banner banner banner
Прощай Дебора
Прощай Дебора
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Прощай Дебора

скачать книгу бесплатно

Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный…

    Пушкин, «Борис Годунов»

1 августа

Это произошло в субботу, в день моего обязательного посещения Центрального христианского кладбища Филадельфии. Итак, ровно десять дней назад, отдав «короткие», субботние 7 часов перфокарточной машине Германа Холлерита в офисе «Филадельфийского бюро переписи населения США», я отправился к Марии. Сначала всё шло по заведенному мной ритуалу: я положил на плиту 2 желтые розы и, постояв у могилы около получаса, отправился в церковь. Акафист настолько тогда опечалил меня, что, выйдя после службы на улицу, вместо того чтобы, как обычно, идти домой, я решил вновь вернуться на кладбище.

Скоро стукнули ворота: кладбище закрылось. Быстро приблизилась ночь. Посвежело. Из наплечной сумки я извлек фляжку с бурбоном, хлебнул немного. Грусть не проходила. Вспомнился Киев, Полтава, где я полгода отслужил земским статистиком, Пушкин:

Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух…

И, как всегда, когда мне на ум приходила пушкинская «Полтава», тревога охватила меня. Понеслись какие-то обрывки мыслей: «Сумасшедшая дочь Кочубея… Зачем Мария? – ее же звали Матрена… две отрубленные головы в руках палача… Все-таки что-то в «Полтаве» было сделано не так – совсем не случайно она не имела успеха… Весь 1828 год был у Пушкина какой-то неправильный, ненормальный»…

Я в последний раз приложился к фляжке, сунул ее назад в сумку и медленно побрел к забору. Было уже совсем темно, когда я уткнулся в кирпичную стену, крутой скалой уходившую к звездам, и сразу осознал, что перелезть через нее мне будет не под силу.

«А мне пора, пора уж отдохнуть… – вспомнилось вдруг из «Бориса Годунова». – Стоп, стоп, стоп… Так вот в чем неправильность «Полтавы»! Обольщенная дочь и казненный отец – такая ужасная драма, и обычный четырехстопный ямб! Ах, какая получилась бы великолепная вещь, напиши ее Пушкин слогом «Бориса Годунова», «Русалки» и «Маленьких трагедий»… – и, умиротворенный своим нечаянным открытием, я заснул… впервые заснул под забором, пристроив под голову сумку.

Сколько времени продолжался мой идиллический сон? Не знаю, но, по-видимому, не долго: было еще довольно темно, когда он был прерван громкими свистками и скрипом открываемых ворот. Я приподнял голову: какой-то человек бежал прямо на меня. От страха я вжался в землю. Его сапог промелькнул буквально в сантиметрах от моей головы, что-то звякнуло. Я взглянул вверх и на фоне светлеющего неба увидел сидящего на заборе человека, потом – вскрик и быстро удаляющиеся шаги. Откуда-то из глубины кладбища доносились приглушенные голоса.

Я потянулся за моей сумкой и коснулся пальцами какого-то предмета, лежавшего на ней. На ощупь это был диск с шершавой поверхностью. Растопырив пальцы, я сумел обхватить его и слегка приподнять, т. е. в диаметре он был не больше 20 сантиметров. Тут он выскользнул из моей ладони, гулко стукнувшись о землю. Голоса приближались (так мне казалось), надо было уходить, и уходить быстро. «Но, – подумалось вдруг, – находку оставлять здесь нельзя: ведь на ней могли остаться мои отпечатки пальцев, по которым какой-нибудь филадельфийский простофиля Вильсон сможет уличить меня[2 - Простофиля Вильсон – герой одноименной повести Марка Твена, раскрывавший запутанные истории с помощью сравнения отпечатков пальцев. (Примеч. Составителя)]». Пошарив рукой вокруг сумки, я (слава богу!) сразу наткнулся на диск. Вынув из сумки фляжку, я сунул ее в задний карман брюк, затем положил в сумку диск и огляделся вокруг. Это было идеальное место для побега с кладбища: метрах в трех от меня стоял огромный клен, две нижние ветки которого опирались на гребень забора. С помощью такого дерева выбраться на улицу было секундным делом, и четверть часа спустя я уже отпирал дверь дома, в котором с начала нынешнего лета снимаю комнату.

