скачать книгу бесплатно
Грязная спина товарища – вот и все, что иудей мог видеть, ворочая целыми днями весло на одномачтовой коландии[22 - Коландия – древнеиндийский весельный корабль с килем из выдолбленного бревна, к которому крепились доски обшивки. Судно могло также ходить под парусами, для этого на палубе устанавливалась одна или несколько мачт.]. Вот уже два месяца. Другие гребцы выглядели не лучше: худые, исполосованные плетью тела, гримаса страдания на лицах…
Свинцовая пластинка величиной с ладонь оставалась единственной памятью, связывавшей его с прошлой жизнью. Когда в Хайберском ущелье караван Бен-Циона попал в засаду, разбойник хотел сорвать ее. Но кожаный шнур выдержал рывок. Не желая возиться с бесполезным куском металла, бактриец плюнул и отошел в сторону.
Семь лет спустя Иешуа снова попал в плен, теперь уже к ассакенам. Один из них, осмотрев амулет, скривил губы: пусть раб носит, если хочет. Иногда он брал ее в ладонь, подносил к глазам и шевелил губами, произнося давно заученный текст…
Судну требовался ремонт. Тиковые доски скреплялись веревками из кокосового волокна. Они хоть и не впитывали соленую морскую воду, но успели размочалиться от постоянного трения, вызванного качкой. Да и бортовые швы нужно было заново промазать смесью извести и древесной смолы.
Вода просачивалась в трюм через щели в обшивке, пазы для тросов и весельные порты. Стекала ручейками под ноги, где бултыхалась вонючей теплой жижей. За день собиралось столько, что иногда гребцы сидели в ней по пояс. На стоянке, вместо того чтобы отдыхать, они полночи вычерпывали грязь кожаными ведрами. В трюме стоял смрад от шпаклевки, немытых тел и застоявшейся мочи.
Как только ассакены заняли Бхарукаччу, большая часть портовых плотников разбежалась кто куда, лишь бы не работать на варваров: шудра может заслужить благородное происхождение в следующей жизни, только прислуживая высшим варнам[23 - Варны – четыре основных сословия в Древней Индии, из которых три считаются благородными: брахманы, кшатрии и вайшьи, а четвертое – шудры – низким.].
Оккупантам теперь приходится самим латать большие морские коландии, в чем они не особенно преуспели. А как иначе? Без флота не обойтись: андхры так и норовят увести греческие галеры и финикийские униремы у них из-под носа, стоит кораблям обогнуть полуостров Саураштра.
Пираты не давали передохнуть.
День и ночь сновали на сангарах[24 - Сангар – катамаран.] вдоль берега, высматривая добычу. Двойные лодки из обтянутых промасленными шкурами сучьев юркие и легкие. На таких не выйдешь в открытое море при волнении, но шарить по бухтам – в самый раз.
Подходит купец к мелководью, чтобы набрать пресной воды, долго и внимательно изучает берег – вроде чисто, лишь белый песок да стена зелени. Но только бросит за борт якорь, как из мангровых зарослей вылетают сангары.
Пираты вмиг облепят корабль, полетят на борт абордажные крючья, зашелестят стрелы. Саранчой полезет на палубу разъяренная толпа. Сопротивляться бесполезно – вырежут.
Купец может спасти груз лишь в одном случае: если будет начеку и сразу рванет на глубину. Где океан дышит большими бирюзовыми волнами и куда не сунутся андхры на своих утлых лодках.
Одноглазый сотник Скилур боялся открытого моря. Он не умел плавать, поэтому каждый раз, когда коландия удалялась от берега, забирался под палубный навес, чтобы в тени накачаться пойлом, которое ассакены гонят из конского молока. Затем спускался в трюм, чтобы приступить к любимому занятию – издевательствам над гребцами.
Даже сейчас, хотя корабль рассекал не морские просторы, а спокойную гладь залива, покрытого отмелями, Скилур надрался. Он скатился по лестнице на дно выдолбленного ствола, служившего килем, потеснив воина, который отбивал ритм на барабане.
