Я хотел бы также сказать вам пару слов, и если вы соблаговолите занять место рядом со мной, то крайне меня обяжете.
Предложение было принято; кучер поднялся на империал, а Арман втиснулся на передок между Фернаном и берлинским старожилом.
Анри вскочил на лошадь и, словно взбесившись, погнал упряжку во весь опор; грузный экипаж летел как самая легкая коляска.
– Прежде чем поведать вам тайну происшедшего, позвольте попросить вас о небольшой услуге. Я напишу сейчас несколько писем; надеюсь, вы не откажетесь доставить их в Париж?
Луицци кивнул в знак согласия, и Фернан продолжил:
– Пока я пишу, попросите, пожалуйста, подготовить мой багаж, а когда мы будем на станции – распорядитесь о лошадях для меня. После дуэли я отправлюсь по другой дороге; в Париж я не поеду.
Барон поразился хладнокровной уверенности, с которой было принято это решение.
– Не удивляйтесь, – улыбнулся Фернан, – что я так определенно говорю об исходе столкновения, который кажется вам весьма сомнительным. Посмотрите внимательно на этого рубаку. – Юноша показал пальцем на Анри. – Смерть его так же неизбежна, как если бы его уже опустили в могилу; он не жилец.
– Он?! – усомнился Луицци.
– Да-да, – подтвердил Фернан. – Опьянение яростью они называют храбростью; а я вам говорю, что ему не жить! Я вижу, как костлявая занесла косу над его головой: смотрите, он сломя голову гонит дилижанс; наш бравый капитан торопится драться, а значит – боится. Но хватит болтать о нем – ведь ему только того и надо. Ну а сейчас, – продолжал он в слегка ерническом тоне, – я хотел бы оправдаться перед вами за то, что вы все, конечно, считаете большим грехом. Только сила обстоятельств толкнула меня на такой небезопасный поступок, только она придала моей шалости страшный, кощунственный характер. В отличие от этого горе-ухажера, который добрых полгода добивался того же, а теперь так жаждет моей головы, я в глубине души вовсе не считаю себя виновным за полчаса сладкого забытья. По нашим непродолжительным беседам вы можете судить об обуревавших меня чувствах и не должны удивляться моему неожиданно резкому восклицанию и горячему желанию посетить священную комнату. Но едва я в ней оказался, как непрошеная, внезапная идея вернула меня, меня, человека, который всегда жил только иллюзиями, к действительности. Я поднял глаза на Жаннетту; она пристально изучала меня, и ее сердце, как я думаю, переполняло отнюдь не глубочайшее благоговение перед столь почитаемым местом.
Луицци молча слушал, как юноша изо всех сил пытался обелить себя, прекрасно понимая, что тот был только игрушкой в изощренных бесовских руках. Дьявольская мушка усмехалась на носу Фернана, который меж тем провел ладонью по лбу, выразительно вздохнул и проникновенным голосом продолжил:
– Жаннетта не обычная девушка, поэтому я не знаю, какой мой голос из тех, с помощью которых я обращался к ее сердцу, был ею услышан. Хотя эти мужланы и нашли золотые монеты, которые я ей подарил, это вовсе не значит, что она продалась. Просто какая-то частичка ее души откликнулась на мои мысли…
Мушка по-прежнему заливалась сатанинским смехом.
– Но я узнаю, – горячился Фернан, – я увижу ее снова, ибо эта девушка принадлежит мне; я оплатил ее любовь покоем всей своей жизни и скоро дам еще одну человеческую душу в придачу. Бедняжка! – горестно ухмыльнулся юноша. – А знаете ли вы, что те слова, которые она произнесла, теряя сознание, – это я прокричал ей в душе? Это я, вместо прощания, словно тигр, пожалевший рыдающую жертву, бросил ей про себя: «Ты проклята!»
Луицци содрогнулся. Он внимательно посмотрел на Фернана, словно желая убедиться, не сам ли Сатана принял его обличье. Мушка смешливо жужжала и с остервенением жалила нос юноши. Луицци в какой-то миг показалось, что господин Фернан ломает комедию, превращая свою грубую похоть в романический эпизод из поэмы о Сатане.
Желая увериться в этом, он убедительно ахнул:
