скачать книгу бесплатно
– Что ты хочешь этим сказать?
– А как тут скажешь иначе? – и, помолчав, Политов добавил: – Мне что-то показалось, Андрей. Что-то нехорошее.
– Что?
– Следователи. Мне показалось, что они от меня хотели услышать совсем не то, что я им рассказал. Впрочем, и то, что рассказал, их вроде бы заинтересовало, но совсем по-другому, что ли. Только постольку-поскольку. Им как будто хотелось узнать что-то ещё от меня или же вовсе – что-то совсем другое. Словно им было от меня что-то нужно.
Ланц не ответил и задумался.
– Ты говоришь какую-то чепуху и всё путаешь! – наконец, отрезал он. – Ты мнительный! Конечно, мнительный! Что им от тебя может быть нужно? Дело ведь серьёзное, тебя допросили, вот тебе и мерещится. Так со всеми бывает, кого допрашивают. Всем обязательно кажется, что их в чём-то подозревают. Такое уж следователи создают впечатление, хотя только выполняют свою работу. Вот и всё.
– А что в новостях? – перевёл разговор Политов.
– Ничего особенного, – ответил Ланц. – В смысле ничего особенного, кроме самой новости, конечно. Про тебя ни слова. Сообщили о самоубийстве. Идут следственные мероприятия. Ничего нового.
Оба замолчали на какое-то время.
– Ну а в остальном у тебя всё в порядке? – как-то неуверенно осведомился Ланц.
– В остальном? – переспросил Политов и напрягся.
– Ну, да. Во всём остальном? Что ты в самом деле?! – удивился Ланц. – Что с тобой случилось такое?
– Странно, что ты интересуешься, – всё так же напряжённо продолжал Политов и добавил: – Меня сейчас чуть не сбила машина.
– Не может быть! – воскликнул Ланц. – Как это могло случиться?
– А вот так. Тоже какая-то нелепица.
– Но ты же здоров?
Политов посмотрел на свой грязный костюм.
– Да, я здоров.
– Что же это такое! – помолчав, воскликнул Ланц. – Ну и день выдался. Номер запомнил? Марку? Как это вышло? Расскажи! Ах ты, чёрт, постой! По телефону нехорошо. Я к тебе сейчас приеду!
– Андрей, не надо, – попросил Политов.
– Расскажешь. Я ведь чувствую, что ты по своей привычке не всё говорить хочешь! Завтра у тебя ведь день не рабочий? Верно? Начальника твоего не будет, – Ланц как-то неуклюже усмехнулся. Вообще создавалось неприятное ощущение, что все эти события, о которых только что говорил Политов, Ланца нисколько не встревожили, разве лишь внешне, для приличия. Скорее наоборот – они разожгли в нём какое-то нездоровое любопытство.
– Не вижу поводов для шуток, – угрюмо заметил Политов. – Кроме того меня на завтра ещё вызывают.
– На допрос? – уточнил Ланц.
– А ещё с меня взяли подписку о неразглашении, и, кажется, я ещё что-то подписал. Сейчас не вспомню. Словом, Андрей, всё это довольно неприятно. Мне сейчас не особенно хотелось бы об этом говорить…
– Чепуха, – возразил тот. – Я буду у тебя через полчаса. Жди. А пока в панику или в расстройство не впадай. Приеду, и что-нибудь придумаем.
Что именно и по какому поводу собирался придумывать Ланц, для Политова осталось до конца не ясным, однако после ещё нескольких вялых возражений он всё же уступил упрямству приятеля и устало повесил телефонную трубку. Затем он слегка приподнял грязную манжету рубашки и взглянул на часы. Стрелки показывали четверть двенадцатого ночи. Политов всё же решил хоть как-нибудь подготовиться к приезду столь позднего и незваного гостя, а заодно и постараться привести свои растрёпанные нервы в порядок, чтобы по возможности понятно и последовательно изложить свой рассказ о произошедших событиях. Для этого он первым делом переоделся в свой любимый обветшалый халат, умылся холодной водой, заварил себе в огромной кружке крепчайший чай и, забравшись с ногами на табуретку, принялся его пить с перерывами на сигарету.
