скачать книгу бесплатно
– Так что там? Что там в бумагах, в исследовании было? Ну не томите, говорите быстрее, – взмолились мы.
– А ничего. Ничего в свече не было.
– То есть как? Как ничего? Ну текло что-то, состоит она из чего-то. А чему удивились в полиции и что тогда этот химик или биолог принёс? Для чего он в полицию-то пошёл? – торопили мы.
– В свече ничего не было. Это «ничего» и определил приват-доцент. «Оно» было, даже имело вес. Но «оно» не было похоже ни на один земной элемент или смесь элементов. Состав невозможно было определить.
– Ну дальше понятно, внеземная цивилизация…
– Потусторонний мир. Это в сериале было, как там его… Ну смотрели же…
– Нет, нет и нет. Возможности тогда у науки были не такие, как сегодня, но молодой учёный был очень расторопным и дотошным. Он попросил материалы, те, что остались от Александра Андреевича Романовского, того, что погиб когда-то страшно.
Так вот, тогда впопыхах многие его книжечки так в городе и остались. Не забрали их. В полицейский архив их сдали и забыли. Над приват-доцентом никто смеяться не стал, во-первых, городская знаменитость, кто из города провинциального таких высот достиг, а во-вторых, начальство помнило прежний смех, и чем он закончился для некоторых высших городских чинов. Повезло, что просто уволили. А ведь суд грозил. Это тогда, в мирное время, а по военным законам могут под трибунал подвести. Или того хуже – на фронт. На руки документы, конечно, ему не дали, но в архив пустили. Но при согласии, что с этой минуты при нём будут находиться двое агентов полиции, по очереди. Вплоть до его возвращения опять в столицу.
Учёный сидел в доме своих родителей, куда на лето приезжал отдохнуть, безвылазно неделю. Всё это время в доме дежурила полиция. Дней через десять один из агентов доложил начальству, что Дмитрий Николаевич Поклонов, так звали учёного, просит прибыть к нему в таком часу. Хотел ехать один начальник полиции, но напросились все заместители и следователи… К дому Поклоновых подъехали два экипажа, в которых разместилось шесть человек. Хотели больше, но начальник полиции был категорически против. Во-первых, неудобно людей пугать, а во-вторых, кто в участке останется?
Полицейские чины стояли в зале вдоль стены, а начальник сидел в кресле. У другой стены стоял химический стол, оббитый листовым железом, – стол для опытов. Химик внёс кусок свечи. Потом попросил у полицейского его револьвер и выковырял из него, к неудовольствию и стыду хозяина, махонький кусочек смазки-нагара. Потом вернул и попросил оставить оружие на столе, а смазку поместил в кусочке свечи. Поскольку свеча плохо разжигалась, он капнул в неё спирт и поджёг. Свеча горела, распространяя жуткий смрад, люди сидели, стояли, поднеся к носам платки. А когда она наконец догорела, учёный сказал:
– Ну всё.
– И всё? Мы приехали, чтобы увидеть, что свеча при наличии спирта горит всё-таки. Интересно, но как-то мало важно для нас.
– А вы больше ничего не заметили?
– Позвольте, позвольте… – запричитал вдруг следователь. – А где мой револьвер?
Револьвера, который лежал на стуле прямо перед всем полицейским начальством, перед людьми, у которых глаз намётан долгим опытом, которые бы не пропустили и карточного мошенничества, исчез.
– Больше я вам ничего не скажу, господа. Я должен немедленно отбыть в Санкт-Петербург, – сказал химик, всем своим видом показывая полицейскому начальству, что эксперимент закончен и их просят покинуть помещение…
– А как же моё оружие? Оно же казённое, я же его не терял, господин полковник?
– Разберёмся, разберёмся, что вы, право, тут. А вы, Дмитрий Николаевич, поедете в Санкт-Петербург только под конвоем, простите, под присмотром. Из дома – ни шагу, до вокзала вас сопроводят конные полицейские. А в вагоне с вами будут ехать наши лучшие агенты. В Санкт-Петербург я сообщу лично…
Не успел полицмейстер договорить, как вдруг зазвенело разбитое стекло: «Бах-бах», раздались выстрелы, а потом в ответ – «Бах-бах»… На улице началась перестрелка. Затрещали свистки, раздались крики: «Туда, лови его, туда подался, окружай!» Начальник полиции и все в комнате присели. Они достали револьверы и расположились между окнами, осторожно выглядывая. «Бах-бах» выстрелы снова, и пули отбили от стены штукатурку. Пыль, битое стекло. В комнате стало пыльно и жарко.
