скачать книгу бесплатно
Секрет фокуса был в корреспондентских счетах, которыми эти банки заранее обменивались с банком «Национальный», – ведь к этому времени на его собственных счетах уже царил такой же вакуум, как и в большей части нашей вселенной. В итоге Казначейство получало дырку от бублика и платежные поручения с отметкой банка. В схему были вовлечены не только мелкие коммерсанты со своими блошиными малыми предприятиями, но и совсем недавно приватизированные огромные промышленные конгломераты. Однако всему приходит конец. Казначейство, заваленное платежными поручениями с напечатанными на них миллиардами, забило тревогу. Начались проверки. Новоиспеченного негоцианта вызвали в кабинет к министру, где его пояснения вежливо, но весьма скептически выслушали двое незнакомых и не представившихся ему мужчин.
Вечером того же дня ему позвонили со Старой площади и спросили, удобно ли ему будет завтра в пятнадцать часов заехать в Администрацию – уточнить пару вопросов. Как ни странно, но он не связал одно событие с другим. Откровенно говоря, отец Вилена просто не понимал масштабов казнокрадства, расцветшего с его молчаливого согласия. Умные люди, в свое время купившие на корню его доверие, не были бы такими умными, если бы отдавали ему больше, чем требовалось для удержания его в узде. Именно поэтому карьерный дипломат шел на Старую площадь в приподнятом настроении, уверенный в скором новом назначении, возможно, даже со значительным повышением.
Получив пропуск, он поднялся на шестой этаж здания брежневской постройки, почти незаметного, если смотреть со стороны Политехнического музея. Встретивший его мужчина лет пятидесяти представился Вадимом Вениаминовичем Жомовым, полковником в отставке, консультантом Контрольного управления Администрации. Прием на таком низком уровне сразу испортил радужный настрой визитера. Полноватый типичной неспортивной дряблостью партийного функционера эпохи застоя, в толстых очках, делавших его взгляд похожим на взгляд декоративной рыбки телескопа, рассматривающей вас из зеленоватой мути аквариума, Вадим Вениаминович был приветлив и многословен, расспрашивал о работе и семье, явно стараясь произвести впечатление своего парня. Так и не назвав определенно цели их встречи, он продолжал пытаться поддержать беседу, пока его «моторола», которую он не выпускал из рук, не начала бесшумно вибрировать. Вытащив тоненький прутик черной антенны и откинув крышку микрофона, он, как-то пригибая голову вниз, без приветствия, торопливо то ли проговорил, то ли прошептал: «Да, да, сейчас спускаемся».
– Давайте выйдем на улицу! – обратился он к обескураженному дипломату. – Там с вами еще хотят люди переговорить, давайте я пропуск отмечу.
Выйдя на Ильинку, они прошли метров пятьдесят в сторону Кремля, когда черный «Брабус», грозно урча мотором, как ни в чем не бывало пересек встречную и, наехав передним колесом на тротуар, резко остановился, перегораживая путь отцу Вилена, шагавшему справа от отставного полковника. Тот распахнул заднюю дверь внедорожника и уже резким тоном предложил присесть в машину. К еще большему удивлению забравшегося не без труда на заднее сиденье и вконец растерявшего свой обычный апломб международника, Жомов захлопнул за ним дверь, совсем уже невежливо промямлив что-то вроде «счастливо оставаться», – и, развернувшись по-военному, на каблуках, рысцой потрусил обратно, под защиту незыблемых стен Администрации.
Первым побуждением Алексея Владимировича было немедленно выйти вон из пропахшего дорогим парфюмом и табаком затюнингованного «гелика», но форсированный движок последнего выдал все свои шестьсот лошадей, и его просто вдавило в жесткую спинку заднего сиденья. Пролетев пару сотен метров, они так же резко и неожиданно затормозили возле Гостиного двора. Обернувшийся к нему с переднего пассажирского сиденья человек с лицом, которое по системе Ломброзо можно было безошибочно отнести к склонному к насилию в самых разнообразных формах, произнес медленно, процеживая слова между рядами золотых зубов:
– Ты, значит, банком управляешь?