Когда сегодня утром, как обычно по воскресеньям, я спустился вниз попить чаю и поболтать с хозяйкой о том, о сем, Эмили – именно так она попросила ее называть с первого знакомства, «ошарашила» меня новостью, о которой узнала только что на рынке:

– Нет, Вы только представьте себе, Андрэ, что творится в нашем городе! У нас завелся кладбищенский вор! Сегодня ночью он пытался вскрыть несколько надгробий на Центральном кладбище, в том числе, и захоронение самого Бенджамина Франклина! Слава богу, молодцом оказался сторож. Около трех ночи он увидел, как в глубине кладбища иногда вспыхивают огоньки. Он сразу сообразил, что там находится грабитель, подсвечивающий себе огнем спичек, и начал свистеть. Вместе с подоспевшим полицейским они бросились внутрь, но только никого схватить им не удалось. Потом оказалось, что вору удалось сдвинуть ломом несколько надгробных плит, и в их числе плиты Франклина и его жены. А лом-то был этих самых реставраторов, которых за муниципальные денежки подрядили привести в порядок захоронение Франклина к его 200-летнему юбилею. Что же за люди сейчас стали! Ну, разве можно так относиться к своей работе. Вот в наше время…

Старушка Эмили любила поболтать, из-за чего она испытывала постоянную потребность в слушателе. Но родственники редко навещали ее, приходящая прислуга – стеснительная молоденькая негритянка Опра, вечно куда-то торопилась, и вот наконец-то в ее доме появился человек, всегда готовый выслушать ее. А, надо сказать, что слушать я умею хорошо. Начало же сегодняшнего монолога Эмили заставило меня слушать ее как никогда внимательно.

…А она еще битый час говорила о том, как раньше всё было правильно и хорошо, несколько раз повторяла рассказ о ночном происшествии на кладбище, каждый раз украшая его новыми подробностями, включая в него даже мысли и переживания сторожа, и под конец мне стало казаться, что она той ночью тоже была там…

Глава 5

Поездка за «трофеями»

– Батюшка Петр Андреич! – сказал добрый дядька дрожащим голосом. – Побойся бога: как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников!

    Пушкин, «Капитанская дочка»

На фронте рядовой почти любой военной специальности засыпал на голой земле столько раз, что редкая возможность устроиться с удобствами, на лавке или на полу, в какой-нибудь избе – понятно, что о всяких там простынях и подушках не могло быть и речи – представлялась ему даром божьим. Скундину с этим повезло: он с первого до последнего своего фронтового дня отвоевал шофером полуторки, в кабине которой обычно и спал. Он колесил, в основном, по рокадным дорогам, развозя продукты и медикаменты, убитых и раненых, иногда и боеприпасы. Были, конечно, случаи, когда ему приходилось спать и на земле и вообще в чёрт-те каких условиях, но ведь главное на войне – остаться в живых…

20 августа 1944 года, воскресенье, «День авиации». Накануне Скундин сделался «безлошадным». Его грузовик, шедший последним в попавшей под обстрел колонне, сгорел у него на глазах. Скундин и ехавший с ним старший лейтенант в последнюю минуту выпрыгнули из грузовика. Обстрел закончился так же неожиданно, как и начался. Скундин выбрался из кювета, обошел догоравший ГАЗ-АА: по другую сторону дороги, в кювете лежал его офицер, которому осколком дальнобойного снаряда снесло череп. Из искореженной кабины Скундин вытащил свой обгоревший автомат и стал ждать попутки. В санбате у него не нашли никаких признаков контузии, и на следующий день ему предстояло отправиться в место дислокации штаба корпуса. Но начальство предполагает, а жизнь располагает…

Рано утром в расположение санбата приехали на машине майор и капитан взять пару солдат для поездки «за трофеями». По совету главврача первым «выбор пал» на Скундина, который начал было говорить майору, что его автомат не исправен, но тот успокоил его:

– Через 4 часа будешь на месте. А сейчас терять время мы не можем, нужно срочно вывезти необходимое из захваченной в Эргли немецкой военной аптеки. Танкисты только что радировали, что у аптеки – наш часовой, но если подойдет пехота, то он не убережет.

Вторым «заграбастали» почти поправившегося рядового Бориса Мухачёва, как оказалось, тоже москвича, да еще жившего совсем рядом с Николаем: от Сокольников до Борькиной Семеновской площади было всего несколько трамвайных остановок.

…До Эргли они добрались меньше чем за час. Аптека на окраине города. Около нее – часовой из разведбата. Он тут же на своем мотоцикле уехал. Стали загружать всё подряд, сначала с нижних стеллажей, а когда дошла очередь до верхних, у Скундина, полезшего на стол, закружилась голова, и он упал, да так неудачно, что прямо на стеклянную колбу. Колба разбилась, и Скундин осколками поранил в нескольких местах левую руку.

– Зараза докторша, – ругался вполголоса Николай, когда Борис перевязывал его, – говорил же я ей, что у меня голова болит, а «она признаков контузии нет», «признаков контузии нет»… Только и умеет, что кишки штопать да конечности отпиливать. Правильно ее имя переделали: из Розы в Резу..

Наконец, всё загрузили, тронулись. И только-только выехали из города, как появились немецкие самолеты и стали беспрерывно бомбить: невдалеке загорелось несколько машин. Решили дождаться вечера. Часа через три поехали, но вскоре вновь пришлось остановиться: впереди дорогу простреливали немецкие танки. Шофер все-таки решил прорываться, но майор приказал остальным вылезти из машины и идти за ним через лес: судя по его карте-двухкилометровке, наш санбат должен был находиться километрах в пятнадцати к юго-востоку.

Уже стояла ночь. В лесу майор и его «взвод» из 3-х человек наткнулся на группу из нескольких военнослужащих из пехотной поддержки танков, также выходивших из окружения. Они рассказали, что прорыв нашей танковой бригады, не обеспеченный с флангов, немцы сумели охватить с тыла…

…На рассвете группа пошла на выстрелы артбатареи – майор предположил, что наша. Оказалась – немецкая. Еле успели отбежать в лес и чуть не напоролись на немцев: лес пересекала просека, и по ней шли немцы – хорошо, что все успели вовремя лечь на землю. Немцев было много, возможно, не меньше батальона. Они шли и шли, и… Скундин заснул.

Разбудил его Борис. Больше никого не было. Уже совсем рассвело, когда они вышли на опушку леса. Невдалеке протекал ручей. Ребята по перелеску пошли к нему, чтобы набрать воды, и в метрах тридцати прямо перед собой увидели двух немецких солдат – один умывался, наклонившись в ручей, а второй в полной форме, с автоматом в руке смотрел, как казалось Скундину, прямо на него. Тут немец с автоматом что-то сказал товарищу, тот взял свой автомат, и они пошли вдоль ручья, прочь. А ребята бросились назад, в спасительный лес… Часто вспоминая позже тот момент между жизнью и смертью, Скундин долго не мог решить для себя, видел его тогда немец или нет. А потом, все-таки, пришел к выводу, что видел, но в рассветном мареве его выцветшая гимнастерка выглядела, как деревенская рубашка, к тому же, у него в руках не было оружия – вот фриц, наверное, и принял его за местного деревенского.

– Я, как увидел их, так сразу и упал, – весело заговорил Борька, едва отдышавшись. – А потом смотрю, а ты стоишь, как пень. Ты что? Решил, что это медведь? Это я читал, что при встрече с медведем, надо смотреть ему прямо в глаза, и он испугается и уйдет. Да?

– Да я вдруг растерялся как-то. И, знаешь, была только одна мысль – видит он меня или нет? А может, не видит? гимнастерка-то у меня незаметная, да и сам я не очень-то большой. А если пошевелюсь, то точно заметит.

– А у меня вообще никаких мыслей не было. Упал и всё. А вот, Коль, если бы он закричал «Хенде хох»? Что бы ты сделал?

– Да, об этом я уж давно думал, еще, когда в запасном был. Не-е-т, в плен я бы не сдался. Вот, у меня лимонка в кармане. Я тогда бы взорвал себя. Точно взорвал бы… а ты?

– Я бы тоже в плен не сдался. Да, а знаешь, майор, который брал нас из госпиталя, дал мне противотанковую «Танюшу». Но без запала. Вот чудик! А в плен я бы тоже не сдался. Я бы побежал от него, я быстро бегаю. Застрелил бы, так застрелил бы, а в плен бы не сдался.

– Борь, а тебя в какой запасной призывали?

– В ** истребительный батальон, почти рядом с Владимиром. А тебя?

– Ух, ты!.. И меня туда же. Надо же? Вот это да! Тебя когда призвали? Меня в прошлом году: первого января, как положено, явился на сортировочный пункт, а оттуда строем на Курский вокзал и во Владимир.

