скачать книгу бесплатно
В ванной после Рафы особенный аромат. Взрослый. Он разбудил, заинтересовал, но быстро начал раздражать. Лиза, задержав дыхание, накрутила резинкой хвост повыше, фыркая, вернулась в гостиную. Приставучий запах не отстал, вцепился в кожу, выгнал на террасу. Там новая напасть – цапнули ледяные сквозняки: ждали, опасные, схватили за щиколотки ледяными браслетами, поползли, нахалы, вверх, прижигать кожу через дырки в джинсах. Рукава запутались, собрались в дырявую муфту, но пальцы не пустили, оставили дрожать снаружи. Вернуться. Набрать подушек, два пледа и вернуться. Качественно закутаться, прикрыть дырки на свитере и джинсах. В шезлонге около роз согреться под шерстью, прикрыть глаза, голову набок и немного вниз, задремать ресницами. Музыку в наушниках сделать далекой, напридумывать, намечтать всякого-разного, до горячего солнца, и тогда звуком разрушить утро, объявить себе новый день. Стильная история для тех, кто способен понять.
Рафа. И здесь её запах. Полотенце под шезлонгом лежит комом, кричит фиалковым огорчённым ароматом, который Лизе не спутать, просит выпустить на волю. Как ты здесь оказалось? Почему тебя спрятали на веранде, под шезлонгом, в дом не пустили? На пляже побывало или в бане? В бане – это отец. Пляж – есть варианты.
Дом стоит на склоне, лицом к реке, участок разделён подпорными стенами на четыре террасы: наверху собственно дом с розарием, ниже площадка с мангалом и баня, которая немного в стороне, среди сосен, потом сад, в самом низу сарайчик и калитка к пляжу. От дома до нижней калитки по краям участка ведут два спуска: лестница и пологая, скрытая от глаз Дорога тачек. С верхней террасы можно попасть на обе дорожки. Лестница вся в ступеньках и для ходьбы. Дорога тачек начинается с другой стороны террасы, сразу ведёт в самый низ участка, к сарайчику. К бане по ней не пройдёшь. Дорога тачек ровная, ею пользуются, когда надо что-то перевезти, но она ужасно заросшая и пыльная. У сарайчика обе дорожки встречаются и вместе ведут к калитке. На полотенце паутина, сухие листья. Его уронили, на него наступили. Дядя Андрей купается по утрам, но никого в компанию не берёт. Полотенце на ощупь не такое уж и мокрое, скорее, влажное. Непонятно. Так пляж или баня? Дай подумать. Кто-то варил себе кофе с утра: кофейник стоит на разделочном столе. Она не хотела, чтобы её видели с полотенцем, и сунула его под шезлонг, ближний к входу с Дороги тачек. Ты ничего не хочешь мне рассказать, Поль? Всё стекло в твоих носах. Отворачиваешься? А где Маруся? Ладно. Сама всё узнаю.
На кухню вышла Тётя, помахала Лизе рукой и поставила чашку в мойку. Что-то поискала по шкафчикам, ушла к себе. Сыскной интерес согрел Лизу и отправил вниз по лестнице. Она дошла до бани, через дверь услышала храп отца, заходить не стала. Осмотрела пустой сарайчик, спустилась к калитке, вышла на берег и, подумав, свернула направо, на пляж. Здесь её ожидала удача – следы мужских ног провели до воды и вернулись к сухому пеньку, в компанию треугольных каблуков. Лиза сделала кучу снимков на телефон, опять продрогла и, кутаясь в дырявые рукава, отправилась в обратный путь. У самой калитки до неё долетели знакомые голоса со стороны мостков. Лиза прислушалась, слов не разобрала, решила подобраться тихонько, но комар залетел в нос, защекотал до тройного чиха. Голоса стихли, порыв ветра тронул камыши резкой волной, и Лиза решила объявиться. Пошла, считая шаги, на восемьдесят втором увидела дядю Андрея. В мокрых купальных шортах, на шее белый воротник полотенца, плечи покатые и такие элегантные. Мама говорит, что они у него кованые. У Дона тоже будут такие плечи?
