скачать книгу бесплатно
– Брось.
– Ей-бо!
– Все божишься? – улыбнулась Серафима.
– А че нам, крестьянам, бороду в кулак, да и ладно так.
– Ох, не верится мне, Никита, никак не верится. Все думаю, что сон вижу, и просыпаться страшно. Ведь тридцать лет, ты только подумай, Никитушка, тридцать лет прошло!
– Тридцать, – вздохнул Никита.
Они медленно шли по осиннику, оставив за спиною село. Дом Серафимы уже проглядывал сквозь деревья, и она невольно прибавила шаг, предчувствуя долгий счастливый вечер воспоминаний.
– Как у вас с выпивкой, – добродушно басил Никита, – в воскресенье ша, в празднички – по два?
– А то, – махнула рукой Серафима и засмеялась Никитиной шутке. – Ничего лучше придумать не смогли. У тебя семья-то есть?
– В обязательном порядке. Целая гвардия. Мал мала пинает из-под стола. В аккурат бы на наш расчет хватило…
– А я одна, – поторопилась предупредить вопрос Никиты Серафима. – Ничего, живу.
– Постой, – Никита поморщился, припоминая, – а муж, дочка же у тебя были?
Серафима, повернув голову к Никите, грустно посмотрела на него, тихо сказала:
– Потом, Никита. Потом я тебе все расскажу. Нет у меня никого.
И, уже молча, они дошли до дома…
– А я, понимаешь, сошел с теплохода и – прямым ходом в село. Смотрю, бабёнка навстречу бежит, я и спрашиваю ее, где, мол, тут у вас Серафима Леонтьевна Лукьянова живет. Военная, переспрашивает бабёнка. Военная, говорю я ей, она и указала. Шлепаю я назад, к дебаркадеру, а у самого сердце обмирает. Никак не могу поверить, что увижу сейчас Симку нашу, сестричку фронтовую. Ан, вишь, встретились.
Никита, скинув пиджак и закатав рукава рубашки, сидел в горенке за круглым столом. Серафима хлопотала на кухне. Петушиные перья летели в разные стороны, кипела вода в кастрюле, и сухо потрескивали смолистые еловые дрова.
– Сима, может быть, чего помочь? – Никита томился в бездействии.
– Отдыхай. Сейчас будем садиться.
– Уф, жарковато у тебя.
– И то, – спохватилась Серафима, – спасибо, хоть надоумил меня. Тащи табуретки в палисадничек. Там стол есть и прохлада от реки поднимается.
А уж вытащила Серафима из погребка огурцы малосольные и грузди хрусткие, тонкими ломтиками легли на тарелку лук и балык, вареные яйца для салата легонько дымились на столе, а скорлупу под навесом доклевывали куры…
– Выпьем, потянем, родителей помянем. – Стакан прочно сидел в широких пальцах Никиты. Сам он, улыбающийся, добродушный, выглядел празднично.
– Нет, Никита, – свела брови Серафима и прямо посмотрела на него, – поминать будем тех… За тех, кто не вернулся.
Минута пришла, минута и ушла, а они грустно помолчали в эту минуту, припоминая тех, кого давно уже не было на земле. Тридцать и более лет не было. И они впервые по-настоящему поразились своей встрече, поразились тому, что имеют возможность видеть друг друга, и это после того, что они перевидали и что пережили. Было удивительно им это, удивительно и больно. И еще успели подумать, что малого в жизни достигли, что те, кто не вернулся, достигли бы большего да и на память были б щедрее.
– Встанем, Никита.
И они встали, добавив к прошедшей минуте еще одну, которую хотели и должны были прожить за товарищей.
Выпили и задумались. Говорить пока не хотелось. Вернее, не находились еще те слова, с которых можно было начать разговор. Никита от выпитого погрустнел и ушел в себя, а Серафима смотрела на то, как постепенно угасает день и меняется цветом река, вобравшая в себя солнечное тепло и теперь готовящаяся отдать его ночи. Тихо было на земле. Удивительно. А когда-то думалось, что к тишине привыкнуть нельзя, что вечно будет давить она скрытой опасностью и вечно будут просыпаться солдаты от внезапной тишины.
Легкий ветерок перебирал листья осинок, многие из которых уже золотились по краям. От земли шло ровное спокойное тепло. А закуска на столе была не тронута. И ничего странного не было в том.