– А меня первого января этого года. Ты ведь, наверно, с 25-го? Да? Во-от. А я с 26-го.

– Послушай, Борь, а такой толстомордый лейтенант, забыл его фамилию, тоже вместе с вами жрал там нашу еду?

– Знаю, знаю… А как же: жрал, конечно. Только сейчас он уже старший лейтенант.

– Вот сволочь!

– Да-а, сволочь, и еще какая… А тебя куда после запасного отправили?

– Под Курск. Шофером. ВУС-26[3 - ВУС – Военно-учетная специальность. (Примеч. Составителя)]. А тебя?

– А меня под Полоцк, в начале этого июня. Истребителем танков. ВУС-2. Только мне сразу, можно сказать, повезло: я был ранен в плечо в первой же атаке… Подожди, а как же ты из того ср… запасного попал в шоферы? Там же не учили водить.

– Да там, понимаешь, как вышло. У меня в документах было записано, что я имею удостоверение тракториста, вот меня в один прекрасный день и забрали в танковый полк. А когда нас привезли на место, построили, командир полка стал всех расспрашивать по очереди. Подошел он ко мне и спрашивает: «Ну что, хочешь быть механиком-водителем Тридцать четверки?». А я ему: «Не-а». А он мне: «Ну и му. к», – отвернулся к старшине, ну который за ним шел, и распорядился: «У нас там, на днях, шофера полуторки убило, отдайте ее этому». Вот так я и стал шофером.

Тут довольно далеко позади, возможно, оттуда, где они недавно видели немцев, донесся треск мотоцикла, мгновенно прервавший их разговор.

– Знаешь что? – сказал Николай, когда звук мотоцикла окончательно пропал.

– Что?

– Давай пробираться к своим ночью, а днем спать, по очереди?

– А что? Давай. Вот здорово! Только, чур, я буду спать первый…

Под вечер ребята пошли дальше. Николай совсем расклеился. Его раны на руке загноились, и он очень ослаб. Была кромешная ночь, когда они вышли на какой-то хутор. На краю хутора стоял небольшой сарай. По прислоненной к стене сарая лестнице они забрались на чердак, втянули лестницу наверх и легли спать. Первым, кого Борис увидел утром сквозь щели сарая, был немецкий офицер, выходивший из дома напротив. Поодаль стояло еще несколько немецких офицеров и солдат. Потом к дому подъехал мотоциклист, вбежал в дом и также быстро вышел, засовывая в планшетку какую-то бумагу. «Скорее всего, напротив их сарая немецкий штаб», – подумал Борис и тут же решил будить Николая, довольно громко стонавшего во сне.

– Коля, просыпайся, только тихо, молчи, молчи… здесь кругом немцы, – прошептал он. – Вон они, рядом, смотри, подползай сюда… видишь?

– Ухты-ы. Раз-два-три-четыре…

– Да их здесь не сосчитать, – прервал товарища Борис, – если учитывать тех, что в доме напротив. Я вот что подумал… днем нам отсюда не уйти, да и ночью тоже… в твоем состоянии ты упадешь в лесу, а я тебя не донесу. Придется сидеть здесь и ждать…

– Ждать? Чего?.. Чего ждать-то? У моря погоды?

– Да, у моря погоды…

Поздно вечером Борька, осторожно спустив лестницу, сделал вылазку на огород позади сарая, где сумел, порезав в кровь пальцы, выдернуть из земли несколько корнеплодов турнепса, и это была их первая еда за двое суток.

А утром начался сильный обстрел хутора. Мины рвались вокруг сарайчика, трещали раздираемые осколками бревнышки стен. Через некоторое время из подвала дома напротив стали вылезать немцы. Пригибаясь к земле, они побежали из хутора. И тут появились наши автоматчики! Спустившись по лестнице, Борис и Николай бросились к ним, но тем было не до благодарственных сантиментов. Один автоматчик, приостановившись, махнул рукой в сторону и быстро пошел дальше, внимательно осматривая все вокруг.

На окраине хутора в невысоких кустах располагалась батарея 88 мм минометов. Потом старшина батареи накормил их и распорядился помочь совсем разболевшемуся Николаю добраться до шоссе, откуда на попутке было рукой подать до санбата.

