скачать книгу бесплатно
– Да ты, возможно, не так поняла…
– А их дети? Подумал ли он об их детях? У них же было трое или даже четверо детей? И при этом он говорит жене, что «на свете нет счастья»!..
– Ну, подожди, подожди… А, может, это отрывок из какой-то незаконченной поэмы, и это не обращение Пушкина к его жене, а диалог героев?
– Да хоть «незаконченной», хоть «законченной» – все равно глупо. Как там еще в самом начале? «Каждый день уносит…»?
– «…И каждый день уносит частицу бытия»…
– Вот именно. И это глупо: частица бытия целый день уноситься не может. Для этого достаточно минуты, ну – нескольких минут, но никак не дня…
И вот тут у меня будто что-то щелкнуло в голове, и я ясно увидел, как нужно преодолевать казавшуюся такой мучительной примету, связанную «не с той ногой»: неприятность – это частица бытия, и, как сказала моя Мария, она должна унестись максимум через час, а то и раньше; поэтому, если у тебя случилась неприятность, то знай: через час от нее и следа не останется, а придет частица другого, возможно, счастливого, а, может, и очень счастливого бытия…
– Машенька, ты прелесть и умница, – закричал я тогда, и бросился ее целовать… И впоследствии я почти всегда убеждался в справедливости правила, невольно подсказанного тогда мне моей женой.
<А Машенька, действительно, была умницей! Какая замечательная логика! Да, конечно, адресовать такое стихотворение двадцатидвухлетней, цветущей женщине, жене, тогда матери двух его маленьких детей мог только ненормальный человек…
Вот только она не знала, что Пушкин и не делал этого! Ненормальным был человек, приставивший к стихотворению идиотский подзаголовок [к жене]. Неизвестно, кто придумал такую глупость, но и согласившийся с ней редактор издания 1903 года Пл. Н. Краснов (помимо вставки подзаголовка, он еще зачем-то отредактировал даже текст стихотворения!), и прочие деятели, до сих пор бездумно повторяющие эту глупость, заслуживают самого большого презрения.
Как же можно было не заметить в этом стихотворении удивительное, странное утверждение о смерти, которая должна настигнуть Пушкина и его другаодновременно. Здесь, собственно, и кроется разгадка адресата стихотворения: моим другомпоэт Пушкин называет того, кто живет с ним в одной плоти – камер-юнкера Пушкина!
Стихотворение было найдено среди черновиков Пушкина и впервые опубликовано лишь в 1886 году. Вероятно, тогда же появилась версия какого-то дурака, по которой Пушкин адресовал это стихотворение своей жене, и соответствующий вариант подзаголовка. Что ж, по-видимому, во избежание кривотолков, стихотворение это, на самом деле, нуждается в дополнительных пояснениях, например, таких:
РАЗГОВОР ПОЭТА С КАМЕР-ЮНКЕРОМ
Поэт
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия…
Камер-юнкер
А мы с тобой вдвоем предполагаем жить…
И глядь – как раз – умрем. На свете счастья нет…
Поэт
…Но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нет.
Примеч. Составителя >
1 сентября (вечер)
Чудеса не прекращаются. Только вчера вечером я ломал голову над елкой с несоразмерно толстым комлем, а сегодня увидел эту самую «елку» наяву…
После работы, как всегда по субботам, я отправился на кладбище и затем в церковь. В церкви я и увидел ее, а точнее, его: на алтарном престоле между потиром и дискосом стоял подсвечник. Его ножка представляла из себя алтарный камень в форме короткого толстого цилиндра, выточенного из мрамора, сверху в него было вделано бронзовое деревце – судя по тонким, длинным иголкам и маленьким шишечкам это был кипарис, а в шишечках имелись отверстия, куда вставлялись тонкие свечи.
Подсвечник настолько точно соответствовал рисунку на диске, что у меня даже зародилась мысль: а не с него ли была изготовлена печать «елки»? и если это так, то, узнав время появления подсвечника в церкви, я, возможно, смогу еще более точно определить время изготовления диска. Я чуть было не спросил у священника, когда у них появился этот подсвечник, но вовремя одумался: после недавнего разграбления могил это вызвало бы резонные подозрения относительно моей особы. Тем более, слегка подумав, я понял, что это мне ничего не даст. Во-первых, время появления подсвечника в церкви совсем не обязательно могло совпадать со временем его изготовления, и, во-вторых, этот подсвечник мог быть одной из многочисленных копий совсем древнего подсвечника, с которого как раз и изготавливалась печать.
