скачать книгу бесплатно
– Иван, – как-то раз зайдя в утренние часы в кабинет помощников, обратился к Политову Жигин. Это произошло в самые первые дни министерской карьеры Ивана Александровича. – Я вот что забыл тебе сказать, – задумчиво продолжил он.
Политов оторвал взгляд от монитора и внимательно посмотрел на начальника. Он хотел отложить в сторону бумаги, которыми занимался в ту минуту и которых уже с утра сумело скопиться приличное количество, но Жигин его остановил.
– Нет, нет. Не отвлекайся! – Жигин хотел показать всю неформальность предстоящего разговора, для чего подошёл к столу молодого сотрудника и, склонив голову на бок, начал рассеяно рассматривать одно из развёрнутых на нём писем. – А, это в международный департамент, – проведя пальцем по документу, сказал чиновник.
Политов кивнул.
– Так вот, – вновь начал Жигин. – Ты, Иван, конечно, заметил, что некоторые письма приходят ко мне лично, через экспедицию.
– Признаться честно, мне такие ещё не попадались.
– Это поначалу, но такие обязательно будут. Так ты их не вскрываешь? Верно?
Политов пожал плечами, так как не понял вопроса, потому что инструкции по поводу получения личной корреспонденции Жигина тот ему уже давал, да и Марина тоже сообщала Политову о порядке приёма такого рода почты.
– Ты всё правильно делаешь, – вздохнув, отметил чиновник. – Но я насчёт другого: тут мне может одно письмецо залететь.
Жигин сделал паузу.
– Ты его наверняка сразу узнаешь, – продолжил Жигин. – Оно будет адресовано мне и с виду ничем от других отличаться не будет, но вот штемпель на конверте будет особым.
– Каким он будет?
– Если бы я знал, – пространно ответил Жигин, в то время когда в глазах его была заметна некоторая тревога. – Но ты зря не волнуйся, – скорее успокаивая себя, нежели Политова, добавил Жигин. – Это письмо, скорее всего, не придёт, но проинструктировать я тебя был обязан. Если такой конверт тебе встретится, то не вскрывай его и, пожалуйста, обязательно сообщи мне. Неважно где я буду и когда это случится. Но два главных правила – не вскрывать и сообщить немедленно мне. Ты меня понял?
– Хорошо, Евгений Павлович! – согласился Политов, а про себя подумал: «Как они тут любят добавлять ко всему, и по поводу и без повода, слово «немедленно».
– Очень хорошо, – словно скинув груз ответственности, сказал Жигин и, уже обратившись к Марине спросил: – На подпись сегодня много?
– Не очень, – ответила девушка, выглянув из-за монитора.
– Всё равно, через десять минут жду у себя с папкой.
С этими словами Жигин развернулся и медленно, что-то насвистывая, пошёл из кабинета.
– Это он о чём? – повернув голову в сторону своей соседки, спросил Политов, когда Жигин скрылся за дверью.
Марина ответила не сразу и только пожала плечами.
– И всё-таки? – настаивал Политов.
Марина отложила свои бумаги и вместе с креслом развернулась к коллеге.
– Чепуха, – а потом почти даже шёпотом начала щебетать. – Он про это письмо ещё до меня говорил. Ещё даже на другом месте службы, пока сюда не перешёл. Говорил каждому секретарю, каждому помощнику, словом, все знают о нём, но никто никогда не представлял и, конечно, не видел, что это за послание. И, кажется, его прихода он даже боится.
Девушка помолчала, а потом уже будничным голосом продолжила:
– Вообще, если честно, мы думаем, что это у него просто нечто вроде своих странностей. А ведь, как правило, чем выше человек забирается по служебной лестнице, тем больше их он себе позволяет. Особенности такие. Они считают это оригинальностью. Правда, я так не считаю. Да и все кругом тихо посмеиваются над этим. Мы даже как-то ставки делали, что это может быть за письмо. Я же считаю, что вполне возможно это письмо может быть от давней его знакомой. Нечто вроде интрижки, понимаешь? Поэтому и ждёт он его именно на службе, а не дома и побаивается его. Всё же жена. Другие правда считают, что это как-то связано с его прошлым, которое может быть довольно тёмным, учитывая, как он легко и быстро устроил себе карьеру.
– И насколько быстро? – спросил Политов.
– Я всех деталей не знаю, но мне известно, что начинал он как мы, если не ниже – он был обыкновенным клерком. Незаметный, серый. Да даже сейчас он ничем особенным не выделяется. Ну а потом как вдруг начал расти! Сменил несколько учреждений и, в конечном счёте, как видишь, очутился здесь. И всё это, замечу, за два года.
Политов приподнял брови.
– А давно он тут?
– Многих уже пересидел. Теперь ты понимаешь, почему вокруг думают, что это письмо может быть связано как-то с его прошлыми делами.
– Но это маловероятно, – заметил Политов. – Если бы это было связано с чем-то для него по-настоящему неприятным, да ещё если бы это касалось его карьеры, то уже навряд ли он согласился бы получать такие письма на свой служебный адрес, да ещё и сообщать об этом всем подряд. Ведь если письмо придёт, то мы-то всё равно увидим, кто его адресант. Так зачем ему лишняя огласка?
Марина опять вздохнула.
– Может быть. Но всё равно – не обращай на это внимания. Мы же тут больше шутим, фантазируем, но всё это от безделья. Никто всерьёз не думает, что такое письмо есть, и уж точно никто не верит, что оно когда-нибудь придёт. Это лишь его оригинальность. Уже хорошо, что она довольно безобидная. А то был тут у нас один начальник, большой охотник до хороших чернил. Видимо, поэтому и попал в профильное ведомство, – Марина хихикнула. – Так вот, любил он свои резолюции и подписи ставить правильными, на его взгляд, чернилами. Поэтому стержни от его золотой ручки были всегда определённой марки и довольно редкие. И случилось так, что чернила кончились. Так он в срочном порядке отправил своего секретаря на служебной машине на другой конец города, но с какой помпой. Чуть ли не с эскортом, чтобы быстрее привезли. Вот это действительно оригинал так оригинал и совсем уже не безобидный.
Марина помолчала, а потом добавила ещё:
– У этого, правда, тоже перо что надо. Не обращал внимания?
– Нет.
– Приглядись как-нибудь. Очень любопытная ручка. Золотая, пузатая. По виду очень дорогая. Старинная. Правда, он ею ничего не подписывает. Я, по крайней мере, этого не замечала, а вот в руках держит часто. Крутит её в пальцах, сжимает и вообще с ней не расстаётся. Если моя теория об интриге верна, – Марина улыбнулась, – то мне кажется, что это может быть какой-нибудь её прощальный подарок, поэтому он с этим пером всё время и возится. А ещё у него есть такая привычка…
Но девушка не успела договорить, потому что раздалась трель телефонного вызова. Она подняла трубку.
– Да, Евгений Павлович. Уже несу.
Марина встала и, взяв подмышку зелёную папку с документами, вышла из кабинета.
Политов посмотрел вслед уходящей тонкой фигурке и на миг задумался, но потом как бы очнулся и принялся за работу.
***
Когда первый месяц Политова в Минкомпрессе подходил к концу, случилось как раз то, во что до этого никто всерьёз не верил, и все считали это фантазиями замминистра Жигина. Пришло то самое письмо. В самый обычный дождливый день, когда помощник высокопоставленного чиновника по имени Иван Политов расположился у себя за столом и начал разбирать принесённую им из экспедиции свежую почту, из высокой стопки выпал продолговатый конверт. Он действительно с виду был совершенно обыкновенным и непримечательным. На нём ровным красивым почерком, чёрными чернилами было написано:
Заместителю министра Е. П. Жигину. Министерство коммуникаций и прессы. Москва. Россия.
И всё. Обратный адрес отсутствовал, что несколько расстроило любопытство Политова, но зато, как и было сказано, в правом верхнем углу конверта, где должны были быть приклеены почтовые марки, стоял необычайный круглый чёрный штемпель с изображением светящегося месяца, из которого выходил человек в саване. Одну руку он поднял, указывая двумя перстами вверх, а во второй руке держал песочные часы. Штемпель был настолько сочным и ярко выделялся на белоснежном конверте, что Иван Александрович, ещё не разглядев письмо как следует, без колебаний признал в нём то самое.
Политов взял конверт и внимательно осмотрел его. Он был из хорошей, плотной бумаги, с приятными шероховатостями по краям и видимой текстурой. На ощупь он казался совсем пустым, потому что был лёгким и тонким. Политов поднял его над головой и посмотрел на свет. Бумага оказалась непроницаема, и, к своему большому сожалению, он ничего разглядеть не сумел.
Марина, что сидела в это время рядом за соседним столом, заметила замешательство своего коллеги и вопросительно поглядела на него. Политов молча передал ей конверт.
Сказать, что пришедшее письмо сильно потрясло Жигина, в полном смысле этого слова, было бы нельзя: с виду и в целом он воспринял приход долгожданного послания довольно прохладно. Однако же сказать, что после этого знаменательного и зловещего события подчинённые Жигина и вовсе не увидели никаких изменений в поведении своего патрона, было бы, по меньшей мере, заблуждением, а по большей мере – преднамеренным лукавством.
Узнав о письме, Жигин в очень скором времени уже стоял в кабинете своих помощников и бегло разглядывал послание, выхваченное из протянутой руки Политова. Осмотрев письмо вполне, он как-то странно горлом вымолвил «спасибо» и второпях скрылся в недрах своего кабинета. Чем занимался замминистр в течение оставшегося рабочего времени, и что потом происходило на его служебном месте, доподлинно никому известно не было, ибо свой кабинет в тот день чиновник уже не покидал. Кроме того, он отдал распоряжение, чтобы и к нему больше никто не ходил и чтобы никого не допускали, а всем звонившим, невзирая на чины и имена, отвечали, что его на месте нет и сегодня, очевидно, уже не будет. Но это то, что произошло на глазах у всех. А вот то, что случилось тем же днём, но позднее, стало известно не сразу, а только после тщательного допроса уборщицы.
Вечером, когда все служащие разошлись по домам, оставив свои кабинеты пустыми для наведения в них чистоты и порядка, уборщица, по обыкновению своему, в самую последнюю очередь, зная привычку Жигина задерживаться самому и задерживать подчинённых ещё на час-два после завершения рабочего дня, направилась к нему в приёмную. Каково же было её удивление, когда, как она показала, в десятом часу вечера в дверях высокого кабинета увидела самого его владельца – Жигина. Но то, что он появился там в этот поздний час, быть может, и не ввело бы в замешательство бедную женщину, потому как тут вроде бы ничего странного или фантастического не имелось, но вот то, как он там появился, очень сильно поразило её и хорошо запечатлелось в её памяти.
Она рассказала, что в тот момент он был неимоверно бледен, шатался, но пьяным, вероятно, не был, потому что довольно ясным и отчётливым голосом произнёс что-то по поводу ковра и пыли в своём кабинете, а потом, покачиваясь и даже временами опираясь на стену, направился к выходу. Ещё уборщица утверждала, что глаза у Жигина были широко раскрыты и даже выпучены, словно бы он только минуту назад сделал первый глоток воздуха после долгого его отсутствия, при этом лицо Жигина попеременно кривилось то в натужную усмешку, то в плаксивую гримасу.
Правда, на следующее утро, как опять-таки заверяли впоследствии свидетели, главным из которых вдруг нечаянно стал сам Политов, в стенах организации Жигин объявился совершенно бодрым и весёлым. Видимо, он всеми силами старался дать понять окружающим, на тот случай если они уже были оповещены о его странном и позднем вчерашнем уходе, что, собственно, ничего ужасного и из ряда вон выходящего не случилось, а всё осталось по-прежнему и предмета для беспокойства нет.
Наверно, у него это, быть может, и неплохо бы получилось, если бы только не неизвестно откуда взявшиеся у него под глазами тёмные припухлости и какая-то рассеянность и задумчивость в поведении, которых Политов за месяц своей службы в должности ещё никогда не подмечал у своего патрона.
А между тем наступил второй день после получения странного письма, а потом и третий, и всё, казалось, действительно входило в привычное русло, и ничего не могло предвещать катастрофы, как она всё же разразилась. Политов хорошо запомнил все обстоятельства того утра.
Надо сказать, что время для обеда в министерстве никогда не поддавалась нормированию, и это невзирая на то, какие бы новые порядки и какое бы новое руководство не обустраивалось в стенах данного учреждения. Обед тут всегда начинался в те часы, когда у служащих выдавалась свободная минутка, а свойство заканчиваться он имел только тогда, когда начальство требовало своего подчинённого назад, по надобности. Исходя из этого простого правила, можно было с почти абсолютной вероятностью утверждать, что если посреди рабочего дня человек находился не на служебном месте, то он обязательно находился в столовой, и наоборот – если нужного человека в столовой в наличии не имелось, то он определённо точно уже был вытребован обратно руководством по своим служебным обязанностям. Конечно, всё это несколько расшатывало дисциплину в организации, потому что иногда даже в самый разгар рабочего дня со своих мест в сторону столовой могли сниматься целые отделы, и даже по второму или по третьему разу за день, но, видимо, чиновничья братия имела в себе именно такую природу, при которой среди всех других возможных вольностей, которые она всё же могла себе позволить, как то: уходить вовремя домой или же пользоваться качеством запаздывать на службу с утра, выбирало именно эту – свободный график по приёму пищи.
То было утро четверга. Оно было сумрачным и хмурым, собственно, как большинство дней случившейся тогда осени. Улучив свободную минутку, когда начальника ещё не было на месте, Инесса Карловна заглянула в кабинет помощников и таинственно рукою поманила к себе Марину. Девушка вышла, но через минуту вернулась, взяла кошелёк и, подмигнув Политову, сообщила, что намеревается отправиться как раз в столовую, чтобы поспеть ко свежему кофе с булочками.
Политов уже привык, что секретарь и помощница, несмотря на ощутимую разницу между ними в возрасте, неплохо сходились между собой и часто вместе обедали, однако в этот раз ему их идея не понравилась, потому что именно сейчас он думал выйти покурить. Теперь же в такой ситуации ему полагалось оставаться на месте неотлучно, на тот случай, если появится Жигин, и тому что-либо потребуется.
Политов сперва сделал кислое лицо, но потом всё же махнул рукой, давая понять, что выбирать ему не приходится, и Марина, улыбнувшись, вышла, оставив Ивана Александровича в одиночестве. Он вновь принялся за работу с письмами, пока в скором времени не заметил из-за экрана своего монитора, как в приёмную тихо вошёл Жигин. Он появился там так тихо и скромно, против своего обыкновения, что Политов как-то сразу насторожился. Простояв в приёмной с полминуты, словно на что-то решаясь, Жигин вдруг обернулся в сторону Политова и неловко покачал головой.
– А где Марина? – монотонным голосом спросил чиновник.
– Они ушли на кофе, – всматриваясь в патрона, сообщил Политов.
– Ясно, – ответил тот и, как-то лениво шаркая ногами, направился в свой кабинет.
Политов хорошо видел через приёмную, как за замминистром закрылась дверь в кабинет, а через несколько минут он вдруг услышал странный хлопок. Ивану Александровичу показалось, что он раздался в кабинете начальника, но не поверил в это. Дело в том, что когда он бывал у Жигина с документами, он успел заметить, что его рабочее помещение полностью обеспечено звукоизоляцией. С этой же целью в проёме были даже установлены двойные толстые двери.
Политов поднялся со своего места и вышел в приёмную осмотреться. Ничего необычного, кажется, не было. Тогда он выглянул в коридор, но и там всё было безмятежно, и мягкое спокойствие лилось от каждой стены, от ковра, от тяжёлых дверей соседних кабинетов. Иван Александрович некоторое время ещё постоял в раздумье, а потом, вернувшись и набравшись некоторой храбрости, открыл первую дверь в кабинет начальства. Его сразу удивил тот факт, что вторая дверь, которая, как и первая, как правило, всегда была плотно закрыта, сейчас почему-то осталась не до конца притворённой, и через щель проскальзывала узкая полоска серого оконного света. Политов приоткрыл вторую дверь и со словами: «Евгений Павлович, всё в порядке?» – вошёл внутрь.
Дальше Ивану Александровичу почудилось, что пол под ним поплыл, стены повело в стороны, а потолок вдруг принялся сжиматься и клином уходить вверх. Политову даже пришлось сделать несколько неуверенных шагов вперёд на полусогнутых ногах, чтобы окончательно не потерять равновесие и не упасть на ускользающий из-под его ног пол.
За столом сидел Жигин. Но от Жигина прежнего в нём осталось совсем немного, разве только что дорогой серый костюм и щуплое нелепое тельце, на которое тот был надет. Голова же замминистра неестественно свисала на грудь. Его левая рука, как будто протянутая в отчаянном предложении, лежала на столе и в кулаке сжимала нечто продолговатое и золотистое, а правая безвольно опала и скрылась под столом. Но не эта необычайно затихшая поза своего начальника потрясла Ивана Александровича. Сильнее его сразило жирное багровое пятно, расплывшееся на стене за спиной чиновника и его затылок, вернее то место, где раньше был лысоватый затылок, а теперь открыто зияла взрыхлённая изнутри теменная кость черепа с рыжеватыми волосами на вывернутых лоскутах кожи и беловато-красными кусочками взорвавшегося мозга. Крови было очень много. Она стекала с головы на стол, на белую рубашку, впитывалась в мягкую ткань первоклассного костюма. Брызги её долетели до географической карты, окропили соседнюю стену, и даже на золотистых шторах появилось множество бурых пятнашек.
Политов замер, глядя на эту невероятную картину, и всё никак не мог овладеть собой. Кроме вида трупа его поразил и тот факт, что ещё совсем недавно, буквально несколько минут назад, это тело могло ходить, разговаривать и даже давать указания, которые Политов формально обязан был выполнять. А теперь вот оно сидит неподвижное и пустое и скорее напоминает собой некий органический мусор, нежели нечто сознательное, одухотворённое. Да, особенно вот эта последняя мысль, которая молнией пронеслась в голове Ивана Александровича, наверно, сильнее прочего его сейчас и потрясла. Ему вдруг сразу припомнились подходящие к таким случаям крайне банальные измышления о бренности жизни, о её хрупкости и конечности, и о той грани, которая тонким лезвием проходит между жизнью и смертью. О том, что венцом всякой жизни является смерть, и вся такая прочая пошлость, которую, как правило, произносят на поминках тех людей, которые мало что значили для самого оратора. Но Политов не остановился на этом как бы на само собой разумеющемся итоге мысли. Ему вспомнились и свои выводы на этот счёт. Особенно на тему того, что посвящать свою жизнь тому, чему посвятил её Жигин, а именно стремлению к власти или же материальным благам, является совершенно бессмысленным. И даже вредным. Ибо всё равно то, что сейчас их всех окружает – является фальшивым, надуманным, а вот труп Жигина – вполне себе очевиден и девственен по отношению к Миру и не требует каких-либо дополнительных доказательств или же заверений со стороны искусственных умозрительных надстроек, созданных человеком. Вот он есть, и больше ничего не надо. Смерть есть, труп есть, жизнь Политова есть, а вот первоклассного пиджака на теле Жигина уже нет. Да и высокого кабинета уже не существует, потому что самого хозяина нет, и, следовательно, и сам он потерял всякую важность, а главным тут сейчас является сам Политов, который, может быть, ничем и не примечателен и даже, может быть, формально слабее Жигина, но зато он живой, а тот мёртвый. Вот она – вся правда, вот она – вся простота, а также истина и смысл всего сущего.
Пока Политов вот так стоял и размышлял, время бежало. И бежало стремительно. А он, застывший и словно заворожённый, смотрел на мертвеца. Спустя лишь несколько минут он смог стряхнуть с себя ту странную задумчивость, которая нахлынула на него неизвестно откуда, и, наконец, пошевелиться. Когда это произошло, он воровато приблизился к трупу и брезгливо осмотрел его. Он взглянул в голову Жигина, будто это была препарированная лягушка на уроке биологии. Потом Политов обвёл взглядом кабинет. Всё вроде бы было как и прежде: и шкаф, и стол, и диван, и даже сейф закрыт. На столе по-прежнему имелся такой же идеальный порядок (а именно стол был всегда свободен от документов), как и раньше, только теперь перед мертвецом Иван Александрович приметил исписанный лист бумаги и пепельницу, в которой лежала недокуренная сигарета и кучка бумажного пепла.
Политов хотел заглянуть в листок, но отказался от этой затеи, как от затеи его не достойной и даже унизительной. Скорее всего там было предсмертное послание близким и родственникам.
Разумеется, сейчас Политову несомненно следовало бы действовать иначе: сделать несколько звонков, сообщать о трагедии, оставаться на месте до прибытия специальных служб. И он собирался уже уходить и руководствоваться именно таким планом, как что-то его вдруг неожиданно задержало. Какое-то странное чувство, которое налетело на него тревожным ветерком. Словно, уходя, он как бы оставлял что-то важное здесь. Словно даже как будто он преступник, который оставляет за собой улики. Словно он что-то определённо упустил или забыл.
Политов остановился и прислушался к себе. Он хотел понять, что же хочет сообщить ему это неожиданное внутреннее ощущение. Он даже вернулся обратно, на то место, где совсем недавно стоял и глядел на труп. Он ещё раз осмотрел кабинет, стол, Жигина… И вот тут ему в глаза бросился тот самый продолговатый и золотистый предмет, что сжимал мертвец в левой руке.
Политов вновь осторожно приблизился к телу Жигина и наклонился так, чтобы не запачкаться кровью, а потом аккуратно вынул эту вещь из ещё не остывшей руки трупа.
Это была пузатая золотая перьевая ручка. Видимо та самая, о которой так случайно как-то упоминала Марина.
Политов взглянул на неё, но внимательно рассматривать не стал, потому что то чувство тревоги, которое так внезапно налетело на него ещё недавно, вдруг так же внезапно улетучилось, и, положив перо во внутренний карман пиджака, наш герой поспешил покинуть зловещий кабинет, где, всё так же замерев на своём рабочем месте, сидел мёртвый Жигин.
Глава 4. Следствие
Много разных удивительных историй гуляет по миру. Сюжеты некоторых из них хоть и правдоподобны, но, однако, – ложь и выдумка. Другие же, напротив, кажутся совсем уж невероятными, и всё-таки истинны и происходили на самом деле. А есть и такие истории, о которых нельзя сказать с уверенностью как первого, так и второго, потому что не имеется в том ни единого твёрдого доказательства или опровержения их. И в этом есть некоторый жизненный парадокс.
Вот и этот, самый правдивый и верный рассказ подошёл к тому моменту, когда, наверное, стоит, или даже необходимо, сделать некоторое отступление и сказать несколько слов о главном герое – Иване Александровиче Политове.
Впрочем, о нём было сказано и так немало. Всё повествование отдано лишь ему одному, и тем не менее следует добавить несколько чёрточек в его портрет для большей уверенности в том, что картина, в конечном счёте, сложится правильная.
Часто, а даже беспричинно много рождается историй, в центре событий которых оказывается ничем не примечательный и даже совсем серый, до блеклости, до прозрачности человек, который внезапно и вдруг попадёт в фантастический вихрь приключений, которых, надо заметить, он не только не желал, но даже сторонился и побаивался. А когда это с ним таки происходит, и он против своей воли неожиданно оказывается в причудливом положении, то эти события, быстро разрастаясь до каких-то космических масштабов, обязательно принимают такой невероятный характер, что поверить в их реальность не представляется возможным, отчего они становятся похожими на вымысел. А главным и ключевым моментом начала таких событий подчас и, к сожалению, является какой-нибудь нелепый и слепой случай. Да, именно по его милости происходит добрая половина… Да что там половина? Почти все самые редкие, захватывающие и интригующие приключения в жизни таких вот героев. Иначе, без этого случая, герои так и оставались бы теми, кем были изначально – бледными, серыми и прозрачными. Словом, обывателями, и интереса к ним не было бы никакого. Отчасти такой поворот служит для объяснения чудесного превращения героя, отчасти для построения тождественности и рождения надежды в сердце любого другого обывателя этот сюжет впитывающего и в тайне желающего встать на его место. Причины бывают и разные.
Но что если случай, в его настоящем понимании, не есть случайность? Что если случай – это последовательность закономерных событий, которая просто не видна рядовому глазу, а он (случай) предстаёт перед нами уже в конечном своём обличье, скрывая за собой весь тот длинный и витиеватый путь свой, который ему пришлось проделать? Что если случай можно объяснить? Не каждый, конечно, но множество из них обязательно. И пусть сперва причины его не очевидны, и он может показаться той самой заурядной, фальшивой, взявшейся из ниоткуда случайностью, двигаясь к корню которой, как по нити, можно нащупать лишь ровно обрезанный край. Но это не всегда так. Что если, изловчившись и вооружившись наблюдательностью и логикой, суметь развернуть всю цепь событий вспять и проследить, методично отделяя каждое звено от другого, как складывалась вся эта цепь. А затем, выложив все полученные элементы идеальным порядком, взглянуть на них свежим взглядом?
Политов никогда не был серой и заурядной личностью. История его началась ещё задолго до описываемых событий. Ещё, наверное, с самого детства его, когда он, по его же словам, должен был разобраться в вопросе о Боге. Нельзя утверждать, что вопрос этот, а вопрос, надо заметить, важнейший, наболевший и издавна волнующий всякую русскую интеллигентскую душу, иными словами душу, которая больше думает и рассуждает, нежели хоть что-то делает – вопрос о Боге, – поначалу не сильно волновал его. Обычно о нём не задумываешься в первые сознательные годы жизни, а только получаешь, впитываешь в себя ту информацию, что в изобилии преподносит тебе мир. Да и потом, чуть позже, тоже задумываться бывает недосуг, потому что мнишь себя уже достаточно образованным, воспитанным. Неким сверхчеловеком, которому многое обязательно удастся, впрочем, и считаешь так только потому, что на самом деле глуп и не разглядел мир как следует. Но вот потом приходит момент, и появляются мысли типа: «А как же всё это устроено?». Вот тогда и встаёт этот тяжёлый, неразрешимый для многих вопрос. Не каждому, далеко не каждому хочется понимать его, а ещё больше, вследствие полученного ответа на этот вопрос, отдавать себя в руки другого, более могущественного существа. Особенно когда совсем недавно ты был ещё сверхчеловеком, достаточно образованным и воспитанным. Требуется бунт! Требуется объяснение! Клокочет и поднимается гордыня: нельзя, нельзя просто так сдать своё самосознание, которое накапливалось столько лет, только в угоду всем тем, кто жил до тебя много тысячелетий назад. Только в угоду, пусть и мудрому, но старому порядку, установленному для тебя другими. Нельзя, нельзя этого делать! Не может человек продаться за туман, за прах прошлого, который нынче уже давно развеян по свету. Здесь что-то не так. Не так! Надо дойти самому, надо понять. Надо вывести свою религию. Свою, удобную, лёгкую, не обязывающую тебя ни к чему. И она будет тебе звездой, светом, который поведёт в будущее к твоему счастью. Так это надо сделать!
И Политов создал свою религию. Он выдумал её в результате долгих и мрачных размышлений, фундаментом которой стали теории, практики и традиции древние, которых Политов мог и знать, но словно чувствовал их. Как будто незряче, но интуитивно вступал он след в след за теми, кто рождался до него с идеей, которая оправдывала и объясняла земное существование человека. Политов ощущал, что идея его ещё не так стройна, что в ней ещё зияют пустоты и дыры, но она уже выстроилась и покорила его. А он поддался ей весь. И как бы ни казался путь его чередой случайностей, как бы ни вводил в заблуждение тот морок, что сопутствовал ему, Политов двигался в том же самом направлении, в котором шли до него и будут идти после многие бунтари и революционеры. И нет тут никаких совпадений. Не случись с Иваном Александровичем той «удачи», он и тогда бы, рано или поздно, а должен был завершить начатое тем, к чему стремилось его сердце. Потому как не он шёл, а тащила его за собой его же выдуманная идея и религия.
***
На лестничной площадке Политова трясло от озноба. Он с трудом удерживал прыгающий в руках ключ, чтобы открыть дверь своей квартиры.
Наконец, совладав с замком, он быстро проскользнул в образовавшийся перед ним проём и, едва захлопнув за собой дверь, откинулся на неё спиной и медленно сполз на пол. Вокруг было темно.
Раздавшийся на кухне телефонный звонок сильно испугал его. Он даже вскрикнул от неожиданности. Нащупав выключатель и включив свет в прихожей, он прошёл в тёмную кухню и снял трубку.
– Вот и ты! – послышался в аппарате радостный голос Ланца.
Политов немного помолчал и глухо ответил:
– У нас сегодня на службе случилась неприятность…
– Неопрятность, говоришь? – переспросил Ланц и рассмеялся. От этого неуместного смеха Политова покоробило. Он даже сморщился.
– Да уж, большей неприятности не придумаешь, – подтвердил Ланц. – Я весь день слежу за новостями, а твой телефон выключен. Я даже приезжал, но меня, представляешь, не пустили! Что там у вас всё-таки стряслось? Мне интересно!
Политов потёр переносицу, а потом первым делом включил на кухне свет и, потянувшись, зажёг огонь конфорки под чайником.
– Да, верно, телефон я не включал, – устало припомнил Политов. – Жигин застрелился. Следствие было. Мне устроили какой-то допрос. Хочу поблагодарить за хорошее место.
Иван Александрович оставил в покое свою переносицу и принялся тереть лоб, но потом отдёрнул руку, как бы припомнив, как застрелился его патрон.
– Ну, ничего страшного, – заверил Ланц. – В жизни бывает всякое. Что следствие? Про меня спрашивали?
– Да, про тебя спросили вскользь, – ответил Политов. – Ещё какой-то ерундой интересовались. Словом, всё это не очень хорошо.
– Приятного мало, – согласился Ланц. – Но всё утряслось?
– Не совсем.
– То есть? – интересовался Ланц.
Политов помолчал.
– То есть это просто так не утрясётся, мне кажется, – ответил Политов.
