Трансформация – дорога домой. Воин Огня

– Моя сестра, опять набухалась малолетка. Домой вот не могу затащить.

Удовлетворенная таким объяснением тетенька со спокойным сердцем направилась домой. А гопники принялись за старое, схватили ее за руки и потащили в подвал. Спасло Миленку то, что домой спешила ее учительница, позвонили из дома, трубы прорвало, ей пришлось уйти из школы, спасать дом от полнейшего затопления. По дороге она и увидела свою подопечную, разогнала шпану, и только после заспешила к себе. Ну, а Милена пришла домой. Видеть никого, даже меня, сегодня у нее не было ни желания, ни настроения.

Узнав, в каком дворе все произошло, я ушел от нее, сказав, что обойдусь сегодня без занятий, пусть отдыхает.

Зашел домой, сбросил рюкзак, переоделся в старый рваный спортивный костюм и убитые в хлам кеды, вооружившись маминой скалкой, пошел искать ту компанию. Их оказалось четверо, а я один. Каждый из них как минимум на пару-тройку лет старше, на полголовы выше и вдвое шире в плечах.

Стоило мне увидеть этих уродов, волна ослепительной ярости захватила меня всего, до кончиков пальцев, до каждой клеточки моего тщедушного организма. Я кинулся на них. Все, что помню из той драки – это красная пелена перед глазами и мерзкие ненавистные рожи, которые во что бы то ни стало нужно уничтожить, разбить, размазать об асфальт…

Нас растащили местные мужики.

На мне живого места не было. Итак, видавший лучшие виды и знавший лучшие годы, причем не в моем гардеробе спортивный костюм был изорван в лоскуты. У одного кеда была оторвана подошва, второй порван пополам. В зеркале, вернувшись домой, я увидел вместо лица один сплошной синяк. Лицо на следующее утро опухло так, что стало в два раза больше и приобрело лилово-фиолетово-желтый цвет. Белки глаз стали красными как у заправского вампирюги, синие губы так же придавали сходство с ним. На теле не было живого места, все в синяках и кровоподтеках. К счастью, обошлось без переломов.

Но и на них, на всех четверых, было страшно смотреть. Разбитые носы, губы, у двоих заплыли оба глаза, у одного ухо опухло так, что стало в три раза больше другого. Позже узнал, они не обошлись и без переломов.

Итогов того инцидента было три.

Первый. Меня чуть не поставили на учет в детскую комнату милиции. Сначала родители гопоты настаивали. Милена вступилась за меня, но никто ей не поверил. Повезло, что учительница, которая ее спасла, подтвердила слова Миленки, и родители «пострадавших» решили замять дело, их детям уже было вполне прилично лет, и дело попахивало попыткой изнасилования.

Я позавидовал Миленке, к ней так хорошо относятся учителя. Я же выслушал очередную лекцию о том, что финал моего жизненного пути колония и тюрьма – без вариантов.

Второй. Местная гопота стали меня бояться и обходить стороной. Посчитали, что я отбитый на всю голову, и дали кличку – Берс.

Но я не тешил себя надеждой, что это надолго. Тогда впервые я посмотрел на Миленку не как на Друга, а как на девчонку, и понял одну простую вещь – она взрослеет и становится красивой. Данное обстоятельство в ее бывшем спокойном мире было бы крутым, но в нашем неблагополучном – ох какая серьезная проблема, можно сказать катастрофа. И попытка будет не первая, и увы далеко не последняя. А защитить ее некому. Ее отец и так был не боец, актер театра, худенький и плюгавенький, а щас, после постоянных возлияний, совсем ни о чем, его самого защищать надо.

И отсюда третий итог. Я слишком слаб. А у меня две женщины: Мама и Милена; которых кроме меня некому защитить.

И что делать?

Я видел только один ответ на этот вопрос – нужно становиться сильным. Очень сильным. Но как?