Алтарный камень в основании подсвечника, безусловно, его главная деталь. Но алтарь, очевидно, ближе всего ассоциируется с такими понятиями как церковь, храм, Бог, что позволяет легко расшифровать изречение, скрывающееся за группой рисунков «кошка + рукавица + елка»: «Жена – помощница от Бога».
Глава 9
Жена мужу помощница
Говорят, что несчастие хорошая школа: может быть. Но счастие есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному..
Пушкин – П. В. Нащокину
Сказать, что «на детях природа отдыхает», про Наталью, жену Скундина, можно было с определенными оговорками. Да, конечно, Бог не дал ей никаких талантов, да и вообще мозгов у нее, если и было, то совсем немного. Но до ее целеустремленности в достижении жизненного идеала, по которому человек живет ради получения всевозможных удовольствий, даже ее выдающемуся отцу было очень далеко, а авантюризм, по-видимому, полученный от предков по материнской линии, иногда доводил ее родителей до предынфарктного состояния.
Она ненавидела и презирала Татьяну Ларину, а идеалом женщины считала Мэрилин Монро, с которой, как она утверждала, у них были одинаковые формы нижней части тела. (Увы! выше всё было существенно хуже: маленькая грудь, короткая шея, тяжелый подбородок и вздернутый носик – хороши были, разве что, черные, вьющиеся волосы…)
За время долгой учебы на филологическом факультете МГУ, включившей 2 академических отпуска, своим мощным крупом статной молодой кобылицы она сумела соблазнить четырех студентов (исключительно, ради поддержания чистоты кожи) и одного преподавателя (по-другому сдать ему зачет для нее было делом безнадежным). Когда Скундин был введен в их дом, Наталья Ивановна уже работала в крупном издательстве помощницей заместителя главного редактора, с которым у нее почти год, чуть ли не с первой недели ее поступления на службу, продолжался вялотекущий роман.
Скундин сразу заинтересовал Наталью своими большими, мужицкими ладонями с красивыми длинными пальцами. На второе его посещение она затащила его на последний сеанс в кинотеатр «Шторм», находившийся почти напротив их дома на Русаковской улице, и там, расстегнув его ширинку, проверила рукой, что это – принадлежность отнюдь не «архивного юноши», из тех, с которыми она имела дело в университете. В апреле 1958 года Николай и Наталья поженились, и в следующем январе родилась их дочь Ирочка. Молодая семья временно, «хотя бы до тех пор, когда девочку можно будет отдать в детский сад», обосновалась в отдельной комнате 3-х комнатной квартиры Ивана Михайловича, в дальнейшем предполагая вступить в жилищный кооператив. Конечно, две семьи под одной крышей – это всегда сложно; скандалы, в основном, между матерью и дочерью возникали иногда просто из ничего. В таких ситуациях Николай, выбравший себе, с одобрения тестя, поприще писателя, уходил «работать над книгой» к своей матери – благо, до его бывшего дома было всего двадцать минут пешком.
В марте 1961 года вышла первая книга Николая Скундина («Мимолетное…»), предисловие к которой было написано известным критиком Ю. Абашкиным, не поскупившимся на лестные оценки художественного стиля «молодого, многообещающего прозаика». На семейном совете это событие было решено отметить, совместив его с празднованием «кожаной свадьбы».
Праздновать решили скромно. В ресторане гостиницы «Ленинградская» Николай заказал столик на 6 персон: со стороны Натальи – Генриетта Самойловна с Иваном Михайловичем, Николая – его сестра Галина с мужем. Мать Николая была, по ее словам, «небольшой любительницей ресторанов», и с удовольствием согласилась побыть в тот вечер с внучкой. В общем, с самого начала всё пошло как нельзя лучше, и продолжилось в ресторане превосходными холодными закусками под мадеру (для дам) и «Столичную» (для остальных). Ах, какая там была сочная осетрина! а какая нежная семга! а икорка? будьте любезны: здесь вам имелась и паюсная, и лососевая, да в глубоких фарфоровых кокотницах… а заливные судачки порционные, а маринованные белые грибочки, и еще селедочка с вареной картошечкой и розовыми кружочками лука, и свежие огурчики, и помидорчики, и зеленый лучок… И были, конечно, задушевные тосты, много тостов…
Небольшой скандальчик возник, когда перешли к горячему. Ивану Михайловичу в колете по-киевски попалась небольшая жилка, и он, показав ее жене, пробурчал:
– Вот, Риточка, я предлагал идти в «Узбекистан»…
– Конечно, конечно, Ванечка, – прошептала в ответ Генриетта Самойловна, – ты только не волнуйся. Ты же знаешь, какая сейчас молодежь, они всё хотят решать по-своему..