Глава 6

Журнал Берестова (III)

«Что ж, начинать?» – Начнем, пожалуй…

    Пушкин, «Евгений Онегин»

12 августа

Свое исследование диска я решил начать с занесения в тетрадь всех его параметров и прочих сведений. Сделать это было, во-первых, необходимо: так я обезопасил бы мое исследование от случайной пропажи моей случайной находки, и, во-вторых, удобно при отслеживании хода исследования.

Общее впечатление о диске можно получить из моей зарисовки, которую я поместил в начале Журнала. Далее, форма диска. Это неправильная окружность, диаметр которой в максимальной части равен 165 мм; толщина – также неравномерна и колеблется в пределах 16–20 мм. Кстати, интересно, почему тот, кто изготовил его, выбрал именно такой размер? Может, такие параметры диска соответствуют некому ритуалу? А, может, причиной послужила и вовсе обыденная вещь? Например, такой размер позволил заказчику диска с удобством и незаметно пронести его из мастерской в имевшейся у него жестяной коробке из-под конфет? Так. Дальше. Обе стороны диска покрыты значками-рисунками, которые расположены внутри полосы спирали, разделяясь поперечными линиями на группы. Совершенно очевидно, что значки были вдавлены с помощью печатей в мягкую глину до обжига диска. Количество групп на каждой из сторон диска совпадает и равно 31. Вот еще один интересный вопрос: почему 31, чем замечательно это число? Пока у меня на этот счет вообще нет никаких предположений, но, я уверен, объяснение должно быть!

Чтобы не загромождать повествование всеми прочими сведениями, а именно: зарисовками 243-х значков-рисунков (из них различных было всего 45), объединенных в 62 группы, индексацией групп на диске и т. д., я решил отнести их в конец тетради, в раздел ПРИЛОЖЕНИЕ К ЖУРНАЛУ. Впрочем, несколько замечаний по индексации, т. е. по выбору порядка нумерации групп, имеет смысл привести здесь.

При начале любого исследования самым важным является выбор точки отсчета, иначе говоря, выбор неких постулатов, нарушать которые в процессе исследования будет недопустимо. При этом, необходимо придерживаться следующего правила: если исследование упирается в непреодолимое противоречие между каким-то, даже промежуточным, результатом и одним из постулатов, то неверным следует признать постулат, после чего, как это ни прискорбно, нужно вернуться к поиску новой точки отсчета. Как бы это объяснить попонятней? A-а, вот, вспомнил…

Весной 1881 года я выбирал между двумя факультетами Киевского университета, историческим и физико-математическим. Решил спросить совета у отца. Отец глубоко задумался, а потом сказал:

– Что я тебе могу сказать? Историк из тебя вряд ли получится. Ты честен, а потому никогда не сможешь стать частью этой касты царедворцев. Историк – это тот же щедринский адвокат по гражданским делам из «Благонамеренных речей», заинтересованный не в поиске истины, а в преуспеянии, зависящим от благосклонности, так называемых, общепризнанных авторитетов. Хочешь пример?

– Конечно.

– Согласно «Ипатьевской летописи» точкой отсчета становления Руси является год 862, когда аборигены Новгородской Республики (словене, кривичи, чудь и весь), погрязшие в усобицах, добровольно пригласили на княжение Варягов Руси. Карамзин справедливо назвал этот случай «беспримерным в истории», после чего попытался объяснить его, призвав на помощь всю свою «историческую» мощь. Очевидно, летописец был для Карамзина авторитетом, и он, как записной историк, даже представить себе не мог, что летописец лгал. А тот, действительно, лгал.

– То есть, ты хочешь сказать, что никакого Призвания варягов не было?

– Нет, я хочу сказать, что Призвания Варягов не было в 862 году, и Русь началась не в 862 году. Потому что иначе, несмотря на все ухищрения Карамзина и прочих, кроме как идиотами, Новгородских аборигенов считать нельзя. Действительно, согласно летописи в 862 году Новгородцы отправили делегацию к Варягам Руси с просьбой «княжить и володеть нами», но ведь согласно той же летописи, чуть раньше в том же году те же Новгородцы прогнали тех же самых Варягов, отказавшись платить им дань, которую платили до этого 5 лет подряд. Ну, не идиоты ли они после этого? Конечно, такого быть не могло, и может быть объяснено, например, полным презрением летописца-варяга к аборигенам. Мало этого. «Призвав» варягов во главе с Рюриком в 862 году, летописец вынужден был «умертвить» его до 882 года, и…

– Почему?