– Никого не задело? – прокричал полковник. – Все живы?
И вдруг на улице прогремел взрыв. Все в комнате присели от неожиданности, последние стёкла из окон вылетели, ранив стоящих рядом. Учёный-химик сидел у стены бледный, но не струсивший, только руки нервно сжимали салфетку.
– Быстро, даже очень. У вас кровь на кончике носа. Прямо в висок целились, – произнёс, пряча револьвер, начальник полиции. – Откуда же они узнали? Видимо, за вами давно следили. И проворонили вас. Им бы вас, Дмитрий Николаевич, раньше убить, простите за цинизм, служба.
– Всего полицейского участка не побоялись…
– Дом под охрану. Окна закрыть шторами. Сделаем всё хитрее. Что там, доложите, – спросил начальник полиции у вбежавшего городового.
– Стрелок подорвал себя, место оцеплено. Из наших один убит наповал, один ранен.
– Замучают теперь проверками, – завздыхали полицейские, но смотрели на начальника с уважением. Когда химик-то пригласил к себе начальника полиции, сотрудники ожидали, что тот посчитает тратой времени поездку к какому-то приват-доценту, дел, дескать, и так, много. Но полковник засобирался и поблагодарил за приглашение. Тут многие встали в тупик. То ли дело действительно того стоит, то ли начальник из себя либерала перед столичным гостем строит. Но, не обсуждая, многие напросились сопровождать его. И вот когда увидели происшедшее, смекнули, то ли у начальника чутьё волчье, то ли он что-то знал и скрывал от них.
– Однако чутьё у вас, ваше высокоблагородие, господин полковник, как у волка. Если бы не охрана внешняя, они бы нас всех положили. Городовые нашли в сумке три бомбы. И очевидцы говорят: стреляли пятеро, не меньше. Они не ожидали такой охраны, особенно им помешал проезжающий казачий патруль; они случайно оказались тут, фронтовая выучка – не раздумывая огонь открыли и как минимум сорвали все планы нападавших, – доложил другой вернувшийся с улицы офицер.
Но полковник промолчал только. Он приказал вывезти учёного и всю его семью. Куда – не говорил. Только подозвал старшего от казаков, поблагодарил и что-то шепнул ему, а потом переговорил с сыщиками и уехал. Тайна накрыла всех.
Полицейские ещё некоторое время, исполняя приказ, ходили по опустевшей квартире, а потом собрались уходить.
– Однако не слишком доверяют нам, господа, – произнёс поручик, когда все выходили на улицу.
– А по мне, так и лучше. Я вон револьвер свой отдал, где он теперь? Зачем мне вся эта мистика? На мой век и простых воров хватит. Влезешь туда, в тайны государственные, и прости-прощай, то ли со свинцом, то ли с венцом, а голове уж всё равно… Разница, в конечном счёте, небольшая.
– А пойду-ка я, господа, в трактирчик. Пуля-то нос у Дмитрия Николаевича задела и у меня ухо. Не отверни я голову в тот момент, не знаю почему, сидели бы вы у меня на поминках.
– Нет, ну тоже повод. Без повода-то пить как-то неловко.
– Да ну вас, ротмистр, с вашими шуточками. Идёмте, я угощаю… Кто с нами, господа?
И все разошлись.
– А куда учёного отвезли и кто стрелял? Кто стрелял, выяснили? – спросила бабушку Милу Лиза.
– Выясняли-выясняли, да так и не выяснили. Тот, кто от взрыва погиб, говорили, что хотел бросить бомбу, а она у него в руках разорвалась, он не местный. А откуда он, кто его знает? Других не нашли. Крови, в народе говорили, было много, видать, казаки ранили, и не одного, но найти – не нашли. Может быть, если бы бомба не взорвалась, так и догнали, а тут такое происшествие, как на войне. В городе вообще слухи бродили о немецких шпионах.
С уездом тайного химика опять всё улеглось. Правда, начальника полиции вызвали в Петроград, и назад он не вернулся, на его место назначили другого. Несчастливое такое место было. Потом 1917 год пришёл, и завертелось всё опять. Война сменилась революцией и гражданской войной. О «свечном» деле не вспоминали. И главное, никто не знал, почему такой интерес к нему со стороны государственных органов. Все записи, материалы свезли в столицу, химик и его родители больше в родной город не возвращались, и куда их перевезли, никто не знал.
Свечи продолжали покупать, куда без них, но осматривали внимательно, даже если продавец знакомый был. Но знаете, что все отметили, в войну ни одного «свечного» случая не было. Столько горя было, столько смертей, что свеча, если и была, то не горела бы, сколько её ни поджигай. А ведь в хорошее время её не потушить было. Вот загадка-то. Тогда уже называли такие свечи «чёртовыми свечами».
Когда пришла новая власть, об этом деле вспоминать – никто не вспоминал. Власть безбожная и отвергла все свечи, принеся с собой керосиновую лампу. Электричество было только в городах, да и то не во всех. Церквей работающих почти не осталось. Тогда считалось стыдно верить в Бога и ставить свечи.
Мои-то родственники из старообрядцев и не привыкли от властей милости ждать. Они эти разрушительства перенесли спокойно. Попы к старообрядцам относились всегда плохо, называли их еретиками. Особо мои не радовались изведению попов, но и горевать – не горевали. Всё, что произошло, считали наказанием за отступление от истинной веры.
Я вот тоже из потомков староверов, в церковь редко хожу. И знаете, по мне, так крещение Руси для простого народа больших плюсов не принесло. Ну приносили дары одним богам, стали приносить другим. Первые-то сами не просили, а вторые требовали, вынь да положь ему.
И потом, ну почему, ответьте, по Библии один народ «богоизбранным» считается, а все остальные как бы при нём. А в Коране, я открывала, наоборот, мусульмане избранные. Мог ли тот, кто создал мир, привечать одних и унижать других? Что это за «любовь» такая? Разве может сравниться красота мира с тем, что делает даже самый великий художник? Нет. Он только копирует то, что видит, то, что создано Богом. Так что Богу до этих храмов, мечетей, в золоте там, серебре убранства? Как он может радоваться запаху жареного мяса в праздник и почему люди в рясах или в других религиозных облачениях стали его наместниками на Земле? Ну чем отличается северный олень от южного? Северный человек от еврея? Меня дедушка всегда ругал за эти вопросы, с детства, да только не сильно, так, слегка. Самому-то многое не нравилось.
Что это я от рассказа своего отошла? Отошла, да не совсем. Как по лесу блуждаешь, на то же место и выходишь. «Чёртовы свечи» – в наказание за блуждание. Ну не наказание, дескать, совершили грех, вот вам порка. Что плохо ладится, само отвалится.
– Это как? – спросила Лиза.
– Ну, вот прилаживаешь ты шкафчик к стене, забиваешь крепёж кое-как, на авось, сойдёт, шкафчик тот на тебя и упадёт со временем. Что тут непонятного? Так в жизни и идёт. Библия, если убрать все рассуждения о богоизбранности, – наставление, как жить, чтобы мир не разрушать. Живи по заповедям, и мир будет и в душе, и вокруг тебя.
– При новой власти свечей не было уже, получается?
– Были, и дело снова возобновилось. Ведь тогда так и не разобрались, кто их поставляет и кто убивает сыщиков. Ну ладно, решили бы, жизни обывателей – это частное дело, что тогда, что сейчас. Но убийство чиновника из Петербурга, да ещё такое страшное. А перестрелка с полицией? Три человека погибли.
– Может, дело политическое было? Кто-нибудь из эсеров решил напасть на полицию, за своих отомстить. Тогда это часто встречалось. Убивали министров, чиновников, губернаторов.
– Тайна так и осталась тайной. Прошла революция, новые законы, новые лозунги, а тайны человеческой жизни так и остались тайной.
Свечи и в Советской республике выпускали, куда без них. Свет даже в городе выключали, керосиновые лампы были у многих, но от свечей не отказывались. Жизнь после одной и другой войны налаживалась. Было по-другому, но приспосабливались. Вместо полицейских стали по улицам стоять милиционеры. Полиция – милиция, мало что изменилось. Жулики, убийцы, они никуда не делись. Им всё равно, при каком строе жить.
Однажды на границе пограничники задержали контрабандиста, тот стал отстреливаться и был убит. В мешке у него нашли свечи. Свечи как свечи, вначале их на склад сдали, а потом со склада выдали работникам, в том числе и самим пограничникам. Если бы не происшествие, которое позже там произошло, как вы уж догадались, о «чёртовых свечах» так и не вспомнили бы. А вот что случилось.
Раз вечером отключили свет, так не раз на погранзаставе было, и один из солдат свечу-то и зажёг. По стенам висели керосиновые лампы, а снимать их нельзя, вот он и получил свечу. Свечу он зажёг, выполнил поручение, пытался загасить её, а она не гаснет. Огонёк притухнет чуть и опять разгорается, как будто кто-то разжигает его немедленно. Он фитиль и пальцами зажимал, и дул, воду лил – горит. Забавно стало парню, он своих зовёт. Те тоже удивляются. Чудно. Так свеча и догорела.
Утром в казарму не вернулся ночной наряд – три человека и собака пропали бесследно. Исчезновение это никогда бы не связали со свечой, если бы не служил там на границе житель того самого города. Он уж в командирах ходил, а историю хорошо помнил, стреляли и взрывали недалеко от того места, где его дом стоял. И семью химика пограничник знал, и самого приват-доцента помнил, хоть и малой тогда был. Сразу говорить он никому не стал, а попробовал сам разобраться, что и как. Когда солдаты заговорили о «чудо-свече», командир отправился на склад. По его приказу изъяли оставшиеся свечи. Он всю свечу зажигать не стал, маленький кусочек зажёг и попытался потушить. Не гаснет. Тогда он раздавил её. И всё равно шипела. Ничего не произошло. Точнее сказать, не выявили. Больше проявлять инициативу не стал и написал рапорт.
Поскольку погранслужба всегда на особом счету в государстве, то делу дали ход. И припомнили тогда о прошлых полицейских делах по «чёртовой свече». А времена были сложные: шпионы-заговоры кругом. Заподозрили «вражескую руку», и завертелось. Стали искать архивы старые. Обнаружили, не всё сожгли в дни революции. Коробка с теми записями чудом сохранилась. И вот что там было…
– Что? Расскажите…
– В другой раз. Уж десять часов. Спать всем пора, и я привыкла рано ложиться…
Глава III
Неделю вся наша семья страдала, потому что рассказ был не завершён, и тайна «чёртовых свечей» настолько нас заинтересовала, что мы время от времени возвращались к обсуждению тех событий и, конечно, их участников.
Мы проштудировали историю появления свечей от прото-(от греческого protos, что значит «первый») до сегодняшнего вида; их изготовление – из жира различных животных, стеарина, воска, парафина. Какое гениальное, незаменимое изобретение в истории человечества! Мы им пользуемся, если отнести и египетские факелы к виду свечи, лет эдак тысяч пять, и никогда свеча не исчезнет из нашей жизни.
Где-нибудь, когда-нибудь, кто-либо из нас непременно её зажжёт. Неважно, в каких целях: подсветить себе в темноте кромешной, в праздник или, наоборот, в скорбь, в память об ушедших – она окажется под рукой, и тогда… Умно, умно поступили те, кто на свечу обратил внимание и сделал именно её оружием против человека. Тысячи лет оно работает.
Но кто эти тайные враги? И почему семнадцать свечей? И где изготавливают эти свечи? И самое главное, куда пропадают предметы, животные и люди? Может быть, знает об этом наша таинственная соседка Митродора? А если она тоже из них? Бр-р-р, мурашки по коже, все свечи из квартиры долой и под одеяло дрожать от страха. Или спуститься вниз и напроситься на вечер с чаем и таинственной историей? Напроситься… Дежурим у двери. Сама-то наша сказительница в деревню уезжала погостить. Наконец мы дождались.
– Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, сосе-е-душки, – пропела она. (Обычно так по телефону поют – отвечают: «Алло, здра-а-авствуйте, до-о-обрый де-ень».) – Ну вот и славно, что зашли.
Двери бабушки Милы наконец-то распахнулись для нас, мы, радостно кивая, совершенно по-свойски уже, зашли в гостиную и, отодвинув стулья, расселись вокруг стола. Ждать надоело. Терпение лопалось.
– Чувствую, заждались вы. Сначала чай с пирогами, вареньем и сливками, а потом повесть или вначале повесть, а потом чай?
– И то и другое, – хором отвечали мы, открывая коробку с конфетами, которую принесли с собой.
– И как можно больше. И мы никуда не торопимся, – закончила Лиза, чтобы никто не сомневался. – Мы здесь надолго.
– Я так вас и поняла, – рассмеялась бабушка Мила, и мы почувствовали, что она была очень рада нашему приходу.
– …Командиром-пограничником, который обратил внимание на действие свечей, батюшка мой был, Мефодий Михайлович Муромцев.
– А как же вера? Он же был из семьи верующих, да ещё старообрядцев, в НКВД?
– А ему это не помешало нисколько. Вера верой, а служба службой. И потом… Грамоте он был обучен. Учился в гимназии хорошо. В церковь не ходил, а то, что дома иконки стояли, так кто об этом знал? Он ведь с детства приучен был к осторожности, наблюдательности. Лишнего ничего не говорил и не выпендривался никогда. Мальчишка крепкий рос, смышлёный. Любил читать и рисовал замечательно. Когда время свободное выпадало, всегда с карандашом и красками ходил. Поэтому и глаз его подмечал всё. Потом в армию призвали, потом – военное училище. На заставе он недолго пробыл, как только этот случай стали изучать, его перевели в группу, которая занималась такими случаями.
– Какими случаями?
– Религией, мистикой, колдовством, ритуалами, шаманством, заговорами.
– Действительно был такой отдел? В атеистическом государстве? Удивили.
– А что тут удивительного? Пример взят был из Германии. Там тоже интересовались древней историей, религией предков германцев. Экспедиции в Индию посылали, искали следы древних ариев…
– Повесть становится всё более интересной.
– То ли ещё будет. Вот пирожки попробуйте, с грибами, а это с брусникой… Чай сейчас ещё подогрею. Не торопитесь. Будете кушать и слушать.
Мы кивали, согласные на всё, только бы нас не выставили за дверь. В небольшой комнате обычной квартиры мы чувствовали себя необыкновенно хорошо. В этом чувстве не было той раскованности, которая возникает, когда гостишь у близких родственников. Раскованности, которая тут же распадается на скукоту, навязчивость и родственное хамство. Родственники знают о тебе то, что никто не знает. Они помнят твои грязные штанишки, твои страхи, шалости и детские «преступления». То, что ты давно забыл, через что перешагнул, пережил. Фотографий нет, но есть родственное: «А помнишь?» Действительно тёплые отношения между близкими родственниками сохраняются редко. Причин тому много. Кажется, вместе растут два брата, или две сестры, или брат с сестрой, а такими разными вырастают: наливное яблочко и дичка. Любовь и дружба в редкость. Чаще – непонимание и зависть.
– Папу не перевели в другой город, он так и служил там до самой войны. Ему выделили квартиру в городе, он занимался только этим. Пытался понять, почему свечи пошли по новому коридору и почему сейчас. Но самое главное, кто за этим стоял. Вся его деятельность была засекречена. Он маме рассказывал потом. Вызвали его к начальству, а в кабинете были незнакомые: один в штатском, другой в форме НКВД, тогда без погон ходили, майор. Они попросили выйти его начальника и говорили с ним наедине. В разговоре больше вопросов было, чем приказов.
Папа сразу согласился на новую работу, так ему интересно стало. Гости уходили довольные, что нашли человека, который подходит для дела этого. И уж у двери штатский сказал: «Все ваши предшественники были незаурядными людьми. Умные, преданные Отечеству. И все они погибли, когда перестали недооценивать противника. Если судить по оценкам Романовского, они появились в дохристианские времена. Пережили религиозные войны, христианизацию, инквизицию, обвели вокруг пальца мировые разведки… Мы ничего о них не знаем. Ничего».
С «ничего» батюшка мой и начал. В форме он больше не ходил и в части не появлялся. Он много ездил, разумеется, он поработал в Петербургском архиве. Ящик с материалами о «чёртовых свечах» сохранился. Мне он рассказывал мало, но кое-что я всё-таки узнала.
– Петербургский архив – это где? В Ленинграде? Но все архивы МВД в Москве в Главном архиве Российской Федерации, в том числе и архив Российской империи, – засомневался я. – Точнее, те архивы, которые не относятся к закрытым или с ограниченным доступом. Наверное, много материалов, которые относятся к секретным, находятся в архивах НКВД – КГБ – ФСБ. Туда доступ только для сотрудников, и то по особому разрешению. Может, и в Ленинграде остались эти материалы.
– А какая разница? – спросила Лариса. – Если материалы отнесли к фантазиям церковников и суевериям, то вообще могли передать в местный архив.
– Нет, документы с грифом «секретно» или «ДСП» («для служебного пользования») не могли. Их могли не изучать, но на всякий случай всегда поместили бы в закрытый архив. Тем более если речь шла о научных изысканиях. В документах речь шла не о церкви, а о шпионаже и секретном оружии, – предположил я.
– Папа кое-что рассказал. Картонная коробка была спрятана в комнату, где хранились какие-то документы, но не на открытых полках, а в больших металлических сейфах. Все сейфы были опечатаны и закрыты на замки с кодом. На коробке стояли печати, оставшиеся от прежних владельцев, и везде гриф «секретно».
Коробку не разрешили выносить в общий зал. В хранилище стоял стол с настольной лампой на противоположной стороне от окна, только там. Что было в коробке? Коробка была почти пустая. Лежали там три тонкие тетради и дело о смерти…
Все три тетради принадлежали нашему земляку приват-доценту Дмитрию Николаевичу Поклонову. Первая тетрадь напоминала научную статью. Там был текст – различные формулы химические и таблицы. Папа смеялся, что из прочитанного он понял только начало и конец. Текст рассчитан только на узких специалистов; из выводов ничего не понять, кроме одного: «производство таких материалов в современных условиях с современной техникой не представляется возможным». А ниже стояло: «Достаточно для научного доклада. Производство возможно, но очень опасно из-за неизученности последствий применения. Степень опасности – НАИВЫСШАЯ». «Наивысшая» подчёркнуто и обведено красным карандашом. Другая тетрадь была его дневником. Заканчивался дневник записью, относящейся к 1918 году, февраль:
«12 февраля 1918 года. Лаборатория опустела. Все разбежались. Охрана приказала сдать все записи. Надеюсь, что работа возобновится. Кто бы ни был у власти, рано или поздно поймут опасность производимых опытов. Это не мистика и не суеверия. Это техническое преступление.
Кто-то открыл этим мерзавцам тайну "замещения", сами они не смогли бы этого достигнуть никогда. Они упиваются своей властью, как любые террористы. Страх – их оружие. Я понял лишь то, что это в принципе возможно. Но не могу даже приблизиться к вопросу: "Как это происходит?"»
Дальше он писал, что уверен в том, что члены организации, а он пришёл к такому выводу – действовала именно организация…
– Об этом, кажется, и погибший Романовский рассказывал, помните? Ну вы же сами нам рассказывали, бабушка Мила! – перебила Лиза рассказ.
– Да помню я, помню, Лиза. И Поклонов об этом прочитал в бумагах Романовского и ещё раз повторил. Не для себя повторил, для тех, кто за ним последует. Уж больно опасной представлялась ему деятельность этой организации. Ведь они и сами не понимали, чем владели.
– Скажите, вы всё запомнили так подробно?
– Ну не всё. Папа ведь кое-что переписал, хотя делать это было нельзя.
– И это кое-что любопытная девочка читала…
– Читала и мечтала. Было страшно, но очень интересно.
Бабушка Мила встала и подошла к шкафу. Открыла дверцу и вытянула семейный альбом с фотографиями.
– Сейчас вам покажу.
Она перелистывала страницы, вглядывалась в снимки быстро, без сентиментальности, как смотрит на фото исследователь.
– Так, так. Ну вот. Это мой отец. Здесь он ещё в форме. Это, наверное, последний его снимок. Дальше в форме он не фотографировался. Он вообще не любил фотографироваться. Больше сам снимал и чаще для работы. Вот нашла. Это приват-доцент Дмитрий Николаевич Поклонов.