Тут следует сообщить некоторые важные подробности из жизни самого Ланца, чтобы дать более точное описание положению его дел, при которых он, нисколько не смущаясь, позволяет себе наносить столь скороспелые и поздние визиты своим друзьям, при этом совершенно не заботясь о той возможной ответственности, которую он может нести, скажем, перед своими близкими этой ночью или же коллегами по работе на следующий день.
А суть Андрея Ланца состояла в том, что он являлся совершенно свободным человеком во всех смыслах этого прекрасного и заманчивого определения. Он, например, насколько имел сведения Политов, никогда не был обременён никакими обязательствами, допустим, перед своей семьёй или же детьми, которых у него попросту не было. Он так же довольно легко и непринуждённо относился и к своим служебным обязанностям, что позволяло ему иногда не появляться в своём рабочем кабинете не только по утрам, но и по целым дням, решая при этом все насущные вопросы исключительно по телефону. А ещё Ланц был из той породы энергичных и непоседливых людей, для которых время, проведённое в застенках своей, надо заметить, весьма добротной квартиры, пусть даже и в самую непогоду, являлось временем, потраченным зря, а, следовательно, и крайне скучным. Сам же он был большой охотник до всего необычного, интересного и весёлого, а, значит, и полезного для его разносторонней души.
Впрочем, тут следует сделать небольшую оговорку касательно первого пункта его независимости. А именно того самого, где говорится об отсутствии семьи. Кроме того что Политов знал о чрезвычайно скептическом отношении своего приятеля к таким необдуманным авантюрам, как семья и брак, он ещё и располагал довольно достоверными сведениями о том, что Ланц в своё время чуть было и сам не попался на подобного рода уловку. Правда, подробностей Иван Александрович сообщить не смог бы, потому как Ланц не любил об этом распространяться в среде своих приятелей, но, однако, совершенно точно было известно, что история та вышла не из приятных. Не то пассия Ланца была уже замужем, не то она была лишь помолвлена во время знакомства с ним, но только влюбился он в неё без памяти, даже невзирая на подобную, весьма существенную, преграду. И влюбился, надо сказать, так, что, кажется, до тряски в руках, до бегающих зрачков доходило при одном лишь упоминании её имени. Но Ланц не из тех людей, что падают духом при первых же трудностях, – он начал действовать. А действовать он мог умело. И вот, в то время пока его дела амурные шли в гору, его дела производственные шли ровно в противоположную сторону, а стало быть, – под уклон. Однако, эти детали в тот момент не особенно заботили Ланца. Он беззаветно двигался к своей цели, которая в свою очередь заслоняла все другие невзгоды и неурядицы. Сама же пассия тоже как будто прониклась тёплыми чувствами в ответ и даже начала оказывать недвусмысленные знаки внимания. После этого даже можно было бы допустить вероятность появления короткого, но весьма бурного романа, но вдруг всё в один миг рухнуло. Это случилось совершенно неожиданно как для самого Ланца, так и для предмета его страсти: обманутый муж раскрыл вероломный план двух любовников, и дело обязательно дошло бы до убийства, если бы не роковой случай, расставивший всё на свои места.
Трагедия случилась как раз с тем самым законным супругом, и, благо, виновником её стал отнюдь не Ланц. История умалчивает, каким образом это произошло, но зато она абсолютно категорично утверждает, что верный муж и любящий супруг – погиб. Вот в этом-то сомневаться совсем не приходилось. Однако, когда все мыслимые и немыслимые преграды, казалось, были разрушены, а впереди открывался привольный простор для влюблённых, случилась вещь ещё более неожиданная и до конца непонятная многим: пассия вдруг исчезла без следа.
Наверно, не стоит говорить о том, каким ударом прошёлся её поступок по Ланцу. Бедняга не находил себе места. Как он только ни пытался отыскать свою возлюбленную, но всё было тщетно.