– Потому что первым Великим Киевским князем, в 882 году основавшем Киевскую Русь, в Византийской летописи, править которую русский летописец, естественно, не мог, назван Олег, тот, который получил прозвище Вещий. Поэтому Рюрик и должен был «умереть» до 882 года, и «смерть» эта привела совсем уж к анекдотическим летописаниям, связанным с его сыном Игорем. По русским летописям оказывается, что у первого Рюриковича и его жены Ольги их первенец Святослав родился в 942 году, через 39 лет после их свадьбы, когда Игорю было уже за 60, а Ольге – за 50 лет, а еще через 23 года княгиня Ольга поехала с официальным визитом в Константинополь, где василевс Константин Багрянородный, восхищенный неземной красотой Ольги просил ее руку и сердце. Каково! А ведь все эти нелепости получились только из-за выдуманного Призвания Варягов в 862 году. Согласен?

– Да-а… Но зачем летописцу понадобилась эта ложь?

– Как зачем? Чтобы возвеличить Рюрика! Прародителя правящей династии Киевской Руси! Ведь, кем был Рюрик на самом деле? Всего лишь одним из удельных князей. И вся его историческая заслуга состояла в том, что ему повезло умереть в присутствии Вещего Олега, который, будучи бездетным, пообещал умирающему усыновить его малолетнего сына Игоря. Конечно, такая проза не устраивала Рюриковичей, и летописец решил ублажить их сказкой о Призвании Рюрика, случившемся еще до образования Киевской Руси.

– Так, все-таки, было Призвание варягов или не было?

– Уверен, что было. Потому что оно описано в летописи слишком реалистично. Но было оно, конечно, не в 862 года, а много позже, на рубеже IX и X веков. Во всяком случае, после 985 года, когда Олег установил Новгородцам дань. Все в Новгородской Республике понимали тогда, что следующим шагом Олега будет полное завоевание Новгорода и установление у них государственного порядка Киевской Руси. И тогда, прощай Республика! Вот тогда-то и начались на Новгородской земле усобицы. Одни предлагали готовиться к войне с Олегом, другие покориться, а третьи придумали хитроумный план, как бескровно сохранить Республику, а именно: пригласить в Новгород на полное обеспечение Варягов того же племени, что и Олег, которые, в отличие от Олега, еще не перебрались в Киев с Варяжских берегов; также Новгородцы добровольно соглашались войти в состав Киевской Руси, но, и это было самым главным, на правах Княжеской Республики. Как раз эта идея и получила большинство на Новгородском вече. Вот и всё.

– Здорово! Пап, но ведь об этом нужно рассказать всем, и, в первую очередь, историкам.

– Ха! Я ведь не случайно начал с того, что назвал их кастой царедворцев, которых истина интересует постольку поскольку. В 63-м году я, будучи тогда чуть постарше теперешнего тебя, даже ездил в Петербург, к Погодину. Нашел. Договорился о встрече. Стал пересказывать, что и тебе сейчас: о лжи летописца, о неверном выборе точки отсчета… Куда там! Любезный Михаил Петрович и дослушивать меня не пожелал, прервал на полуслове вопросом: «А вот вы скажите, милок, к какому роду-племени принадлежал Рюрик?» В принципе, я был готов к этому вопросу Погодина, зная о его споре по этому поводу с Костомаровым, и ответил, что здесь я согласен с Ломоносовым, относившим Русских Варягов к западным славянам, поскольку и те и другие поклонялись западно-славянскому богу Перуну Видел бы ты, каким испуганным вмиг сделался знаменитый историк, как он забормотал быстрым шепотком: «Что вы, что вы, какие западные славяне, то есть вы хотите сказать, что наши предки пошли на поклон к полякам, этим бунтарям? Этим неблагодарным людям, которых осчастливила императрица Екатерина, с которыми, как неразумными дитятями, возятся нынешние Государи? Всё, всё, ничего больше не хочу слушать. Идите с богом милостивый государь». – «Лукавый царедворец!» – Ты, конечно, помнишь, что этими словами Пушкин навсегда заклеймил Василия Шуйского, но, я думаю, они как нельзя лучше подошли бы и к Погодину… Вот тебе, сын, и весь исторический сказ. Так что, поступай-ка ты лучше на математический…

