Дверной косяк

Алексей Сухаров

Дверной косяк

Дверной косяк

Дверной косяк.

Я сделал его уникальным воспитателем самодисциплины.

За каждый свой косяк я бился головой в дверной косяк.

За каждые грабли, на которые я вновь и вновь наступал, я, помимо удара по лбу собственно граблями, вознаграждал себя ударами в дверной косяк.

За каждую ошибку, недоработку или просчет я расплачивался ударами в дверной косяк.

Это как родительская порка ремнем, только лучше.

Неподготовленное практическое – косяк.

Загулялся допоздна – косяк.

Засиделся за компом – косяк.

Позволил себе лишнюю сигарету или стакан пива – косяк.

Со временем мои требования к себе стали еще жестче.

Не проснулся в семь – косяк.

А в выходные – в девять. Пять минут десятого – косяк.

Не прочитал за неделю книгу – косяк. А после – дочитывать.

Не дописал статью или не подготовил отчет – косяк.

Все вещи, которые я мог сделать сегодня, но откладывал на завтра, материализовывались ударами головой в косяк.

Методом дверного косяка я построил себе режим дня. Идеальный тайм-менеджер.

А на вещи, из которых как бы чего-нибудь могло бы выйти, мой организм отвечал покраснением на лбу как реакцией на последующий удар в дверной косяк.

Это значит, что я еще и на всякие глупости не отвлекался. Сугубо по делу. Иначе – косяк.

В один момент я понял, что живу скучно. Я посмотрел на себя в зеркало. Оттуда на меня смотрел задушенный самоограничениями малец с треугольной выемкой в центре лба. Я посмотрел на дверной косяк. Он был покрыт застывшими пятнами крови.

Я понял, что нужно что-то менять.

Но я не мог.

Я пытался загулять по клубам и питейным заведениям. Не вышло. Я, против своей воли, после ночной попойки просыпался в семь. В выходные – в девять. Кроме того, лишние сигареты или стаканы пива вызывали у меня рвоту. И аллергию. На лбу.

Я пытался ухаживать за девчонками, но они избегали меня из-за моей страшной треугольной выемки посередине головы. Мелочь, но неприятно.

Я не мог даже забить на всё и просто валяться на диване. Некая неведомая сила постоянно поднимала меня с него и заставляла мыть посуду, стирать одежду, писать статьи и готовить отчеты даже тогда, когда меня об этом никто не просил.

Я перепробовал все способы досуга и отдыха, включая путешествия. Безуспешно. Я понял, что от себя, с дверным косяком в голове, никуда не сбежать.

Косяк никуда от меня не делся, несмотря на все мои старания. Я стал его заложником. Теперь это он искал и преследовал меня. Когда я на секунду о чем-нибудь задумывался, расхаживая при этом по квартире, я обязательно ударялся об него головой. Случайно ли?

Я долго не оставлял попытки порвать эту странную связь с дверным косяком, избавиться от этой порчи, этого проклятия. Убить, заморить его, этого воспитателя самодисциплины и идеального тайм-менеджера. Я сходил с ума. В исступлении я бился головой в косяк снова и снова с такой силой, что, казалось, мой череп сейчас треснет и разлетится на части. Треугольная ямка во лбу становилась всё глубже, теперь она идеально входила в дверной косяк. Они прекрасно дополняли друг друга. Как болт и гайка. Как два кусочка мозаики.

Мне приходилось биться всё сильнее и сильнее, чтобы почувствовать боль. Дверной косяк с каждым днем проникал дальше в мою голову, и я боялся, что однажды он достигнет мозга.

Я лунатил. Я просыпался в холодном поту перед дверным косяком; по моей переносице стекала свежая кровь. Я бесился, закидывался снотворным и падал без сил на кровать. Но сколько бы таблеток успокоительного я не глотал, я всегда просыпался в семь утра. В выходные – в девять.

Однажды утром, после очередного приступа лунатизма, я понял, что так не пойдет. Бунт – не выход. Как и смирение. Необходим компромиссный вариант.

И я его нашел.

Я устроился мелким работником в одну неплохую компанию. Благодаря моей усидчивости и исполнительности, выработанной в процессе общения с дверным косяком, меня быстро заметили. Карьерный рост. Близкое знакомство с директором фирмы, ее спонсорами и заказчиками. Пять лет – и я становлюсь первым заместителем директора.