Андрей поздоровался с Лизой одной улыбкой (всегда улыбается, не то что вечно хмурый отец) и вернулся взглядом к мосткам. В том месте, где доски делали поворот, уходили в камыши, стояла Маруся. Пряди её волос закрыли лицо, руки раскинулись в стороны в поиске равновесия, босые ноги перехлестнулись в развороте. Доски под ней играли вверх-вниз, и в какой-то момент показалось, что мизинец Маруси застрял между ними. Лиза вскрикнула, представила кожу, стёртую тысячей заноз, кровавое пятно на месте ногтя, сам ноготь, сдвинутый в сторону под прямым углом и сжала до дрожи кулаки, зажмурилась, а когда открыла глаза, дядя Андрей уже подал Марусе руку. Раскрытая ладонь – четыре пальца сомкнуты, большой отдельно, но не торчит в сторону бездельником, а устремлён вслед за другими к сердцу Маруси, – предлагала опору и одновременно требовала подчиниться:
– Хватит танцевать. Давай руку.
Ладонь потеряла терпение, большой палец щёлкнул замком вокруг запястья Маруси и перенёс девушку на траву. Прыгучая. Весёлая. Счастливая. Огненный лак на пальчиках целёхонек, а глаза слепили бесстыдными искрами сквозь пряди волос. Андрей повернулся к Лизе:
– Не хочешь порыбачить?
– Да. Можно попробовать.
– Дон за поворотом, в конце мостков. Иди аккуратно, не бойся.
Андрей подхватил с травы белый пакет, и Маруся потянула его за руку в сторону калитки, всё так же ставя ноги внахлёст в мокрую траву.
– А вода холодная? А вы один купались? – стрельнула Лиза вдогонку.
– Вода просто лёд, – отбил дядя Андрей.
…
На террасе Тётя. С утра в светлом и длинном. У её ног верная чёрная свита, а взгляд мечется между Андреем и внучкой, никак не выберет, на ком остановиться.
– Доброе утро. Как спали?
– Доброе утро, дорогой. Спасибо. Маруся, не мучай кота.
– Он заслужил.
– Прекрати. Я тебя умоляю, прекрати… И найди себе сухую обувь. Рафа умывает детей. Надо начинать завтрак. Десятый час.
О скрытых тревогах
Завтрак на даче – дело стихийное, в гонг не бьют. Вокруг разделочного стола-острова собираются умытые и прочие, сидят по-утреннему скованные на высоких табуретах, отражаются в пятилитровом фарфоровом заварнике, путаются в названиях понаехавшей в вазочках, розетках, баночках-скляночках провинциальной родни, ищут зашуганный городской кофейник, который заварник сначала прогнал на край, а потом и вовсе выжил со стола – чтобы не обварил детей, и зачем нам эта зараза заморская вообще. Спокойный хаос дачного завтрака совсем не шторм: обязательно что-нибудь вдребезги и «не переживай, к ней всё равно не было пары», с ритуальным ответом: «Мы вам в следующий раз привезём целый сервиз, со свадьбы стоит, такой синий, узбекский»; детский шантаж, пока ты ещё утренний, мягкий; безвольная и потому провальная миссия поиска и спасения кофейника; неизбежная мысль о диване; растущее убеждение, что пробуждение было ошибкой; затухающий звон ложек, сонливость и… Но Тётя произнесла категорично: «Блины», достала сливки, и всем нашлось дело, даже малышам. Кто-то кривился, не соглашался, ворчал, но Тётя сказала – поэтому блины. Она сама у плиты, черпала, шипела, подбрасывала, ломала масло кусками, и сны в панике убежали, уступили место болтовне наперебой, а кофейник несмело выглянул из-за Маруси, которой табурета не хватило, а стул тащить, видите ли, лень, а пялиться на взрослого мужика безотрывно так, что уже у детей, кажется, глаза стали круглые, как блюдца, не лень. Тётя Саша громыхнула сковородой о плиту…
…