В таких невеселых раздумьях я как-то брел со школы домой. Никаких идей на этот счет в моей не раз битой многострадальной голове не появлялось. И тут, проходя мимо строящегося частного дома, я увидел мужика, он выкладывал стену из белых кирпичей. Я почему-то остановился и стал наблюдать за ним. Кирпичик за кирпичиком стена становилась все выше. Труд монотонный, но какой-то правильный. Как в моей любимой математике, складываешь одно к другому, и получается что-то правильное и очень красивое. А тут еще и новое. Я залип. И не заметил, как подошел совсем близко, тут мужик и обратил на меня внимание:

– Чаво зеньки вылупил? – беззлобно спросил он, вытирая пот со лба. – Стыбрить чаво решил? Я те мигом ухи поотрываю!

– Дядь, да ты чего, да я ж ни в жизнь чужого не взял!

От обиды перехватило горло, на глаза навернулись слезы, которые я с трудом загнал обратно, в глубь, глубоко-глубоко. Да почему сразу, совсем меня не зная, все обо мне гадости думают?!

– Да ладно, че губы вон поджал, не реви, не ты такой, жизнь ща такая, того и гляди последние портки стыбрят. Ты че хотел?

– Да ниче не хотел, – пожал плечами, чуть успокоившись, – просто ладненько у Вас так все выходит, правильно все.

– Ну так может подсобишь? – ухмыльнулся мужик. – Я и тебя научу.

– Хорошо, – сразу согласился я, скинул рюкзак и подошел к нему.

– Смотри, тебя как звать-то?

– Андрей.

– Так Андрейка, меня зови дядь Захар, ты мне будешь вон из кучи кирпичи подавать, и смотри как выкладываю. Заметано?

– Заметано! – кивнул и принялся за дело.

Надолго меня не хватило, через полчаса выдохся, первые-то кирпичи легко таскать, подавать, а чем дальше, тем больше мышцы на руках стали болеть, ныть, странное какое-то чувство, словно чем-то забиваются. Я с завистью смотрел на перекатывающиеся мощные мышцы рук дядьки Захара. Мне бы такие! Я б любой гопоте рыло бы начистил в раз!

Посмотрел на свои руки, они мне показались тощими лапами недокормленной курицы. Я тяжело вздохнул.

Дядька Захар, то ли услышав мой тяжелый вздох, то ли увидев мое наверняка ярко-красное вспотевшее мурло, то ли заметив сбивчивое громкое дыхание почти загнанного коня, прервал работу, сказал:

– Присядь, отдышись, и я перекурю.

Закурив сигарету, долго разглядывал меня. Под его пристальным взором мне стало несколько неуютно, наконец спросил:

– Чаво смурной такой? Колись, может чем подсоблю тебе.

Я не знаю с чего, но меня как прорвало, и я все ему о себе рассказал. Все как на духу выложил. Не знаю почему, я-то не шибко разговорчивый, особенно со взрослыми, от которых, кроме мамы, отродясь ничего хорошего не видел, а вот ему рассказал, ничего не утаивая: и о моей жизни, и о моих проблемах, и о моих тревогах.

Он слушал молча, не перебивая. Как только я закончил свой печальный рассказ, сказал:

– Тебя похоже Бог ко мне привел. Я тебе подсоблю.

– Нету никакого Бога, – буркнул недовольно я, – был бы Бог, не допустил бы ничего такого.

– Сопляк еще, а уже лезешь дела Божьи осуждать, меня слушай и мотай на ус. А то усов еще нет, даже пушка на рыле, молоко на губах не обсохло, а туда же, промысел Божий осуждать. Гордыню-то поумерь.

– Дядь Захар, да причем тут гордыня-то? – растерялся я.

– А при том, – строго сказал он, – вот, когда поймешь при чем, тогда может хоть чудок что-то поймешь. Ладно, я тебе не батюшка какой, на путь духовный наставлять эт не ко мне, а вот с деньгами помочь чудок смогу. Видишь, не сижу, сопли на кулак не мотаю, работаю, дома людям строю, или ремонты там внутри квартир. Видишь, как ладно мы с тобой, немного поработали уж сколько кирпичей выложили, а то одному долго, вдвоем быстрее и сподручнее. Приходи после школы, помогай, я тебе платить буду, не шибко много, так как и работать недолго сможешь, но на харчи хватит. Согласен?

