скачать книгу бесплатно
Потом, глядя вслед колеснице, завистливо воскликнул:
– Эх, кони хороши! Камбоджийские[71 - Камбоджа – древнее царство на северо-востоке современного Афганистана.], хотя, может, из Сапта-Синдху[72 - Сапта-Синдху – Ведическое Семиречье.] или Ванаю[73 - Ванаю – царство, которое предположительно находилось в западной Индии.]. Видишь, голова вытянута, туловище короткое, а пясть и плюсна длинные. Таких только на севере разводят.
Пыль медленно оседала, покрывая головы пешеходов и спины животных серым налетом. Иешуа почувствовал во рту привкус не то муки, не то мокрой глины.
– Дай воды, – попросил он Бхимадасу.
Тот протянул тыкву-горлянку. Иешуа пожевал, сплюнул в сторону и, запрокинув голову, сделал несколько жадных глотков. Вода почти закончилась.
– Помыться бы, – обреченно протянул он.
– Скоро будет гхат[74 - Гхат – ступень, спуск к воде в виде лестницы, имеющий сакральное значение.], там и помоемся, – обнадежил гонд.
На закате седьмого дня путники подошли к Омкарешвару. От воды веяло свежестью, а из прибрежной осоки доносился глухой кашель ширококлювок. Неожиданно пахнуло горелым, словно где-то рядом жарили мясо, но порыв ветра тут же развеял странный сладковатый запах.
Весь берег Нармады был усеян паломниками, которые сидели или лежали на спускающихся к воде каменных ступенях, вокруг кострищ на склоне сопки, возле полуразвалившихся древних кумирен. Даже в лодках, связанных гроздьями на мелководье. Раздевшись до каупины, люди заходили в реку, чтобы окунуться в воду с головой. Стоя, читали молитвы, затем растирали влагу по телу руками.
– Что они делают? – спросил Иешуа.
– Как что? – удивился Бхимадаса. – Совершают ритуальное омовение.
– Ты тоже будешь?
– Нет, – Бхимадаса скривился. – У джайнов нет такого обряда. Мы признаем священные реки, но не верим в то, что ежедневные купания идут человеку на пользу. У нас говорят: если бы омовения холодной водой даровали совершенство, то лягушки, змеи и черепахи были бы самыми совершенными существами на свете. Сам подумай: раз вода смывает злые дела, она точно так же смывает и добрые… Но дважды в год, весной и осенью, во время праздника Джалаятра мы омываем в реке священное колесо сиддхачакру – символ нашей веры.
Тут он задрал дхоти и с наслаждением почесался.
– Эх, ты прав – просто помыться я не откажусь!
Друзья залезли в заросли тамариска, стянули с себя грязную одежду, после чего бросились в воду. Стая белых ибисов, испуганно захлопав крыльями, перелетела подальше в кусты.
Они долго плескались, наслаждаясь ощущением свежести и чистоты. Иешуа лег на спину, раскинул руки и закачался на зыби. Внезапно его плеча что-то коснулось, словно теленок ткнулся мокрым носом. Иудей вяло перевернулся. И тут же с криком опустил ноги на дно, отпрянул. В воде плавало наполовину обгорелое лицо человека. Морщинистая коричневая кожа с остатками волос переходила в черное обуглившееся месиво. Желтая роговица глаза, высохшие бурые губы, покрытые сажей зубы…
Иешуа бросился к берегу, резко загребая воду руками. Сидящий на мелководье Бхимадаса удивленно на него уставился.
– Что случилось? – спросил он обеспокоенно.
– Труп плывет, вернее, кусок трупа, – с отвращением проговорил Иешуа.
– Так это останки с места кремации. Шмашаны[75 - Шмашана – 1) погребение; 2) погребальный костер.] всегда устраивают рядом с гхатами. Вон дым поднимается, я думал, ты знаешь. После сожжения тела пепел отдают родственникам, а угли сбрасывают в воду. Этим занимаются чандалы… Если сожгли нищего или одинокого человека, то есть бесплатно, часто остаются обугленные куски. Кто за этим следить будет, если у костра во время ритуала нет членов семьи? Для того чтобы труп полностью сгорел, нужно много дров, а они дорого стоят.
– Сжигать обязательно? – недовольно спросил Иешуа, когда оба выбрались на берег.
Он представил себе чадящие погребальные костры в дикие времена поклонения Молоху в долине Бен-Гинном за Солнечными воротами Иерушалаима. Услышал крик приносимых в жертву детей, грохот барабанов – и внутренне содрогнулся.
Иешуа привык к тому, что в Эрец-Исраэль труп кладут в пещерную нишу или на худой конец закапывают в землю. В Парфии, где он прожил несколько лет среди огнепоклонников, трупы не кремировали и не закапывали. Укладывали на крышу дахмы – погребальной башни.
– А как же, – удивился гонд. – Душа умершего должна получить новое тело в мире Ямы. Быстро избавиться от старой плоти можно только с помощью огня. Иногда на этом же костре сжигают корову или козу, которая должна перевести душу умершего через реку в загробном мире. А бывает, что по обряду сати вместе с ним сжигают его вдову и рабов.
Выстирав одежду, друзья развесили ее сушиться. Затем обмотали вокруг бедер чистый кусок ткани, сгребли сухие листья в кучу и улеглись спать.
На рассвете они продолжили путь. Сначала переправились на остров Мандхата, где стоял один из двенадцати храмов Бхаратаварши, посвященных лингаму – мужскому символу Шивы. Потом пересекли второй рукав Нармады.
Оказавшись на правом берегу, направились мимо храма джайнов к подсвеченным утренним солнцем горам Виндхья. До Озене им оставалось еще десять дней пути.
Глава 2
Озене, Ланди-Котал, 84-й год эры Викрама, месяц пхальгуна[76 - Пхальгуна – месяц древнеиндийского календаря, соответствующий февралю-марту, также считался межсезоньем.]
1
Иешуа проснулся от петушиного крика. Рядом заворочался Бхимадаса, потом заплакал ребенок. Мать молча сунула младенцу грудь, и тот сразу затих, зачмокав губами. Зашевелились остальные дети, закряхтел старик, вылезая из-под шерстяного покрывала, заохали приживалки.
Послышался нестройный шепот: «Да простятся мне грешные мысли, посетившие меня ночью».
Животные в хлеву словно почувствовали, что хозяева собираются вставать: призывно заблеяла коза, озабоченно закудахтали куры.
Откинув полог, иудей выбрался из хижины. Светлеющее небо подернулось облаками. Под утро прошел проливной дождь, из-за этого джунгли парили. Прозрачные дождевые капли искрились на банановых листьях. Казалось, стрельчатые ветви финиковых пальм гнутся к земле под тяжестью напитавшей их воды. Верхушки исполинских салов и палисандров терялись в тумане.
Вдруг гроздь бананов прямо перед его лицом разлетелась – это напуганная появлением человека стайка зеленых попугаев такого же цвета, что и сами плоды, с недовольным свистом и щелканьем вспорхнула, не закончив пиршество.
В деревне джайнов начинался рабочий день.
Женщины с кувшинами в руках торопились к пруду, мужчины открывали загоны для скота, чтобы выпустить животных на водопой. Коз и коров подростки погонят на выпас, а волы будут месить глину на рисовом чеке под посадку ростков.
Позаботившись о животных, крестьяне отправились жать ячмень. Оставшиеся с матерями дети со смехом и криками гонялись за поросятами, кормили зерном цыплят.
Деревенский жрец, увешанный гирляндами из бархатцев и гибискуса, с кожаным ведром в руке деловито подошел к статуе общинного тиртханкара[77 - Тиртханкар – джина, святой, вероучитель, который указывает джайну путь к спасению.]. Черпая горстью парное молоко, тщательно вымазал ему лицо, грудь и плечи. Затем опустился на колени. Возложив цветы у его ног, замер в благоговейном молчании, словно созерцая, как душа аскета исходит из колоды.
От каждого дома кто-нибудь подходил к идолу, чтобы поставить перед ним мисочку риса, положить фрукты, сладости или свежесорванные водяные лилии.
Бхимадаса хлопнул Иешуа по плечу.
– Мы с тобой пойдем на реку лепить кирпичи.
– Ты же собирался складывать стены из сучьев.
– Передумал. Я хочу, чтобы у меня был большой и прочный дом, а не куриный насест, из которого на землю нужно спускаться по жердям.
– Как скажешь… – без особой радости протянул Иешуа.
Потом не удержался, съязвил:
– Тебе со мной повезло. Какой другой дурак согласится целый день на жаре копаться в речном иле. Того и гляди болотный крокодил схватит за ногу. Про пиявок и москитов я даже не заикаюсь…
– Как будто ты в Палестине кирпичи не лепил, – попытался оправдаться гонд.
– Зачем, у нас из камней делают – чистая работа, не для шудр, – поддел друга Иешуа.
– Шудра тоже человек, – добродушно парировал Бхимадаса, но тут же отомстил: – Презренный млеччха, помалкивал бы лучше. Вот отправлю собирать навоз, тогда лепка кирпичей покажется тебе детской забавой.
Иешуа скорчил дурашливую гримасу.
– Нет, я на все согласен, только не это…
Вечером иудей ненадолго остался в доме один. Он с удивлением прислушивался к лесным звукам. Пение цикад сменилось криками ночных птиц и утробными голосами древесных и болотных лягушек – от звона колокольчика до похожих на рев быка воплей.
Под крышей хижины бестолково металась летучая мышь, залетевшая сюда сквозь приоткрытую решетку на окне. Потом через комнату с шелестом пронесся огромный майский хрущ. С глухим стуком врезался в стену, упал на спину, завозился, пытаясь перевернуться.
Занавеска колыхалась от бабочек и летающих тараканов, а вокруг статуи домашнего святого, украшенной свежими венками, витал легкий жасминовый аромат.
Когда ночь накрыла лес, вся семья Амбапали, матери Бхимадасы, расселась на циновках вокруг жировой лампы в центре комнаты: пожилой дядя Брихадашва, несколько дальних родственниц с детьми, которые прибились к дому вследствие разных жизненных обстоятельств, и сам Бхимадаса.
Иешуа пригласили присоединиться к семейному совету.
У стены тускло отсвечивали кувшины с кунжутным и горчичным маслом, специями, медом. Со стропил свисали грозди связанных вместе глиняных горшочков. Лампа стояла на похожем на песочные часы бамбуковом столике, пол вокруг был усыпан мошкарой.
Бхимадаса рассказывал о невесте. Обстоятельно, с нежностью в голосе описывал первые встречи, свидание в горах, когда он признался ей в своих чувствах. Услышав, что девушка родом из брахманской деревни, родственники приуныли. Они многозначительно переглядывались, вздыхали и качали головами, но вслух не возмущались – щадили чувства влюбленного.
– Не знаю я, что делать, – печально заключил гонд. – У джайнов нет обряда упанаяны, значит, я не могу свататься к брахманке. Вината готова сбежать из дома, но меня совесть мучает – она ведь не сможет вернуться, если со мной что-нибудь случится. А как она примет наши обычаи? Вишнуиты смеются над джайнами, считают, будто мы ходим голыми.
– Мы не фанатичные дигамбары, «одетые пространством», которые практикуют ритуальную обнаженность, а шветамбары, «одетые в белое», поэтому носим одежду и украшения, – недовольно прервал его Брихадашва. – Разве это непонятно?
«Да, да…» – одобрительно закивали родственники.
Старик продолжил:
– Женитьба дело хорошее, но не рано ли? Великий тиртханкар Махавира, перевозчик через океан бытия, женился, когда ему исполнилось тридцать.
– Дело даже не в возрасте, – рассудительно заметила Амбапали. – Главное, что твоя жена станет вероотступницей, нарушившей свадхарму[78 - Свадхарма – кодекс поведения варны.], а значит, лишится всех привилегий брахманов. Ее жизнь круто изменится – и не в лучшую сторону.
Бхимадаса схватился за голову. Впервые в жизни он пожалел о своем низком происхождении. В хижине повисло тягостное молчание. Мать и Брихадашва переглянулись. На лице Амбапали появилось торжественное выражение, казалось, она приняла какое-то очень важное для себя решение.
– Я должна открыть тебе семейную тайну, – ее голос дрогнул от волнения.
Родственники затаили дыхание.
– Так вот, ты – не шудра…
– А кто? – удивленно спросил Бхимадаса.
– Ты – угра, законный сын кшатрия и шудрянки. Твое настоящее имя – Бхимаварман. Я заменила «варман» на «даса», когда вернулась в родную деревню[79 - Имена кшатриев могли включать компонент «варман» – «защищающий», а имена шудр – «даса», что означает «враг», «чужой», однако со временем это слово стало обозначать раба или слугу.].
Раздались возгласы удивления. Родственники не пытались скрыть того, что это известие поразило их до глубины души.
Амбапали продолжила:
– Твоего отца звали Кансой, он принадлежал к племени махабходжей, ветви народа сатвата, из которого происходит сам бог Кришну. В то время царство Чеди напало на царство Аванти. Канса служил наякой[80 - Наяка – командир тысячи лучников.] в армии захватчиков. Он женился на мне браком ракшаса[81 - Ракшаса – брак по принуждению.], а его солдаты убили мою семью. Он меня изнасиловал. Для кшатрия это обычное дело…
Амбапали опустила голову. Иешуа понял, что ей неприятно вспоминать историю замужества. Наконец она справилась с чувствами.
– Канса хорошо ко мне относился, дарил украшения, и со временем я смирилась. Я жила в его семье, пока он не погиб. Тогда я решила вернуться домой. Тебе было три года, поэтому ты ничего не помнишь. Мне пришлось сказать односельчанам, что отец ребенка – шудра.
– Зачем?
Вместо ответа мать спросила:
– Ты знаешь, как Брихадашва лишился пальцев на правой руке?
Бхимадаса кивнул.
– Да, отдавило бревном на лесоповале. Ты ведь мне так говорил?
Он вопросительно посмотрел на двоюродного деда. Тот молча отвел глаза в сторону.
– Нет, их отрубил Канса, когда Брихадашва попытался защитить брата – моего отца, – гневно заявила Амбапали. – Только он один и остался в живых: потерял сознание от боли, но так как был перепачкан кровью, его сочли убитым. А когда очнулся, убежал в джунгли. Мы с ним договорились молчать о тайне твоего рождения.
– Почему?
– Мы – джайны, для нас ахимса[82 - Ахимса – жизненное правило непричинения вреда всему живому.] – это закон жизни. А для кшатрия закон жизни – война и насилие. Ты думаешь, откуда взялся обычай во время свадьбы догонять убегающую невесту? Из глубины столетий, потому что для ария силой взять девушку в разоренной деревне нагов всегда считалось обычным делом.
Мать нежно посмотрела на сына.
– Я боялась, что ты вырастешь грубым, жестоким… как твой отец, как многие воины. Ты не такой – смелый и горячий, но добрый.
Она погладила сына по щеке.
Затем, глядя ему в глаза, твердо проговорила:
– Я долго жила среди кшатриев и знаю, что шудра может стать кшатрием по обряду вратьястомы. Найди себе учителя, чтобы пройти обряд. Тогда ты сможешь жениться на Винате…
На этом семейный совет закончился. Все, кроме матери и сына, улеглись спать. Но они еще долго сидели, обнявшись, обсуждая прошлое, строя планы на будущее. До Иешуа доносился их взволнованный шепот.
– На двенадцатый день после твоего рождения я вынесла тебя из дома, – увлеченно рассказывала Амбапали. – Канса вместе с брахманами принес жертвы Агни и Соме. Повернув тебя лицом к солнцу, он прочитал священный гимн Сурье. Потом прошептал тебе на ухо тайное имя, посвященное созвездию, под которым ты родился.
– Ты знаешь его? – спросил Бхимадаса.
– Конечно, – с улыбкой ответила Амбапали. – Ведь я твоя мать. Но пока ты не прошел обряд вратьястомы, я не могу его сказать… А когда тебе исполнился годик, во время обряда карнаведхи[83 - Карнаведха – обряд прокалывания ушей ребенка для защиты от болезней.] я держала в руке золотую иглу, как кшатрийка, а не железную, как шудрянка.
– Знаешь что, – запальчиво проговорил Бхимадаса. – Раз я теперь не шудра, то должен поменять имя. Но Бхимаварманом я не хочу быть, это кшатрийское имя в нашей деревне не приживется.
Он нахмурил брови в задумчивости, потом просветлел.
– Зачем менять! Я просто уберу из него позорное слово «даса». Теперь я – Бхима. Так меня Вината называет.
– Хорошо, – улыбнулась мать. – Бхимой звали одного из царевичей Пандавов в «Махабхарате»[84 - «Махабхарата» – древнеиндийское эпическое произведение, состоящее из новелл, басен, притч и легенд. Время написания эпоса в разных научных источниках варьируется от нескольких тысячелетий до н. э. до 4–5 вв. н. э.]. С таким именем ты легко найдешь себе учителя. Я буду молиться Сарасвати за тебя…
Мать и сын закончили беседу за полночь. Иешуа давно спал, утомленный дневной работой на реке. Над селением светила полная луна, окутав хижины джайнов призрачным серебряным покрывалом. Ночные джунгли наполнились шелестом листьев и писком летучих лисиц.
