скачать книгу бесплатно
Автор весьма убедительно подает нам то, как меняется постепенно отношение лорда к Малюте Скуратову. Вначале он презирает этого недавнего холопа, стоящего на вершине опричной лестницы, но потом обнаруживает в нем все более и более привлекательные черты. Тот, в свою очередь все более располагается к некогда надменному лорду: никуда не денешься – родство душ!
Но вот, спустя годы, – тайное письмо из Лондона, от самой королевы: та требует наконец его возвращения. Однако лорд уже настолько стал опричником и по званию, и по душевному пристрастию, что никак не отзывается на ее послание. Он – опричник, и выше идеала для него нет.
Заканчивает лорд свою жизнь, как и многие опричники, весьма плачевно: его заживо сваривают в котле. Но даже накануне этой позорной и мучительной казни он убежден, что здесь, на Руси, все делалось и делается правильно. Просто с ним лично была допущена досадная ошибка.
Такая вот повесть.
А теперь – не менее интересная повесть о судьбе ее автора, увы, не написанная никем. Ваш Покорный Слуга, имевший доступ к некоторым чинам с Лубянки, кое-что знающим об авторе, наметит ее лишь штрихами.
Автор – действительно, в недавнем прошлом князь и прямой потомок опричника Афанасия Вяземского, казненного царем Иваном по неведомо какому обвинению. В Гражданскую войну наш Вяземский не стал эмигрировать (хотя имел такую возможность), скрыл свое происхождение и в годы Красного террора стал одним из беспощаднейших членов Военного трибунала Южного фронта.
После Гражданской служил в ВЧК – ГПУ – НКВД, где, благодаря своей неумолимости к врагам, все более продвигался вверх и к началу 50-х дослужился до генеральского звания.
В 1953-м был расстрелян по делу Л. П. Берии как его близкий сподвижник. О чем думал наш автор перед казнью, нам неведомо.
Да, наша Клио порой рифмует не только события, но и судьбы!
3.
ПИРРОВА
ПОБЕДА
Авт. М. М. Е.
[Ист. справка. Битва при Аускуле. Произошла в 279 г. д. н. э., когда Пирр, царь Эпира, вторгся в Италию. Как это описано у Плутарха, большая часть как римлян, так и эпирцев в этой битве полегла. Отсюда и выражение «пиррова победа», т. е. победа избыточно большой ценой. – В.С.]
–
Об авторе мне известно лишь то, что уже в преклонные годы, в 1936 году, он ненадолго угодил в Лубянскую тюрьму (надолго в ту пору там не задерживались») и уже через пять дней, во всем, разумеется, сознавшись, был расстрелян. Рукопись его повести мне удалось добыть много позже из секретных лубянских архивов, благодаря своим поднадзорным[4 - О поднадзорных Тайного Суда см. в книге В. Сухачевского «Тайный Суд» и др.Коротко: это лица, за свои преступления приговоренные Тайным Судом к смерти, но до времени оставленные на свободе, под надзором. Природная трусость и желание выслужиться, всегда характерная для этой категории приговоренных, понуждала их исполнять многие пожелания Тайного Суда. (Ю. В.)], служившим в НКВД.
Судя по всему, рукопись пролежала там, не привлекая к себе интереса, поскольку даже для тамошних следователей, при всем их искусстве, было, видимо, затруднительно привязать описываемые в ней (тем боле – вымышленные, как в самом начале указывает сам автор) события, относящиеся к III в. до н. э., к действиям троцкистско-зиновьевского блока, за которые и встал в конце концов к стенке многоуважаемый М. М. Е.
* * *
Итак, действие повести происходит в древнем Риме, в конце упомянутого века, лет через двадцать после битвы при Аускуле, получившей название «Пиррова победа» и весьма красочно описанной многими историками, включая великого Плутарха.