Теперь я – важная персона. Под моим контролем находятся сотни людей. Дверной косяк никуда так и не делся из моей жизни. Я просто нашел ему другое применение.

Я бью в него лбами других.

За каждую ошибку, недоработку или просчет.

(2015)

Секс измъ

– Маменька! – Лизавета встала посреди гостиной и, с обидой и вызовом, выразительно топнула ножкой. – Не могу я так больше, ******* хочу!

Маменька, то бишь, конечно, Марфа Петровна, представительница старого, вполне богатого и уважаемого дворянского рода, как бы помягче сказать, опешила. Что за тон! Что за выражения! Марфа Петровна, спустя мгновение придя в себя, уж было бросилась закрыть дочери рот, небось кто услышит, но Лизавета тут же отпрянула и выставила вперед пальчик, будто шпагой защищаясь на дуэли:

– Ежели ******* вы мне не позволите, маменька, то я ничего, никогда больше делать не буду, а то и в речку с горя брошуся, вот как! – Лизавета, раскрасневшись, схватила полы юбки и мигом выскочила из гостиной.

Стыд-то какой!

–

Ерофей Михалыч, отложив в сторону заляпанное перо и бумаги, почесал густую бороду, глубоко вздохнул, глянул куда-то в стену и тихо спросил:

– Так и сказала?

– Точно так и сказала, душа моя Ерофей Михалыч, так и сказала. Дескать, – здесь Марфе Петровне пришлось приглушить голос, – ******* хочет, аж мочи нет, токмо об том и думает. *******, говорит, подавай ей, а то ведь и убиться готова!

– И ведь не впервой такое от Лизаветы слышно-то. Я же наказывал занять ее чем-нибудь, ну что ж, не получилось?

– Ни в какую, душа моя Ерофей Михалыч. Гувернантки криком от нее кричат, даже Лидия Ивановна, храни ее Господь. Рисовать не желает, а то и красками прислугу с дуру пачкает, французским заниматься не просится и даже за пианино – любимое ее пианино! – совсем не усадишь! *******, токмо ******* в головушке светлой ее!

Ерофей Михалыч крепко задумался, а Марфа Петровна терпеливо сидела напротив, ничем не смея нарушить опустившуюся на кабинет тишину. Наконец, Ерофей Михалыч признался, что созрело у него на уме:

– Может, – начал он медленно, – придется бы и навстречу Лизоньке нашей пойти. Оно, конечно, неправильно вовсе, но как тут иначе? Девице летом минувшим шестнадцать исполнилось, может, природой это все дано, натурально, как говорится. А ежели мы ей запретим – то тут и до беды недалеко.

– Быть беде, быть! – загорелась Марфа Петровна. – Вы, быть может, душа моя Ерофей Михалыч, и знать не знаете, да вам я говорить и не хотела, чтоб не гневить, так ведь мужики наши, крепостные, уж судачат вовсю, дескать, дочка хозяйская все ******* требует, как одержимая, только про ******* все ее мысли. Утопиться она не утопится, но ведать-то нам не дано, черт дернет ее с кем из этих мужиков… Бедная, бедная Лиза!

Ерофей Михалыч нахмурил брови пуще обыкновенного:

– К Фомке Хлысту холопа, что про дочь мою рот свой поганый разевать надумает, мигом же отправлять По пять плетей каждому сыну собачьему, кто в таких суждениях замечен останется. И вам я дело сие поручаю, Марфа Петровна.

– Сделано будет, душа моя Ерофей Михалыч.

– Что до Лизаветы… Есть недалече отсюда поместье, Крюковых. Сын их, Николай, ранее в Государевых архивах служивший, сейчас дело отца перенимает. Молод да неглуп. Написать, что ли, им? Лучше уж так, чем с холопами-то.

– Напиши, душа моя Ерофей Михалыч, напиши! Чай, угомоним дочурочку нашу!

–

Ерофей Михалыч, пригладив бороду, громко крикнул вглубь поместья:

– Лизавета! Зайди!

Лизавета, насупившись, смотрела на грозного отца своего, ожидая исхода.

– Поговаривают, что ты, Лиза, последнее время ведешь себя плохо. Буянишь, от наук отказываешься, Лидию Ивановну обижаешь, храни ее Господь. И все бы ничего, да вот, дескать, носишься ты по поместью и, – тут Ерофей Михалыч, как и его супруга ранее, приглушил голос, – ******* просишь! Разве ж это дело для юной дворянки? Отвечай!