Коренастая фигура заслонила скудный свет, проникающий в трюм через палубный люк, отчего сумрак сделался гуще. Единственный глаз сотника горел угрюмой ненавистью.
– Эй ты, обезьяна, сын портовой шлюхи, – заорал он на сидящего впереди Иешуа гребца, северянина из племени панчалов. – Руки нарочно себе раскровянил, хвост хорька, чтобы я тебя на берег отправил? Там тебе легче не будет, потому что заставлю бревна таскать вместо слона.
Не дождавшись ответа – как будто раб осмелится ему ответить, – он сделал несколько шагов и резко махнул камчой. Панчал скривился от боли, сдавленно застонал. Громко нельзя, иначе сотник врежет еще раз. Он родился в семье кожевенника, то есть принадлежал к касте «неприкасаемых», а значит, с детства привык к грубому обращению. Скилур знал об этом, поэтому измывался над ним больше, чем над остальными рабами.
Сотник двинулся между гребцами, хлюпая сапогами по мутной жиже. Еще одного огрел камчой, другому сунул рукояткой в лицо. Стиснув зубы, рабы терпели боль и унижение, чтобы не сбиться с ритма, иначе порке подвергнется вся команда. Хотя у каждого сердце замерло в груди, ведь не угадаешь, кого в следующий раз ударит мореход: гребцы сидят лицом к корме и не видят, что происходит у них за спиной.
Сверху раздался крик. Удары барабана замедлились, потом и вовсе прекратились. Это означало, что показалась отмель или устье реки, но в любом случае кораблю предстоит маневр. Начинается работа рулевых, теперь гребцы будут ждать команду снова браться за весла.
Рабы опустили руки, сгорбились, тяжело дыша.
Они были связаны попарно веревкой, обмотанной вокруг шеи. Коландия делала частые остановки, чтобы погрузить запасы из береговых складов: кокосовое и пальмовое волокно, слоновую кость, зерно… Каждый раз им приходилось переносить с берега на палубу тяжелые мешки и корзины, а то и чинить изгородь или оттаскивать упавшие на факторию деревья. Путы не должны сковывать движения раба во время работы, поэтому тяжелая железная цепь тут не годится.
Скилур вернулся к лестнице и неуклюже полез наверх. Между ног Иешуа пробежала крыса, затем еще одна, за ней другая – грызуны почуяли землю. Гребцы их не трогают, бывает, что и пайкой делятся. Крыса – это запас пищи. Рабов кормят фруктами: бананами, манго, яблоками джамбу, иногда они сами собирают кокосовые орехи. Но на такой еде долго не протянешь, так что им приходится самим готовить себе жаркое… из крыс.
Внезапно доски заскрипели под тяжестью бегущих людей. Кажется, ассакены, сидевшие под навесом во время плавания, разом вскочили и бросились к бортам.
И вдруг раздался стук – дробный, словно по кораблю заколотили палками. Стрелы! Рабы взволнованно переглядывались: все знали, что, если судно захватят андхры, у гребцов появится надежда на спасение.
Схватив горит[25 - Горит – скифский деревянный колчан прямоугольной формы для хранения лука. Стрелы находились в специальном отделении на боковой стороне горита.], барабанщик бросился на палубу. Внезапно один из кожаных портов пробила обмотанная горящей паклей стрела. Сидящий ближе всех гребец начал лихорадочно брызгать на нее жижей из-под ног. Пакля погасла, но к вони стоячей воды прибавился запах дыма – зажигательные стрелы сделали свое дело.
Трюм наполнился криками ужаса. Рабы вскочили с банок. Толкаясь, ринулись к лестнице.
Сохранившее скорость судно двигалось к устью реки, обрамленному дикими зарослями. Казалось, мангры парят над поверхностью воды, едва касаясь ее серыми корнями. Лишь кое-где виднелись глиняные островки с побегами папоротника.
Иудей и панчал выбрались на палубу последними. Иешуа затравленно осмотрелся: на судне царит хаос, в дыму мечутся люди.
Ассакены яростно отстреливались. На волнах качались сангары, набитые андхрами. Одни из них яростно размахивали копьями, другие пускали стрелы. Огонь дожирал остатки паруса, подбираясь к рее. В воздухе вихрились искры, черные хлопья. Мачта походила на пылающее дерево, хотя еще держалась на штагах.
Вспыхнула груда просмоленных канатов на корме. Палубу накрыл черный дым, стало трудно дышать. Гребцы парами бросались в воду, надеясь добраться до берега.
Вот один прыгнул за борт, а второй не успел, рухнул на палубу, из бедра торчит стрела. Веревка тащит его по доскам, тело врезалось в борт, он руками схватился за петлю, хрипит. Товарищ повис над волнами, беспомощно сучит ногами. Погибли оба – от удушья.
Андхры колотили плывущих людей по головам веслами и шестами, не разбирая, кто раб, кто воин.
«Носовая мачта! – мелькнула спасительная мысль. – Она загорится в последнюю очередь».
Иешуа дернул за веревку, чтобы панчал посмотрел на него, затем бросился к носу судна, чувствуя на плече руку товарища. Вот среди дымных клубов мелькнуло косое бревно.
«Когда коландия уткнется в берег, мы спрыгнем на мелководье и спрячемся в кустах – это единственный шанс спастись», – отчаянно думал иудей.
Внезапно судно тряхнуло так, что люди повалились с ног. Ящики и корзины разметало по палубе. Над Иешуа гигантской плетью пронесся горящий обрывок каната, едва не задев голову.
Зловещий шепот стрел, пылающие снасти, клубы дыма и крики раненых – промедление в этом аду было подобно смерти.
Беглецы залезли на бревно, обхватив его руками и ногами. Дым ел глаза, черные от сажи ладони скользили по дереву, но оба медленно ползли к краю.
Вдруг сзади раздался крик. Иешуа оглянулся – из шеи панчала торчала стрела, а сам он замер с выпученными глазами, давясь кровью. Еще через секунду пальцы разжались, и он рухнул вниз, увлекая за собой иудея.
Мгновение свободного полета закончилось болезненным ударом о воду. Иешуа на миг потерял способность соображать. Сквозь мутную желтоватую пелену он отрешенно смотрел на водоросли, снующих рыб, мертвого товарища, опускавшегося вместе с ним на дно.
Пока не почувствовал, что сейчас задохнется.
Внезапно наступившая тишина быстро вернула ему самообладание. Оттолкнувшись от грунта ногами, он устремился вверх. Но едва сделал вдох, как рывок веревки заставил его уйти под воду.
Снова оказавшись на дне, Иешуа подтянул труп, толкнул его к поверхности моря и уже затем, делая маховые движения, вырвался на воздух.
Когда-то, проведя несколько дней с отцом на озере Ям-Киннерет[26 - Ям-Киннерет – озеро Киннерет, Галилейское море, Геннисаретское озеро, современное Тивериадское озеро в Израиле.], он научился плавать. Теперь тело легко вспомнило навыки, словно и не было этих двадцати лет.
Иешуа завертел головой по сторонам. Мимо проскользила стайка полосатых морских змей. Побоище продолжалось: андхры топили спрыгнувших с корабля ассакенов и гребцов. Объятая пламенем коландия наполовину затонула.
Обхватив тело панчала, иудей поплыл к берегу. Вот и спасительные мангры. Он из последних сил взобрался на кочку, вытянув за собой мертвеца. Измазанные илом смуглые тела сливались с землей.
Внезапно один из сангаров направился к берегу. Иешуа запаниковал: в кустах спрятаться не удастся, потому что затащить туда труп у него нет сил. Разрезать канат нечем… Что делать?
Он сполз в воду, перевалил мертвеца на себя и замер. Из-под руки панчала наблюдал, как сангар медленно проплывает вдоль берега.
«Лишь бы нас не почуяли крокодилы!»
Андхры свирепо вглядывались в джунгли, пытаясь уловить малейшее движение. На двух утопленников они не обратили внимания. Когда лодка скрылась из виду, Иешуа вылез на берег. Долго лежал, отдыхая, а на закате, обессиленный, заснул…
Утром он очнулся от оглушительного птичьего гомона. Сел, осмотрелся. Во все стороны брызнули лупоглазые илистые прыгуны. Искусанное москитами тело сильно чесалось.
Над панчалом роились мухи, по лицу ползали рачки. Отлив обнажил широкую полосу ила, а море теперь плескалось в десяти локтях от того места, где находился беглец.
Коландия пропала: скорее всего, она полностью сгорела. Дно было усеяно корабельным мусором, раковинами моллюсков и известковыми трубками морских червей.
В воде лицом вниз лежал ассакен с проломленной головой. Волны покачивали тело, отчего казалось, будто степняк из последних сил продолжает ползти на берег. Чтобы дотянуться до него, пришлось подтащить к себе панчала.
«Хорошая компания, – с мрачной иронией подумал Иешуа, – из троих двое – мертвецы».
За голенищем сапога нашелся нож с деревянной ручкой. Тогда иудей оттянул канат рукой и начал его пилить. Отбросив с отвращением обрезок, побрел к кустарнику.
Джунгли сомкнулись за ним непроницаемой стеной, а начавшийся вскоре прилив навсегда стер следы беглеца на мокрой глине. Прежняя рабская жизнь осталась на Малабарском побережье вместе с головешками сгоревшей коландии и телами погибших при абордаже людей.
2
Бхимадаса с удовольствием опустился на траву.
Поджав под себя ноги, потянулся к узелку с едой, в котором лежали несколько пшеничных лепешек, комок масла гхи, сильно наперченные рисовые шарики с кунжутом и рубленым чесноком, пригоршня жареной саранчи, а также спелое, источающее сладкий аромат манго.
Вместе с другими кармакарами[27 - Кармакара – поденщик, наемный работник.] он уже неделю расчищал делянку правителя области в лесу напротив Бхарукаччи, на противоположном берегу Нармады. С помощью буйволов шестеро поденщиков валили подрубленные салы и тики, отсекали сучья, после чего оттаскивали бревна к реке. С началом дождей она разбухнет, так что можно будет сплавить заготовленный лес в порт.
Артельщики расселись вокруг котелка с чечевичной похлебкой, по очереди зачерпывая густое варево куском лепешки.
Буйволы меланхолично пряли ушами и обмахивались хвостами в тени огромного баньяна, в то время как по их спинам расхаживали желтоклювые скворцы, склевывая блох и оводов. Сквозь ветви деревьев пробивался солнечный свет.
Гонд поднял ко рту тыкву-горлянку с молочной сывороткой. Стайка макак на соседнем сале при этом движении встрепенулась. Когда падало очередное дерево, обезьяны с криками убегали в чащу, но потом возвращались, понимая, что там, где люди, всегда можно чем-нибудь поживиться. Вот и сейчас они провожали каждый кусок, который поденщики подносили ко рту, с ревнивым сожалением.
– Нам бы пара слонов точно не помешала, – прожевывая кусок курицы заметил худой как скелет старик с синей бородой.
– Размечтался, – откликнулся другой кармакара, такой же тощий, но ниже ростом и молодой. – Мы же не в царском лесу деревья валим. Да тут и слону-то не протиснуться, смотри, сколько вокруг колючих кустарников.
– Что ты про них знаешь, Видура, – назидательно проворчал синебородый, вроде бы обращаясь к молодому сотрапезнику, но не глядя на него – слишком увлекся похлебкой. – Им любые кустарники нипочем, хоть зизифус, хоть акация. Слон по лесу идет плавно, мягко, как коландия по воде. Такую мелочь, как колючки, даже не замечает. Даром, что ли, щиты слоновьей кожей обтягивают?
Видура крякнул от обиды, но промолчал: ввязываться в перепалку со знающим человеком – себе дороже, товарищи враз поднимут на смех. Все в артели знали, что Пандава раньше служил махаутом[28 - Махаут – член касты погонщиков слонов, которые выполняли различные обязанности, связанные с содержанием слонов, в том числе работали лесными сторожами.].
Старика было уже не остановить. Он облизал пальцы и мечтательно посмотрел вверх, вспоминая прежнюю сытую жизнь. Затем начал рассказывать спокойно, неторопливо и обстоятельно, словно брахман на проповеди.
– Все слоны, как прирученные, так и катхи[29 - Катхи – дикий слон.], принадлежат махарадже[30 - Махараджа – верховный правитель, царь.] – наместнику Индры на земле. К примеру, Белый слон – это одна из «Семи жемчужин», которые являются символом Правителя вселенной[31 - Правитель вселенной – почетный титул махараджи.]. Для содержания катхи требуется хороший лес, очищенный от спутанных зарослей, где растут высокие мощные деревья, чтобы слоны могли о них чесаться. Там обязательно должен быть водопой: озеро или река… ручей с водопадом тоже подойдет, потому что слоны любят купаться. Лесные сторожа должны знать границы заповедника, а также входы и выходы как свои пять пальцев…
Кармакары переглянулись. Не иначе сам повелитель демонов Равана дернул Видуру за язык: Пандаве дай только повод – он готов в сотый раз талдычить одно и то же про содержание слонов.
Бывший погонщик происходил из племени пулиндов, прирожденных следопытов, которые, в отличие от панчалов с равнины Ганги, чувствуют себя в лесу как дома. Вот сейчас он начнет рассказывать про то, как лично подстрелил из лука браконьера в царских владениях.
– Так вот… Однажды смотрю – следы на земле чужие, где их быть не должно, потому что в этой части леса только я хожу. Я как раз намазался слоновьим калом, чтобы меня обезьяны не почуяли, пока я примечаю места ночевок катхи, – а то шум поднимут, – пояснил он, при этом товарищи, слышавшие эту историю много раз, закатили глаза. – Ну, на всякий случай нарвал еще веток вонючей бхаллатаки[32 - Бхаллатака – болотный орех.], накрылся ими и крадусь по джунглям… Вдруг слышу мощный рев: катхи так от страха кричит. Я иду на шум, смотрю – яма, из нее хобот торчит, а рядом охотник вертится. Похоже, катхи старый, его молодой соперник из стада прогнал, вот он бродил один по лесу и попал в засаду. Охотник сжал копье двумя руками и примеривается ударить посильнее слона в глаз. Я сразу выстрелил – попал в ублюдка, но не убил. Он копье бросил, схватился за раненое бедро, а потом как припустит через заросли… Я его преследовать не стал – зачем? Мне только оставалось подождать, когда шпионы доложат, что в одной из окрестных деревень началась эпидемия бешенства. Тут ведь в чем хитрость: стрелы у меня особые – отравленные. Наконечники намазаны ядовитой смесью из толченых злаков хлопкового дерева шалмали, корней батата видари, перца и крови крысы чучундари. Раненый такой стрелой человек сходит с ума, начинает кусаться. Тот, кого он укусил, кусает других, так что за несколько дней все жители деревни превращаются в кровожадных упырей. Остается только окружить ее и всех перебить. Ничего, что страдают невинные люди, пусть их гибель послужит уроком для других, потому что уж больно соблазн велик – за бивни слона дают сорок семь медных монет.
Бхимадаса с интересом слушал старого махаута. Он впервые участвовал в лесоповале, и байки товарища по работе еще не успели ему надоесть. Другие поденщики сосредоточились на похлебке, так как прерывать Пандаву было не принято из уважения к его опыту и возрасту.
Рассказчик отвлекся от воспоминаний, чтобы сунуть лепешку в котелок.
– А с катхи что стало? – спросил Бхимадаса.
– Я позвал на помощь других сторожей, мы раскопали яму вширь, вот он и вылез наверх.
Старик заулыбался, вспоминая, как спас слона. Потом внимательно посмотрел на гонда, словно раздумывая, стоит ли продолжать дальше. Все-таки не удержался.
– Катхи меня отблагодарил.
– Как?
– Когда я сам попался. Попросил других сторожей выкопать ловушку для тигра. На краю ямы оказалась нора сумчатого барсука, которую я не заметил. Когда стал сверху ветки укладывать, провалился по колено и вдруг не удержался, рухнул вниз. Долго сидел в яме, день или два… Стенки у нее песчаные: не зацепишься, ступени не выроешь. Кричать бесполезно, потому что никто не услышит. Думал – все, конец мне настал: если не умру от жажды, так меня тигр сожрет, которого я хотел поймать… Утром проснулся, а сверху слоны смотрят. Постояли, пошевелили ушами и полезли в чащу. Немного времени прошло – треск в кустах. Над ямой снова показалась голова. И вдруг катхи из хобота прямо мне в лицо пустил струю воды. Это значит, он сходил к реке и вернулся, чтобы меня напоить. На следующий день опять пришел… Ну, я ожил. А потом меня сторожа нашли.
– Пандава, – подал голос Бхимадаса, – почему ты больше не махаут?
Поденщики перестали жевать и укоризненно уставились на гонда. Один из них ткнул его локтем в бок: мол, думай, что спрашиваешь.
– Что? – тот недоуменно переводил взгляд с одного лица на другое.
Синебородый вздохнул.
– Одного из слонов, которых я готовил для праздничного шествия, укусил в хобот радж самп[33 - Радж самп – королевская кобра.]. А дело было так: в углу загона прели старые листья фикуса, вот там, внутри кучи, мерзкая тварь и устроила гнездо. Когда слону насыпали свежих листьев, она заползла в охапку. Слон погиб, а меня обвинили в недосмотре за питомцем. Так как слон принадлежал царю, мне присудили отдать за него пять черных быков или заплатить штраф в тысячу пана. Откуда у меня столько денег? На суде я попытался оправдаться, но судья пригрозил пыткой. Тут уж я испугался: заставили бы выпить кунжутного масла и выставили на солнцепек или связанного бросили бы на всю ночь на колючую подстилку из травы балбаджа. Я согласился на штраф, мне еще повезло – могли и на кол посадить. Теперь вот горбачусь за миску риса, отрабатываю долг.
Пандава снова вздохнул.
– Уже три года лес валю, а не выплатил еще и половины…
У костра воцарилось тяжелое молчание.
Внезапно макаки оживились, заголосили, потом, перепрыгивая с ветки на ветку, перебрались на соседнее дерево. Послышался шум продиравшегося сквозь заросли животного. Перестав есть, артельщики испуганно покосились на кусты акации. Пандава потянулся рукой к лежащему рядом топору. Остальные начали испуганно озираться, соображая, куда бежать, если на поляну вдруг выскочит тигр.
Но вот ветви кустарника раздвинулись и показался человек с длинными спутанными волосами и неряшливой бородой. Он был весь исцарапан, покрыт высохшей грязью, а на бедрах болтались обрывки каупины[34 - Каупина – короткая набедренная повязка.].
Сделав несколько шагов, бедняга вытянул перед собой руки, словно привлекая внимание людей, а затем рухнул на землю. Артельщики бросились к нему, подтащили к салу, прислонили спиной. Кто-то побрызгал в лицо водой.
Незнакомец открыл глаза. Увидев перед собой флягу, схватил ее и начал жадно пить.
– Ты кто, – спросил Пандава, – паривраджака?[35 - Паривраджака – представитель одной из трех высших варн, который стал бродячим аскетом раньше положенного по традиции срока, то есть не достигнув пожилого возраста и не вырастив детей.]
Не отрывая фляги от рта, тот отрицательно замотал головой. Артельщики выжидали: по крайней мере он их понимает, значит, сейчас заговорит.
– Гребец, – напившись, хрипло ответил тот на пайшачи. – Коландию сожгли андхры. Я один спасся… Остальные погибли – и гребцы, и ассакены.
– Где это случилось? – снова спросил Пандава.
– Там… Большая вода, – не отрываясь от фляги, незнакомец махнул рукой на запад.
Артельщики переглянулись.
– Похоже, он про залив Кхамбат говорит, – сказал Видура. – Получается, отмахал не меньше трех йоджан[36 - Йоджана – древнеиндийская мера длины, приблизительно равная 15 км.].