– Эх, Сима, наливай еще!
– Да ты бы сам командовал, товарищ старшина.
– Это можно… Это мы могём.
Глава третья
– Товарищ старший сержант, рядовая Лукьянова прибыла в ваше распоряжение.
Девушка в длинной шинелишке, аккуратно приткнув пальцы к виску, хотела разом охватить взглядом все: и его, старшего сержанта Боголюбова, и передовую, и расположение батареи, и бегущего по овражку с термосами повара Хамида. И по этому взгляду Никита догадался, что девушка на передовую попала впервые и все ей здесь в диковинку, все кажется великим и геройским.
– В мое распоряжение? – притворно удивился Никита, пристально разглядывая ее. – Вот это дела-а.
– В распоряжение…и…
Девушка не закончила, так как внимательно прислушивавшиеся батарейцы не выдержали и хохотнули. Подоспевший Хамид удивленно открыл рот, и из его рта тонко струился пар.
– И? – спросил Никита.
– Сержант, не томи, дай я ее расположу, – весело крикнул Коля Бочарников, – моя шинелька самая теплая, гагачьим мехом подбита. Дай…
Через два часа Коля Бочарников лежал на своей шинели, в крови, а Никита Боголюбов, морщась и чувствуя тошноту, зачем-то присыпал землей оторванную кисть Колиной руки. Земля была уже на изморози, комковатая, и все разваливалась, и бледные пальцы проступали из-под нее, словно ободранные корни.
Девушка бинтовала культю, встав над Бочарниковым на колени, Прядки волос выбились из-под пилотки, и выражения ее лица нельзя было разобрать.
Колю унесли, и еще двое ушли сами, виновато оглядываясь на батарею, невольно спеша и усиленно стараясь не показать этого…
– Страшно? – спросил Никита.
– Что?
– Страшно было?
– Н-нет.
– Ты не ври. Не надо. Мы и сами не каждый день с прямой наводки бьем. А страшно всем, и мне в том числе, потому как человек не для войны родится… Привыкнешь.
– Постараюсь.
– Как звать-то?
– Серафима.
– Сима, значит. Ну, Сима, будем воевать. Не каждый день к нам танки прорываются.
– Не каждый, товарищ старший сержант.
– Давно воюешь?
– С августа.
– Ну и добре, что к нам попала. С нами до Берлина дойдешь, там и замуж выдадим.
– Так я замужем.
– Ну?!
– И дочка у меня уже есть. Три годика.
– А муж?
– Там. – Сима неопределенно махнула рукой, и Никита понял, что больше расспрашивать не надо.
Лежало перевернутое вверх колесами орудие, на огневой валялись еще теплые гильзы, и сладко щекотало в носу от порохового пара из казенников. Батарейцы зарывались в землю, где-то долго и тревожно бил пулемет…
– Никита?
– А?
– Ты помнишь, как я впервые на батарею пришла?
– Ну, еще бы.
– Я тогда из госпиталя сбежала.
– Ты рассказывала.
– Ага, сбежала, Никитушка. А ты предписание не спросил. Потом бой, не до этого было.
Никита пьянел долго, тяжело. Какая-то стынь появилась в его добрых, широко поставленных глазах. Грузные плечи обмякли, опустились, и видно было, что он еще не дошел, а когда дойдет, то бог знает, что из этого получится.
– Ты бы хоть рассказал, Никита, как жил все это время, чем занимался?
– Как жил? – Он улыбнулся и посмотрел на Серафиму ласково. – Разно жил, Симушка. Разно. Мы ведь воевали и думали: вот победим, придем домой и почет нам за победу на всю жизнь будет… Дня три дома погулеванили, потом я в норму начал входить и чую, чего-то в доме не хватает. Ну, все вроде бы на месте, ан нет – какая-то пустота, а какая – в толк не возьму. Тогда я к мамане, так, мол, и так. Она в слезы. Как же, говорит, хватать будет, если коровы нету. Повела она меня в стайку, а там уже и навоз давно простыл…
Этим же вечером привел я с колхозной фермы себе коровенку. Ну не без шума. Гвозданул по лбу сторожа. Пять лет потом на стройках народного хозяйства вламывал, там и женился. Вернулся – маманя долго жить приказала. Ну и подались с жинкой из села.