– Каким банком? Кто вы такие? – пролепетал он, стараясь не заикаться и не выдать панический страх, внезапно пронзивший его и не позволяющий даже сделать попытки открыть дверь и выбраться из злополучной машины. Сидевший за рулем молодой верзила, вполоборота повернувшись назад, внезапным точным движением отвесил ему оплеуху и, посмотрев в бессмысленные от боли и унижения глаза очередной жертвы, ударил его еще пару раз, сначала так же открытой ладонью, а потом сжатым кулаком точно в нос, из которого немедленно потекли коричневые сопли.
– Салон испачкаешь, химчистка с тебя, козлина, – покопавшись в бардачке, водила вытащил оттуда тряпку, которой протирал салон, и сунул ее сидящему сзади и в полубессознательном состоянии размазывающему по лицу кровь Алексею Владимировичу.
– Ладно, слушай сюда! – процедил золотозубый, короткими затяжками быстро докуривавший сигарету. Он держал ее между большим и указательным пальцами по старой привычке прикрывать папиросы от магаданских ветров. Его кулак казался синим от перстней и зловещего черепа, искусно вытатуированных лагерным кольщиком. – Ты поднял хорошие бабосы, только жрать в одну харю – это западло. Отдашь на общак десять лямов зелени, это наша доля, и не спорь, мы в курсах по теме и все цифры знаем. Тебе даем сутки, принесешь единицу, остальные до Пасхи собери. Отдашь вовремя – никаких штрафов, и тогда встретишься с нашими старшими, они скажут, как дальше жить будешь, – сказал он.
– Уяснил? – молодой, сидевший за рулем, говорил нарочито громко и угрожающе. После его вопроса Алексей Владимирович невольно прикрыл голову руками. Парень дал ему щелбан по лбу совсем не сильно и потрепал его по затылку. – Не горюй, денег еще заработаешь, мы тебе крышу дадим и с такими людьми познакомим! Соседи уважать будут, – нес он обычную блатную музыку, кроме которой, в общем-то, ничего больше и не знал.
– Поехали на Арбат, – мужчина на пассажирском кресле открыл окно, выбросил окурок на тротуар. – Завезем этого домой и заедем там еще к одному коммерсюге.
Не спрашивая адреса, они, болтая о бытовых делах, подрулили к современной постройки дому на Сивцевом Вражке. Прикрывая лицо грязной тряпкой, Алексей Владимирович прошмыгнул в подъезд, дабы не встретить никого из соседей, – брюки его костюма были заляпаны коричневыми пятнами крови, – и бегом поднялся по лестнице на третий этаж. Ничего не сказав испуганной его появлением жене, он как был, в дубленке, не снимая обувь, прошел в ванную, где долго полоскал рот, пытаясь удалить медно-железный привкус крови. Ситуация была тупиковая, он чувствовал себя между Сциллой и Харибдой и никак не мог сосредоточиться, в голове почему-то все время вертелось, как молодой парень говорил своему подельнику, что сегодня Татьянин день и ему надо обязательно заехать к сестре и подарить цветы.
Гротескность происходящего и охватившая вдруг паника окончательно вывели его из строя. Обращаться было не кому, дружбу он ни с кем не водил, опасаясь неформальных отношений и разговоров, могущих повредить карьере. Связь между преступным миром и контрольными органами была очевидной, но недоказуемой. Его собственная роль в банковских хищениях повисла над ним дамокловым мечом, отсекающим всякую надежду на помощь по официальным каналам.
Выйдя из ванной, он сказал жене, что упал и разбил лицо. Закрывшись в домашнем кабинете, Алексей Владимирович позвонил умному человеку и начал без предисловий рассказывать о случившемся, упирая на неведомые миллионы и надеясь услышать такое же возмущение и обещание быстрой и эффективной помощи и даже жестокой мести зарвавшимся оборванцам. Он подумывал упомянуть неведомую сестру по имени Татьяна, воодушевившись собственной версией подачи происшедшего и воображая карающее возмездие, неизбежно настигающее всех участников драмы. Однако чем дольше он говорил, постепенно распаляясь и распаляясь, тем больше его начинало беспокоить глухое молчание на другом конце провода. Под конец он замолчал и как-то сник, не решаясь продолжить разговор даже простым вопросом, слышат ли его. Повисшая пауза длилась почти минуту. Вздувшиеся вены на висках и холодный пот, серебристыми бисеринками покрывший лоб говорившего, безошибочно указывали тому на реальное положение дел.
– Ты во что вляпался, Алексей? – голос умного человека доносился из трубки, сопровождаемый каким-то эхом, словно тот находился в подземелье.
Снисходительная манера разговаривать, и раньше бесившая видавшего виды дипломата, сейчас была последней каплей, переполнившей чашу невзгод, выпавших на него всего за один только день. Обхватив голову руками, он рыдал навзрыд, раскачиваясь вперед-назад.
Вот тогда и вернулся в его жизнь Сергей Николаевич Кольцов. Неудавшийся финансист от дипломатии вспомнил о нем уже за полночь, когда, измученный бессонницей и подозрительными взглядами жены, он в очередной раз доставал из горки, стоявшей в гостиной, бутылку коньяка, наливал себе пятьдесят грамм, потом, глубоко и задумчиво вздохнув, выливал янтарную жидкость обратно и, не попадая трясущимися руками точно в горлышко бутылки, оставлял желтоватые пятна на белой скатерти. Большие старинные напольные часы величественно пробили половину третьего утра. Отчаявшись забыться сном, чертыхнувшись про себя в адрес своей благоверной, он решительно налил стопку и, выпив одним махом, пожевал дольку лимона, аккуратно отделив корку от заветрившейся и ставшей суховатой мякоти. Поморщившись не от коньяка, а от кислоты заморского фрукта, и чувствуя успокаивающую теплоту, растекающуюся по телу, немедленно налил еще, немного не рассчитав и перелив через край, и махнул вторую, далеко назад запрокидывая голову. Алексей Владимирович пил очень редко – делая карьеру дипломата, следует быть крайне осторожным. Бахус не был божеством, которому он поклонялся. Даже на официальных торжествах он только держал бокал с шампанским или вином в руке, время от времени поднося его к губам, растянутым в официально приветливой улыбке. Сейчас вторая рюмка успокоила его. Сев в кресло, он стал смотреть в окно на безлюдные в этот час арбатские переулки. Снег, падавший уже почти сутки, забелил черные полосы проезжей части, и свет уличных фонарей, отражаясь от него и от медленно падавших снежинок, сделал обычно скучный вид похожим на декорации Большого театра к мизансцене дуэли Онегина с Ленским. Он даже не удивился тому, как причудливо работает человеческий мозг и одна ассоциация, как триггер, открывает путь к другой, такой нужной и одновременно такой забытой, проход к которой до поры был наглухо закрыт для линейного сознания. Сердце Алексея Владимировича екнуло и забилось чаще. Но он уже знал, что шанс на спасение, тонким лучиком света мелькнувший из-за туч среди бушующего урагана, все-таки есть.
Много лет назад, в самом начале трехмесячных сборов для принятия присяги после пяти лет на военной кафедре, Алексей Владимирович, тогда просто Леха, как и все курсанты, в кирзовых сапогах и портянках с запекшейся кровью, регулярно сочащейся из мозолей, кое-как ковылял в строю, выкрикивая слова песни о солдате, собирающемся вернуться через два года при условии ожидания его девчонкой, плакать которой не рекомендовалось. Других вариантов развития событий песня не предполагала, и единственным утешением Лехи было только то, что он не солдат, а курсант, и ждать его надо не два года, а всего-то три месяца. Однако сокращение срока, даже такое значительное, мало что меняло, учитывая непростые обстоятельства непростых людей. Девушка, на которую Леха положил глаз, была весьма привлекательна собой, но проблема коренилась совсем не в этом. Она была дочкой ответственного работника международного отдела ЦК КПСС, и помимо пары дюжин джинсов типа «Леви Страус» и прочих чуждых советской молодежи шмоток могла похвастаться большим числом женихов, чем было у пресловутой Пенелопы за двадцать лет скитаний Одиссея. Сам молодой курсант тоже был не из крестьян. Его семья твердо удерживала позиции в партийной элите одной из пятнадцати социалистических республик, входивших в тогда еще казавшийся незыблемой твердыней СССР. И все же этого было недостаточно для настоящего успеха на таком уровне. Удача улыбнулась Лехе, когда будущий тесть, которого не на шутку расстраивала почти патологическая привычка дочери путать акцент aigu с акцентом grave, не говоря уже о circonflexe в письменном французском, узнал, что потенциальный жених без ошибок и хорошим слогом способен излагать свои мысли и чувства на этом языке. Тогда он, взвесив все за и против и справившись в кадрах о родословной претендента, благословил их взаимоотношения как «полезные». Как ни крути, а английский был не в счет, им владели все надеявшиеся попасть на работу в МИД. Переписка на языке Вольтера придавала неописуемый шарм его длящимся уже почти год отношениям, но в глубине души Леха понимал, что положение его зыбко, особенно сейчас, когда он в курсантской робе часами марширует на залитом солнцем плацу. Вчера он засунул в почтовый ящик уже пятое письмо, и его очень тревожило отсутствие какого бы то ни было ответа. Это не помешало ему заснуть сразу после того, как прозвучала команда «отбой» и покрытая раздражением от холодной воды и бритья тупым лезвием щека коснулась подушки. Он даже успел посмотреть короткий сон, в котором пробирался по крымским скалам, а его двоюродная сестра с каким-то парнем кричали ему что-то с лодки, и сестра держала в руке огромную камбалу. Он отчетливо слышал их возгласы «вставай, вставай!» – и правда скала, на которой он лежал, была скорее плоской, чем вертикальной, и не было смысла цепляться за нее пальцами, можно было просто встать. Встав и отряхнув прилипший к нему песок, он удивился, услышав опять тот же голос, на этот раз над самым ухом: «Вставай!»
Открыв глаза и непонимающим взглядом уставившись на дневального, тормошившего его за плечо, Леха понял, что спал. Ему велели одеться, и вслед за дневальным, прихрамывая на натертую ногу, он пошел через плац в штаб части. Они остановились возле двери с табличкой, на которой черными буквами было написано: «Особый отдел».
Первым ощущением будущего Полномочного посла в молодой африканской республике, после того как он врубился, куда его привели, было легкое головокружение и неприятная резь в области надпочечников, выделивших слоновьи порции кортизола. Леха сразу вспомнил, как месяц тому назад его товарищи из институтской общаги затащили его на какую-то сомнительную вечеринку, где почему-то возник довольно скользкий разговор на тему Солженицына, и он вместо того, чтобы открыто и четко выступить против «солжеца», как принято было в общении партийных аппаратчиков именовать Александра Исаевича, решил отмолчаться, не желая портить и без того натянутые отношения с сокурсниками. Не без труда справившись с закостеневшими мышцами спины, он вошел в небольшой чистый кабинет, ярко освещенный лампами дневного света. Сидевший за столом парень в капитанских погонах был не намного старше, чем он, ну может, лет на пять-шесть. Черные как смоль волосы были разделены ровным пробором и зачесаны на правую сторону. Не обращая внимания на вошедшего и представившегося по форме курсанта, капитан продолжал усердно протирать стекла очков, то поднося их к лицу, то отодвигая от себя необычно длинной рукой и глядя через стекло на свет прищуренным глазом. Наконец их чистота, по-видимому, удовлетворила особиста, и он, нацепив очки себе на нос, уставился на вошедшего.
– Шпионим, значит! – на столе появились все пять писем, отправленных Лехой и, очевидно, не дошедших до адресата. Все конверты были аккуратно вскрыты, и разлинованные в клеточку тетрадные листы с французским текстом, основной смысл которого можно было описать тремя словами – «Je t’aime»[22 - Я тебя люблю (франц.).], – были вложены в них лишь наполовину.
– Это личные письма, я писал их своей невесте. – К Лехе неожиданно вернулось самообладание. Солженицын, очевидно, был тут ни при чем, и это в корне меняло ситуацию с тупым неграмотным выскочкой, решившим обращаться с ним, как с простым солдатским быдлом.
– А вот и задание от твоих хозяев, – продолжил капитан, положив на стол еще три письма, так же вскрытых. К удивлению Алексея, смотревшего на торчавшие из конвертов листки со знакомым почерком, одно из них было написано кириллицей.
– Вот, видно, только в конце вы осознали свою ошибку и, почувствовав провал всей вашей шпионской сети, стали по-русски писать. Ладно, шифровальщики уже работают над разбором твоих донесений. – Капитан резко поднялся. Странная сутулость, сочетавшаяся с необычно длинными руками, делала его похожим на грифа, высматривающего добычу. Позвенев ключами, он вытащил из сейфа бутылку грузинского коньяка с синей этикеткой, поставил ее на приставной стол, дотянулся до подноса с графином с водой и как будто когтями зацепил два граненых стакана, чистота которых вызывала глубокие сомнения.
– Садись давай! – обратился он к курсанту.
Честно признаться, Алексей не знал, как дальше себя вести, сначала его охватил страх, потом возмущение бесцеремонностью и наглостью этого солдафона. И вот теперь по отношению к нему собираются применить такие примитивные приемчики. «Этот военный – он реально рассчитывает услышать от меня все сплетни? Разговорить меня каким-то дешевым пойлом?» – мысли скакали в голове, не давая возможности сосредоточиться и выбрать наиболее безопасную линию поведения. Капитан наполнил стаканы и пристально, почти в упор смотрел на сидевшего напротив. Леха понял: придется пить. Он отхлебнул половину от налитого. Хитрый капитан сделал глоток поменьше, но все же выпил, чем почти сразу успокоил далеко не глупого курсанта.
– Ну, поговорим начистоту! – капитан опять принялся протирать стекла очков, он заметно смущался. Закончив с очками и водрузив их на прежнее место, он все-таки решился и изложил ему свою довольно необычную просьбу. Оказывается, у него тоже была девушка. Она, конечно, не знала французского, но в глазах Сергея – так теперь капитан попросил называть его, когда они были тет-а-тет, – это делало ее еще привлекательнее. Короче, Сирано – так немедленно окрестил Алексей капитана, при этом ехидно подумав, как пикантно в их истории длинный нос заменился длинными руками, – был, по своему собственному мнению, слаб в эпистолярном жанре. Его пассия была молода, красива и жила в Риге, откуда он и сам был родом. Сердце ее, по словам Сирано, давно принадлежало ему, так же как и его – ей. Камнем преткновения оставался ее переезд в Первопрестольную, эту-то задачу и предстояло решить будущему дипломату, используя искусство соблазнения даже самых искушенных, которому, по мнению кэпа, должны были учить студентов МГИМО. Поначалу отнесшись к предложению скептически и даже подумав про себя, что сейчас он умрет со смеха, Алексей после настоятельно предложенной ему второй порции коньяка и видя, как капитан бухает с ним честно, начал думать по-другому. В конце концов, они были почти ровесники, и небольшое приключение не могло никому повредить.
– Ты напиши там красиво, какая Москва, театры, музеи, одно метро чего стоит! – капитан, опять позвенев ключами, вытащил из сейфа початую банку маринованных огурцов и полбатона финского сервелата.
– Ты в Москве живешь? – после лицезрения банки огурцов, извлекаемой из сейфа, Леха понял: пора переходить на «ты».
– Нет, в Монино, в служебной.
– А при чем тут тогда Москва?
– А что, Монино не Москва? – капитан разлил еще по одной и, жахнув по-гусарски, откусил краешек от толсто нарезанного и не очищенного от пленки сервелата, пожевал и, выплюнув аккуратно пленку на ладонь, бросил ее в стоящее под столом ведро.
Свободно владеющий необходимыми навыками для разделки правильными приборами лобстера-спайдера без последствий для смокинга, знающий все тонкости этикета Алексей впал в легкий ступор не только от географических открытий, происходящих у него на глазах, но и от общей атмосферы простоты и легкости в правилах ночной трапезы.
– А что, в служебке ты один?
– Да нет, там старлей еще.
– И?..
– Что «и»?
– Куда старлея денете?
– А думаешь, она приедет?
Мусоливший до этого ответа свой стакан Алексей сам долил его почти до ободка и, медленно запрокинув голову и жадно двигая кадыком, допил до конца.
– По рукам, Сирано! – он протянул руку недоверчиво смотрящему на него кэпу.
– Почему Сирано? Это по-французски, что ли?
– Точняк! Это, Сергей, по-французски! – «Меня начинает заносить», – подумал он про себя.
– Хорошо, – капитан с хрустом пожал протянутую ладонь. – Чего взамен просишь?
– Ничего, мои письма отдай.
– Забирай, это я пошутил так.
На следующее утро над чувствующим себя не выспавшимся и немного с похмелья курсантом раскрылся защитный зонтик невидимого ангела-хранителя.
Сначала сержант приказал ему отправиться в санчасть из-за хромоты. Медсестра, осмотрев его мозоль, категорически отказала ему в возможности вернуться в строй.
– Минимум неделя постельного режима! Может быть инфекция! – она озабоченно стала перебирать склянки в белой этажерке.
Мозоль заживала медленно, и Леха в тапочках и пижаме просиживал дни напролет, упражняясь в искусстве написания изящных фраз одновременно двум адресатам. За черновиками по вечерам после отбоя заходил сам капитан, стараясь хоть как-то сохранять ореол секретности своей миссии. В субботу они даже выпили спирт, как по волшебству появившийся на тумбочке вместе с незамысловатой закуской из шпрот и докторской колбасы. Медсестра, обычно всем недовольная, с заспанными маленькими глазками, едва прикрытыми коротенькими блеклыми ресницами, в этот вечер представляла собой полную противоположность, услужливо порхая с места на место, поднося то воду, то мензурку сосредоточенному на разведении спирта особисту. Когда она в очередной раз выскользнула на кухню, единоличный обитатель стационара взглянул на детально вымеряющего пропорции капитана и, мотнув в сторону двери подбородком, спросил:
– У?..
– Угу! – ответил тот.
– А мне?
– Тебе нет. Только с офицерами!
– Мы же советские люди! Откуда такая кастовость?
– От верблюда. Все готово, давай подставляй стакан.
– А остудить?
– Так пойдет, не на приеме у английской королевы.
«Это точно», – про себя согласился Алексей.
Гром разразился на десятый день. Сирано, отчаянно размахивая своими длинными, как грабли, руками, ворвался под вечер в санчасть, не обращая внимания на задержавшегося там офицера медслужбы. Закрыв перед носом майора дверь, он протянул развалившемуся на койке Алексею телеграмму.
– На, читай!
– «Прибываю завтра тчк Вагон номер тчк Встречай тчк Рижский вокзал тчк».
«Ну, из Риги, на Рижский, логично», – подумал, вставая и запахивая пижаму, Леха.
– Что делать? Что делать? – в отчаянии рыдал капитан, прислонившись к дверному косяку.
– А я тебя предупреждал! – не сумев скрыть нотки злорадства, которые, впрочем, не были замечены, произнес мнимый больной. – Что старлей? Съедет?
Выяснилось, что никто никуда не съедет. Более того, у Сирано не было наличных, так как недавно ему пришлось покрыть недостачу в служебном фонде на агентуру, средства из которого он пробухал, встречая приехавшее начальство из штаба дивизии.
Движимый инстинктом мужской дружбы, иногда безошибочно подсказывающим, кто твой враг, а кто друг, на кого можно положиться, а кто просто льстиво-услужливый халявщик, Алексей – неожиданно даже для самого себя – проникся отчаянием своего нового товарища и, поняв, как тому помочь, не стал откладывать все это в долгий ящик. Они прошли на склад, где хранились гражданские вещи, и, покопавшись в своей сумке, Леха вытащил связку из двух английских ключей от съемной хаты на Вернадского и фиолетовую двадцатипятирублевку.
Оставшиеся два месяца до присяги Леха провел в Ленинской комнате, переставляя унылые томики классиков марксизма-ленинизма. Иногда он пробовал их читать и даже заучил несколько фраз, которые ему особенно полюбились у Ленина.
После сборов, еще доучиваясь на последнем курсе, он как-то поддерживал отношения с капитаном Кольцовым, но после первой загранкомандировки их пути окончательно разошлись. Все, что у него осталось, был служебный номер Б-4 и обещание капитана помочь ему в любой беде, о котором тогда он немедленно забыл, так как по своей натуре был крайне осторожен и был стопроцентно уверен в своей способности не совершать роковых ошибок.
Пришло время собирать камни. Одевшись так, как он одевался на службу, и припудрив ссадину на лице, Алексей Владимирович вышел на улицу. Примерно понимая, люди какого уровня стояли за всем происходящим, он не рискнул пользоваться ни домашним, ни сотовым телефонами. К сожалению, старые добрые времена, когда можно было набрать номер, опустив в щелку медную монетку или никелевый десюнчик, давно прошли, и ему пришлось повозиться с карточкой, прежде чем что-то щелкнуло на другом конце линии и твердый мужской голос осведомился о цели звонившего, почему-то не сомневающегося в том, что в половине четвертого утра его безусловно соединят с человеком, услышав имя которого, дежурный невольно подбодрился и с большим уважением, чем в начале разговора, попросил обождать минутку.
– Леха! Ты рехнулся звонить в такую рань? – голос говорившего был скорее радостный, чем выражал досаду. – Который час там, в Москве, у вас?
«Он не в Москве!» – подумал, теряя последнюю надежду, дипломат. Не зная, что говорить, он просто молчал и, не чувствуя боли, прижимал телефон к припухшему уху. Наконец сквозь сдавленную трубкой мембрану до него донесся уже посерьезневший голос:
– О’кей, раз звонишь мне, значит, припекло. Далеко оперативная машина? – обращались явно не к нему, и Алексей Владимирович просто промолчал.
– Выехала на адрес таксофона сразу после звонка, как положено по протоколу, – голос незнакомого мужчины раздавался совсем близко и, видимо, принадлежал принимавшему звонки дежурному, – находится на подъезде, точное время тридцать пять секунд.
– Добро, действуйте по инструкции! – и, уже обращаясь к своему старому товарищу, Кольцов менее официальным тоном продолжил: – Сейчас подъедет машина, садись в нее смело, они получат пояснения – обращаться с тобой, как с моим лучшим другом. Увидимся днем. Отбой.
Из трубки доносились короткие гудки, а он так и продолжал смотреть на нее, когда рядом остановилась неприметная легковушка и выскочивший из нее оперативник, открыв заднюю дверь, ловко усадил его на заднее сиденье и сам плюхнулся рядом, быстро, но вежливо. Видимо, указания были уже получены.
Ждать появления старого знакомца пришлось неожиданно долго после таким вихрем закрутившихся событий. Вечерело, и зимние сумерки уже начали опускаться на засыпанную снегом Москву. Ничего не евший почти сутки, кроме шоколадных конфет и печенья, насыпанных в вазочку на журнальном столике в квартире, куда его привезли еще затемно, Алексей Владимирович почувствовал сосущую боль в желудке – верный признак его хронического гастрита. Когда наконец приехавший Кольцов открыл дверь и, полный энергией, радостным возгласом поприветствовал сидящего в полумраке, тот даже не сразу отвел взгляд от телевизора, в экран которого он бессмысленно смотрел остекленевшим взглядом. Они не виделись четверть века, и если бывший капитан, теперь явно занимавший более влиятельную должность, почти не изменился внешне, разве что черты его лица стали еще более угловатыми и руки, казалось, выросли еще длиннее, то бывший курсант походил скорее на старца, жить которому осталось не больше месяца. Сергей, одним взглядом оценив ситуацию, отметил про себя ссадину под глазом и опухшее ухо молчаливо сидевшего в кресле и как будто парализованного Алексея. Сделав знак вошедшему вместе с ним мужчине не включать верхний свет, он снял пальто, бросил его на край кожаного дивана, стоявшего возле дальней стены, и не произнес ни слова, пока тот не закончил рутинную проверку помещения на наличие жучков.
– Надеюсь, это не от ревнивого мужа! – садясь в кресло напротив, он вытянул руку и, почти касаясь лица собеседника, потыкал пальцем, указывая на начавший наливаться желтизной с зеленоватым оттенком синяк.
Только после этих слов Алексей пришел в себя и начал рассказывать все перипетии своих злоключений, не особенно придерживаясь хронологии и по-своему трактуя причинно-следственные связи. В его профессионально деформированном сознании краеугольным камнем свалившихся на него несчастий был отзыв его с должности посла, где он, работая по шестнадцать часов в сутки, делал все для успеха левых. Все было очень запутанно и абсолютно непонятно, пока не прозвучало название банка.
– С этого момента поподробнее, если можно, – заскучавший было от сложных политических течений в обезьяньих племенах, как он про себя абсолютно неполиткорректно именовал борцов за независимость, Кольцов сразу подобрался и, достав блокнот из внутреннего кармана пиджака, начал делать необходимые, по его мнению, пометки. По зловещей иронии, этот банк давно беспокоил его службу. Платежки с НДС, эмитированные предприятиями абсолютно секретной оборонки, приходили в Казначейство с отметкой об исполнении в «Национальном».
Банк превратился в подобие черной дыры, куда сливались все обнуленные корсчета других банков, оголтело обналичивающих поступавшие им налоги. Как известно, чисел между нулем и единицей больше, чем между нулем и бесконечностью, ровно на эту саму единицу. Задолженность банка перед государством могла расти до любых размеров, а юридической единицей, отвечающей по долгам, оставался только он. Генерал Кольцов за время, прошедшее с их последней встречи, сделал неплохую карьеру и сейчас приближался к зениту своего могущества. Его интересовали не столько украденные налоги – этим и так было кому заниматься, – сколько выстроенные цепочки связей акционеров и менеджмента курируемых его службой предприятий с мутными дельцами, игравшими на их алчности какую-то свою замысловатую и опасную игру.
– Извини, Алексей, – перебил он своего собеседника, – я никак не пойму: если ты по-прежнему служишь в МИДе, то какое отношение лично ты имеешь к «Национальному»? Ну, получали вы все зарплату через его счета, какие-то ваши деньги тоже там зависли, ну и что? Ты вообще представляешь масштабы происходящего? Ты получал там какие-то деньги? Я сейчас не говорю про твою официальную зарплату.
– Да, получал. – Врать было бессмысленно.
– Сколько? Ну если не секрет, конечно?
– Десять тысяч долларов в неделю.
– То есть за год этой вакханалии ты получил около двух лимонов?
– Да нет, если честно, меньше, я думаю, около миллиона. Прошлой зимой на меня через одного моего сокурсника вышли умные люди, попросили дать хорошие рекомендации банкирам, я с ними, с ребятами из «Национального», контачил по линии финуправления, куда меня непонятно за что сослали…
– Подожди, подожди, – прервал его Кольцов, испугавшись долгого копания в причинах неожиданных превратностей карьеры своего товарища. – То есть ты познакомил кого-то с управляющим банка, и все? И за это тебе выдали миллион, а теперь просят обратно десять, я правильно понял?
Алексей Владимирович помедлил с ответом. Встав на затекшие от долгого сидения в одной позе ноги, он сделал несколько шагов взад-вперед по комнате, прикинул, как лучше теперь обращаться к Кольцову – на «ты» или на «вы», – и, выбрав нейтральный путь, спросил, есть ли какая-то выпивка в этой конторе.
– Извини, сейчас все будет как в лучших домах Ландона, – сделав намеренное ударение на предпоследнюю гласную букву и заменив «о» на «а», генерал встал, подошел к двери и, приоткрыв ее, попросил кого-то соорудить им чайку.
– Ты все абсолютно правильно понял, получил миллион, так – частями, мелкими подачками, а теперь наехали через самый верх, и что делать – я не знаю. Да, я организовал знакомство, убедил управляющего работать с этими проходимцами, намекнул на заинтересованность высших руководителей в санации банка. Ты думаешь, они пришли ко мне и сказали: «Мы будем проворачивать криминальные схемы»? Как бы не так! Все было благочинно! Красивые слова: дебиторы, кредиторы, акции, облигации! Чем закончится, я даже не мог себе вообразить! Ты-то мне веришь?
В дверь вежливо постучали, и после разрешения войти на пороге появился адъютант, так же, как и его шеф, в галстуке и в костюме, несмотря на неформальную атмосферу конспиративной квартиры. Поставив аккуратный сервировочный столик с легкими закусками и бутылкой отменного коньяка в центре комнаты и получив молчаливое разрешение удалиться, вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.
– Конечно, верю! Старина, ошибиться так легко, – сказал Кольцов, щедро разливая коньяк в хрустальные рюмки пантагрюэлевского масштаба. – Вот цвет, как у чая, а попробуешь на вкус – и раз! Не чай! Головоломка!
Алексей Владимирович сделал кислую мину и, даже не стараясь переубедить говорящего, просто взял рюмку со стола и одним махом залил содержимое себе в рот. После голодного дня приятное ощущение легкого опьянения наступило почти сразу, и, сев обратно в кресло, он пожалел, что не курит, ибо сделать сейчас пару затяжек, многозначительно выпуская колечки дыма, было бы очень кстати.
– Ну, можешь не верить. Скажи прямо, ты готов мне помочь или нет? – внезапная мысль о жене и жившем тогда еще с ними Вилене вернула его в то самое подавленно-отчаянное состояние, в котором он находился уже больше суток. – Моей семье опасно оставаться в России?
– Так, давай без ненужной аффектации. Я распорядился, и твоих взяли под охрану еще утром. Я не рассчитываю на решительные действия со стороны этих вымогателей, но лучше перестраховаться. Эти гоблины оставили связь с ними? – после недолгой паузы продолжил Кольцов.
– Нет. Сказали, позвонят сами на мобильный.
– Звонили?
– Не знаю, я трубку дома оставил, когда выходил тебе звонить. Жена волнуется небось.