– Еще как согласен! – энергично закивал головой, сердце взлетело от радости куда-то в горло и хотело вылететь окончательно и бесповоротно.

Я совсем как взрослый смогу зарабатывать и помогать маме! Я и мечтать о таком не мог.

– Чудненько, давай за дело.

Дядька Захар встал, и мы принялись за дело.

Вскоре он отпустил меня домой, я летел как на крыльях! Заработал первые деньги в своей жизни! Не украл, а честно заработал! Устал правда очень и голодный словно дикий зверь, но! Сейчас забегу в магазин и куплю еды и чего-нибудь вкусненького нам с Миленкой, и конфет, и мороженное! Ура!

Впервые в жизни я был так горд собой! И уверен, мама тоже будет гордиться! А жизнь-то налаживается!..

Только о том подумал, как в сердце кольнуло, все у меня в жизни так, только подумаешь: «Все хорошо!» Так сразу какая-нибудь ерупиндия и случается.

Теперь каждый день я работал с дядькой Захаром. Помогал ему строить сначала тот дом, потом многие другие. Мне очень нравилось строить, создавать что-то новое и хорошее. Дядька Захар всегда говорил:

– Строить надоть на совесть, дабы людям в глаза затем не стыдно смотреть было. И вообще все в жизни, по совести, надоть делать, тогда и будет все по Божьему: и в стране, и в семье, и в мире.

В Бога я не верил, но перечить не смел, а то затянет свою проповедь всерьез и надолго, а оно мне надо? А оно мне нисколечко не надо. А вот деньжат заработать, ох как надо! Оттого и молчал себе тихо в тряпочку.

Первое время мышцы от постоянных ношений тяжестей болели неимоверно, дядька посматривал искоса, да тихонько посмеивался. Затем не выдержал, сказал:

– Хиленький совсем, – приподнял мою тощую руку, посмотрел, цокая языком.

– Ниче, – обиженно вытер сопливый нос рукавом, – я вырасту, не меньше тебя, дядька Захар, стану.

– Расти, расти, – усмехнулся он, поглаживая свои пышные, немного закрученные вверх, усы, – эт дело хорошее и нужное… Будешь мне опосля помогать?

– Еще дом строить будем?

– Нам и тут еще делов эге-гей сколько! Фундамент, стены, только начало. Но да, мой первый заказ. А что делать? Работы не стало, производство наше тю-тю, закрыли, куды итить? От я и решил в стройке себя попробовать. А что? Отцу сколько раз в деревне дом латал? А брату какой домище справил?! Что ж я и чужим людям не построю? А деньжата ой как нужны, жена – молодая красавица, двое пацанов растут, малы еще, два и пять годов тока от роду. Но вот подрастут, как ты, их тоже к делу приставлю, неча с гопотой да шпоной якшаться, пусть при деле будут. Я так разумею. Дело пойдет, бригаду соберу, будем дома под ключ ставить, пойдет дело у нас, сердцем чую. Но сначала этот дом построим. Там как Боже углядит. Доделываем стену, завтра крышу крыть начнем.

И тут я услышал тихий шепот, больше похожий не на речь человека, а на шелест ветра в листве.

– Empezar la casa por el tegado,1 – и тихий мужской смех.

И тень промелькнула за левым плечом. Снова моя смерть? Опять рядом, опять ждет или собирается меня прибрать к себе прямо сейчас?! Мне стало так страшно! И так до ужаса обидно! Ну вот, как всегда, только что-то получается, сразу конец всему. Ну почему?! Навернувшиеся слезы я с трудом загнал в глубь, прошептал:

– Еж твои крокодиловы трусы… – радовало, что свои не заморал, а то совсем стыдоба бы вышла.