А между тем производственные дела его пришли в окончательный упадок. Очевидно, только чудо помогло ему справиться со всеми навалившимися враз на него несчастьями, и спустя год он всё же кое-как поправил своё положение. Но этот урок, который преподнесла ему жизнь, он запомнил надолго, после чего Ланц зарёкся больше никогда не впутываться в подобные неблаговидные приключения.
– Я привёз коньяк, – без лишних церемоний заявил Ланц, как только его широкая фигура возникла в проёме входной двери. Он был одет, по своему обыкновению, в плащ, в костюм-тройку, а на ногах горели глянцем, несмотря на слякотную погоду, начищенные ботинки.
Политов ничего не ответил, а только кисло оглядел своего нарядного приятеля.
– А что? – удивился Ланц, словно читая его мысли. – Не вижу тут ничего странного. Я же пришёл в гости.
Дальше он, не говоря ни слова, начал протискиваться мимо Политова по прихожей, при этом задевая своими широкими плечами висящие там вешалки. Затем, очутившись на кухне, Ланц ловко достал из портфеля бутылку коньяка, лимон, плитку шоколада, живописно разложил всё это на столе и, указав на угощение Политову, широко заулыбался.
– Знаешь, я не понимаю, в чём заключается твоё веселье? – взяв лимон и начав его мыть, спросил Политов. – Застрелился человек. И, кажется, тебе не посторонний. Меня завтра вызывают на допрос. Отчего ты в этом находишь столько смешного, я, наверно, понять не смогу.
Ланц молча и деловито скинул пиджак и, положив его на широкий подоконник, уселся на один из стоящих тут же мягких табуретов. Потом он достал из портсигара сигарету, вырвал зубами фильтр и, вставив её в мундштук, закурил.
Несмотря на то что, оказавшись в одной рубашке и жилете, отчего объем ланцевых плеч изрядно поубавился, он всё равно представлялся чрезвычайно большим для маленькой кухоньки Политова. Взглянув на него, крепко и хорошо сложенного, сидящего в этаких скромных декорациях, сразу становилось ясно, что этот человек не привык к такому тесному устройству. Ему шло не иначе как широкое кресло, большой стол, просторное помещение. Там и только там он смог бы чувствовать себя хорошо и органично. А очутиться в кухне обычной пятиэтажки для него было равносильно тому, как если бы полуторатонного моржа попытались запихнуть в квартирную ванную. Всё это Ланц тоже хорошо понимал, а поэтому чувствовал себя несколько неуютно, хотя его природное чувство юмора слегка компенсировало эту неловкость.
– Я не веселюсь, – запоздало ответил Ланц. – Прости, но Жигина мне совсем не жаль. Тебя да, а его – совсем нет.
– Чем же он тебя так обидел? – спросил Политов, принявшись нарезать лимон и раскладывать его дольки на маленькой тарелочке.
– Паршивый был человек! – убедительно воскликнул Ланц и принялся открывать бутылку своим карманным перочинным ножом. Заметив это, Политов начал расставлять стаканы, а Ланц продолжил:
– Знаешь, нехороший человек он был. А мне, Иван, уж можно верить! Я таких, как он, проходимцев на своём пути столько встречал, что в их распознавании могу фору самому чёрту дать, который этих самых пройдох у себя и держит.
Справившись с бутылкой, Ланц отложил мундштук в пепельницу, разлил коньяк по стаканам и, взяв один в руку, а второй поставив перед сидящим на другом табурете Политовым, сказал:
– А собственно, чёрт с ним, с этим Жигиным! Туда ему и дорога, и суд у него теперь свой.
В этот момент Политова передёрнуло. Ему вдруг подумалось о судьбе своего бывшего начальника: а действительно – где он сейчас? На какой же суд его отправляет Ланц? И есть ли вообще этот суд? А если есть, то, быть может, его сейчас и судят. Да, вот именно сейчас, в данную минуту, когда они с Ланцем распивают коньяк, в этот самый миг решается вечная судьба Жигина. Как так может быть: одни сидят и пьют коньяк и даже не думают о своём будущем, а в это самое время решается вечная судьба другого. От этих мыслей Политову стало нехорошо, и он залпом выпил жидкость из своего стакана. Политову сразу стало легче, и он взял дольку лимона.