– Да! – держала ответ Лизавета. – Прошу! ******* хочу! Вот ******* бы, а больше ничего мне и не надобно! А ежели вы мне, папенька, запрещать будете, я ******* сама пойду – или вообще, руки на себя наложу!

Смотрел отец на бойкую да неуступчивую дочурку свою, смотрел – да и заулыбался.

– Слышал я и про это, Лиза, а нам такого с матерью твоей допустить никак нельзя. Посему, вот, – Ерофей Михалыч протянул дочери письмо, – ответ. Крюков Николай Палыч, прибудет завтра в два часа пополудни, так сказать, на rendez-vous. Обещаешь ли ты, Лиза, французский, в таком случае, не бросать? Обещаешь?

Лизавета дочитала письмо, и все нутро ее переполнилось счастьем и загорелось в предвкушении.

– Oui! Oui, mon chéri! – залепетала она, бросилась в объятия папеньки и принялась целовать его руки.

– Прелесть ты моя, ну, ну, полно. Прибереги ж челомканья да для других оказий.

–

Лошади остановились прямо у ворот. Из кареты вышел Николай Палыч с густо напомаженными волосами и в свежесшитом сером сюртуке. Он мельком глянул, как, в назидание прочим, Фомка Хлыст пускает кровь болтливому мужичку, и направился к поместью. Здесь, на пороге, его уже ожидали Ерофей Михалыч и Марфа Петровна. После недолгих приветствий все трое вошли в дом.

Ерофей Михалыч не стал мучать гостя хождением вокруг да около:

– Дело, как вы понимаете, Николай Палыч, тут сурьезное. Буду с вами откровенен, Лизавета у нас – девица удалая. Вот как мужчина мужчине, – Ерофей Михалыч приглушил голос, – *******, говорит, хочет, ******* ей подавай и все тут. Ну-с, вот мы вас и позвали. Как вы считаете, справитесь? Готовы ли, Николай Палыч?

Николай Палыч немного занервничал, но тут же собрался, как и подобает дворянину.

– Постараюсь не разочаровать, Ерофей Михалыч. ******* так *******.

– Ну-с, вот и хорошо.

Ерофей Михалыч и Марфа Петровна проводили гостя до дверей гостиной:

– Ежели что понадобится, Емельян, крепостной, будет вам прислуживать, – шепнула Крюкову Марфа Петровна. Тот жестом дал понять, что услышал ее.

– Ну, с Богом!

 Николай Палыч приоткрыл дверь гостиной и вошел внутрь. Маменька и папенька прислонили головы к стене, чтоб прислушаться.

Но прислушиваться не пришлось, потому что слышало все поместье. Визги, присвисты и смех довольства были настолько громки и искренни, что Ерофей Михалыч невольно улыбался, а Марфа Петровна утирала слезы. Еще бы: Лизавета, девочка, единственная дочурка, впервые за минувший год – счастлива.

Последующие шесть часов из гостиной то и дело раздавалось:

– Емельян! Еще чаю!

– Емельян! Подушки!

– Oui! Oui! Oui! – доносилось чаще всего.

В какой-то момент стало уж совсем неприлично. Лизавета позвала:

– Лидия Ивановна! А давайте нам музыку!

Смущенная гувернантка, теребя в руках пенсне, прошла в гостиную и уселась за пианино. Играла долго и самозабвенно. В момент наивысшего напряжения Лизавета закричала так, что поместье, как избушка в Теремке, чуть не развалилось:

– Храни вас Господь!

И все затихло.

Из гостиной вышел Николай Палыч, поправляя на ходу сюртук. Лицо его было красным, а помада текла по лбу и щекам вместе с потом.

– Приедете к нам еще? – поинтересовался Ерофей Михалыч.

– Всенепременно, – ответил гость.

Лошади застучали копытами.

Лизавета проскользнула мимо родителей, улыбающаяся и довольная:

– Емельян! Помыться бы!

Ерофей Михалыч и Марфа Петровна смотрели друг на друга и тоже улыбались. Сегодня они провернули очень неплохое дельце, а теперь им в головы одновременно закрадывалась одна такая смелая и замечательная мысль.

–

Примечания:

1) 

rendez-vous

– рандеву, т.е. “встреча”, “свидание”

2) 

oui

– “да”

3) 

mon chéri

– “мой дорогой”

4) 

******* – “замуж”

(2022)

Цветы

Компания из нескольких десятков человек спокойно выпивает в углу. Негромкие разговоры, стаканы, закуски. Как гром среди ясного неба – объявление от чрезмерно активной девушки в белом:

– Девчонки-девчоночки, собираемся, не киснем! Вот туда встаем, пожалуйста. Ну, живее, живее!