– Нуда, нуда… Что?.. – заорал вдруг на весь зал профессор, – Что это? Только этого мне не хватало… Официант! Оф-фициа-ант!..
Официант возник будто ниоткуда.
– Что это? Вы можете мне ответить, что это? – продолжал негодовать Иван Михайлович, тыкая в официанта вилкой с нацепленной на нее веточкой зелени. – Или, по-вашему, эта морковная ботва петрушкой зовется?
Реакция официанта было мгновенной и, как показалось Скундину, демонстрируемой не в первый раз: его пальцы метнулись к вилке, и веточка тут же исчезла у него во рту.
– Я уверен, это петрушка, лакская петрушка – сказал он, дожевывая. Лицо Ивана Михайловича начало багроветь, и Скундин понял, что должен срочно вмешаться:
– Вот что, дорогой! Принеси-ка ты нам еще триста водочки и что-нибудь закусить… малосольные огурчики есть? Нет? Тогда грибочков и лучок зеленый, петрушки не надо, никакой – ни лакской, ни макской… И давай, заодно запиши десерт. Генриетта Самойловна, дамы – кофе, чай? Кофе-глясе? Так, два кофе-глясе. Только смотри, чтобы были сливки! Генриетта Самойловна, Вам чай? Чай с лимоном – один. Игорь? Кофе черный? Записал? Иван Михайлович? Чай? Попозже? Нам с Иваном Михайловичем пока не неси. Мороженое… Поднимите руки, кто будет мороженое. Раз-два…
Вскоре официант был отпущен, и инцидент с петрушкой был, таким образом, улажен… И ведь ничего, абсолютно ничего не предвещало катастрофу!..
Под десерт празднование плавно перешло в танцы. Под аккомпанемент очень неплохого оркестра молоденькая певица и молодящийся баритон по очереди исполняли самые модные песни последних лет: «Ландыши», «Подмосковные вечера», «Сосед», «Песня Огонька», «Маленькая Мари», «По диким степям Забайкалья»… Наконец, все немного устали, и как-то дружно было решено завершать. Вернувшись за стол, разлили по последней, оркестр также объявил последний танец, и тут-то всё и произошло…
Плеча Скундина коснулась чья-то рука и женский голос произнес:
– Привет, Джованни!
Николай повернулся и тотчас узнал ее, и, машинально привстав со стула, ответил:
– Привет.
– Я вижу, ты и имя мое забыл? Потанцуем?
И, взяв его за руку, она повела его в танцевальный круг. А он, покорно идя за ней из опасения немедленного скандала, на самом деле, не мог вспомнить ее имя. Но всё остальное он помнил достаточно хорошо:
В начале августа 1957 года в теплый воскресный день он болтался по улице Горького, с интересом наблюдая, как люди, обступая группы иностранцев, приехавших на Московский Фестиваль молодежи, просили автографы, предлагали обменять значки на жвачку, лезли с объятиями… Где-то запевали «Подмосковные вечера», откуда-то слышалась «Белла, чао…», кругом царили смех и веселье. На Пушкинской площади он застал окончание митинга, и у «Известий» натолкнулся на знакомого шофера – тот подрабатывал на Фестивале, развозя на ЗИЛе иностранцев по общежитиям и митингам. По окончании митинга на Пушкинской он должен был отвезти группу, состоящую из испанцев и итальянцев, в парк «Сокольники».
– Так я там живу! Может, подкинешь?