– Ты чего? – взял меня за подбородок и внимательно стал рассматривать лицо, поворачивая то влево, то вправо, дядька Захар. – Чаво бледный такой аки поганка белая?

– Страшно мне, дядь Захар, не стал ни обманывать, ни скрывать я, – смерть за мной ходит, за левым плечом, так мамкины бабы сказали, мерещится всякое.

– Бабы сказали, – передразнил, сгримасничав, он, – ты энтих баб слушай поболе, они и не такое понарассказывают. Бабы они такие… Плюнь, да и разотри!

– Плюю, дядь Захар, каждый раз, плюю по три раза! Вот тока не растирал.

– А ты разотри! Знаешь что? – задумчиво посмотрел он на меня и, словно решившись, сказал. – Познакомлю-ка я тебя с моим другом. Молодыми были, вместе тренировались, а у меня теперя семья, работа, не до того, а он тренером стал, пацанов тренирует, правда не бесплатно, где ж в наше время бесплатно-то? Но я слово замолвлю за тебя, думаю возьмет, попрошу, не откажет. Как говорится – в здоровом теле, здоровый дух! А ты вона какой тщедушный. Ниче, спортом займешься, человеком станешь, пойдешь?

– Пойду, – радостно кивнул я.

– От и договорились. В субботу сходим. Ты не боись, все мы под Богом ходим, и за каждым из нас плетется наша смерть, и за малым, и за старым, и у каждого свой день и час, когда она примет его в свои смертельные объятия.

– Хотелось бы не сейчас, а опосля, – буркнул себе под нос я.

Моему счастью не было придела. Жизнь не просто налаживается, а просто жуть какая замечательная становится. И денежки завелись, мамке помогаю. И Друг у меня появился – друг другу помогаем. Учеба подтянулась, училкам придраться не к чему. И не трогают более ни меня, ни Милену, боятся бесноватого меня, и пущай боятся! Если ж я еще и борьбой какой займусь, так меня, или моего кого, совсем никто тронуть не посмеет!!!

От, только батька…

И он не заставил себя ждать.

В тот вечер опять кинулся на мамку и начал бить, а я подбежал и всем своим телом пытался ее закрыть.

Неожиданно услышал тот же тихий голос, что и днем на стройке:

– Hostia! Mierda, Bastardo y cerbo gordo. Es hora de acabar con esto.2

Не по-нашему подумал бает, язык какой-то знакомый, где-то слыхал. Задумался…

Вспомнил! По телеку! Фильм смотрел, там католический священник на таком языке молитвы читал. Как он там называется?.. Латынь! Ох еж твои гамадрила тапочки, это ж что получается?.. Это ж мертвый язык! А кому как не смертушке на нем вещать?.. Мамочки, все-таки пришла за мной поганая! Утащит в свою темную преисподнюю и будет жарить на раскаленной сковороде.

За что жарить-то? Я ж вроде не грешил…

Ай, не грешил, грешил-грешил, и тем подонкам, что Миленке приставали, морды начистил, и одноклассников побил в первом классе… Ой да мало ли, что еще наворотил.

Страшно-то как… За моим плечом появилась все та же жуткая тень, а отец с занесенным в очередной раз кулаком рухнул как подкошенный на пол и замер, то ли помер, то ли впал в беспамятство. Я, как всегда, поплевал через левое плечо и уже намеревался встать и растереть, но кто-то мужским зычным голосом на меня рявкнул:

– Да прекрати ты в меня плеваться!!!

Глава 5. Наставники

Я снова замер. Мужик! Здесь? У меня дома. Откуда?

Но мама прервала раздумья. Аккуратно убрала мои руки, держащие ее за плечи, подползла к отцу, проверила пульс на шее, приложила ухо к груди, стала слушать.

– Живой, – прошептала мама, – слава тебе Господи. Скорую надо. Сынок, ты иди к себе, я позвоню и приду к тебе.