Компания поворачивает головы в сторону назревающей суеты, позабыв о еде, выпивке и разговорах.

Дюжина девушек детородного возраста выстроилась в три небольшие шеренги, а заводила в белом, прихватив маленький, аккуратный букетик цветов, продолжала вещать:

– Букет, девчоночки, букетик! Готовы? Точно готовы? Тогда на счет “три”. Ага? Раааааааааааааааз…

Каждая из дюжины девушек старается подвинуть, оттолкнуть соседку от предполагаемой ей траектории полета цветов.

– Двааааааааааааа…

И только одна, заплаканная, печальная и забитая, неуверенно, бессильно и безуспешно пытается покинуть толпу.

– Три!

Маленький, аккуратный букетик выбрасывается из рук заводилы в белом с очевидно не рассчитанной силой: он перелетает всю толкающуюся дюжину и попадает прямо в голову заплаканной, отстранившейся девушки. Она инстинктивно поднимает ладони к лицу и спустя момент оказывается перед своими товарками, заводилой в белом и всей честной компанией с букетом в руках.

Секунда на осознание произошедшего.

– Следующая! Ты следующая! – кричит заводила в белом.

– Следующая, ну надо же! – произносит кто-то в толпе. Дюжина девчонок обступает поймавшую полукругом, компания в углу выпивает и закусывает.

– Следующая, следующая, следующая! – раздается со всех сторон, а заплаканная девушка ищет глазами хоть кого-нибудь, кто не будет так рад ее горю.

Дело было на похоронах.

(2023)

Море в капле

Яна и Света вышли из лаборатории на послеобеденный перекур. Их белоснежные халаты сильно контрастируют с апрельской слякотью.

– Еще пару часов – и все, – вкусно затягиваясь, смакует Света.

– Что “все”? – интересуется Яна.

– В отпуск, – коротко и довольно сообщает первая.

Яна непонимающе вглядывается в коллегу, а та, смекнув, что где-то здесь зарождается зависть, подкидывает дровишек:

– К четырем уйду, собираем с мужем вещи и ночью улетаем. В пять утра по нашему – море, солнце и песочек. Красота.

– Везет, – цедит сквозь зубы Яна.

Она суетно докуривает и ищет, где бы побыстрее притушить длинный, дамский ментоловый бычок.

– Я себе для этого случая такой купальник прикупила, слушай, – продолжает Света, догоняя неслушающую и разобиженную Яну. – Фиолетовый, с бретельками…

Ну и сволочи же.

Яна садится на стул, делает из чашки глоток и пытается успокоиться. Неа, дело тут отнюдь не в зависти, как подумалось Свете, – более того, даже не в Свете самой. Яна сейчас вспоминает свой разговор с начальством меньше месяца назад – тогда они отнекивались, извинялись, дескать, Ян, ну никак сейчас в отпуск, работы навалом, потерпи немножечко, как все разгребем, так первая пойдешь. А она очень хотела, это, можно сказать, было ей необходимо – ее так утомили бесконечные колбы, реактивы, препараты, микроскопы, центрифуги и прочее, прочее, что еще чуть-чуть – и ударит психоз. Яна как могла стиснула зубы, пробирку от натуги в них зажала, чтобы продолжить ходить сюда шесть дней в неделю, утопая в однообразных и рутинных действиях с пипетками и растворами, ожидая, надеясь и веря, что вот уже скоро Андрей Геннадьевич подкрадется, по плечу хлопнет да скажет, ну что, Янка, с понедельника, заказывай билеты – а вот сегодня она узнает, что отпуск получила Света и, судя по всему, без всякого на то сопротивления. Нет, ну не сволочи ли?

Сволочи, конечно, и Яна уже было привстала со стула, чтоб вломиться в кабинеты начальства этажом выше и устроить конкретный разнос, но опомнилась и присела обратно. Это выход, конечно, но в него придется выйти с вещами, да и мужа, с приличным доходом, как у Светы, у нее нет. Ругань и увольнение – вариант, но не лучший. Да, она отдохнет и куда-нибудь слетает, что уже совсем неплохо. Но а дальше-то что – путь обратно ей будет заказан. Дальше-то куда?