– Да, пожалуйста, только в кузове, вместе с ними…
У входа в парк их грузовик, украшенный эмблемой Фестиваля, мгновенно окружила разношерстная толпа, на спрыгивавших на землю иностранцев, набрасывались так, будто те были не люди, а живые манекены. Неожиданно Николай обнаружил, что к нему тянутся несколько рук с раскрытыми записными книжками, открытками и тетрадками. Рядом молодой испанец, выкрикивая «Но пасаран, салюдо, амиго!», шустро раздавал автографы. Ситуация показалась Николаю забавной, и он, достав из нагрудного кармана авторучку, шутки ради черкнул что-то на тетрадке девочки-пионерки и весело произнес: «О, белла, чао». И понеслось…
У летней эстрады, на которой выступали известные певцы, его с двух сторон подхватили две молоденькие девушки и потащили в сторону Детского городка. При знакомстве он назвался первым пришедшим в голову итальянским именем – Джованни. Потом одна из девушек исчезла, а оставшаяся (как же ее звали?) повела его вглубь парка. Был такой прекрасный, теплый вечер, приятная, прохладная трава, и такое податливое, женское тело…
В Детском городке ее подруга скучала, наблюдая за игрой шахматистов, гонявших блиц, разбавляя его обычным шахматным «звоном»:
– А мат грозит ему в окно…
– Не скворчи… Рано пташечка запела…
– Что мо-о-жет сравниться с Матильдой моей… Вам мат, товарищ гроссмейстер…
– Прун, пёрышник… Только и можешь, что на зевках выигрывать…
– Хе-хе… Нет, чтобы признать у себя наличие отсутствия выдающегося мастерства, присутствующего у противника… Может, сыграем на «Я – поц»[5 - Проигравший в игре на «Я – поц» должен, встав во весь рост, громко и выразительно произнести примерно такую речь: «Товарищи, прошу внимания! С прискорбием сообщаю вам, что я – поц!»]?
…Спутница Николая окликнула подругу – та бросилась к ним, объясняя на ходу, что иностранцев уже увезли, при этом она размахивала руками, повторяя «Би-би, би-би…». И вдруг Николаю сделалось так стыдно, он стал себе так противен, что ему захотелось провалиться сквозь землю. И тогда он сделал, кажется, наихудшее из того, что мог бы сделать:
– Ну ладно, девушки, спасибо за вечер, – сказал он на чистом русском языке, – мне завтра рано утром на работу. Пока.
И чуть ли не бегом бросился прочь…
Баритон жалобно завывал «Only you», Николай и женщина присоединились к танцующим. Его партнерше, наверняка, было не меньше 30, а ведь там, в парке она казалась ему такой юной… Скундину опять, как тогда, сделалось стыдно, он начал извиняться за ту глупую шутку, но женщина прервала его:
– Да что вы, что вы, я же сама этого хотела… А знаете? – сказала она, – ведь лучшего подарка на именины, чем тогда, у меня больше никогда не было.
И тут Скундин вспомнил…
– Маша, – вырвалось у него…
– Надо же, вспомнил, – усмехнулась она, снова переходя на «ты» – а тебя-то, как все-таки зовут?..
– Коля, – раздался сзади голос его сестры Галины, – мы уходим, официант ждет расплатиться.
– Ну, извините, Маша, за всё. Прощайте. – Скундин поклонился и пошел вслед за сестрой. Расплачиваясь с официантом, он слышал, как теща говорила мужу:
– Какая низость, привести нас в ресторан, в котором он бывает со своей любовницей! Какая наглость…
А дома, после того как Галина с Игорем увели мать, после того как была уложена спать дочь, за Николая уже взялась жена: – Я чувствовала, я была уверена, я всегда знала…
– Не кричи, Ирку разбудишь. Давай, я тебе завтра всё объясню…
– Ну вот, теперь он о родной дочери вспомнил. Когда б…л, ему было наплевать на дочь, о себе я и не говорю. И ведь я давно догадывалась, и зачем-то обманывала себя: нет, не может быть, у него имеется, все-таки, хоть какое-то чувство благодарности… И вот тебе – благодарность: повел в ресторан, чтобы увидеться со своей б…
– Да, я же видел эту женщину всего один раз, 4 года назад…
– Ложь, ложь, ложь… Я видела, как ты на нее смотрел… Ха-ха-ха! 4 года. И это после всего хорошего, что дала тебе моя семья. А я? Дура! Чтобы помочь тебе, ради хвалебного Предисловия к твоей книжонке, мне даже пришлось ублажать этого старого, вонючего Абашкина…
– Что? Что ты сделала? Повтори, – тут уже заорал и Скундин.
– А что? Тебе можно, а мне нельзя? И повторю: да-да-да, ради тебя я была с Абашкиным. Или ты думаешь, что он, в самом деле, восхищался твоими рассказиками? Да он давно уже ничего не читает, у нас в редакции все это знают…
Последние слова жены Скундин слышал, уже находясь за дверью – в чем был, он выскочил из квартиры тестя и через четверть часа оказался у матери. Мать еще не спала. Николай попросил ее постелить ему на его диване, и когда его тело почувствовало «родные» вмятины, он твердо решил, что «туда он больше не вернется». И с этой мыслью к нему пришел сон.
