«Н» – значит невиновен

Мы прошли по коридору, где можно было раскатывать на велосипеде, и оказались перед дверью. Служанка осторожно постучала и открыла дверь, пропуская меня вперед. Спиной я почувствовала, что ее взгляд так и не поднимается выше лопаток. Франческа сидела за швейной машинкой в обычной комнате, с предназначенной для обычных людей мебелью приятного желтого цвета. Одну из стен целиком занимал шкаф, все ящики которого, судя по всему, были наполнены принадлежностями для шитья. Просторная, хорошо освещенная комната, с паркетом, покрытым лаком.

Высокая, стройная Франческа, коротко стриженная, с тонким лицом, прямым длинным носом и пухлыми губами, была одета в длинные панталоны из какого-то дивного, ниспадающего красивыми складками материала, и в тунику персикового цвета, подпоясанную кожаным ремешком. Длинные руки с длинными пальцами, ухоженные ногти. На руках множество браслетов из массивного серебра, вся она буквально была закована в серебро, что лишний раз подтвердило мои подозрения: роскошь – это ноша, которую может осилить только очень красивая женщина. Такую женщину должен окружать тонкий аромат лилий, в крайнем случае, свежей апельсиновой кожуры.

Протягивая мне руку, Франческа улыбнулась, мы представились друг другу.

– Садитесь. Я сейчас заканчиваю. Может быть, попросить Гуду принести нам вина?

– Это будет великолепно.

Я успела оглянуться и заметить, как взгляд Гуды опустился на уровень кожаного ремешка Франчески. Видимо, это означало, что она поняла указание хозяйки. Гуда кивнула и тихо покинула комнату, неслышно ступая своими матерчатыми тапочками.

– Она разговаривает по-английски? – спросила я, как только дверь за служанкой захлопнулась.

– Не очень быстро, но достаточно хорошо. Она – шведка. Всего месяц работает у нас. Бедняжка. Я знаю, она очень скучает по дому, но с ней даже на эту тему не поговоришь – такая молчунья. – Франческа опять села за швейную машинку и принялась колдовать над полотнищем из легкой полупрозрачной ткани, которую на одной стороне она собрала в складки. – Надеюсь, вы не обидитесь на меня – не люблю оставлять работу недоделанной.

Она включила машинку, повернула какой-то переключатель и прошлась зигзагообразным швом по одной из сторон ткани. Швейная машинка издавала тихое, убаюкивающее гудение. Я молча наблюдала за Франческой, не зная, что сказать. Она посмотрела на меня с улыбкой. Я ни бельмеса не смыслю в шитье, но Франческа, должно быть, угадала, что я хочу задать вопрос по поводу ее хобби.

– Я вижу, вы заинтересовались моим шитьем. Так вот, это называется тюрбан. Я занимаюсь сейчас разработкой головных уборов для больных раком.

– Откуда вам пришла эта идея?

Франческа подшила край тюрбана какой-то другой тканью.

– Примерно два года назад я проходила курс химиотерапии по поводу рака груди. И однажды утром в душе у меня выпали все волосы. Через1 час мне предстояла важная встреча, а голова у меня голая, как яйцо. Я что-то соорудила из шарфа, который оказался под рукой, но не совсем удачно. Тут ведь не подходит синтетическая ткань. Когда я стала продолжать курс лечения, то подумала о том, что могу чем-то помочь людям, попавшим в беду. Трагедия иногда может изменить жизнь в лучшую сторону, как это ни странно. – Она взглянула на меня: – Вы когда-нибудь серьезно болели?

– Меня однажды здорово избили. Это считается?

Она не стала, как остальные, изображать удивление или непонимание. Наверное, пройдя через тяжкие испытания, начинаешь лучше видеть других людей.

– Позвоните мне, если такое, не дай Бог, случится еще раз. У меня есть специальная косметика, которая гримирует любые синяки. После нескольких лет работы я добилась того, чтобы в моей фирме был полный набор средств для людей, попавших в беду. Фирма называется "Путь к выздоровлению". Я ее единственный владелец.

– А как вы сейчас себя чувствуете?

– Спасибо. Хорошо. Теперь многие выздоравливают. Это только в прошлом такой диагноз означал смертный приговор. – Франческа закончила свою работу и водрузила тюрбан себе на голову. – Как вам это нравится?

– Очень экзотично, – сказала я. – Ну, вам-то все будет к лицу, даже тюрбан из туалетной бумаги.

Она засмеялась:

– Хорошая мысль. Тюрбан одноразового пользования.

Она даже записала что-то в свою книжечку, затем сняла тюрбан и распушила волосы.

– Ну вот. С этим покончено. Давайте пойдем на террасу. Если там будет холодно, включим обогреватели.

С просторной террасы открывался вид на Санта Терезу и на горы. Огни внизу расчертили город на квадраты и прямоугольники. Мы сели в кресла с подушками, набитыми свежей травой. Перед террасой располагался освещенный бассейн, в одном из его углов от искусственного горячего потока по водной поверхности клубился пар; слегка пахло хлором. Вокруг бассейна темнела трава.

Гуда появилась с бутылкой "шардонне" в ведерке со льдом. Поставила поднос с двумя высокими бокалами и вазочкой, наполненной разнообразными канапе. Я забралась с ногами в кресло и стала потягивать вино. Гуда принесла также сухие крекеры, посыпанные тертым сыром, маленькие помидоры, фаршированные тунцом, и домашние сырные палочки. После скудного ужина из кукурузных хлопьев я готова была наброситься на еду, как отощавшая дворняга. Но сдержала себя. Вино, на мой вкус, было уж очень изысканное, с ароматом не то дуба, не то яблока. Частные детективы привыкли к более простым напиткам, мы не брезгуем и тем, что наливают в кабачках в розлив.

– Вы, наверное, считаете себя счастливой, – промолвила я.

Франческа осмотрелась вокруг, словно видела все в первый раз.

– Это только кажется. На самом деле я подумываю о том, чтобы уйти от Кеннета. Подожду только до конца процесса, а там уже ничто меня не удержит.

Я немало удивилась такому признанию.

– В самом деле?

– Да, в самом деле. Тут главное в том, что для тебя в жизни самое важное. Когда-то мне нужно было завоевать его любовь. Теперь я понимаю, что мое счастье не зависит от него. Кеннет поддержал меня во время лечения и операции, я очень благодарна ему за это. Поверьте, много жутких случаев, когда мужья бросали жен из-за этой болезни. Мне повезло. Но брак долго не может держаться на благодарности. Однажды утром я проснулась и поняла: мне надо менять свою жизнь.

– Что же вас подтолкнуло, что случилось?

– Ничего особенного. Просто ты стоишь в темной комнате и внезапно включают свет.

– И что станете делать, когда уйдете отсюда?

– Не знаю точно. Найду себе какое-то простое занятие. Я примерно как и вы смотрю на это великолепие и не могу к нему привыкнуть. У нас в семье никогда не водились большие деньги. Мой отец был попечителем небольшого учебного округа, а мать работала в аптеке, расставляла по полкам зубной эликсир и средства для ращения волос.

– А выглядите вы так, будто родились здесь, в этой роскоши, – засмеялась я.

– Не знаю, по-моему, гордиться тут нечем. Просто я быстро привыкаю ко всему. Когда мы с Кеннетом начали встречаться, я наблюдала за его знакомыми, отбирала тех, у кого были действительно хорошие манеры, и подражала им, внося в образ какие-то свои элементы. Это как фокусы. Я могу и вас научить, и вы сможете играть в эти игры. Учеба займет всего день. Забавные фокусы, не более того.

– Разве вы не испытываете удовольствия от обладания этими вещами?

– Да, в намой-то мере. Безусловно, это приятно, но я предпочитаю проводить целые дни в своей швейной мастерской. А швейную машинку можно поставить и в другом месте.

– Даже не верится, что вы так спокойно об этом говорите. Я слышала, вы были без ума от Кеннета.

– Я и сама так считала, да, наверное, так оно и было на самом деле. В первые дни нашего знакомства я буквально бредила им. Это было сумасшествием. Я считала, что он образец силы, могущества, мужественности, что у него богатый жизненный опыт, – сказала она низким голосом. – Он был для меня образцом мужчины, но оказалось, что это очень поверхностный человек. Это не значит, что я такая глубокая, вовсе нет. Просто я проснулась однажды утром и задумалась. Чем я занимаюсь? Вы не поверите, как с ним тяжело. Он совершенно не читает, ни над чем не задумывается. У него есть мнения, но нет мыслей. А сбои мнения он черпает из журнала "Тайм". Он настолько эмоционально глух, что я чувствую себя жительницей пустыни.

– Примерно половина моих знакомых говорит то же самое.

– Возможно. Может быть, все дело во мне. Но он сильно изменился за последние несколько лет, стал каким-то задумчивым, мрачным. Вы же встречались с ним, верно? Какое впечатление он производит?

– Ну, в общем, нормальное.

Я видела этого человека всего один раз и, хотя не нашла его привлекательным, говорить об этом не считала возможным. Насколько я знаю, поссорившиеся супруги мирятся за один вечер, а потом с удовольствием пересказывают друг другу чужие сплетни. Я переменила тему разговора.

– Если уж мы заговорили о впечатлениях, то мне хотелось бы узнать ваше об Изабелле. Наверное, оно будет частью вашего выступления в суде?

Франческа поморщилась и помолчала, прежде чем отвечать.

– Да, я буду говорить на суде о том вечере, когда у Дэвида пропал пистолет. Они с Изабеллой были чем-то похожи – много блеска, а внутри – пустота. У нее был талант, но по-человечески она оставалась очень холодной.

– Вы и Кеннет сошлись тогда, когда Изабелла связалась с Дэвидом Барни?

– Мы встретились на благотворительном вечере в "Кэнион кантри клаб". Я была там со своей подругой, и кто-то представил нас. Изабелла только что бросила Кеннета, и он напоминал побитую собаку. Вы, должно быть, видели мужчин в таном состоянии. Он нуждался в помощи, и я не осталась равнодушной. Я забыла обо всем, начала бегать за ним повсюду. Мне казалось, что я умру, если не завоюю его. Наверное, со стороны это выглядело глупо. Меня пытались урезонить, но я никого не слушала. Все шесть месяцев, пока длился бракоразводный процесс, я опекала его, чуть ли не кормила с ложечки.

– Это подействовало?

– Да, я получила то, что хотела. Мы поженились, как только он получил свободу, но он продолжал думать об Изабелле. Для меня это было страшным потрясением. Он меня не любит, значит, я должна была бороться за него! Мне надо было нравиться ему любой ценой. Это потом я поняла, что он способен любить только тех женщин, которые отвергают его. Наверное, он по уши влюбится в меня только тогда, когда я подам на развод.

– Почему вы так переменились? Из-за болезни?

– Да, но болезнь – только одна из причин. Главное – судебный процесс. Там я поняла, что он не может избавиться от власти Изабеллы и после ее смерти. Ему нравился ореол страдальца, жертвы. Он потерял ее, но осталась борьба за ее имущество, за ее деньги. Вот что стало важным для него теперь.

– У них ведь есть еще дочь, Шелби. Какая у нее роль?

– Она очень милый ребенок. Кеннет видится с ней очень редко. Дома она почти не живет. Раз в два-три месяца он ездит к ней в школу и забирает ее на один день. Идет с ней в кафе или в кино, на этом общение заканчивается.

– Я думала, все затеяно ради нее, ради обеспечения ее интересов.

– Да, Кеннет тан говорит, но, послушайте, это же смешно. Выиграв процесс, он получает право распоряжаться деньгами как опекун своей дочери. Она может получить деньги – порядка миллиона долларов – только если он умрет. Дело не в ней, дело в его прямой заинтересованности. Боже, наверное, ужасно – то, что я сейчас говорю?

– Нет-нет, я очень ценю вашу искренность. Честно скажу, я даже не рассчитывала узнать от вас так много.

– Спрашивайте, я отвечу на все вопросы. Теперь эти люди мне безразличны, раньше я сохранила бы их секреты и ни за что не стала бы говорить о них за глаза. Теперь – другое дело. Я смотрю на них другими глазами, я прозрела. Мне тан видны их недостатки, что это даже пугает.

– Что вы имеете в виду?

– То, о чем я уже говорила... о Кеннете и о его навязчивых идеях. Когда они с Изабеллой расстались, он упрекал ее в жутком самолюбовании. После ее смерти уже ничто не мешало ему обожествлять ее.

– Изабелла познакомилась с Дэвидом, работая в одной фирме с ним? Я имею в виду фирму Питера Вейдмана.

– Да. Это была любовь с первого взгляда.

– Вы считаете, что ее убил Дэвид?

– Дэвид? Не знаю даже, что вам и ответить. Во время судебного процесса я действительно так считала, а теперь у меня появилась своя версия убийства. Обратите внимание на то, как все было задумано. Вам никогда не приходило в голову, что это очень "женское" убийство? По-моему, еще никто не обращал на это внимания. Возьмите этот выстрел в дверной глазок. Нет лучшего способа избежать крови жертвы, не видеть предсмертных судорог. Не знаю, может быть, я сужу предвзято, но мне кажется, что мужчины предпочитают действовать более открыто, агрессивно. Они душат жертву или стреляют в упор. Они идут напролом. Раз – и готово! Они не церемонятся.

– Вы хотите сказать, что мужчины обычно убивают, видя лицо жертвы?

– Именно! А когда вы стреляете в дверной глазок, вы показываете этим, что не хотите брать на себя никакой ответственности. Не хотите пачкаться, как я уже говорила. Да, Дэвид преследовал ее, но он делал это в открытую. Он плевал на окружающих, на полицию, он ругался с ней по телефону. Если он собирался ее убивать, он же понимал, что подозрения прежде всего упадут на него. А его ночные пробежки? Это же просто глупо. Если бы он был виновным, то придумал бы себе более убедительное алиби. А человек он безусловно умный.

– У вас есть теория, значит, должны быть и какие-то подозреваемые?

– Да, например, Симона.

– Родная СЕСТРА Изабеллы?

– Разве вы не в курсе этой истории?

– Нет, – призналась я. – Но надеюсь, вы ее сейчас расскажете?

– Конечно. Сестры никогда не ладили друг с другом. Изабелла творила то, что ей вздумается, а на Симоне лежало все хозяйство. У Изабеллы были красота, талант, очаровательный ребенок. Вот ребенок-то и стал камнем преткновения. Больше всего на свете Симоне хотелось иметь ребенка. А годы все шли, и шансов становилось все меньше. Вы уже встречались с ней?

– Да, я разговаривала с ней вчера.

– Вы заметили, что она прихрамывает?

– Да, конечно, но я не спрашивала о причинах.

– Это был ужасный случай. Все произошло по вине Изабеллы. Это было лет семь назад, за год до ее смерти. Изабелла напилась и оставила машину у дома, не поставив ее на тормоз. По какой-то причине машина тронулась и покатилась вниз по холму. Протаранила кустарник. Симона в этот момент была у дороги, у почтового ящика. Удар пришелся ей прямо по животу. Врачи говорили, что она не сможет ходить, но она пошла вопреки их прогнозам. Да вы сами видели. Она действительно неплохо управляется со всеми делами.

– Но детей у нее уже не будет, это ей сказали?

– Да. Хуже того, как раз перед этим состоялась ее помолвка. Затем будущий жених отказался от нее. Она так хотела иметь семью. Вот такая история. Для Симоны это был страшный удар.

Я посмотрела ей в глаза, пытаясь оценить достоверность информации.

– Да, над этим стоит поразмыслить, – сказала я на прощание.

13

По дороге домой я зашла в закусочную к Рози. Я не любительница баров, но тут случай был особый – мне требовалось хоть какое-то общество. У Рози я могла спокойно посидеть где-нибудь в углу, не боясь, что меня потревожат или ко мне начнут приставать. После выпитого у Франчески вина мне захотелось кофе. Нет, вино было хорошее, я ничего не говорю, но уж очень изысканное. У Рози вино обычно подают в больших канистрах на полгаллона, эти канистры можно потом использовать для бензина.

Жизнь здесь кипела вовсю. Ввалилась целая компания игроков в боулинг – женщин. Они явно праздновали какую-то победу, совершали по залу круг почета с кубком, свистели в свистки и орали во всю глотку. Обычно Рози крикунов не любит, но на этот раз она оказалась снисходительной.

Я сама достала чистую чашку и налила в нее кофе из кофейника, который Рози держит за прилавком. Только я забралась за любимый столик, как вошел Генри. Я помахала рукой, он заметил меня. Одна из победительниц в боулинг завела музыкальный автомат. Бар начал сотрясаться от бешеной музыки, криков и хохота.

Генри уселся напротив меня, подперев голову руками.

– Как хорошо! Шум, висни, сигаретный дым, жизнь! Я так устал от этого зануды, моего брата. Он меня скоро сведет с ума. Честное слово. Мы целыми днями только и занимаемся его лечебными процедурами. Каждый час он пьет какие-нибудь таблетки. Чтобы расслабиться, занимается йогой. По утрам он делает обычную гимнастику. Два раза в день меряет давление. У него есть какие-то лакмусовые бумажки, чтобы самому делать анализ мочи. Он следит буквально за всеми показателями своего организма. Любое покалывание, любая боль – это для него сигнал тревоги. Если бурчит в желудке – это уже симптом. Впору выпускать официальный бюллетень о состоянии его здоровья. И это еще не все. В жизни не встречал большего зануды, нытика и мнительного типа. А ведь прошел только один день. Не верится, что это мой родной брат.

– Хочешь выпить?

– Не откажусь. В последнее время меня что-то тянет на выпивку. Может, я превращаюсь в алкоголика?

– А он всегда таким был?

– Я за ним такого раньше не замечал. Наверное, это старость. Ребенком он чего только не делал – падал с дерева, разбивал нос. Однажды даже сломал руку. А сколько раз он резал себе руки ножом! И все детские болезни его тоже не обошли. А потом вообще был ужас. Ему удалили гланды, аденоиды, аппендикс, почку, несколько футов кишок. Из тех органов, которые у него вытащили, можно было сконструировать еще одного человека. – Генри мрачно покачал головой.

Я оглянулась и увидела у себя за спиной Рози. Она смотрела на Генри с материнским сочувствием.

– У него что-то стряслось? – спросила она меня.

– Нет, просто к Генри приехал брат из Мичигана.

– Они не ладят друг с другом?

– Брат не дает ему житья. Он ипохондрик.

– Что с ним такое? Он болен? – Рози с любопытством уставилась на Генри.

– Нет, не болен. Просто он сошел с ума на почве своего здоровья.

– Так приведите его сюда. Я ему помогу. Мне это ничего не стоит.

– Мне кажется, Рози, ты не представляешь степень неразрешимости этой проблемы, – важно сказала я.

– А никакой проблемы нет. Я знаю, как поступать в таких случаях. Как зовут его брата?

– Уильям.

Рози повторила "Уильям" и записала что-то в своей записной книжке.

– Считайте, что дело сделан. Он будет в порядок. Не беспокойтесь.

Она отошла от нашего столика, ее свободное платье в гавайском стиле рванулось за ней, как плащ ведьмы.

– Мне показалось, или на самом деле она стала говорить по-английски хуже, как ты думаешь? – спросила я.

Генри посмотрел на меня с улыбкой.

Я похлопала его по плечу. «Не грустить. Дело сделан. Он будет в порядок».

Домой я приехала к десяти часам, но желания продолжать уборочную эпопею у меня не было ни малейшего. Я просто сняла туфли и вытерла старыми носками пыль на лестнице, когда поднималась на второй этаж, чтобы лечь спать. "На сегодня достаточно", – подумала я, засыпая.

Ночью я проснулась: мое подсознание послало мне срочное сообщение. В послании было всего одно слово – "пикап". Какой еще пикап? Я открыла глаза и уставилась в ночное небо над моей головой. Дело в том, что в спальне у меня над кроватью находится стеклянный купол, то есть, я сплю как бы под открытым небом. Небо было беззвездное, затянутое тучами, но мой стеклянный купол словно притягивал к себе сияние городских фонарей. Ночное послание явно относилось к Типпи, к ее появлению на перекрестке в ту трагическую ночь. Я начала ломать голову над этой историей с тех пор, как мне рассказал ее Дэвид Барни. Если он все выдумал, то с какой стати приплетать имя Типпи? У нее, конечно, может быть заготовлена история о том, где она была той ночью. Но если ее наезд на человека уже перестал быть тайной, то какой смысл скрывать правду? Ее видела там бригада ремонтников... впрочем, не ее, а пикап. Где же еще мне попадалось упоминание о пикапе?

Я села в кровати, откинула одеяло, включила лампу и зажмурилась от яркого света. Вместо халата я напялила на себя свитер и босиком потопала вниз, на первый этаж. Здесь я включила настольную лампу, достала сумку с бумагами и вывалила на стол папки, которые привезла из офиса. Я нашла нужную папку и перешла с ней на диван. Подобрав под себя ноги, я устроилась поудобнее и начала перелистывать фотокопии газеты "Санта Тереза Диспэтч". Уже третий раз за два дня я просматривала колонку за колонкой. За двадцать пятое никаких сообщений. О, вот это да! Прямо на первой странице в отделе местных новостей я наткнулась на крошечную заметку о гибели в результате наезда какого-то старичка. Этот старичок по непонятной причине сбежал из больницы, находящейся поблизости. В заметке говорилось, что человек был сбит пикапом белого цвета на верхнем отрезке Стейт-стрит и умер, не приходя в сознание, на месте происшествия. Фамилия жертвы не указывалась, говорилось лишь, что ее сообщат в одном из следующих номеров. К несчастью, я не заказывала копии этих номеров, поэтому не могла узнать продолжение истории.

Достав телефонный справочник, я открыла раздел "Больницы и прочие лечебные учреждения". Здесь были адреса пансионатов, больниц, платных интернатов для престарелых и санаториев. Одни и те же названия встречались в разных рубриках. Только в рубрике "Платные интернаты для престарелых" я нашла полный список всех учреждений. Неподалеку от места происшествия располагалось лишь одно такое заведение. Я переписала его адрес к себе в записную книжку, погасила свет и отправилась наверх спать. Если есть связь между пикапом, принадлежащим отцу Типпи, и пикапом-убийцей, тогда понятно упорное желание Типпи доказать, что в ту ночь она была дома. Нужно это проверить. Заодно можно будет уточнить и показания Дэвида Барни.

Утром, после обычной пробежки на три мили, душа, завтрака и звонка в офис, я поехала в район Южного Рокингэма – именно там был задавлен старичок. В начале века Южный Рокингэм был типичным сельским районом, здесь расстилались поля с посевами сои, их обрабатывали фермеры, селившиеся в вагончиках и работавшие на полях на паровых тракторах. Вот они на старой фотографии стоят перед своей неуклюжей техникой. Почти все с усами, в просторных штанах, в рубашках с длинными рукавами, в фетровых шляпах. Они стоят, опершись на грабли под лучами палящего полуденного солнца. Сама земля на таких фотографиях выглядит всегда плоской и безжалостной: несколько деревьев, клочья травы. Более поздние аэрофотоснимки этих же мест показывают уже совсем другую картину – прямые улицы расходятся из центра, как спицы колеса. За пределами кольца зеленеют молодые посадки цитрусовых. Сейчас Южный Ронингэм представляет собой пригород, в котором селится "средний класс".

Дома здесь довольно скромные, в основном построены до 1940 года. Более поздние возникли после короткого строительного бума между 1955 и 1965 годами. Ставили их довольно плотно, но нашли место и для зелени. Недвижимость здесь до сих пор пользуется большим спросом, так как место спокойное и ухоженное.

Я без труда нашла интернат для престарелых – небольшое одноэтажное здание, с трех сторон стоянки для машин. Заведение на пятьдесят коек, непритязательное, но чистенькое. Скорее всего, здесь со старичков брали немало денег. Я оставила машину на углу и поднялась по ступенькам и главному входу. Трава на лужайке перед фасадом была аккуратно подстрижена, на ветру слегка колыхался американский флаг.

Открыв дверь, я попала в уютно обставленный холл, оборудованный в стиле лучших мотелей. Атмосфера рождественских праздников еще не покинула этих стен. Господствовали зеленые и синие пастельные тона. В одном из углов стоял стол с четырьмя креслами. Рядом на журнальном столике были разложены газеты. Два фикусовых дерева при ближайшем рассмотрении оказались искусственными. Должно быть, они собирают много пыли, но, по крайней мере, не требуют хлопот с поливом.

Спросив у стойки, где найти директора интерната, я отправилась искать кабинет мистера Хьюго в указанном мне коридоре, где размещались только административные помещения. В этом крыле я не увидела ни одного больного, ни одной инвалидной коляски, ни одной медсестры. Я кратко объяснила цель своего визита. Секретарша ушла в кабинет и минут через пять пригласила меня войти.

Мистер Хьюго оказался негром лет шестидесяти с курчавой седеющей шевелюрой и совершенно седыми усами. Кожа на его лице цвета кофейной карамели напоминала бумагу, которую сначала сильно скомкали, а потом распрямили. Он был в обычном костюме, но по какому-то торжественному поводу нацепил черный галстук-бабочку. Мы обменялись рукопожатиями. Мистер Хьюго сел напротив меня, сложил руки на груди.

– Чем могу помочь?

– Я пытаюсь узнать фамилию бывшего вашего пациента, джентльмена, которого сбила машина шесть лет тому назад на Рождество.