Яна сгорбилась, уперлась ладонями в щеки и теперь зло оглядывает место своего рабочего заточения. Через три лабораторных стола, прямо у двери на склад, стоит, выпячивая грудь, счастливая и стервозная Света. Она как будто уже на отдыхе и как будто уже напялила на себя фиолетовый, с какими-то там бретельками, купальник: флиртует, пока муж не видит, с худым, низким и щетинистым (и оттого совершенно не ясно, сколько ему лет) грузчиком, кажется, Колей. Он, очевидно, смущается от такого внимания, но с каждой минутой общения становится все смелее. Понятное дело, что ничего ему не светит, а действия Светы интуитивно понятны всем, кроме мужчин: метит территорию и, вполне вероятно, разминается перед возможным курортным романом с кем-нибудь гораздо более симпатичным, солидным и статусным, желательно с гражданством другой страны. Яна более не в силах смотреть на эту странную парочку, отворачивает голову в противоположную сторону и вдруг замечает на соседнем столе готовый к работе и анализу аппарат. Между двумя тончайшими усиками аппарата, опутываемая, будто паутиной, лучами света, зажата крошечная капля воды почти идеальной формы. Яна чуть не подскакивает со стула от озарения, а план ее дальнейших действий созревает быстрее лабораторной плесени.

Ей нужно попасть на склад, мимо Светы и случайной жертвы ее заигрываний. Честно говоря, склад вызывает у Яны исключительно негативные эмоции: высокий потолок и широко расставленные стены, огромное количество забитых доверху полок, повсюду коробки handle with care, баллоны extreme caution и летучие жидкости flammable, в общем, того и гляди накосячишь, что с природной неуклюжестью Яны не выглядит как вариант фантастический. Короче, стресс, но сейчас она проникнет туда, чтобы в перспективе от него избавиться.

Яна делает вид, что легко и уверенно шагает на склад, но мимо Светы, поймавшей кураж, так просто не протиснешься:

– Чего, Ян, закончилось что-то? – одним только тоном она обозначает превосходство над своей страшненькой подружкой.

– Ага, реактив.

– Ты хоть не споткнись там, – усмехается Света.

Какая же сучка, думает про себя Яна, пробираясь сквозь стекло колб и плотную, вздутую пластмассу бочек. Где-то там, в самой глубине склада, затаилась нужная ей емкость. Новейший, экспериментальный препарат. Использовать только по назначению, соблюдая протокол безопасности D.

Яна встала прямо перед емкостью и на мгновение задумалась, как будто не была уверена в том, знакома ли она с протоколом D, но затем смело потянулась к стеллажу слева и достала из картонной коробки нужную пробирку. Ей все равно придется его нарушить, этот протокол. Исключительной плотности стекло. Не поддающаяся реакциям крышка. Только она подходит для нашей экспериментальной, божественной влаги.

Яна покинула склад, стараясь выглядеть как можно менее подозрительно. Тут же обращается ко Свете, упреждая возможные от нее вопросы:

– Отлучусь на минутку?

– Ладно уж, – все так же стервозно и самоуверенно кивает Света.

Яна спешит по апрельской слякоти, более не беспокоясь о белоснежности халата, к расположенной неподалеку детской площадке, пока бирюзовая, схожая с бензином жидкость в ее кармане игриво прыгает по стенкам пробирки и бьется в не поддающуюся реакциям крышку. Самое главное уже сделано, а сейчас осталось по мелочи – так сказать, приятные хлопоты. Яна пролетает вдоль никем не занятых, в связи с сезоном, горок, качелей и каруселей прямо к песочнице. Местами оттаявшая, она, как и подобает песочнице, содержит в себе много грязного, сырого песка. Яна поморщилась, но все же зачерпнула нужное количество в заранее приготовленный контейнер. Оглянувшись по сторонам, как преступник, и убедившись, что рядом никого нет, она быстро вернулась обратно к дороге.

Следующая точка маршрута – мебельный магазин. Яна и здесь не стала задерживаться:

– Складной шезлонг, будьте добры.

Продавец продемонстрировал несколько доступных моделей. Яна остановилась на светло-зеленом.

– Отличный выбор, – заявил продавец.

Сложив шезлонг в крупный целлофановый пакет, Яна поторопилась обратно. Почти четыре вечера. Жизненно важно сейчас не наткнуться на Свету. Яна предусмотрительно встала в отдалении, закурила и стала выжидать подругу, которой и до врага недалеко.