С трудом встал с пола, все тело невыносимо болело после нагрузок на стройке и побоев отца. Последнее время все болело постоянно, я почти привык. Поплелся к себе, закрыл дверь и плюхнулся на кровать, отчего тотчас скривился от мучительной, охватившей мое тщедушное тело, очередной волны боли, пронзившей до глубины души в результате моего соприкосновения вроде не сильного, довольно легкого, с поверхностью кровати. Вскоре пришла мама.

– Похоже инсульт или что-то вроде того, – сказала она, присаживаясь рядом со мной на кровать, – ты как?

– Жить буду, – пробурчал я.

– Больно, да? Дай посмотрю.

– Не надо, мам, – не хотелось шевелиться, чтобы не вызвать новый приступ боли, – нормально, пройдет, я только чуть-чуть полежу.

Мама все равно меня ощупала. Несмотря на то, что старалась быть очень нежной и аккуратной, каждое ее прикосновение отдавалось мучительной болью.

– Вроде переломов нет, – облегченно сказала после осмотра, – я поеду с отцом в больницу, ненадолго, просто размещу его там, нужно убедиться, что все обойдется, ты ж знаешь у него с головой беда…

– Мам и к черту его, пусть там хоть сдохнет! – яростно выпалил я.

– Не говори так, – расплакалась мама и спрятала лицо в ладони, немного успокоившись, сказала, – он же не всегда таким был! Я б за такого и не пошла вовсе. Был очень хорошим человеком, замечательным. Вот так порой, родной, люди меняются.

– Говорят – люди не меняются!

– Меняются, мой хороший, еще как меняются. Становятся хуже, как твой отец, под воздействием внешних обстоятельств, становятся их жертвами, а бывает становятся лучше: умнее, добрее, справедливее, честнее; но только если сами захотят, заставить невозможно. Говорят, что люди не меняются те, кто хотел кого-то изменить, а не получилось. Или те, кто очень хочет, чтобы кто-то изменился, но тот-то человек не хочет меняться, ему и так хорошо. С одной стороны те, кто сломался и изменился в худшую сторону, с другой стороны те, кто изменился по собственной воле и стал гораздо лучше, а вот по серединке те, кто не меняются, но не потому, что не могут, потому что не хотят.

– Ой, мам, да ну их всех к черту – этих людей. Злые они все и жестокие.

– Я злая и жестокая? – мама улыбнулась мне и стала гладить по голове. – А дядька Захар? А Миленка?

– Вы нет, – замотал отрицательно головой я.

– Так-то, все люди разные, и плохие есть, и хорошие. Не греби всех под одну гребенку. И то, если гребнем провести, он разделит на пряди, а уж насколько крупные – зависит от частоты зубчиков. Видишь, какими наши предки мудрыми были. Нам бы их не посрамить.

– Где ж ее мудрость-то взять?

– Мудрость – она в женщине сокрыта, там и ищи, только не все ее принимают в себе, многие о ней совсем позабыли. Тебе бы найти, чтоб с открытой была. Женщина – мудрость. Мужчина – сила. Потому они друг без друга не могут.

– Да уж, у батьки вона какая сила… На кой ляд она была б такая нужна.

– Так я ж и говорю, сила без мудрости – плохо, не туда направлена; но и мудрость без силы пропадет.

– Ой, мам, ты так сложно говоришь, я ниче не разумею, у меня башка аж болеть начала.

Мама тихо рассмеялась и сказала:

– Пойду, сейчас приедут, а ты постарайся уснуть, хорошо?

Я кивнул, она чмокнула меня в щеку и вышла из комнаты. С трудом перевернулся на спину и обомлел. Надо мной нависала страшная мужская рожа! Ну то что она не очень страшная я понял потом, а сначала показалась до жути страшной, огромной и непонятно откуда тут взявшейся. Я хотел заорать со страху, но он закрыл мне рот.

– Не ори, – сказал он тем самым зычным голосом, который я сегодня уже неоднократно слышал, – че орешь? Переполошишь весь дом и поедешь в больничку, отец твой в терапию, башку опять лечить, а ты в психушку, в принципе за тем же самым, но в твоем случае без необходимости.