– Хорошо? – осведомился Ланц и сам же удовлетворительно констатировал. – Хорошо.
Он тоже выпил коньяк, словно водку, и, не закусывая, взяв бутылку, принялся рассматривать этикетку, а потом, как будто опомнившись, воскликнул:
– Так, постой, мы же не для этого с тобой собрались! Расскажи, да с подробностями, что там сегодня у вас приключилось?
Политов достал сигарету и закурил.
– Андрей, я же дал подпись. Протокол… Как я могу тебе рассказать?
Ланц махнул рукой и взялся за свой мундштук.
– Не придумывай, пожалуйся. Все когда-нибудь и где-нибудь дают подобные расписки и имеют дело с протоколами, однако и понимают, что это пустая формальность. Кроме того, ты рассказываешь мне, а не кому-нибудь ещё. К слову, не хотелось напоминать, но именно мне ты обязан тем, что стал таким важным свидетелем. Уж будь добр, Иван, оплати должок.
– Да уж, покорнейше благодарю, – нахмурился Политов.
– Ну, будет тебе упираться, – спокойно ответил Ланц и вновь разлил по стаканам коньяк.
Собственно, Политов и не собирался особенно упираться, а так, только от усталости хотел покапризничать, но, сделав ещё один глоток коньяка, расслабился и повёл свой рассказ, из которого часть событий нам уже известна.
***
Политову почему-то не очень хорошо запомнились первые минуты после того, как он покинул кабинет Жигина. До этого ему казалось, что всё было вроде бы как ясно и понятно, но как только он захлопнул за собой кабинетную дверь и направился к телефону в приёмной, рассудок его словно бы помутился, и в памяти это время отложилось весьма тускло и бестолково.
Из приёмной Иван Александрович совершил несколько необходимых в таких случаях телефонных звонков и преспокойно расположился в ожидании в своём кабинете. А ждать пришлось совсем не долго: словно бы по ловкому движению фокусника в приёмной начали появляться люди, а вместе с ними постепенно начал нарастать и гул, складывающийся из множества преимущественно мужских голосов.
Политов внимательно следил за прибывающей публикой, которая, как это бывает со всякой публикой в такие трагические и непонятные моменты, бегала, мельтешила, выражала всяческое нетерпение, заходила в кабинет Жигина, а потом покидала его в ещё большем беспокойстве. От этого всего могло сложиться впечатление, что в воздухе повисло такое количество паники и растерянности, что вся атмосфера стала трепетать и раскачиваться, как на терпящем бедствие окаянном корабле.
Большую часть людей, которые стянулись сюда при известии о катастрофе, Политов знал. А если и не был знаком лично, то по крайней мере приблизительно представлял, кто и какую область из них представляет. В основном это были сотрудники внутренней безопасности министерства: бывшие военные, все аккуратно стриженные, выглаженные и подтянутые согласно уставу, что, между прочим, делало их весьма трудно различимыми между собой и мешало их опознанию. Другие же люди были повыше рангом – из руководства. Рядовых сотрудников Иван Александрович среди них не заметил. Даже секретаря и Марину не пропустили к своим рабочим местам.
Далее в приёмной показались медики. Они приехали довольно скоро и быстро пробежали через приёмную в своих голубых костюмах и с объёмистыми чемоданчиками в руках. Но что больше всего в этом действе поражало Политова, так это то, что на него практически никто не обращал никакого внимания. Он сидел себе совершенно спокойно в своём кабинете, и абсолютно никому даже не приходило в голову подойти да расспросить его о том, что именно тут произошло.
А волнение меж тем нарастало ещё. До Политова начали доноситься чьи-то женские возгласы из коридора, они были слышны, когда ненадолго туда открывалась дверь. Кажется, у кого-то случилась истерика. Наверно, это приехала жена погибшего.
Сомнений быть не могло – новость о самоубийстве мгновенно прокатилась по всему учреждению и выкатилась с успехом наружу, что, разумеется, привело к увеличению потока служащих, желающих поглядеть и поучаствовать в этом из ряда вон выходящем событии.
