banner banner banner
Должен жить
Должен жить
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Должен жить

скачать книгу бесплатно


Он взялся за спинку стула.

– Можно нам посидеть с тобой? – спросил он. – Это Гриша Быков. Сын Быкова.

Тогда она улыбнулась Грише той самой привычно-обещающей ослепительной улыбкой, которую так ненавидел Дауге.

– Очень рада, – сказала она. – Садитесь, мальчики.

Гриша и Дауге сели.

– Меня зовут Мария Сергеевна, – продолжала она, разглядывая Гришу. – Я сестра Владимира Сергеевича Юрковского. (Гриша опустил глаза и слегка поклонился.) Я знаю вашего отца. Я многим ему обязана, Григорий… Алексеевич.

Гриша молчал. Ему было неловко. Он ничего не понимал. Дауге сказал напряженным голосом:

– Что ты будешь пить, Маша?.

– Джеймо.

– Это очень крепко? – спросил Дауге. – Впрочем, все равно. Гриша, принеси, пожалуйста, два джеймо.

Он смотрел на нее, на гладкие загорелые руки, на открытые гладкие загорелые плечи, на легкое светлое платье с чуть-чуть слишком глубоким вырезом. Она изумительно сохранилась для своих лет. И даже косы остались совершенно те же – тяжелые, толстые косы, каких давно уже никто не носит, бронзовые, без единого седого волоса, уложенные вокруг головы. Он усмехнулся, медленно расстегнул плотный теплый плащ и стащил плотный теплый шлем с наушниками. У нее дрогнуло лицо, когда она увидела его голый череп с редкой серебристой щетиной возле ушей. Он снова усмехнулся.

– Вот мы и встретились, – сказал он. – ты почему здесь? Ждешь кого-нибудь?

– Нет, я никого не жду.

Она посмотрела в окно, и он вдруг понял.

– Ты провожала? – тихо сказал он.

Она кивнула.

– Кого? Неужели нас?

– Да.

У него остановилось сердце.

– Меня? – спросил он.

Подошел Гриша и поставил на столик два потных ледяных бокала.

– Нет, – ответила она.

– Володьку? – сказал он с горечью.

– Да.

Гриша тихонько ушел.

– Какой милый мальчик! – сказала она. – Сколько ему лет?

– Семнадцать.

– Неужели семнадцать? Вот забавно! Ты знаешь, он совсем не похож на Быкова. Даже не рыжий.

– Да, время идет, – сказал Дауге. – Вот я уже и не летаю.

– Почему?

– Здоровье.

Она быстро взглянула на него.

– Да, ты неважно выглядишь. Скажи… – Она помолчала. – Быков тоже скоро перестанет летать?

– Что? – спросил он с удивлением.

– Я не люблю, когда Володя уходит в рейс без Быкова, – сказала она, глядя в окно. И опять помолчала. – Я очень боюсь за него. Ты ведь знаешь его…

– При чем здесь Быков? – спросил Дауге неприязненно.

– С Быковым безопасно… – ответила она просто. – Ну, а как твои дела, Григорий? Как-то странно, ты – и вдруг не летаешь.

– Буду работать в институте, – сказал Дауге.

– «Работать»! – Она покачала головой. – «Работать»… Посмотри, на кого ты похож.

– Зато ты совсем не изменилась. Замужем?

– С какой стати? – возразила она.

– Я тоже холостяком остался.

– Неудивительно.

– Почему?

– Ты не годишься в мужья.

Дауге неловко засмеялся:

– Не нужно нападать на меня. Я просто хотел поговорить.

– Раньше ты умел говорить интересно.

– А что, тебе уже скучно? Мы говорим всего пять минут.

– Нет, почему же, – вежливо сказала она. – Я с удовольствием слушаю тебя.

Они замолчали. Дауге мешал соломинкой в бокале.

– А Володю я провожаю всегда, – проговорила она. – У меня есть друзья в Управлении. И я всегда знаю, когда вы улетаете и откуда. – Она вынула соломинку из бокала, смяла ее и бросила в пепельницу. – Он единственный близкий мне человек в вашем сумасшедшем мире. Он меня терпеть не может, но все равно. – Она подняла бокал и отпила несколько глотков. – Сумасшедший мир. Дурацкое время, – сказала она устало. – Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа!… Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали! А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее. Может быть, ты понимаешь, Григорий?

– Понимаю, – сказал Дауге.

– Ты всегда понимал. Ты всегда понимал мир, в котором живешь. И ты, и Володька, и этот скучный Быков. Иногда я думаю, что вы все очень ограниченные люди. Вы просто не способны задать вопрос: «Зачем?» – Она отпила из бокала. – Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам! Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь так, как мне хочется?

Дауге очень хорошо представил себе этот разговор Марии Юрковской с пятнадцатилетними пареньками и девчонками из районной школы. «Где уж тебе понять, – подумал он. – Где тебе понять, как неделями, месяцами с отчаянием бьешься в глухую стену, исписываешь горы бумаги, исхаживаешь десятки километров по кабинету или по пустыне, и кажется, что решения нет и что ты безмозглый, слепой червяк. И ты не веришь, что так уже было неоднократно. Потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь калитку в стене, и еще одна глухая стена позади, и ты снова бог, и Вселенная снова у тебя на ладони. Впрочем, это даже не нужно понимать. Это нужно чувствовать».