– Ты кто?

Он убрал руку с моего рта, выпрямился и гордо представился:

– Алехандро Диас к Вашим услугам. – слегка приветственно поклонился.

– А я Андрейка, – промямлил я.

– Знаю я, что ты Андрей, – присел он теперь заместо мамы рядом, внимательно стал меня рассматривать.

– Ты кто? Моя смерть? За мной пришла?

– Я ни за кем не пришла!!! – возмутился он. – Я пришел к тебе. Пока не пойму почему именно к тебе, есть предположения, но они не точны, но и не столь важно, потом разберемся. Я Дух!

– Привидение? – мне стало гораздо спокойнее, когда узнал, что он не смерть и за мной не пришла.

– Да как ты смеешь!!! – сначала громко возмутился он, набрал полную грудь воздуха, сразу раздулся как воздушный шарик, но тут же осекся и сдулся обратно. – Пардон, месье, я испанский дворянин, и мои предки прокляли б меня, ежели бы я стал каким-то несчастным неприкаянным привидением. К счастью, подобного позора для себя и своей семьи я смог избежать. Скажу честно лучше уж перевоплотиться! Но я, Алехандро Диас, прожил достойную жизнь, не посрамил свои имя и честь, и вуаля – я Высшее Сознание, вместе с Творцом создающее и оберегающее нашу Вселенную.

– Ты ж испанец, чего по-французски баешь?

– Ай, – отмахнулся, хитро улыбнувшись, он, – ты меня как привидением обозвал, я вспомнил мадмуазель Аделину, француженку, привидение. О! Buena chica!!! Muy hermosa!!! Simplemente impresionante!!! Pasamos 70 anos felices e inolvidables con ella!3

– Я ничего не понял. Говори по-нашенски.

– Рано тебе еще понимать, – усмехнулся Дух, – хорошая мадмуазель была, но потом перевоплотилась.

– Что значит перевоплотилась?

– Значит так. Сначала ты живешь-живешь, а потом в один прекрасный, возможно, если очень повезет солнечный день, умираешь. И тогда у тебя становится три пути дальнейшего существования: 1. Анабиоз и ожидание возможности следующего рождения на Земле и снова земная жизнь; 2. Кто-нибудь тебе не даст впасть в анабиоз, уснуть, так сказать, в таком случае будешь неприкаянным привидением скитаться по планете и так до нового рождения, то есть перевоплощения; 3. Желанный всеми разумными созданиями, но вовсе не обязательный для нежелающих, вариант – пройти Трансформацию и стать Высшим Сознанием как Я. И тогда твои силы и возможности становятся практически безграничными. Ты можешь создать все что угодно! От неживой материи, до любого рода живых организмов, их формы и виды ограничены только твоей фантазией! Больше ничем! Ты сможешь управлять всем абсолютно, что есть во Вселенной. Ну кроме Сознания. И то слабеньким сможешь, сильным, структурированным – нет. Видел, как я без рук вырубил твоего отца.

Я кивнул.

– Пройдешь трансформацию, и ты так сможешь.

– А как ее пройти? – от открывающихся перспектив захватывало дух, вот бы действительно все, что он говорит было правдой!

– Для этого я к тебе и пришел – помочь. И начнем прямо сегодня тренировки сознания. Первый наш шаг – выход в Астрал.

– Что такое Астрал? И как в него выйти.

– Астрал – это то измерение, где живут такие, как я. Он везде, вокруг нас, как воздух, научившись в него выходить, ты сможешь путешествовать по всей Вселенной.

– Круто! – завороженно смотрел в его большие черные глаза. – Как выходить в него?

– Сначала ляг, расслабься и выкинь все мысли из головы, просто лежи и ни о чем не думай.

Я лег, расслабился, закрыл глаза. Круто, я смогу летать как супермен по всей Вселенной. Интересно, что там? Какие планеты, звезды, галактики, что там еще в космосе есть? Может быть, и инопланетяне существуют! Круто, вот бы их увидеть!!!