Два года с геологами в Саянах работали, два года омуля на Байкале ловили, а потом в лес потянуло, на природу, и двинули мы в леспромхоз. Там и осели, детишек нарожали, живем. Ничего. Заработки хорошие, я уже двенадцатый год в бригадирах хожу, жена курсы закончила и десятницей при мне. Живем, Сима, не жалуемся. – Никита помолчал, покатал хлебную крошку на столе и глухо повторил: – Не жалуемся.
– Значит, и тебя судьба не больно-то жаловала?
– Да я не о том… Кой хрен жаловать, когда я вот он, жив, руки, ноги целы, голова на плечах. Другим хуже пришлось. А я… – Никита махнул рукой и умолк. Потом взял стакан, посмотрел его на свет и спросил неожиданно: – А у тебя вот звездочка на воротах, даве, как проходили мимо, видел. Почитают?
– Почитают, – усмехнулась Серафима. – И чем дальше, тем почета больше. Раньше, бывало, приедешь в город и уж по выправке через одного фронтовика узнаешь. Потом выправки не стало, и смешались фронтовики со всем прочим людом, а теперь уж и сами вояки в редкость. Еще лет десять пройдет, и остальные отбегаются. И на этом наше поколение кончится. Отвоевали, отжили, ушли…
Никита выпил еще, закусил огурцом, глубоко вздохнул. Посидел в задумчивости и вдруг грохнул кулаком по столу. Тарелка с огурцами полетела на землю, перевернулась рюмка с водкой и покатилась к краю. Серафима подхватила ее и безо всякого удивления поставила на место.
– Прости, Сима, но не могу! – глухо, со скрытым напором, уже пьяно и обиженно заговорил Никита. – Я, может, потому и тебя разыскал, к тебе поехал, что еще годков пять – и не свидимся уже. Ты вот про фронтовиков говорила, которые по городу ходили, а я безногих и безруких вспомнил, которые в колясочках катались. Сразу после войны их много было. Куда они делись, Сима? Умерли от нездоровья? Они от боли утихли, Сима… Я в Новосибирске Петьку Липина встретил. Помнишь, как он говорил? Мол, побьем Гитлера, вернусь домой, женюсь и двадцать пять детей нарожаю, чтобы на каждый год войны их по пять выходило. А тут вижу, катит в колясочке на подшипниках инвалид. Когда узнал меня, расплакался. Кому, говорит, я нужен, уж лучше бы убило сразу… Всех перекрутила война, всех переломала, здоровых и калек, и сегодня еще тешится, тридцать лет прошло, а ей все мало.
Никита скрипнул зубами и потянулся за бутылкой, но на полпути рука его замерла, он виновато посмотрел на Серафиму и словно бы протрезвел на мгновение, так по-человечески тепло и удивленно сказал:
– А ведь не все плохо-то, а, Сима? Дети растут.
– Повырастали уже, – мягко ответила Серафима. – Наши – выросли.
– Много ты куришь, Серафима. Не бросала?
– Нет, Никита, не бросала.
– Кашляешь.
– Кашляю.
– Бросила бы.
– Теперь поздно.
Разговор сменился быстро, как это бывает за выпивкой, и Никита уже вскоре рассказывал Серафиме о своих ребятишках, звал в гости, добродушно улыбался, и лишь правое веко его пульсировало безостановочно.
Когда солнце коснулось вершины хребта, на тропинке к дому показался Осип.
– Явился, не запылился, – усмехнулась Серафима.
Осип молча достал поллитровку плодово-ягодного вина и молча же поставил на стол. Две орденские планки сияли на его груди.
– Зачем принес-то, у нас и так хватает.
– Пусть будет, – коротко сказал Осип и протянул руку Никите. – Осип Степанович Пивоваров.
– Никита Боголюбов.
– За знакомство…
Уже поздним вечером вынесла Серафима гармонь, и пока Осип настраивался, нервно и быстро пробегая худыми пальцами по клавишам, побежала в село. Долго дозванивалась до райцентра, потом в больницу; когда дозвонилась, ей сказали, что Матвей Петрович Лукьянов скончался два часа назад.
Глава четвертая
– Сима!
– Ну?