Главный герой повести, молодой римский патриций Марк Тувий из славного рода Гракхов, изучая историю, вначале несколько обескуражен: как-де крохотный, весьма бедный Эпир, составлявшей лишь часть и ныне забытой Богом Албании, смог выставить гигантскую по тем временам армию в 25 тысяч пехоты, несколько тысяч всадников и 20 боевых слонов? Как смог их царь Пирр, хоть бы он даже и потомок великого Александра, а стало быть и самого Зевса, – как он смог морем переправить все это войско в Италию; сколько ж кораблей ему для этого понадобилось?!
Марк Тувий обращается к архивам и сталкивается со столькими взаимно противоречивыми описаниями события, что это подвигает его к собственным изысканиям. Прошел ведь не столь большой срок со времени той достославной битвы; из немногочисленных выживших должен же был хоть кто-то, как он полагал, дожить и до сего дня, – и он начинает их искать.
О, таких, выживших и доживших, оказалось даже больше, чем он ожидал!
С каждым из них он ведет беседу (содержание этих бесед составляет первые главы повествования), и сперва невообразимое кровопролитие, происшедшее при Аускуле, едва ли не воочию предстает перед его глазами. Здесь надо отдать должное автору (М. М. Е.), который передал все это с необычайной живостью, хотя и с несколько избыточным и жестоким, на наш взгляд, натурализмом.
Центурион по прозвищу Громила: «Пирровы слоны, эти дышащие огнем исчадья самого Тартара, давили нас, как мы давим тараканов! Слышался хруст костей моих солдат, такой, что, казалось, поступь некоего гиганта по сухому валежнику. Потоки крови обрушивались на нас шквалами, будто состоявший из крови океан бился о скалы.
Мои солдаты дрались, как львы, все вокруг было усыпано отрубленными руками и головами греков… Одна моя центурия истребила чуть не тысячу врагов. Увы, от всей центурии в живых остался один лишь я…»
Командир когорты Гай Сулий. «Подобного кровопролития я больше не видел никогда! Эпирцы шли фалангой, и иногда их воин на одну свою сарису[5 - Длинное ударное копье греческого фалангера.] нанизывал по нескольку пронзенных тел.
Но и мои ребята были не промах! Наши манипулы разрезали их фаланги. Места, по которым они проходили, превращались в сплошные кровавые месива.
В этой битве я потерял левую руку и правый глаз, но можно сказать, что мне все же повезло: из все когорты в живых, слава Юпитеру, остался один лишь я.»
Солдат по прозвищу Бычок: «Слоны? А что – слоны! Навроде кабанов, только в сто раз больше. И у него, у этого кабанищи, аж два хрена имеется: один – как у всех, а другой – на морде, спереди; называется «хобот». Уж я этих хренов-хоботов самолично поотрубал штук десять, а то и больше; а было у греков этих слонов тысяч пять, наверное. Ну а без хрена своего, того, что на морде, этот кабан-слон – не боец. Он от боли вовсе ума лишается и давит, не разбирая, что наших, что своих же греков. Да и подыхает вскорости: видать, без этого второго хрена ему не жизнь… Ох, и кровушки тогда пролилось – что слоновьей, что греческой, что нашей!..
Что еще о слонах? Ну огнем он дышит, это да, это я сам видал. И искры у него из глазищ. И срет он раскаленными бронзовыми шарами, а как испугается – так огненной лавой. Так-то! [Из чего, как заключил наш исследователь, этот солдат слонов вживе никогда не видывал. – Ю. В.]
Но нашим ребятам ни искры его, ни лава ни по чем! Все же славные мы солдаты, римляне!»
Легат 2-го легиона Марк Валерий Агинобарб: «При подсчете потерь я пришел в ужас. Сперва не поверил даже, что от всего моего легиона к концу битвы осталось всего тридцать человек. На поле битвы виднелось кровавое болото, в которое превратились все шесть тысяч моих легионеров.»
Еще множество воспоминаний; и вот наконец:
Сенатор Тит Юний Катулл: «Сам я, как ты понимаешь, битвы этой не видел – был еще слишком мал. В ней участвовал мой отец, от был легатом славного Первого легиона, павшего целиком; там он и сложил голову.
Беда наша, мой друг, была, я так думаю, в том, что Рим был весьма беден в ту пору, после трех неурожайных лет, и мы смогли выставить всего четыре легиона, на большее попросту не хватило денег. Поверишь ли, я, мальчик из сенаторского сословия, подчас неделями не видел мяса на обеденном столе, а плебеи попросту пухли от голода.
А сразу после битвы дела наши как-то почти сразу поправились. Видишь мою виллу? Согласись, она неплоха. Именно тогда брат моего отца, усыновивший меня, ее и построил. Да посмотри и на виллу старого одноглазого и однорукого пройдохи Сулия! А ведь он родом-то из плебеев, и отец его служил простым солдатом.
Все это несколько странно, по-моему, и я рад, что ты проводишь свои изыскания. Может, благодаря им, что-то как-нибудь прояснится…»
* * *
Стоп! Вот с этого-то места и начинается собственно сюжет повести, ибо сразу после посещения сенатора на нашего героя совершается первое покушение. Пока еще это можно принять за случайность: просто какой-то ненормальный нападает на него с ножом; в конце концов, мало ли сумасшедших в огромном Риме?
Но после того, как вслед за тем обрушивается лестница в его собственном доме, пища его оказывается отравленной, а в спальню его влетает зажженная стрела (и все это в один день!), он начинает осознавать, что почему-то на него ведется всамделишная охота.
Далее число покушений множится, лишь везение всякий раз спасает его, [не буду на каждом из них останавливаться]. И постепенно в нем укрепляется мысль, что все это каким-то образом связано с его историческими изысканиями.
Однако, будучи действительно храбрым римлянином, он с тем большим усердием, невзирая на смертельные опасности, поджидающие его на каждом шагу, продолжает это свое занятие.
Постепенно выясняется, что большинство «очевидцев» битвы при Аускуле в действительности не были ее участниками. Добавляется множество подробностей. Так, командир когорты Гай Сулий глаз потерял в лупанарии[6 - Публичном доме.], а руку – в одной пьяной драке. Легат 2-го легиона Марк Валерий Агинобарб во время этой битвы находился в Сирии. Отец сенатора Тита Юния Катулла был убит собственным братом года через два после того сражения. Число таких нестыковок с каждым днем множится.
Что ж, всякие войны порождают, наряду с героями, и немало лгунов. Ну, допустим, решил кое-кто из них прикончить своего разоблачителя, – делов-то! В общем, именно так я на первых порах «угадал» основную тему повести, а поскольку впереди было еще много страниц, то на какое-то время мне стало не интересно читать – это все равно как, читая детектив, заранее знать, что убийца – садовник.
Потом, однако вспомнил приведенные мною выше слова сенатора о сказочном обогащении всех, кто был причастен к битве с эпирцами, и это породило во мне сомнение в своей «догадке» и подвигло читать повесть М. М. Е. далее.
* * *
Собрав кое-какие сведения в Риме, наш герой отправляется в Эпир, к своему другу Юлию, скрывающемуся там от каких-то преследований со стороны римского сената.
[Не стану слишком задерживаться на описании автором морских приключений своего героя, его встречи с пиратами, его пребывания на необитаемом острове. Все это, по-моему, – совершенно лишнее и только уводит читателя от основного сюжета.]
И вот наконец он в Эпире. И там узнаёт от друга, что:
1) царь Пирр был убит своими подданными вскоре после его похода на Рим;
2) ни одного выжившего участника битвы при Аускуле никто здесь, в Эпире, не знает;
3) неурожайные годы были здесь тогда же, когда и в Риме, и множество народа полегло от голода;
4) сам Пирр перед походом настолько обнищал, что вынужден был продать свой дворец и ютился в небольшом домишке;
5) деньги (весьма немалые) на наемную армию дала ему местная знать в расчете на то, что их царь разграбит Италию, и деньги им вернутся сторицей;
6) что незадолго до своего похода Пирр тайно побывал в Риме и имел там разговор с самыми влиятельными персонами;
7) что, наконец, дети Пирра после убийства их отца внезапно и неведомым путем сказочно разбогатели.
Здесь, в Эпире, на нашего героя снова совершаются покушения. Ему удается узнать, что вдохновители покушений – потомки Пирра. И тут к нему приходит…
…Нет, нет! Я хотел написать: «приходит озарение», но это было бы не точно. Ибо оно, озарение, прокрадывается к нему шажок за шажком, иногда эти шажки нам почти не заметны. Тут надо отдать должное автору, превосходно сумевшему создать то, что американцы называют «suspens» («саспенс») – томительное приближение чего-то страшного и неясного.
Прозрение пробивается всполохами, то и дело вязнет в сомнениях.
Он беседует с самим римским консулом, тот объясняет ему, что его изыскания на эту тему не патриотичны, а всполохи в его сердце подсказывают Гракху, что в действительности вовсе не о патриотизме идет речь. [Что, впрочем, обычное дело: тогда, видимо, как и у нас нынче, речи о патриотизме возникали, когда у вас хотели что-либо украсть.]
Я, однако, не обладаю талантом М. М. Е. по части «саспенса», поэтому не стану долго томить читателя, а выложу сразу все…
Итак, в конце концов, героя осеняет осознание: никакой битвы при Аускуле НИКОГДА НЕ БЫЛО!
Было же вот что.
Римляне (включая даже сенаторов) и Пирр сильно обеднели в голодные годы, и тогда Пирру явилась мысль: ПРИДУМАТЬ сражение. С чем его римские собеседники довольно легко согласились.
Ну а очевидцы? Да их почти и не осталось – ведь победа-то была пиррова. Перебили, стало быть, все и с той, и с другой стороны.
Деньги, данные ему на поход, Пирр, разумеется, попросту присвоил. Римские сенаторы последовали его примеру. Ну а затем все-таки были выбраны «очевидцы» и «участники» сражения – из самых алчных и бессовестных, и они за приличную мзду стали без устали делиться своими «воспоминаниями».
Увы, истина эта оказалась слишком опасной. В конце повести Гракх, разумеется, погибает, а записи его исчезают. Вот только – бесследно ли?
* * *
По правде говоря, я не слишком верю, что притча М. М. Е. имеет под собой какие бы то ни было основания. Думаю, и сам он едва ли верил в свою версию. Впрочем, вера (как и неверие) – плохой советчик. Что же до источников… Ах, что в них только не понаписано! И какими только своими причудами не удивит еще нас насмешливая порой муза Клио!
Во всяком случае, Вы заинтересовали меня, многоуважаемый М. М. Е.
Покойтесь же с миром!
4.
ДЕСПОЗИНЫ
И
СВЯЩЕННЫЙ
ГРААЛЬ
Проф. И. Глебов
Говорят: история умеет хранить свои тайны. Справедливости ради добавим: способна она порой все же и проговариваться. И при всем стремлении, возникающем время от времени кое у кого, вытравить из нее нечто нежелательное, оно то и дело будет выглядывать наружу этими “проговорками” истории, порождая в людях вопросы и жажду дать на них ответ.
Попробуем и мы пробиться сквозь бастионы одной величественной Тайны, пронзающей собою два десятка веков.
Меровинги и папский престол
Если на востоке Европы, в Византии, история раннего христианства напоминает бурлящий котел, ересь следует за ересью, то в западной Европе после крушения Римской империи наблюдается кажущееся единомыслие среди христиан. Собственно, эта половина Европы вплоть до VIII-IX века большей частью языческая, и христианство до поры утвердилось только в двух самых культурных ее областях – в центре Италии, где в Вечном городе Риме восседают наместники святого Петра римские епископы (будущие папы), и в просвещенной Галлии (на месте современной Франции), которой правит королевская династия Меровингов – так называемые “ленивые короли”.
Но вот что сразу вызывает удивление: эти два очага христианства с самого начала весьма настороженно относятся друг к другу. Между ними ведется вполне уважительная переписка, в ней не обнаружить никаких разногласий, касающихся самой религиозной доктрины, однако взаимную холодность они не скрывают. Создается такое впечатление, что переписываются родичи, которые не могут забыть о какой-то не упоминаемой ими, но известной обоим обиде, наподобие несправедливо разделенного наследства.
Папы явно претендуют на духовную власть над всем христианским миром. Основание у них для этого в первую очередь чисто географическое: они находятся в Риме, а Вечный город, как они полагают, унаследовал от рухнувшей империи право быть собирателем Европы. Не странно ли, что при этом они не упоминают о другом, казалось бы куда более весомом для всех христиан основании: ведь их престол основан самим апостолом Петром, а его авторитет, как сейчас представляется, для христианского мира непререкаем.
Но нет, ни разу не приводят папы этот аргумент в своей переписке с Меровингами, словно не решаясь затронуть что-то крайне для себя болезненное.
А что же Меровинги? Да их тон по отношению к Риму, пожалуй, даже несколько покровительственный. Будучи не только грамотными (в отличие от королей следующей династии – Каролингов), но и весьма образованными, они считают себя вправе давать наставления в вопросах веры самим наместникам престола Петра.
Еще одна странность. Большая часть храмов, строящихся в эпоху Меровингов по всей Галлии, носит имя Марии Магдалины. Интересно, а сколько же подобных храмов в тех местах, что находятся в сфере влияния пап?
Да нисколько! Ни одного! Вот так-то!
Позже, со сменой Меровингов Каролингами, храмы Марии Магдалины и в Галлии не в чести, они либо разрушаются, либо их спешно переименовывают в храмы Девы Марии.
С чем связаны такие перемены? Уж не “проговорилась” ли тем самым о чем-то история?
Похоже на то.
Уже после того, как последнего короля из их династии сверг, а затем и убил Пипин Короткий, в одном из документов той поры прорывается не еле слышная “проговорка”, а возглас: “Пипин пролил кровь, священнее которой в мире нет”.
Кем же считали Меровингов современники, чьими потомками? Да по этому возгласу ясно – Чьими!
Настала, как видно, пора сказать о том, что впоследствии стало казаться чуть ли не ересью, а в раннее средневековье считалось в сущности общеизвестным: Меровинги, де, ведут свое начало не больше не меньше как непосредственно от Иисуса Христа и Марии Магдалины.
И тут, конечно, сразу возникает вопрос: да могло ли быть потомство у Иисуса Христа?!
Было ли потомство у Иисуса Христа
и загадка Марии Магдалины
Сразу оговоримся: мы нисколько не покушаемся на текст Святого Писания. Личная жизнь Иисуса Христа в его земной ипостаси там фактически вовсе не отражена по вполне понятной причине: авторов Евангелий интересовало совсем не это, а в первую очередь учение Спасителя и принесенная Им искупительная жертва.
Зададимся вопросом: а мог ли Он не быть женат?
Едва ли! По понятиям тогдашней Иудеи, мужчина, не женатый к тридцати годам, выглядел бы совершенно противоестественно, он мог быть только предметом насмешек. А наследников царя Давида закон обязывал не только жениться, но и произвести на свет не менее двух сыновей. Во всяком случае, не будь Он женат, Евангелисты наверняка позаботились бы о том, чтобы как-то объяснить столь странное, противоречащее обычаям обстоятельство.
В действительности в тексте Евангелий имеется много намеков как раз на то, что Иисус имел статус женатого человека. Например, в Евангелии от Иоанна (11:2) упоминается, что “Мария же… была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими”. Сходные упоминания мы находим у Матфея (26:6-7): “Когда же Иисус был в Вифании…, приступила к Нему женщина с… сосудом мира драгоценного и возлила Ему возлежащему на голову”, – и почти дословно то же самое у Марка (14:3). В ту пору было без всяких пояснений понятно, что так могла поступать лишь невеста наследника из рода Давидова. Согласно Ветхому Завету, и самому Давиду, и Соломону их невесты мазали голову миром и отирали ноги своими волосами.