Он сказал:

– Они тоже хотят прожить жизнь так, как им хочется. Но вам хочется разного.

Она резко возразила:

– А что, если права я?

– Нет, – сказал Дауге, – правы они. Они не задают вопроса «зачем».

– А может быть, они просто не могут широко мыслить?

Дауге усмехнулся. «Что ты знаешь о широте мысли?» – подумал он.

– Ты пьешь холодную воду в жаркий день, – сказал он терпеливо. – И ты не спрашиваешь «зачем?» Ты просто пьешь, и тебе хорошо…

Она прервала его:

– Да, мне хорошо. Дайте мне пить мою холодную воду, а они пусть пьют свою!

– Пусть, – спокойно согласился Дауге. Он с удивлением и радостью чувствовал, как уходит куда-то противная, гнетущая тоска. – Мы ведь не об этом говорили. Тебя интересует, кто прав. Так вот. Человек – это уже не животное. Природа дала ему разум. Разум этот должен развиваться. А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь. Ты всю жизнь посвятила этому. И есть еще очень много людей на планете, которые гасят свой разум. Они называются мещанами.

– Спасибо.

– Я не хотел тебя обидеть. Но мне показалось, что ты хочешь обидеть нас. Широта взглядов… Какая у вас может быть широта взглядов?

Она допила свой бокал.

– Ты очень красиво говоришь сегодня, – она недобро усмехнулась, – все так мило объясняешь! Тогда, будь добр, объясни мне, пожалуйста, еще одну вещь. Всю жизнь ты работал, развивал свой разум, перешагивал через простые мирские удовольствия.

– Я не перешагивал через мирские удовольствия…

– Не будем спорить. С моей точки зрения, ты перешагивал. А я всю жизнь гасила разум. Я занималась тем, что всю жизнь лелеяла свои низменные инстинкты. И кто же из нас счастливее теперь?

– Конечно, я! – сказал Дауге.

Она оглядела его уничтожающим взглядом и засмеялась:

– Нет, я! В худшем случае мы оба одинаково несчастны. Бездарная кукушка – так меня, кажется, называет Володя? – или трудолюбивый муравей – конец один: старость, одиночество, пустота. Я ничего не приобрела, а ты все потерял. В чем же разница?

– Спроси у Гриши Быкова, – спокойно сказал Дауге.

– О, эти! – Она пренебрежительно махнула рукой. – Я знаю, что скажут они. Нет, меня интересует, что скажешь ты! И не сейчас, когда солнце и люди вокруг, а ночью, когда бессонница, и твои осточертевшие талмуды, и ненужные камни с ненужных планет, и молчащий телефон, и ничего-ничего впереди!

– Да, это бывает, – произнес Дауге. – Это бывает со всеми.

Он вдруг представил себе все это: и молчащий телефон, и ничего впереди, но только не талмуды и камни, а флаконы с косметикой, мертвый блеск золотых украшений и беспощадное зеркало. «Я свинья, – с раскаянием подумал он. – Самоуверенная и равнодушная свинья! Ведь она просит о помощи!»

– Ты разрешишь мне прийти к тебе сегодня? – спросил он.

– Нет. – Она поднялась. – У меня сегодня гости.

Дауге отодвинул нетронутый бокал и тоже поднялся. Она взяла его под руку, и они вышли в вестибюль. Дауге изо всех сил старался не хромать.

– Куда ты сейчас?

Она остановилась перед зеркалом и поправила волосы, которые совершенно не нужно было поправлять.

– Куда? – переспросила она. – Куда-нибудь. Мне еще не пятьдесят, и мой мир принадлежит пока мне.

Они спустились по белой лестнице на залитую солнцем площадь.

– Я мог бы тебя подвезти, – предложил Дауге.

– Спасибо, у меня своя машина.

Он неторопливо натянул шлем, проверил, не дует ли в уши, и сверху донизу застегнул плащ.

– Прощай, старичок! – сказала она.

– Прощай, – проговорил он, ласково улыбаясь. – Извини, если я говорил жестоко… Ты мне очень помогла сегодня.

Она непонимающе взглянула на него, пожала плечами, улыбнулась и пошла к своей машине.

Дауге смотрел, как она идет, покачивая бедрами, удивительно стройная, гордая и жалкая. У нее была великолепная походка, и она была все-таки еще хороша, изумительно хороша. Ее провожали глазами. Дауге подумал с тоскливой злобой: «Вот и вся ее жизнь. Затянуть телеса в дорогое и красивое и привлекать взоры. И много их, и живучи же они!»

Когда он подошел к машине, Гриша Быков сидел, упершись коленями в рулевую дугу, и читал толстую книгу. Приемник в машине был включен на полную мощность. Гриша очень любил сильный звук. Дауге залез в машину, выключил приемник и некоторое время сидел молча. Гриша отложил книгу и завел мотор.

Дауге сказал, глядя перед собой:

– Жизнь дает человеку три радости, тезка: друга, любовь и работу. Каждая из этих радостей отдельно стоит немного. Но как редко они собираются вместе!

– Без любви, конечно, обойтись можно, – вдумчиво возразил Быков-младший.

Дауге мельком взглянул на него:

– Да, можно. Но это значит, что одной радостью будет меньше, а их всего три.

Гриша промолчал. Ему казалось нечестным ввязываться в спор, безнадежный для противника.