Однако пора вернуться к диску. Итак, я решил присвоить каждой группе рисунков свой индекс. Безусловно, это здравая идея, которая поможет мне в дальнейшем, по меньшей мере, существенно упорядочить исследование. Но, как было сказано выше, любое исследование требует исходной точки отсчета, неких исходных постулатов, которые могут быть либо удачными, либо неудачными. В случае с исследованием проблемы Призвания варягов исходное предположение историков, согласно которому варяги были призваны в Новгород в 862 году, оказалось неудачным, что, как показал мой отец, повлекло за собой безобразную историческую ошибку. Ошибиться подобным образом, приступая к исследованию моего диска, я не хотел и именно поэтому очень тщательно отнесся к выбору «с чего начать». В первую очередь, наиболее важными мне показались две следующие проблемы:

какую сторону диска следует считать лицевой, а какую – реверсной?

как следует «читать» диск – от окружности к центру или от центра к окружности?

При решении первой проблемы я положился на волю случая, обозначив «Стороной А» ту, которая оказалась сверху, когда я впервые выложил диск из сумки на стол и сделал его зарисовку. Соответственно, нижняя сторона поименована «Стороной В».

Вторая проблема оказалась более интересной. Далеко не сразу я понял, что ее решение напрямую зависит от постулатов, без принятия которых нельзя проводить никакое исследование. Но когда я это понял, то сразу вспомнил, что говорила мне моя Мария: «Вот он, ключ к разгадке: найди смысл, скрытый в каждом рисунке, и он позволит получить из каждой группы рисунков известное выражение». Отсюда мне легко и просто удалось сформулировать два постулата:

каждый рисунок (r1, г2…. г45) на диске является смысловым иероглифом;

каждая группа рисунков (g1, g2… g62) определяет какое-то известное выражение.

Первой группой рисунков, которая была мной «прочитана» как жены-мироносицы, была «голова кошки + голова кошки + пчела». Отсюда вытекает и решение второй проблемы, а именно: если принять сформулированные только что постулаты за точку отсчета в исследовании диска, то «читать» его следует по направлению от окружности к центру (иначе, получится негодное словосочетание – «мироносицы-жены»).

Ну вот, теперь вроде всё. Кажется, я постулировал всё, что необходимо для настоящего исследования….

16 августа

Самое часто повторяющееся сочетание на диске (13 повторений) состоит из 2-х рисунков:

Изображенного на первом рисунке профиля человека в очках я назвал очкариком, а круг с семью маленькими кружочками внутри – семиглазом. Назвал просто так, как говорится, для себя.

Разгадать примерный смысл, скрывающийся в этой паре рисунков (назовем ее s1), оказалось довольно просто. Сначала я заметил, что группу g8 можно составить, добавив пару s1 к группе g24, потом нашел еще одно подобное вложение: g26 = s1 + g30. Но и группа g24, и группа g30 являются законченными выражениями (согласно постулату № 2), равно как и группы g8 и g26, которые получены добавлением пары s1 к группам g24 и g30, соответственно. Но как это может быть? Не вникая в смысл «коротких» рисунков (g24 и g30), я предположил, что в них скрыты известные афоризмы, например, следующие, первые пришедшие в голову: с g24 я сопоставил «Всё течет – всё изменяется», а с g30 – «О мертвых ничего, или хорошо». Но, какое словосочетание можно добавить к этим известным афоризмам, чтобы получилось законченное выражение? А ведь это не сложно, и, по-моему, может выглядеть примерно так: «Древние говорили (учили, знали…): Всё течет – всё изменяется», либо «Выдающийся человек говорит (учит, знает…): О мертвых ничего, или хорошо».

Отсюда, с большой долей вероятности, очкарик обозначает выдающегося человека, выдающуюся личность или Человека (с большой буквы). И это, в общем, соответствует сути изображения… Но, в таком случае, семиглаз должен обозначать нечто, связанное с наукой (учением, знанием). Но каким образом круг с семью маленькими кружочками внутри может быть релевантным понятию наука? Не знаю. Пока не знаю. Буду думать, пока же мне пришла в голову другая мысль: «А мне встречались на моем жизненном пути выдающиеся личности»? или «Знаю ли я кого-нибудь, кто может стать впоследствии выдающимся человеком»? Сначала мне в голову пришел мой отец. Но я сразу усомнился: он всегда был слабоволен, а выдающаяся личность должна иметь железную волю, естественно, помимо таланта, трудолюбия и здравомыслия. И тогда я подумал о Германе Холлерите…

В начале мая 1886 года я получил письмо, написанное очень красивым почерком: