скачать книгу бесплатно
Теперь, после шестнадцати лет, их брак, изначально исключавший эмоциональную составляющую подобных союзов, приносил обоим его участникам заслуженные дивиденды. Вилен, почувствовавший свою гомосексуальность еще задолго до их знакомства, искусно пользовался предоставляемой ему свободой и, будучи весьма опытным конспиратором, как ему казалось, успешно избегал ненужной огласки своих талантов. Наталья Сергеевна, в свою очередь, была благодарна ему за отсутствие интереса к ней как к сексуальному объекту. Только один человек на Земле мог бы разбудить в ней желание, полностью исчезнувшее после прерванной беременности. Окончательный разлад между ее отцом и мужем был ей скорее на руку, давая возможность остаться наедине с собой и избавляя от мелких бытовых забот. Если ее пребывание в столице совпадало с хорошей оперой в женевском театре, она всегда просила мужа достать ей пару билетов и с одной из своих подруг, также из числа жен дипломатов, отправлялась на спектакль. В последние годы, правда, из-за ремонта основного здания постановки шли в на скорую руку построенном ангаре, скорее напоминающем деревенский балаган с дощатыми лестницами, но что поделать – как говорится, искусство требует жертв.
Поднеся к губам уже почти остывший кофе, она сделала пару небольших глотков и потянулась за еще одной сигаретой. Решив заказать завтрак в номер, чтобы лишний раз не одеваться, Наталья Сергеевна вновь вернулась к окну и долго смотрела на озеро, на фонтан, на дорогие магазины с яркими электрическими гирляндами, мерцавшими в утренних сумерках на другом берегу. Все было как обычно в такие выходные. «Bon dimanche»[3 - Хорошего воскресенья (франц.).], как говорят французы. Отец должен был позвонить перед вылетом. Официально будучи в отставке, он все же не изменял своим привычкам и перемещался по свету только на частных самолетах, принадлежащих Северному холдингу. Прилетая на три-четыре дня, проводил воскресный вечер с единственной и нежно любимой дочерью и посвящал будние дни общению с персональным куратором из швейцарского банка, дабы разобраться в запутанных расчетах по номерным счетам, которые он и его соратники понаоткрывали в тучные нулевые.
В дверь вежливо постучали, и, запахнув поплотнее халат, она впустила официанта в белом колпаке, толкающего перед собой столик с тарелками, накрытыми блестящими, напоминающими средневековые шлемы, полусферическими крышками. Он ловко раскрыл откидывающиеся боковые поверхности стола, сделав его идеально круглым, расправил скатерть с лежащими на ней завернутыми в белую накрахмаленную салфетку серебряными приборами и продолжал топтаться на одном месте, стараясь не таращиться на молодую еще женщину в неглиже.
– Voil? votre pourboire[4 - Вот ваши чаевые (франц.).], – она, не глядя, протянула ему десятиевровую ассигнацию.
– Merci, madame[5 - Спасибо, мадам (франц.).], – мужчина взял десятку и как бы нечаянно прикоснулся к ее пальцам.
Теперь их взгляды встретились, и молодой наглец почувствовал подступившую к горлу внезапную тошноту страха быть немедленно уволенным за свой маленький эксперимент. Он, потеряв свою несколько двусмысленную улыбку, суетливо заспешил покинуть поле так позорно проигранного сражения. «Sorci?re! Witch!»[6 - Колдунья! (франц.). Ведьма! (англ.).] – шептал он, с остервенением ударяя кулаком по ладони, быстрым шагом возвращаясь на кухню гостиничного ресторана. Наталья Сергеевна за годы, проведенные в обществе высокопоставленных мидовских чиновников, переняла их умение одним взглядом уничтожить самообладание простолюдина.
Позавтракав, она еще около часа повалялась в кровати, щелкая пультом с одного канала на другой. Несмотря на события последних дней и проблемы, возникшие у Вилена, она была на удивление спокойна. Не желая признаться себе самой, по большому счету она ждала чего-то подобного рано или поздно. Выкурив еще пару сигарет, она побросала в спортивную сумку кроссовки, шорты и майку. Сделала пару телефонных звонков, договорившись с подругами пообедать в старом городе, и, одевшись в стиле кэжуал шик, спустилась в лобби. Обменявшись приветствиями с высоким седым мужчиной в униформе за стойкой ресепшена, она вышла на улицу, где услужливый негр-швейцар, заискивающе улыбаясь, распахнул перед Наташей дверку поданного из гаража «Порше-Карреры». Негритенок когда-то учился в СССР, в институте Патриса Лумумбы, и довольно сносно, правда, без падежей, болтал по-русски.
Маленький «Порше» был идеальной машиной не столько для узких улиц европейских городов, сколько для горных альпийских дорог; его расположенный сзади мотор позволял проходить самые крутые повороты, практически не снижая скорости. Сергей Николаевич, прилетая в Швейцарию, часто забирал его у дочери, которая все будние дни проводила в представительстве ООН, где женам дипломатов находили синекуры под видом заботы о культурном наследии, о потеплении, о похолодании, о переедании и о голодании. Всем находился уютный кабинетик, не всегда, конечно, с живописным видом из окна. Это зависло от статуса супруга. «Status quo» – но это уже латынь.
Сегодня встреча с отцом была для Наташи очень важна. Она исподволь хотела настроиться на нее и прийти к ней в лучшей форме. Припарковав «Карреру» возле модного фитнес-клуба, Наталья Сергеевна прошла в раздевалку, быстро переоделась и два с половиной часа честно отработала на беговой дорожке и тренажерах.
Обед с подругами начался с обычных в таких случаях поцелуев с легким, почти незаметным касанием щек и радостными возгласами, как будто они не виделись по меньшей мере несколько лет. Все шло как всегда, и никаких инсинуаций и даже тени намека, что ее Вилен вляпался в историю, она не наблюдала. Разговор крутился вокруг сплетен о назначении нового второго секретаря в посольстве, и каждая из подруг старалась сделать тонкое замечание, демонстрирующее ее осведомленность. Наташе только показалось, что Юленька – жена атташе по культуре в русском посольстве, доносившая все своему мужу, – разглядывает ее с каким-то необычным интересом.
– Ой! Я, кажется, забыла закрыть машину! – сказала Наташа и стала перебирать вещи в сумочке, изображая поиск ключа, стараясь избавиться от ощущения, что ее изучают.
– Не стоит волноваться, в твой шарабан тут никто не полезет, а штраф за парковку тебе один черт на стекло прицепят! – произнесла вторая подруга, Анна Павловна Фирсова, самая старшая из них троих. Благодаря мужу она руководила очень-очень влиятельным благотворительным фондом, спонсоров которого принято было называть шепотом, и при этом обязательно тыкая пальцами куда-то в небо. Она любила крепкие выражения, считая их частью своего фрондирования, которое даже у не самых искушенных вызывало лишь снисходительную улыбку понимания.
– Анна Павловна! Вам легко так говорить! Вам кивнуть стоит – вся полиция будет построена! – произнесла Наташа тоном маленькой девочки, ибо даже грубую лесть можно выгодно преподнести пожилым дамам, если актерское мастерство тебе не чуждо. Теперь она нуждалась в нем еще сильнее, а еще больше в самообладании. Трюк с ключами, по-видимому, удался, так как Анна Павловна заказала стопку коньяку – событие редкое и, безусловно, указывающее на хорошее расположение духа, а Юленька, как и все выскочки из провинции не обладавшая даром мгновенно находить нужные слова в общении с небожителями, позавидовав такому успеху, начала суетливо расхваливать «Патек Филипп», надетые по новому обычаю на правое запястье современной матроны. Вообще-то хвалить часы за триста тысяч евро было скорее моветоном, но Анна Павловна – женщина строгих правил и потомок родовитых коммунистов – была тщеславна и нередко забывала быть осторожной. Она с энтузиазмом начала показывать Юленьке, каким образом положение луны в нижней части циферблата коррелируется с числом и месяцем, на которые указывали замысловатые стрелки этого чуда швейцарского рукоделья.
– Лунные циклы очень важны для понимания нашего настроения и самочувствия, – сказала она, обращаясь сразу к обеим. – Календари столько раз менялись, да и исчисление, которое мы ведем, по правде говоря, не может быть точным. В Вавилоне считали до шестидесяти, и эта традиция сохранилась в часах и во французском языке. Я сейчас все планирую по луне, эти часики стали мне просто незаменимыми.
Воспользовавшись внезапной тягой подруг к механическим девайсам, Наташа попросила счет. Сделав вид, что получила какое-то важное сообщение, она, оставив свою долю с учетом щедрых чаевых в кэше, расцеловалась с обеими женщинами и пулей выскочила из ресторана.
– Не понравилась мне она сегодня. Если Вилен ей рассказал о своих метаниях и сомнениях, она может побежать к своему папаше, а тот непрост, ох непрост, – промолвила Анна Павловна и, нацепив на нос очки, взялась внимательно проверять счет.
– Мой Виктор все предусмотрел. Он знает то, чего не знаем мы, – сказав это, Юля полезла в сумочку за кредиткой.
– Дай лучше наличными, я сама картой заплачу, – сказала Анна Павловна.
Руководительница благотворительного фонда была известна своей страстью обналичивать деньги при любом удобном случае. Несмотря на излишества вчерашней ночи, настроение у нее было отличным. Очередной благотворительный вечер прошел безукоризненно, и не меньше трети от собранных средств должно было вернуться на счета связанных с ней лиц и организаций. Страсть к стяжательству была ее слабостью. Глядя вслед поспешно покинувшей их Кольцовой, она невольно, правда не без доли злорадства, посочувствовала ей.
Как женщина, прожившая свою молодость весьма бурно и без оглядки на буржуазную мораль, о чем свидетельствовали ветвистые рога ее супруга, Анна Павловна не понимала, почему бы Кольцовой не завести себе любовника, а лучше двух, если муж – гей. Если бы ей сказали о наивных надеждах Кольцовой, что ее семейные тайны неизвестны всем входящим в мидовскую тусовку русской колонии, то она просто потеряла бы дар речи. Пытаться скрыть какие-то подробности повседневной жизни, когда все так или иначе пересекаются по службе или в компаниях, наверное, просто невозможно. Искусство состояло в том, чтобы заставить нужных тебе людей молчать, а рассчитывать только на их дискретность было неразумно. Поэтому Анна Павловна всегда тщательно изучала личность того, кем она хотела воспользоваться, и только потом, зная, что удержит оного от излишней трепотни, предпринимала шаги для сближения. Она была по-своему умна и расчетлива и знала, когда надо выходить из игры. Как ни грустно было признаваться самой себе, что время ее любовных историй кануло в Лету, она умела смотреть в глаза правде. Постепенно жажда обладания материальными ценностями, которые она научилась собирать с ловкостью опытного коллектора, стала доминирующим стимулом ее существования.
– Мне кажется, дело на мази, – задумчиво сказала она, обращаясь к молодой девушке, в третий раз уже пересчитывающей наличные. У той что-то не получалось со счетом, и горсть разнокалиберных монеток, состоящая из евро и швейцарских франков, перекладывалась из одной стопки в другую. Задача была не из простых. Юленька явно волновалась, понимая, что наличные заберет Анна Павловна, а ведь надо было еще как-то оставить le pourboire, но сделать это она хотела уже после того, как три новенькие сотенные исчезнут в сумочке милосердной благотворительницы.
– Дай я посчитаю! – сказала Анна Павловна, решительно подвинув наличные к себе, и, особо не заморачиваясь со счетом, отправила их в утробу своего портмоне. Сунув подошедшему гарсону кредитку, она заказала еще два «Мартеля» – двойной себе и обычную порцию надувшей губки от такой бесцеремонности Юленьке. – Передай Виктору, у меня все готово, человека, о котором он просил, я нашла. Он прикроет и все сделает в лучшем виде. При самом худшем раскладе все сойдется на Вилене Аристове, – резко сменив тему и наконец перейдя к главному, что волновало ее все это время, продолжила матрона.
– Ой, я так волнуюсь! Так переживаю! Мой Виктор сам не свой. Говорит, мы просто теряем время, закроется, говорит, окно возможностей! – оживленно затараторила Юленька, через слово то всплескивая руками, то поправляя свою челку.
– Я изучила список, – сказала Анна Павловна, не обращая внимания на причитания. – Существование этих шедевров вероятно, но нигде и никем не подтверждено. Перед тем как мы окончательно ударим с твоим благоверным по рукам, я хочу получить хотя бы несколько картин в свое распоряжение. Мои резоны я объясню Виктору лично, – она хотела добавить что-то типа «ты все равно не поймешь», но сдержалась в последний момент.
– Ой, не знаю, не знаю. Витя повторял много раз, что без доверия лучше не начинать, – поспешно ответила Юленька, явно не зная, как себя вести, и все время поправляя непослушную челку.
– Милая моя девочка, передай ему: мы или партнеры – или нет. Это я вкладываю свои деньги в порошок, я организую всю логистику и прикрытие. А Виктор прекрасно осведомлен и понимает, что вы ни при каких случайностях не попадете впросак. Надеюсь, у него нет сомнений, что я имею полное право лично убедиться в подлинности того, из-за чего готова рисковать, а небольшой залог просто усилит мою уверенность. Вот и все, так просто и без обид, – добавила Анна Павловна.
Гарсон подошел с подносом и поставил на стол две рюмки с «Мартелем» – одну, побольше, перед старшей дамой, и вторую, поменьше, перед весьма милой и в меру кокетливой девушкой, сидевшей почему-то с надутыми губками и растерянным выражением симпатичного личика. Он явно не собирался уходить и, притворно улыбаясь, ждал щедрых воскресных чаевых. Но дамам было не до него. За внешней неопытностью и кротостью Юленьки скрывался упрямый и изворотливый характер человека, постоянно борющегося за место под солнцем. Ее мысли были сейчас далеко от того, кто заплатит за коньяк. Пауза нелепо затягивалась, и Анна Павловна отослала гарсона принести какие-нибудь пирожные. Чувство неприятной тревоги овладело ею. Допив коньяк, она взглянула на собеседницу. Та явно не собиралась отвечать на последнюю ее фразу и отстраненно смотрела куда-то вдаль. «Ну что же, Витенька, если ты решил поиграть со мной в прятки и выставляешь буфером свою молоденькую женушку, давай попробуем», – сказала сама себе Анна Павловна. Не подавая виду и несмотря на размолвку и недосказанность, она все-таки предложила Юленьке подвезти ее до дома, благо обе жили почти по соседству. Сидя на заднем сиденье светло-голубого «Мульсана», они почти не разговаривали. Водитель, нанятый из местных, с зарплатой, втрое превышающей зарплату инженера в России, был молчалив, знал маршруты наизусть и поэтому никогда не задавал лишних вопросов.
– Юленька, я тебя очень прошу, передай Виктору, я жду его звоночка сегодня, – сделала последнюю попытку примирения Анна Павловна.
Сказанное в ответ «хорошего вечера» прозвучало почти как издевка. Можно было бы не обратить на все это внимания и похоронить тему с неизвестными шедеврами на бескрайнем кладбище «тем» и «темок», постоянно возникающих и умирающих внутри околоделовых сообществ, но только не эту. Последние годы, несмотря на постоянный круговорот событий вокруг ее благотворительного фонда, стареющая матрона чувствовала какую-то сосущую ее душу неудовлетворенность. Отношения с мужем были скучными до зевоты, и у каждого уже давно была своя спальня. Большинство из постоянных и щедрых доноров фонда были ее ровесниками, а часто даже старше, чем она. При этом широта современных взглядов не мешала им предаваться утонченному разврату сродни тому, что погубил римских патрициев. Если благотворительные вечера ее фонда были строго закрытыми и ни одному из папарацци ни разу не удалось сфотографировать даже туфли высаживающихся из авто гостей, то о том, что могло происходить на аффтерах, знал уже совсем узкий круг. Иногда она позволяла уговорить себя остаться и, не переходя своих красных линий, наблюдала за происходящим. Поводом для проявления такой благосклонности были либо значительные пожертвования, сделанные в официальной части вечера, либо присутствие персон очень аристократических кровей, которым она не в силах была отказать.
Семейная чета Вуколовых – Юлии и Виктора – занимала бы скромное место в табели о рангах среди русских в Женеве, если бы не родственные связи молодого атташе по культуре в высших политических кругах новой России. Как часто бывает у внебрачных отпрысков влиятельных политических персон, его комплексы наслаивались один на другой; за вымученной ролью приветливого и толерантного к чужим недостаткам интеллектуала скрывались причудливые формы невротического эгоизма. При этом его нельзя было назвать интриганом или просто плохим человеком. Служба его интересовала только постольку, поскольку позволяла путешествовать с дипломатическим паспортом, а Родина оплачивала все расходы, включая чаевые в заморских отелях. Ему всегда нравились женщины, но здесь с этим было туго; при огромном количестве вариантов всевозможных перверсий связь с красивой молодой особой женского пола была проблемой. Не особо печалясь, Вуколов научился довольствоваться законной женой, и высвобожденная часть сублимированной энергии увлекла его на путь авантюриста на ниве обменов редких шедевров, благо вопрос финансирования решался для него достаточно просто.
Когда в первый раз Виктор заговорил с Анной Павловной о каких-то утраченных во время транспортировки из Испании сюда, в нейтральную страну, шедеврах Гойи, Веласкеса, Рембрандта и, главное, картин самого Пикассо, который и был инициатором отправки этих шедевров из Мадрида, она с трудом удержалась от ироничной ремарки в его адрес. Официально Анна Павловна была отнюдь не богата. Ее муж Василий Федорович попал на дипломатическую службу, если можно так выразиться, по «недоразумению». Пройдя все ступени партийного аппарата, он еще довольно молодым человеком занял уютный кабинет на Старой площади, а с приходом Ельцина сделал и вовсе головокружительную карьеру, но в нулевые перепутал берега – где-то что-то не то сказал, одним словом, «спалился», и так как формально обвинить его было не в чем, он отправился укреплять состав российской миссии при штаб-квартире ООН в Женеве. Получалось, что годовой доход ее вместе с мужем в налоговой декларации, с маниакальной скрупулезностью требуемой одними чиновниками от других, не мог превышать ста тысяч евро.
– Сжальтесь над старухой, – воскликнула она вполголоса, манерно всплеснув руками, поняв, к чему клонится разговор, неожиданно заведенный с ней Вуколовым. – Побойтесь Бога! Мне послезавтра надо вносить аренду за офис дискуссионного клуба при известной вам благотворительной организации, и поверьте, голубчик, на слово: на счету нет ни копейки! А вы мне предлагаете мировые шедевры, да еще и нелегально. Кстати, а почему мне? – добавила она почти мгновенно, видя, что ее «плач Ярославны» не произвел никакой реакции.
– Анна Павловна, вы абсолютно точно подметили нелегальность, и я позволю себе более точно выразиться: незаконность существования этих произведений искусства. Но они существуют, и это неоспоримый факт, – поспешно ответил Виктор, стоя к ней вполоборота и придерживая бокал с шампанским совсем рядом со своими тонкими, похожими на две красные резинки и все время кривящимися во время разговора губами. – Вы знаете, как Пикассо любил рисовать Арлекинов? Самый интересный, по крайней мере по моему мнению, это тот с зеркалом, написанный в тридцать втором. Но были еще. Так вот, среди тех картин, о которых мы с вами сейчас говорим, есть еще один, и я видел его своими глазами, – продолжил он, пристально глядя ей в лицо.
– Это все прекрасно, но ты не ответил на мой вопрос, – заметила она в ответ и, взяв с подноса у проходящего мимо официанта бокал «Вдовы Клико», сделала добрый глоток, оставив на ободке следы пастельно-розовой помады. Прием проходил в представительстве британской миссии, и не следовало зевать с выпивкой и закуской; ссылаясь на протестантские каноны своей культуры, англосаксы всегда старались сэкономить.
– Мы переходим на «ты»? – сказал он как-то удивленно.
– Друг мой, ты подходишь к пожилой даме, предлагаешь ей какую-то уголовщину и предполагаешь, что после каждого пассажа она будет приседать в реверансе?
– Ну, мне будет как-то неудобно.
– Неудобно спать на потолке, – воспользовавшись паузой, она жестом подозвала официанта и, поменяв бокалы, попросила принести ей какие-нибудь закуски. – Так почему ты обратился ко мне? – уже более настойчиво произнесла она.
– Мне нужен cut out[7 - Связной, на котором прерывается цепочка в случае непредвиденных осложнений (англ.).], – как ни в чем не бывало произнес он.
– Господь с тобой! Я похожа на Мату Хари?! – Анна Павловна постаралась максимально изобразить удивление. Однако какой-то неприятный холодок, пробежавший по спине и застрявший где-то в районе малого таза, подсказал ей, насколько опасен для нее этот человек, знающий больше, чем она хотела. И самое неприятное, что не надо было далеко ходить, чтобы понять, чьи уши торчат во всей этой истории. Его ответ немедленно подтвердил самые худшие опасения.
– Анна Павловна, дорогая, прошу покорно меня извинить, что мое воспитание не позволяет вам тыкать, но мне доподлинно известно о вечеринках, которые иногда проходят после ваших замечательных благотворительных вечеров. Они называются у вас аффтерами? На английский манер, не так ли? – сказал он, стараясь придать своему голосу дружелюбно-ироничную интонацию, как будто разговаривал с ребенком.
– Виктор, мне непонятны твои инсинуации, в этом городе греха ночная жизнь следует своим законам, и они мне, увы, неподвластны. Боюсь, ты сильно ошибаешься, и если ты сейчас же не извинишься, наш разговор можно считать законченным! – сказав это, она показала всем видом, что уходит немедленно. Попавшись на эту удочку, он сделал шаг, преграждая ей путь, не желая ее ухода. Первый раунд был за ней.
– За что же мне извиняться, если мне доподлинно известно от моей собственной жены, как вы ее уговаривали остаться и поехать в замок на французскую сторону к этим старым извращенцам барону и баронессе де
?
– Ах, да ты ревнивец, мой юный друг? – сказала она насмешливо, и все ее самообладание вернулось к ней при виде того, как ее оппонент теряет свой апломб и самоуверенность. «Эта маленькая дрянь меня так пошло сдала! И это после того, как весь вечер она таскалась за мной и ныла, как ей скучно, потому, что муж улетел один в Москву, и как она хочет остаться до конца! И я, простушка, поверила этой чепухе. Или они работают в паре и это было запланировано?» – мысли вихрем пронеслись у нее в голове.
– Не будем ссориться! – примирительно сказал он, справедливо засчитав второй раунд в свою пользу. Вольно или невольно, но Анна Павловна призналась в попытке свозить Юленьку к свингерам.
– Полотна могут стоить миллионы долларов, и в их существовании у меня нет ни малейшего сомнения, повторяю, я сам видел Арлекина и несколько работ Веласкеса и Рембрандта. К несчастью, условия сделки весьма необычны, и мои покровители не станут в ней участвовать. Ставки в политической игре на нашей с вами Родине все время повышаются, и, как вы знаете, ни один из них еще не сбросил карты.
– Ты не боишься своими аферами подмешать им на последней раздаче не ту масть, которую они ждут?
– Боюсь, поэтому и пришел к вам. Мне необходим cut out, и вы поможете мне его найти. И мне нужно будет финансирование.
– У меня нет денег, – эту фразу она произносила так часто, что даже не старалась, чтобы в нее верили.
– Мы пойдем в равных долях, и я гарантирую вам не менее тысячи процентов прибыли.
– О какой сумме идет речь?
– Первоначально около трех – пяти миллионов, я думаю. Ваш взнос ровно половина.
– В чем сложность сделки и откуда такие проценты?
– Картины отдают только взамен на порошок, в этом-то и есть вся проблема. Расчет идет по цене рынка, и я считал…
– Какой порошок? Не вздумай меня втягивать в это дело, – вскрикнула она, повысив голос, и проходящая в этот момент рядом с ними супружеская пара венгров, вздрогнув от неожиданности, посмотрела в их сторону.
– Прекрати орать! – он прошипел ей почти на ухо. К Виктору вернулась вся его обычная наглость, так помогавшая ему делать дела в кругу людей, привыкших к церемониям и доброжелательным улыбкам консьержей и челяди всех мастей. Он незаметно твердо держал ее за локоть и, стараясь сохранить улыбку на лице, продолжал зло нашептывать ей на ухо: – Слушай меня внимательно: я раздавлю тебя как букашку, и каждый пенни, украденный тобой из твоего расчудесного фонда, обернется тебе и твоему мужу-простофиле Василию Федоровичу такими неприятностями, что вам с ним и не снилось. Завтра в восемь вечера мы с Юленькой приглашаем тебя к нам на чай. Здесь мы не можем больше говорить, мы и так привлекли лишнее внимание, – продолжил он, отпустив ее руку и вежливо раскланиваясь с подошедшими к ним японцами, неведомо как затесавшимися на прием.
* * *
Тогда, несколькими месяцами ранее, Анна Павловна была вынуждена принять приглашение Виктора Вуколова. Теперь она жалела об этом; да, его угрозы по поводу ее фонда не могли не иметь под собой серьезных оснований. В последнее время она стала слишком беспечна, и в ее близкий круг стало попадать все больше случайных людей.
На следующий день после злополучного приема в английской миссии они встретились в его служебной квартире. Вуколов вел себя высокомерно и даже допускал язвительные интонации. Особенную досаду у нее вызывало, что вечно пресмыкающаяся перед ней Юленька на самом деле собрала на ее фонд немало компромата. Присутствуя на каждой официальной части, она, без сомнения, могла идентифицировать большинство гостей.
Незыблемым правилом Анны Павловны было не приглашать никого во второй раз, в случае если в первый же вечер не были сделаны существенные пожертвования. Миловидная Юленька, почти на автомате строящая из себя дурочку, стала исключением. И только какой-то ангел-хранитель, незримо оберегавший Анну Павловну, не дал ей уступить просьбам смазливой девицы и раскрыть той тайную подноготную устраиваемых «членами клуба» аффтеров. Как ни загоняла она глубоко в подсознание мысль о том, что причиной ее ошибок может быть банальное либидо, разбуженное к молодой девочке, эта правда только делала ее досаду более горькой. Как будто давая понять, что все это ей давно известно, Юленька уселась напротив Анны Павловны на табуретку в кружевном неглиже, открывающем ее упругие ляжки, обхваченные на ягодицах розовыми трусиками, и принялась есть персик, капая соком себе на подставленную ладонь.
– Итак, как я говорил вам вчера, мне нужен человек с дипломатическими полномочиями для безопасной транспортировки кокаина, – начал Вуколов, стараясь своей суровостью контрастировать с ребячливостью Юленьки.
– Где же я тебе его возьму? – произнеся это, Анна Павловна театрально развела руками. – Уж не Василия Федоровича ли ты приготовил на эту замечательную роль?
– Не надо театральных жестов, и потрудитесь не перебивать меня, а то я забуду, что говорил, и начну с начала, – сказал он резким, почти раздраженным голосом, в то время как принявшаяся за следующий персик Юленька, что-то сладко мурлыкая себе под нос, поглядывала на нее с нескрываемым ехидством. – Есть такой Вилен Аристов, он гомосексуалист, – продолжил он.
– Правда?! – воскликнула Анна Павловна. Она не могла удержаться и, всплеснув руками, запричитала, разыгрывая из себя невинность: – Господь с тобой, неужели это может быть такое?
– Прекратите валять дурака, – почти закричал он и ударил ладонью по столу так, что брызги из лужицы накапавшего с рук Юленьки сока разлетелись в разные стороны.
– Если ты хочешь делового разговора, то сначала убери из-за стола свою мартышку, – сказала Фирсова с ледяным спокойствием, собрав последние силы. Ее по-настоящему начало тошнить от вида пушистого тапочка, который Юленька, сидя перед ней нога на ногу, раскачивала на кончиках пальцев.
– Малыш, дай взрослым дяде и тете поговорить, – просюсюкал Вуколов.
– Я буду в джакузи, не опоздай, – произнесла та капризным тоном и, не попрощавшись со своей старшей подругой, назвавшей ее мартышкой, вышла из кухни.
В общих чертах его план для получения порошка, требуемого в обмен на шедевры, был прост и гнусен – и поэтому реален. Если она сможет подобрать из участников оргий нужного человека и устроит его знакомство с Виленом Аристовым, выбранным ими на заклание, то сделка или пройдет успешно и принесет им миллионы, или «папенькин выкормыш», как назвал Вилена Вуколов, ответит за свои прегрешения единолично. «Нужным человеком», по его мнению, мог стать один из активных бисексуалов, которых притаскивали с собой на закрытые аффтеры богачи и аристократы, влекомые своими извращенными фантазиями. Не будь Вилен мужем Наташи Кольцовой, с которой Анна Павловна водила близкую дружбу, она бы нашла способ откупиться и не принимать участия в афере, навязанной ей так бесцеремонно. В конце концов, нет ничего дешевле денег. Они, деньги, ее, конечно, интересовали, но рисковать ради них своей головой и репутацией она была не готова. Шедевры – это прекрасно, но она как-то справлялась без них раньше, и какие бы языки адского пламени ни подогревали ее тщеславие, прожить без обладания одним из Арлекинов Пикассо было возможно. Другое дело Наташа Кольцова. Та была богата, красива той изящной красотой, которую не встретишь на обложках журналов, и при этом легко ускользала от пороков окружавшего ее мира. Видеть ее падение, знать, что она растоптана и унижена, – ради этого можно было рискнуть. В конце концов, как бы Вуколов ни рисовал себе безрисковые операции такого масштаба, он все равно оказывался рядом с Анной Павловной, что позволяло ей рассчитывать на заступничество со стороны его влиятельной и всепроникающей родни.
* * *
Водитель «Мульсана» вопросительно посмотрел в зеркало заднего вида и, встретившись глазами с хозяйкой, очевидно, расстроенной холодным прощанием с только что выпорхнувшей из салона Юленькой, одними глазами задал вопрос о дальнейшем маршруте. До вечера было еще далеко, и, посмотрев на часы, Анна Павловна решила не откладывать в дальний ящик единственную возможность как-то восстановить равновесие в отношениях с втянувшим ее в эту сделку Вуколовым.
– Prenais la route ? Besan?on[8 - Поехали в Безансон (франц.).], – проговорила она отрывисто.
– On va aller ? France?[9 - Мы едем во Францию? (франц.).] – поездка до Безансона должна была занять около трех часов, и водитель не скрывал своего недовольства, что воскресный вечер он проведет в дороге.
– Si, bien exactement, je vais dire ? toi la direction plus prеcisemеnt un peu plus tard[10 - Безусловно. Я дам вам более точный адрес чуть позднее (франц.).], – она дала понять, что разговор окончен, и, нажав кнопку, подняла стекло, отделяющее ее от водителя. Откинувшись на заднем сиденье, Анна Павловна нашла в мессенджере нужный ей номер.
Абонент значился под именем «Феликс», и она написала ему сообщение с просьбой о немедленной встрече. Она уточнила, что едет в его сторону и будет в Безансоне максимум через два с половиной часа.
Феликс Варгас Кондори был тем самым человеком, которого она нашла для Вуколова, уступив его требованиям и побоявшись обещанного им скандала. Это была, безусловно, наиболее подходящая личность для исполнения одной из ключевых ролей в реализации теперь уже их общего довольно хитроумного плана. При обычных обстоятельствах вероятность того, что он заинтересует Анну Павловну, равнялась нулю. Но для задуманного Вуколовым нужен был привлекательный бисексуал, и она его нашла на одной из последних вечеринок. Со слов Феликса, он был в Европе уже около полугода и имел боливийский паспорт. Его бисексуальность открывала ему двери в самые изысканные слои света и полусвета Европы. Эти контакты, изначально порочные в своей основе, позволяли обсуждать любые, самые закрытые и недопустимые в традиционном обществе темы. Единственным важным для себя табу он сделал наркотики. На свингерских вечеринках, в обществе обнаженных графинь и герцогинь вместе с их мужьями, открыто предающимися содомии в перерывах между двумя добрыми дорожками девственно-белого порошка, он вежливо, но твердо отказывался от приобщения, а если кто-то начинал расхваливать своего дилера, то крупный, с хорошо прокачанным торсом, покрытым татуировками, красавец изображал испуг и нежелание ни о чем подобном даже слышать. Это работало. Он прослыл хотя и милым, но простоватым парнем, готовым понравиться всем на свете просто и невзначай.
Однажды питавшая к Феликсу нежные чувства, граничащие с обожанием, немолодая пара потомков французских аристократов взяла его с собой в качестве главного украшения на один благотворительный вечер, проходивший в абсолютно закрытой обстановке и, как потом выяснилось, собравший не менее миллиона евро. Анна Павловна была приветлива с бароном и баронессой де
и, стараясь им угодить, обменялась с их спутником парой ничего не значащих фраз. Боливийца, конечно же, взяли на вторую, наиболее интересную часть благотворительного вечера, которая оказалась еще более закрытой, и, возможно, именно она обуславливала щедрые взносы приглашенных на нее доноров. Анна Павловна хотя и не принимала в ней непосредственного участия, но наблюдала с интересом и даже делала остроумные комментарии, а главное, она оценила неоспоримые достоинства ее нового знакомого. Когда высокомерная до надменности русская матрона незаметно сунула ему в руку карточку с телефоном и двумя словами на английском – «call me»[11 - Позвони мне (англ.).], – он, стараясь не ранить нежные души потомков французской знати, незаметно спрятал записку в чулках, снятых с барона и брошенных вместе с кружевным поясом на пол. Ничего более подходящего он не придумал, так как сам в этот момент был абсолютно гол. Выдержав вежливую трехдневную паузу, он позвонил Анне Павловне. Когда она, храня строгую интонацию, достаточно вежливо пригласила его на обед в субботу, пообещав познакомить с интересными людьми, его уверенность в том, что она ищет с ним тех же отношений, что и остальные, только укрепилась.
– I will be glad to see you, my dear sir[12 - Я буду рада вас видеть, мой дорогой сэр (англ.).], – закончила она кокетливо, поразив его так и не искорененным за годы заграничных командировок славянским акцентом.
В тот уикенд Феликс, чрезвычайно довольный приглашением на небольшой семейный вечер, не рассчитал свой тайминг и, приехав много раньше, еще около часа вынужден был прогуливаться по окрестностям, боясь показаться невежливым и докучливым. И все равно он пришел первым. Анна Павловна, познакомив его на скорую руку со своим мужем, занялась улаживанием последних деталей предстоящего ужина. Атмосфера, царившая в доме, сразу поразила его диссонансом с предшествующими оргиями. Василию Федоровичу было почти семьдесят, он был одет в строгий костюм и галстук и беседовал с ним с добродушным выражением лица без тени намека, что какие-либо тайные страсти могут гнездиться в его голове. Первые же слова, сказанные после принятых приветствий и жалоб на погоду, заставили Феликса почувствовать легкую тревогу, неприятную, как писк приближающегося душной ночью москита.
– Felix, you have such a typical surname for Bolivia! You were born there, weren’t you? Tell me, how is it to live in a country where average height is less than 1.5?[13 - Феликс, у вас типичная фамилия для боливийца! Вы родились там? Расскажите мне, как это – жить в стране, где средний рост составляет менее 150 см? (англ.).] – сказал Василий Федорович, стараясь придать своему не совсем вежливому вопросу оттенок лести.
– You know, my parents had to escape from Сhile and look for refuge in Bolivia when military came to power back in 1973. My uncle, maternal uncle was only twenty and he went missing. I believe he was tortured to death like other in the Santiago stadium. I was born in Sucre, but my parents were afraid they’ll chase me and gave me another surname. That’s it[14 - Знаете, мои родители были вынуждены бежать из Чили и искать убежище в Боливии, когда в 1973-м военные пришли к власти. Моему дяде по материнской линии было тогда двадцать лет, и он исчез. Я уверен, его пытали вместе с остальными на стадионе в Сантьяго. Я родился в Сукре, но мои родители так боялись преследования, что вынуждены были сменить фамилию. Вот так (англ.).], – ответил Феликс, надеясь, что история про дядю придаст ответу больше достоверности.
– That’s the case?! So your parents took part in these events? Believe me, I am exited to see you here, in my house. I know Luis Corvalan personally. I met him several times in Moscow, we discussed some philosophical issues from Marxism-Leninism point of view. By the way he never knew languages except his mother tongue and I had to learn Spanish! It is your native language too, isn’t it?[15 - Вот оно что! Значит, ваши родители принимали участие в этих событиях? Поверьте мне, я счастлив видеть вас здесь, в моем доме. Я лично знал Луиса Корвалана. Я встречался с ним несколько раз в Москве, мы обсуждали некоторые философские вопросы марксизма-ленинизма. Кстати, он не знал иностранных языков, и я вынужден был выучить испанский! Ведь это же ваш родной язык? (англ.).] – продолжал задавать нескромные вопросы Василий Федорович.
Настойчивость, с которой старая партийная лиса пыталась нащупать брешь в его легенде, отнюдь не испугала Феликса.
– Entonces hablemos en Espa?ol, en esa perte de Europa hay poca jente que lo sabe[16 - Тогда мы можем говорить на испанском, хотя в этой части Европы мало людей говорит на нем (исп.).], – Кондори легко перешел на испанский.
– That was years ago! To say the truth, I’ve forgotten all the words[17 - Это было так давно! Говоря по правде, я забыл все слова (англ.).], – старый дипломат поспешил перебить говорившего. – So your parents supported Salvador Allende?[18 - Так ваши родители поддерживали Сальвадора Альенде? (англ.).]
– Moreover, my mother knew him personally and I feel proud of it![19 - Более того, моя мать лично его знала, и я этим горжусь (англ.).] – у Феликса была отличная память, и он никогда не боялся запутаться, раз за разом повторяя заученные подробности. Он смело отправился в путешествие по своим воспоминаниям о рассказах родителей про подробности военного переворота.
Гостиная Анны Павловны стала постепенно наполняться[20 - Фраза из «Войны и мира» Л.Н. Толстого.]. Список приглашенных на этот скромный субботний ужин она продумывала не один вечер. Для осуществления их с Вуколовым плана ей следовало свести так удачно найденного Феликса Кондори с ничего не подозревающим Виленом Аристовым, мужем этой заносчивой гордячки Кольцовой. Все задуманное прошло даже лучше, чем она могла себе представить. Вилен вцепился в нового знакомого, почти позабыв приличия, и если бы не правильно подобранный состав участников вечеринки, пересуды о его поведении наверняка расползлись бы повсюду, как кляксы расползаются на промокашке. На правах подруги Анне Павловне удалось завладеть вниманием чуть было не потерявшей самообладание Натальи Сергеевны и, заняв ту пересказами последних сплетен, дать возможность «мальчикам» остаться наедине.
Проведя следующие несколько недель в обычных хлопотах бизнесвумен, она не переставала все это время внимательно наблюдать за новой парой. Наконец, дождавшись удобного момента, Анна Павловна довела до сведения Феликса Кондори, что не все так просто и от него потребуются определенные услуги. Готовая выслушать возражения, ожидая отказа или истерики, она даже неприятно удивилась, как легко Феликс согласился. Светская львица даже не заметила, как неожиданно поменялись роли, и ее страх перед этим человеком становился с каждым днем все сильнее. До последнего времени ей удавалось объяснять это себе самой просто расшатавшимися нервами. Но нервы были тут ни при чем, и это вызывало особую тревогу. На одном из последних аффтеров Анна Павловна попробовала разговорить баронессу и барона де
и узнать, откуда взялась их связь с потомком коммунистов, бежавших из Чили. Те не дали ей ни одной зацепки, а уже под утро, когда она собиралась уезжать, Феликс неожиданно, подойдя сзади, обхватил ее шею одной рукой, да так, что ей показалось, что она сейчас задохнется.
– Don`t ask so many questions[21 - Не задавай столько вопросов (англ.).], – прошипел он ей в самое ухо.
Она замерла, не смея шевельнуться, пока он не ослабил хватку. Повернувшись к нему, Анна Павловна едва сдержала готовый вырваться из груди крик: Кондори стоял перед ней совсем голый, раскинув в стороны руки как бы для объятий, и, непристойно улыбаясь, смотрел ей прямо в глаза. На следующий день он сам позвонил и извинился. Однако чувство тревоги с тех пор только росло. И вот после всех ее усилий она оказалась одна против троих: упрямой дурочки, находящегося вне зоны доступа Вуколова и Феликса Кондори, ждавшего новостей от нее в Безансоне. Она призналась себе, что одинаково боится как отменить сделку, так и следовать дальше, не имея гарантий. Достав из сумки пудреницу, взглянув на себя в миниатюрное зеркальце и поправив воскресный макияж, Анна Павловна с горечью подумала, что эти нелепые воспоминания только прибавляют ей морщин, и, разозлившись на это сборище проходимцев, как она мысленно именовала своих новых друзей, наконец, успокоилась, решив, что в самом худшем случае все проблемы разрулит незаменимый в таких случаях Василий Федорович. Оставшуюся часть дороги она смотрела в окно и с неожиданной теплотой думала, какой подарок подарить мужу на Новый год.
* * *
Выехав с платной многоярусной парковки, больше похожей на огромный шкаф, плотно прижатый к склону горы, и получив сдачу от уплаченных евро в швейцарских франках, Наталья Сергеевна направилась прямиком в сторону аэропорта. Было уже около четырех, она знала привычку отца звонить ей, когда самолет уже на подлете, и поэтому решила не возвращаться в отель, а походить по торговому центру «Балекзерт» на авеню Луи-Касаи, что в пяти минутах от французско-швейцарского хаба. Ее мысли неумолимо возвращались к Вилену. Формально на карантине по случаю банального гриппа, он на самом деле уже девятый день не мог выйти из лютого запоя. Были опустошены сначала все запасы коллекционных тридцатилетних виски, а после он принялся за ящик с коньяком, приготовленный для отправки в тихие кабинеты на Смоленской площади. О цене даже одной бутылки лучше было не вспоминать. Ныне их шато в уютном и выгодном регионе Tierre Santе на склоне Cranspr?s-Cеligny стал территорией грязной посуды, остатков еды и недопитых бутылок. Недвижимость, формально арендуемая семьей дипломатов у швейцарской компании, на самом деле, и слава богу, через сеть офшоров принадлежала ее отцу и представляла собой милый домик площадью четыреста пятьдесят метров с четырьмя спальнями, гостиной и видом на озеро и Альпы.
Ожидая его звонка, Наташа не спеша прогуливалась между украшенными к Рождеству витринами бутиков и старалась не вспоминать о навалившихся проблемах, но это у нее плохо получалось. С Виленом явно творилось что-то экстраординарное. Обычно спокойный, с вечно снисходительной ухмылкой, сейчас он стал полной своей противоположностью.
Все началось с того чванного, «только для близких друзей» воскресного обеда у Анны Павловны. Этот странный боливиец, неприятно кичившийся своим накачанным торсом, был представлен им обоим как сын сподвижников Сальвадора Альенде, знавших его лично и чуть ли не вместе с ним защищавших президентский дворец во время ночного штурма. Он свободно говорил по-английски, но, когда Наташа перешла на его родной язык, Кондори сделал две или три ошибки, которые мог заметить только родившийся и выросший в Южной Америке человек. Она не была создана для игры в покер и, будь боливиец не так увлечен Виленом, он смог бы заметить удивление, промелькнувшее на ее лице. Впрочем, почувствовав флюиды зарождающейся похоти, источаемые ее мужем, она нашла предлог и вместе с Анной Павловной переместилась к другой компании, оживленно обсуждавшей последние европейские сплетни. Это было ошибкой, и она корила себя за это. Первой ласточкой раздиравшего Вилена кризиса стал инцидент, когда он в истерике, размахивая своими худыми, никогда не знавшими физического труда руками, проорал ей, что не хочет больше видеть ее отца, – прекрасно зная, кому на самом деле принадлежал этот дом и на какие средства они на самом деле могли себе позволить жить на широкую ногу. Тогда она не догадалась связать это с его новым знакомым. Когда же Вилен окончательно сломался и, ползая у нее в ногах, рыдая, просил помощи, рассказав, в какую ловушку его заманил этот неизвестно откуда взявшийся на самом деле Феликс Кондори, было уже поздно. «Высокомерные снобы!» – подумала о своем муже и всей его семье Наталья Сергеевна, примеряя темные очки, и саркастическая ухмылка на ее красивом лице отразилась в зеркале бутика.
Много лет назад, сразу после того как она закончила второй курс, они с отцом полетели на Байкал половить омуля и присмотреть пару-тройку гектаров землицы для «дальней дачи», как в шутку назвал Сергей Николаевич свой новый проект. Ее молодой супруг в то время мотался с Рублевки на Арбат по два раза в день, собирая документы для загранкомандировки, и с радостью отпустил свою жену с тестем, наказав тому обязательно привезти достаточное количество шкурок баргузинского соболя, пообещав в таком случае пошить его дочери шубу по лекалам дома Фенди в закрытом мидовском ателье. Вилен в ту пору всегда в разговоре с генералом называл Наташу не иначе как «ваша дочь», видимо, хоть так стараясь удержать дистанцию в этом, по его искреннему убеждению, мезальянсе. Тогда-то, на Байкале, Наташа наконец и узнала, как отец познакомился с ее свекром. И по поведанному ей в минуту откровенности Кольцовым выходило, что мезальянс если и имел место, то совсем в другую сторону, а если дорисовать недостающие в его рассказе фрагменты – в конце концов, не все можно рассказать своей дочке, – то дело было так…
В начале второй половины девяностых весь дипломатический корпус новой России хранил свои деньги и производил расчеты через банк «Национальный». Отец Вилена, как и все твердые марксисты-ленинцы, хотя и ненавидел Америку, империализм и все их хваленые общечеловеческие ценности, все же предпочитал хранить свои трудовые сбережения в твердой валюте, которой тогда, как, впрочем, и сейчас, был зеленый «бакинский» с хитрыми президентами на одной стороне и масонскими знаками на другой. Впрочем, его сбережения были малы, зато влияние на членов совета директоров и правление банка «Национальный», напротив, было огромно.
После должности посла в молодой африканской республике он был разочарован назначением в финансовое управление МИДа и поначалу даже предполагал устроить демарш тогдашнему министру и подать в отставку. Неожиданно умные люди открыли ему глаза на истинное положение дел в «датском королевстве», как они между собой называли банк «Национальный». И сразу дела пошли хорошо, жизнь стала налаживаться. Появились радужные перспективы. Следующие полтора года он жил как в сказке. К несчастью, как в таких случаях нередко происходит, все рухнуло в одночасье. «Национальный» банк прекратил выплаты по счетам, и дело медленно, но верно пошло к банкротству, а за ним к позору и бесчестию. Отец Вилена было запил, но и тут умные люди растолковали недотепе: чтение русских классиков не приносит ничего, кроме сумбура в голове вкупе с томлением духа, а устаревшие моральные принципы, коими руководствуется большинство персонажей оной беллетристики, не имеют ничего общего с действительностью. Оказалось, банкротство дало такие возможности по извлечению доходов, какие нельзя было представить даже в восточном эпосе про антилопу, дефектирующую золотыми монетами. Схема была проста и зиждилась на принятом в те времена постулате, что доказательством уплаты налога является платежное поручение с отметкой банка. Небольшая цепочка начиналась с одного банка, в котором открывался счет и заводились финансы, необходимые для уплаты налога, далее деньги шли в другие банки, где обналичивались их владельцами и схематозниками в заранее обусловленных пропорциях.