– Я же сказал – помолчи, – прервал мои размышления Дух.

– Так я молчу, – привстал на кровати я.

– Громко молчишь, я слышу: инопланетяне, планеты, галактики… Я ж сказала соблюдаем режим полнейшей тишины! Я слышу твои мысли!

– Молчу и не мыслю, – упал обратно на кровать.

В тот раз ничего не вышло, и в следующий тоже, мне потребовалось несколько месяцев, чтобы только выйти из тела, потом еще несколько, чтобы освоить астральные полеты, но как освоил уже не мог без них жить, отрывался по полной. Но об этом позже, не будем забегать вперед.

В выходные, как дядька Захар и обещал, мы пошли в местный ДЮСШ.

Его знакомый осмотрел меня внимательно со всех сторон и решил – не выйдет из меня толк. Хилый. Бокс не для слабаков!

– Вы меня в деле не видели!!! – возмущенно крикнул я.

Я очень хотел заниматься боксом. Точнее не обязательно боксом, любой борьбой, я жаждал научиться драться, стать сильным, как дядька Захар, и навалять всем по самые помидоры. Мы вошли в зал, здесь тренировались мальчишки и пацаны всех возрастов, были даже младше меня, но так лихо колотили грушу! А взрослые пацаны – вообще огонь! Морды красные и вспотевшие, майки, хоть отжимай, не скрывали огромные перекатывающиеся мышцы на руках! Такой раз по морде даст, не оклемаешься! Я хотел стать таким же сильным. А тренер сейчас меня завернет, и все, и тю-тю, никаких тебе тренировок, никаких тебе мышц, никакой силы тебе тут не видать. Ни за что!!! Только хотел выпалить очередную гневно возмущенную тираду, как тренер, хмуро глядя на меня, сказал:

– В деле тебя и не хотел бы увидеть! Никогда. То у нас без тебя шпаны и криминалов не хватает! Ладно посмотрим тебя на ринге. Чего стоишь? Залезай.

Я на радостях помчался к рингу, не влез, взлетел на него, чуть не запутавшись в канатах, наконец забравшись, нетерпеливо подпрыгивая, стал ждать.

Тренер, не торопясь, подошел, влез на ринг, знаком руки подозвал мальчишку примерно моего возраста, попросил принести шлем и перчатки для меня. Пацан мигом вернулся со всем необходимым, влез к нам.

– Сильно не бей, – похлопал тренер его по плечу, – а ты, Андрейка, смотри, бьем только по корпусу или по голове, ниже пояса ударишь, вышвырну как котенка и больше не пущу, ногами тоже нельзя.

– Да знаю я, – возмутился, – бокс много раз по телеку видел.

– По телеку – это одно, в жизни все несколько иначе, когда сам стоишь на ринге. Ладно, хватит демагогии, начали!

– Ну я им всем сейчас покажу! – подумалось мне.

Показал!

Серия ударов, которых даже толком не успел ни заметить, ни рассмотреть, и я валяюсь на полу раскинув ноги и руки, очумело уставившись в потолок.

– Н-да… – усмехнулся тренер. – Еще раз.

Пацан подал мне руку, я вскочил, встал в стойку, точнее что-то на нее смутно похожее, но это узнал гораздо позже. Раз, другой, третий – я лежу, ничего сделать не успел.

На этот раз вскочил сам, кинулся на противника, но не успев его достать кулаком, тут же получил удар под дых, пару раз по башке, снова упал.

– Хватит, – махнул рукой тренер.

Стоило мне услышать его слова – я понял, сейчас он меня прогонит и все! И такая ярость, такое глубинное отчаяние охватило меня, я только не зарычал как лютый зверь. И действительно откуда-то из глубин моего естества стала вырываться какая-то невообразимо жгучая жестокая животная сила, ярость, глаза заволокло красной пеленой, и только одна мысль – победить во что бы то ни стало!