Но тут для Ивана Александровича наблюдение прекратилось, потому что кто-то подошёл к его кабинету и аккуратно притворил дверь. Политов остался один и теперь уж в совершенной изоляции. Тогда от нечего делать Иван Александрович поднялся со своего места и прошёлся по кабинету. Потом он выглянул в окно и зачем-то осмотрелся, словно желая найти что-то новое в кабинете Но ничего не найдя, уселся обратно и задумался.
На улице всё так же продолжал моросить дождик, а серое солнце по-прежнему странным взором своим глядело через стекло в кабинет, скрадывая у предметов все краски. Политов, устремив свои невидящие глаза в одну точку, прислушался к дождю, и какие-то нелепые мысли побежали в его голове. Он пытался их собрать, но это у него не получалось. Политов сидел в каком-то оцепенении и никак не мог сообразить, что ему следует делать и следует ли делать что-нибудь вообще, потому что отсутствие внимания к его персоне приводило его в некоторое замешательство и растерянность.
Оцепенение было разрушено с приходом двух весьма удивительных субъектов. Первый из них появился раньше второго, чем наделал больше шуму, чем вся предыдущая публика со всем своим беспокойством.
Этот первый ворвался в приёмную почему-то с грохотом, который услышал даже отгороженный дверью Политов. Он во всеуслышание прокричал звонким тенором:
– Так, ну ладно! Будем делать дело?!
Затем этот тип начал нетерпеливо что-то у кого-то выспрашивать и тараторить в ответ, а потом распахнул дверь в кабинет Политова и, почти впрыгнув вовнутрь, захлопнул её за собой.
– Ага! Иван Александрович! – воскликнул он, разглядывая Политова, а потом будто в умилении приподнял брови.
Политов невольно встал.
– А вы молоды, – зачем-то заметил вошедший господин. – Я думал, что таких молодых в помощники не берут. Даже удивительно, до чего быстро освежаются наши структуры.
Вошедший или, правильнее сказать, вломившийся господин был энергичным мужчиной лет сорока пяти, довольно плотного телосложения и низкого роста. Его круглое и бритое лицо было красно, словно он только что пробежал кросс, а на лбу проступали капельки пота. Его редкая и короткая чёлка, лежащая на влажном лбу, была также мокра, от чего распалась на множество отяжелевших сосулек. Маленький крючковатый нос жадно вбирал в себя воздух, как бы принюхиваясь, а жирные губы его улыбались. В общем, господин производил впечатление эдакого весёлого толстячка, собратьев которого без труда можно встретить в различных дешёвых питейных заведениях за просмотром футбольного матча с пивной кружкой в руках. Узел галстука под воротником был распущен, а тёмно-синий костюм на нём буквально расползался по швам, пытаясь скрыть толстую и неуклюжую фигурку своего хозяина.
– Позвольте представиться, – несколько поклонившись, начал толстяк. – Меня зовут Черешнев Антон Аркадьевич. Я следователь из Управления. Будем, так сказать, знакомы.
Толстяк протянул руку.
– Приятно, – флегматично ответил Политов и протянул руку в ответ. – А я уже было подумал, что меня тут совсем и не замечают, – мрачно добавил он.
– Ой, ну что вы! – замахал руками Черешнев. – Как такое может быть? Вовсе нет! Дело в том, что, благо, люди тут работают грамотные и понимают, что у таких свидетелей, как вы, первыми всю информацию должны выуживать не зеваки, а совсем другие сотрудники. И у меня к вам сразу один вопрос: мобильный телефон имеется?
– Да.
– Вы, я надеюсь, никуда не звонили за, – он взглянул на часы, – последний час?
– Нет.
– Превосходно! Тогда позвольте на время у вас его изъять, – вежливо попросил Черешнев, протягивая к Политову свою пухлую руку.
Иван Александрович поднял со стола мобильный аппарат и подал его следователю. Тот проворно схватил его и, выбежав в приёмную, отдал его какому-то человеку в штатском.
– Ну-с, теперь полный порядок, – дружелюбно пояснил вернувшийся Черешнев.