Вот и она. Крутит попой, накидывает модную сумочку на плечо и прощается с худым и низким Колей, что так по-джентльменски вышел ее проводить. Она кокетливо машет ручкой и топает в противоположном от Яны направлении.

Сотрудники постепенно покидали лабораторию. Яна старательно создавала иллюзию деятельности, периодически проверяя, на месте ли спрятанный под столом пакет с шезлонгом. Все ближе к шести часам и все тише становится в здании. Начальство с этажа выше тоже завершало рабочий день.

– Чего, Янка, домой не торопимся? – Андрей Геннадьевич, одетый в симпатичную весеннюю куртку, улыбался, придерживая портфель.

– Сейчас уже, скоро, – отвечала Яна, размешивая и растрясывая бесцветную и бесполезную в данной ситуации кислоту.

– Ну ладно тогда. До завтра.

Хлопнула дверь, и Яна привстала, подкравшись к аппарату с каплей, усиками и светом. В оглушающей тишине она схватилась за ручку, опуская каплю как можно ближе к поверхности стола.

Андрей Геннадьевич. Какой же приятный мужчина, всегда уважительный и свойский, даром что начальник. Вполне молодой и красивый. Если бы и втягивать кого-то в такую авантюру, то только его.

Яна хватает пинцетом песчинку, обрызгивает ее чистой водой – мало ли чего – и аккуратно вкладывает ее в каплю. Песчинка опускается на дно. Иглой шприца лаборантка вводит вплотную к песчинке малюсенький шарик воздуха. Яна шумно выдыхает от напряжения.

Жаль, что у Яны никогда не хватало смелости – ни на то, что вместе отправиться в импровизированный, совершенно безумный отпуск, ни даже на то, чтоб просто притвориться, что после работы им сегодня с Андреем Геннадьевичем совсем чуть-чуть по пути.

Яна достает шезлонг из пакета и кладет его на стол. Вынимает из кармана пробирку с бирюзовой, схожей с бензином жидкостью. Сбрасывает с себя халат и обувь, оставаясь лишь в нижнем белье. Совершенно ничего особенного – другими словами, не фиолетовый, с какими-то там бретельками, купальник, но ведь и море будет не настоящим. Залезает на стол с ногами и вглядывается внутрь пробирки.

Шум со стороны склада пугает ее до чертиков. В лаборатории появляется тот самый Коля, и Яна инстинктивно сжимается. Коля и сам прилично шокирован открывшейся его глазам неприличной картиной.

– Мы там это, закончили, – сообщает щетинистый грузчик.

– Хорошо! – нетерпеливо выкрикивает Яна.

– Через задний выйдем тогда, ну?

– Угу.

Разгоряченный дважды за день Коля все же решается поймать удачу за хвост.

– Может, помочь чем? – пикантно настолько, что противно, интересуется Коля, разглядывая полуобнаженную лаборантку.

– Валите отсюда уже!

Коля разочарованно гримасничает и исчезает за дверью склада.

Яна решает более не искушать судьбу и действовать решительно. Крышка слетает с пробирки. Бирюзовая жидкость льется на нее, ее белье и шезлонг. Ни капли на стол, на пол или еще куда-либо – иначе все пойдет прахом. Яна закрывает пробирку и чувствует, как она тяжелеет в ее руках, быстро увеличиваясь до колоссальных размеров. Ее глазами это выглядит почти как аттракцион – все вокруг резко становится далеким, она будто падает с самолета лицом вверх. Процесс ускоряется, Яну практически тошнит и валит на спину.

Все, что она сейчас видит – это огромная капля воды на горизонте, опутываемая, будто паутиной, лучами света. Яна берет под мышку шезлонг и идет к капле, наступая на собственные отпечатки пальцев. Она никогда бы ранее не подумала, что этот стол настолько грязный.

Яна понимает, что теперь ей необходимо преодолеть толщу воды. Нужна будет скорость. Яна бежит, подмечая, что в маленьком теле это делать все так же непросто, как и в теле большом, но в данном случае жалоб на одышку от нее не поступит.

 Обидно, что она не озаботилась о напитке, но с другой стороны – пронести его сквозь воду было бы почти невозможно.

Яна прыгает и рассекает поверхность капли, на пару секунд задержав дыхание и прикрыв глаза. И вдруг – она чувствует под своей ногой мягкую, приятную, теплую поверхность. Лаборантка расслабляет веки и окидывает взглядом пространство вокруг.