скачать книгу бесплатно
Он взялся за спинку стула.
– Можно нам посидеть с тобой? – спросил он. – Это Гриша Быков. Сын Быкова.
Тогда она улыбнулась Грише той самой привычно-обещающей ослепительной улыбкой, которую так ненавидел Дауге.
– Очень рада, – сказала она. – Садитесь, мальчики.
Гриша и Дауге сели.
– Меня зовут Мария Сергеевна, – продолжала она, разглядывая Гришу. – Я сестра Владимира Сергеевича Юрковского. (Гриша опустил глаза и слегка поклонился.) Я знаю вашего отца. Я многим ему обязана, Григорий… Алексеевич.
Гриша молчал. Ему было неловко. Он ничего не понимал. Дауге сказал напряженным голосом:
– Что ты будешь пить, Маша?.
– Джеймо.
– Это очень крепко? – спросил Дауге. – Впрочем, все равно. Гриша, принеси, пожалуйста, два джеймо.
Он смотрел на нее, на гладкие загорелые руки, на открытые гладкие загорелые плечи, на легкое светлое платье с чуть-чуть слишком глубоким вырезом. Она изумительно сохранилась для своих лет. И даже косы остались совершенно те же – тяжелые, толстые косы, каких давно уже никто не носит, бронзовые, без единого седого волоса, уложенные вокруг головы. Он усмехнулся, медленно расстегнул плотный теплый плащ и стащил плотный теплый шлем с наушниками. У нее дрогнуло лицо, когда она увидела его голый череп с редкой серебристой щетиной возле ушей. Он снова усмехнулся.
– Вот мы и встретились, – сказал он. – ты почему здесь? Ждешь кого-нибудь?
– Нет, я никого не жду.
Она посмотрела в окно, и он вдруг понял.
– Ты провожала? – тихо сказал он.
Она кивнула.
– Кого? Неужели нас?
– Да.
У него остановилось сердце.
– Меня? – спросил он.
Подошел Гриша и поставил на столик два потных ледяных бокала.
– Нет, – ответила она.
– Володьку? – сказал он с горечью.
– Да.
Гриша тихонько ушел.
– Какой милый мальчик! – сказала она. – Сколько ему лет?
– Семнадцать.
– Неужели семнадцать? Вот забавно! Ты знаешь, он совсем не похож на Быкова. Даже не рыжий.
– Да, время идет, – сказал Дауге. – Вот я уже и не летаю.
– Почему?
– Здоровье.
Она быстро взглянула на него.
– Да, ты неважно выглядишь. Скажи… – Она помолчала. – Быков тоже скоро перестанет летать?
– Что? – спросил он с удивлением.
– Я не люблю, когда Володя уходит в рейс без Быкова, – сказала она, глядя в окно. И опять помолчала. – Я очень боюсь за него. Ты ведь знаешь его…
– При чем здесь Быков? – спросил Дауге неприязненно.
– С Быковым безопасно… – ответила она просто. – Ну, а как твои дела, Григорий? Как-то странно, ты – и вдруг не летаешь.
– Буду работать в институте, – сказал Дауге.
– «Работать»! – Она покачала головой. – «Работать»… Посмотри, на кого ты похож.
– Зато ты совсем не изменилась. Замужем?
– С какой стати? – возразила она.
– Я тоже холостяком остался.
– Неудивительно.
– Почему?
– Ты не годишься в мужья.
Дауге неловко засмеялся:
– Не нужно нападать на меня. Я просто хотел поговорить.
– Раньше ты умел говорить интересно.
– А что, тебе уже скучно? Мы говорим всего пять минут.
– Нет, почему же, – вежливо сказала она. – Я с удовольствием слушаю тебя.
Они замолчали. Дауге мешал соломинкой в бокале.
– А Володю я провожаю всегда, – проговорила она. – У меня есть друзья в Управлении. И я всегда знаю, когда вы улетаете и откуда. – Она вынула соломинку из бокала, смяла ее и бросила в пепельницу. – Он единственный близкий мне человек в вашем сумасшедшем мире. Он меня терпеть не может, но все равно. – Она подняла бокал и отпила несколько глотков. – Сумасшедший мир. Дурацкое время, – сказала она устало. – Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа!… Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали! А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее. Может быть, ты понимаешь, Григорий?
– Понимаю, – сказал Дауге.
– Ты всегда понимал. Ты всегда понимал мир, в котором живешь. И ты, и Володька, и этот скучный Быков. Иногда я думаю, что вы все очень ограниченные люди. Вы просто не способны задать вопрос: «Зачем?» – Она отпила из бокала. – Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам! Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь так, как мне хочется?
Дауге очень хорошо представил себе этот разговор Марии Юрковской с пятнадцатилетними пареньками и девчонками из районной школы. «Где уж тебе понять, – подумал он. – Где тебе понять, как неделями, месяцами с отчаянием бьешься в глухую стену, исписываешь горы бумаги, исхаживаешь десятки километров по кабинету или по пустыне, и кажется, что решения нет и что ты безмозглый, слепой червяк. И ты не веришь, что так уже было неоднократно. Потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь калитку в стене, и еще одна глухая стена позади, и ты снова бог, и Вселенная снова у тебя на ладони. Впрочем, это даже не нужно понимать. Это нужно чувствовать».
Он сказал:
– Они тоже хотят прожить жизнь так, как им хочется. Но вам хочется разного.
Она резко возразила:
– А что, если права я?
– Нет, – сказал Дауге, – правы они. Они не задают вопроса «зачем».
– А может быть, они просто не могут широко мыслить?
Дауге усмехнулся. «Что ты знаешь о широте мысли?» – подумал он.
– Ты пьешь холодную воду в жаркий день, – сказал он терпеливо. – И ты не спрашиваешь «зачем?» Ты просто пьешь, и тебе хорошо…
Она прервала его:
– Да, мне хорошо. Дайте мне пить мою холодную воду, а они пусть пьют свою!
– Пусть, – спокойно согласился Дауге. Он с удивлением и радостью чувствовал, как уходит куда-то противная, гнетущая тоска. – Мы ведь не об этом говорили. Тебя интересует, кто прав. Так вот. Человек – это уже не животное. Природа дала ему разум. Разум этот должен развиваться. А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь. Ты всю жизнь посвятила этому. И есть еще очень много людей на планете, которые гасят свой разум. Они называются мещанами.
– Спасибо.
– Я не хотел тебя обидеть. Но мне показалось, что ты хочешь обидеть нас. Широта взглядов… Какая у вас может быть широта взглядов?
Она допила свой бокал.
– Ты очень красиво говоришь сегодня, – она недобро усмехнулась, – все так мило объясняешь! Тогда, будь добр, объясни мне, пожалуйста, еще одну вещь. Всю жизнь ты работал, развивал свой разум, перешагивал через простые мирские удовольствия.
– Я не перешагивал через мирские удовольствия…
– Не будем спорить. С моей точки зрения, ты перешагивал. А я всю жизнь гасила разум. Я занималась тем, что всю жизнь лелеяла свои низменные инстинкты. И кто же из нас счастливее теперь?
– Конечно, я! – сказал Дауге.
Она оглядела его уничтожающим взглядом и засмеялась:
– Нет, я! В худшем случае мы оба одинаково несчастны. Бездарная кукушка – так меня, кажется, называет Володя? – или трудолюбивый муравей – конец один: старость, одиночество, пустота. Я ничего не приобрела, а ты все потерял. В чем же разница?
– Спроси у Гриши Быкова, – спокойно сказал Дауге.
– О, эти! – Она пренебрежительно махнула рукой. – Я знаю, что скажут они. Нет, меня интересует, что скажешь ты! И не сейчас, когда солнце и люди вокруг, а ночью, когда бессонница, и твои осточертевшие талмуды, и ненужные камни с ненужных планет, и молчащий телефон, и ничего-ничего впереди!
– Да, это бывает, – произнес Дауге. – Это бывает со всеми.
Он вдруг представил себе все это: и молчащий телефон, и ничего впереди, но только не талмуды и камни, а флаконы с косметикой, мертвый блеск золотых украшений и беспощадное зеркало. «Я свинья, – с раскаянием подумал он. – Самоуверенная и равнодушная свинья! Ведь она просит о помощи!»
– Ты разрешишь мне прийти к тебе сегодня? – спросил он.
– Нет. – Она поднялась. – У меня сегодня гости.
Дауге отодвинул нетронутый бокал и тоже поднялся. Она взяла его под руку, и они вышли в вестибюль. Дауге изо всех сил старался не хромать.
– Куда ты сейчас?
Она остановилась перед зеркалом и поправила волосы, которые совершенно не нужно было поправлять.
– Куда? – переспросила она. – Куда-нибудь. Мне еще не пятьдесят, и мой мир принадлежит пока мне.
Они спустились по белой лестнице на залитую солнцем площадь.
– Я мог бы тебя подвезти, – предложил Дауге.
– Спасибо, у меня своя машина.
Он неторопливо натянул шлем, проверил, не дует ли в уши, и сверху донизу застегнул плащ.
– Прощай, старичок! – сказала она.
– Прощай, – проговорил он, ласково улыбаясь. – Извини, если я говорил жестоко… Ты мне очень помогла сегодня.
Она непонимающе взглянула на него, пожала плечами, улыбнулась и пошла к своей машине.
Дауге смотрел, как она идет, покачивая бедрами, удивительно стройная, гордая и жалкая. У нее была великолепная походка, и она была все-таки еще хороша, изумительно хороша. Ее провожали глазами. Дауге подумал с тоскливой злобой: «Вот и вся ее жизнь. Затянуть телеса в дорогое и красивое и привлекать взоры. И много их, и живучи же они!»
Когда он подошел к машине, Гриша Быков сидел, упершись коленями в рулевую дугу, и читал толстую книгу. Приемник в машине был включен на полную мощность. Гриша очень любил сильный звук. Дауге залез в машину, выключил приемник и некоторое время сидел молча. Гриша отложил книгу и завел мотор.
Дауге сказал, глядя перед собой:
– Жизнь дает человеку три радости, тезка: друга, любовь и работу. Каждая из этих радостей отдельно стоит немного. Но как редко они собираются вместе!
– Без любви, конечно, обойтись можно, – вдумчиво возразил Быков-младший.
Дауге мельком взглянул на него:
– Да, можно. Но это значит, что одной радостью будет меньше, а их всего три.
Гриша промолчал. Ему казалось нечестным ввязываться в спор, безнадежный для противника.