– Наверно, необходимо рассказать, как всё случилось? – начал было Политов.
– Нет, нет! – запротестовал Черешнев. – Не мне! Сейчас прибудет старший, ему-то вы всё и доложите. А я приехал сюда, так сказать, вперёд, чтобы порядок был. Да вы садитесь, не волнуйтесь!
Действительно, Политов ещё продолжал стоять и из такого положения вести диалог со следователем.
– Я не волнуюсь, – опустившись в своё кресло, ответил он.
«Старшего», как назвал его дружелюбный Черешнев, ждать пришлось сравнительно недолго. Произошло это так.
Оказавшись в кабинете раньше своего начальника, этот Антон Аркадьевич первым делом, словно охраняя Политова, чтобы тот не сбежал, принялся активно и молча ходить по кабинету из угла в угол с заложенными за спину руками. Казалось, что этот упитанный человек просто-таки совсем не умеет сидеть на одном месте, а внутри него помещён какой-то беспокойный моторчик, который почти физически заставляет своего хозяина шевелиться. Таким маятником Черешнев проходил четверть часа, пока в один из моментов, когда он, если следовать терминологии о маятниках, «отклонился» в сторону, на пороге кабинета перед Политовым вдруг бесшумно возник человек. Политов быстро поднял на него глаза.
– Шоныш Игорь Андреевич, – сухо представился мужчина и сделал шаг в кабинет. – Я старший следователь по особо важным делам, – продолжал мужчина ровным безликим голосом, держа в руках чёрный кожаный портфель для бумаг.
Политов невольно вновь встал и представился в ответ.
– Я знаю, кто вы, – спокойно ответил Шоныш и осмотрел кабинет.
– О, Игорь Андреевич! – обернувшись, радушно воскликнул Черешнев. – А мы вас ждём, ждём!
– Антон, открой, пожалуйста, окно, – без приветствия обратился Шоныш к Черешневу и, уже смотря на Политова, спросил, указывая на свободный стол Марины: – Вы не против, если я расположусь здесь?
– Пожалуйста, – согласился Политов и с большим любопытством упёрся взглядом в нового следователя. Это был аккуратный седовласый мужчина, почти что преклонного возраста, высокий и худой. Лицо его было бледное с желтизной, слегка осунувшееся, но в то же время суровое, хранящее на себе налёт тяжело прожитых лет. Морщины, которые явно имели большую глубину, чем следует в его возрасте, располагались на лице согласно каким-то причудливым законам геометрии: горизонтальные морщины на высоком лбу лежали параллельно выступавшим вперёд надбровным дугам, а морщины на самом лице имели точную перпендикулярность морщинам на лбу. Его глаза – узкие, чёрные и колючие – сидели глубоко в потемневших глазницах вблизи носа, который, в свою очередь, был высок, мясист и чуть расширялся к кончику. От этого всего его физиономия принимала вид диковинной и озлобленной крысиной мордочки. К этому следует добавить белоснежные бакенбарды, тянущиеся от висков к тонким и вжатым губам, а также рыхлый подбородок, плавно перетекающий в шею.
На Шоныше был надет серый длиннополый плащ, из-под которого выглядывал в тон плащу костюм. На шее красивым узлом был повязан чёрный галстук, поддерживающий ворот хорошо выглаженной белой рубашки.
Политову вошедший человек с первых своих слов не понравился и даже вызвал в нём чувство, похожее на ощущение грозящей опасности. Со стороны ничего удивительного в этом Шоныше вроде бы не наблюдалось, а даже наоборот – выглядел он весьма обыкновенно и серо, как средний человек, которого можно в любую минуту встретить в такую погоду на улице, однако Политов ощутил в себе некое волнение и даже робость от присутствия поблизости этого субъекта.
– Теперь-то лучше, – медленно и удовлетворённо заметил Шоныш, когда Черешнев, резво подскочив к окну, открыл его.
Кабинет сразу наполнился погодной сыростью, и по воздуху начали разбегаться струйки свежего, но прохладного осеннего воздуха.