Следующий день был воскресенье 30 апреля. Скундину не хотелось никуда идти, голова гудела, и он валялся на своем диване, не думая ни о чем. Перед обедом Игорь притащил 4 бутылки Жигулей, на опохмелку. Мать стала спрашивать, мол, «что, он так и будет здесь лежать?». На что он кивнул головой и добавил, что «туда он больше не вернется». Мать заохала, прибежала сестра, и они все вместе принялись уговаривать его «все-таки, еще не раз подумать…». Он опять лег на диван и, отвернувшись, уткнулся головой в подушку.
Вечером, еще не раз подумав, он понял, что ему надо делать. Он встал, одел лучшее что у него оставалось в Сокольниках, и на троллейбусе поехал на Каланчевку. Там он занял наблюдательный пост у входа в гостиницу «Ленинградская» и стал ждать ту, из-за которой всё это произошло, почему-то, будучи уверенным, что она обязательно придет.
– Ты мне наставила рога, ты обвиняла меня в том же самом, – рассуждал про себя Скундин, – ну что ж! Я сделаю тебе приятное, сделаю, как ты хочешь, у-у-у, б…ща!
Прошел час, потом еще час. Та, из-за которой он торчал здесь, не появлялась. Лучшее, что он накинул на себя, оказалось летним, парусиновым костюмом. Скундин стал мерзнуть. По-видимому, холод добрался, в конце концов, и до его мозгов, потому что в них забрезжила первая за тот несчастный день разумная мысль:
– Что же я делаю? Уподобляюсь развратной дуре! Я, – считающий себя хорошим человеком. Если сейчас и нужно думать о чем-то, то не о такой жалкой мести. Может быть о разводе? А дочь?.. Ведь тогда… тогда ее душа навсегда потеряет ощущение счастья!..
И Скундин поехал в Сокольники. Мать уже спала. Он включил настольную лампу, достал карандаши, краски, альбом для рисования, сел за стол и стал рисовать. Он рисовал самое дорогое, что у него было – свою маленькую дочурку, и лег спать уже под утро, когда ее чудесным личиком были украшены все листы альбома.
Он был разбужен матерью, когда еще не было семи: звонила теща, которая просила передать ему, что заболела Ирочка, у нее очень высокая температура. Через десять минут Скундин был на Русаковской…
Глава 10
Журнал Берестова (V)
Нечаянный случай всех нас изумил.
Пушкин, «Выстрел»
4 сентября
Появление Маркуса Блоха на свет божий было главной причиной, по которой его отец, богатый белостокский еврей, решил навсегда перевезти свою семью в США – в России он не видел для сына никаких достойных перспектив. В начале 60-х годов Блохи уже прочно обосновались в Филадельфии, «городе братской любви», где Маркус вырос, выучился, получил хорошую работу и женился. С женой, как говорил Блох, «ему повезло, но не очень». Она была из очень богатой еврейской семьи и полагала, что муж всю жизнь обязан ценить доставшееся ему «сокровище», но, видя обратное, время от времени, жалила его уничижительными придирками… В конце концов, они развелись.
Обо всем этом я узнал от самого Маркуса. Вообще-то, я трудно схожусь с людьми, но с ним, возможно, благодаря его легкому характеру, мы перешли на «ты» с той первой нашей встречи в Нью-Йорке. Маркус Блох отнюдь не заурядная личность! Он свободно говорит по-русски; у него имеется даже свой речевой паразит, протяжное «Э-э-э…» – им Блох «украшает» по нескольку раз чуть ли не каждое свое словоизлияние. Но он искренне любит русский язык и не упускает случая поговорить на нем. Из русских писателей больше всех он уважает Льва Толстого и, особенно, Чехова. Хорошо помню, как однажды он принес на работу книжку «Русской мысли» и, протягивая ее мне, сказал:
– Э-э-э, Андрей, советую обратить внимание на, э-э, рассказ «Палата № 6»… Ах, как я благодарен моему папе за то, что он увез меня из вашего, э-э-э, бедлама…
Сколько же лет я не видел его до вчерашнего дня, когда он, не торопясь, вошел в мой кабинет, который до его перевода в Нью-Йорк принадлежал ему? – три? или нет, почти четыре. Как Маркус объяснил мне после дружеских рукопожатий и выражения соболезнований в связи со смертью Марии, официально его приезд – это командировка с инспекционной целью, не официально – «возможность вырваться из служебной рутины, чтобы немного отвлечься». О-о, он всё еще большой любитель женщин – этот худой, 50-летний дубок с большой, круглой верхушкой, растрепанной последними увядающими листьями! Вечер после работы он предложил провести, «как в старые добрые времена», в баре на Уолнат-стрит.