Из бани вверх, мимо мангала, на террасу. Подкрасться к кухне, где вокруг разделочного стола на высоких табуретах дети и друзья-родители, Тётя у плиты, Маруся стоит за спиной Андрея. Выскочить с дурным воплем, потянуть дверь на себя, но не открыть, застыть с нелепой рожей, вскинуть руки, навалиться раненым солдатом, прилипнуть, распластаться, закатив глаза, и, сплющив о стеклянную стену нос, щёку, губы, ладони, медленно стечь до пола, восстать лизуном-ползуном в полный рост, и так раза три, а лучше четыре, прилипая к стеклу то спиной, то боком, размазываясь под всеобщий восторг. Потом войти. Дать малышам и Дону виснуть на руках всем сразу и кружить детей каруселью. Андрея обнять и боднуть в лоб. Петьку передразнить: «Приве-е-е-е-т». Руку, горячую от блинов, поцеловать с чмоком вульгарнейшим. Пойти на запах, на Марусю, которая прямо за спиной Андрея, с чашкой кофе, в коротковатых джинсах, попа на столешнице, босыми пальчиками в пол, пятки висят в воздухе – не холодного пола испугались, а красоты добавили, и найти. Кто у нас тут спрятался? А не надо бояться, он же чайник, а ты – целый кофейник. И тут увидеть дочь, которая во время фирменного представления перешла в гостиную и сидит в кресле с ногами через подлокотник, такая взрослая и делает вид. Сидит без презрительной улыбки, и это одно уже счастье, а жену, её мать, с которой в разводе, и чёртову работу, которой вот уже год как нет и непонятно когда…
– Папа, тебя малыши измазали вареньем. Нагнись, я вытру, – Лиза осторожно вытерла влажной салфеткой шею Караганды, быстро поцеловала отца в щёку, хотела вернуться в кресло, но взорвалась смехом от щекоталок, выпрыгнула из родных рук, упорхнула, была поймана снова и закружилась хохотушкой в хороводе с малышами, Доном, дядей Петей, дядей Андреем в кутерьме весёлой свалки.
…
– Когда, когда успели извазюкаться… – Рафа ругалась на малышей. – Лиза, умоешь этих грязнуль?
– Мы хотим с Доном лучки мыть.
– Ах вы мои золотые. Дончик, помой ручки Машеньке и Павлику.
Надо бы оскорбиться за «Дончика», но при Лизе это будет очередной детский сад, и проще сделать, чтобы отстали.
– Берём мыло в левую руку. Где у тебя левая рука? Ладно, проехали. Подставляем руку с мылом под воду. Две сразу нельзя. Рука без мыла отберёт воду у руки с мылом, и оно плохо размылится. Намочили мыло. Как ты мочишь? Прокрути мыло в ладони. Я буду считать до десяти, а вы крутите. Все вместе: «Тары-Бары с длинным носом приходил ко мне с вопросом…» Отлично. «Вы возьмите папиросу, приложите её к носу…» Смываем мыло.
Всю свою жизнь Дон на даче отвечает за чистоту рук малышей. Есть в этом что-то библейское. Лиза тоже в ванной, держит полотенце наготове, ждёт окончания считалки. Она хлопает ресницами, поджимает губы, когда пальцы отмыты, носы высморканы, ротики готовы пить колу, есть шоколадные конфеты и, возможно, ещё блины с брусникой, она говорит в сторону:
– Пойдём в лес гулять.
Вот так, в два слова, создаются миры. Глаза у Лизы волшебные, и заколка, и волосы. Дон не против, но надо сказать отцу.
– Возьмите Поля. Я отвлеку, – шепнул Андрей на ухо сыну.
Отец. Он самый понятливый человек на планете. Он может всё устроить идеально. Сорок складок лежит сытый, на ковре у печки. Он реально королевских кровей по документам, а отец объявил его голодным. Старший спасатель Павлик оседлал шарпея и раздвинул ему пасть, милосердная Машенька вооружилась пачкой печенья и укладывает кусок за куском на собачий язык. Некоторые печеньки ложатся неровно, и Машенька их перекладывает, уже красиво и поглубже. Павлик и Машенька в восторге, Тётя – в виде вопросительного знака, кот в полуобмороке. Андрей подмигнул Дону и Лизе:
– Берите Поля и бегите.
…
На террасе просто Крым. Шезлонги заняты по-вчерашнему, только Маруся добавилась. Она в центре, между Карагандой и Петей, где бабушке её в оборот не взять без скандала, а после двухчасового завтрака на это нет сил. Рафа может касаться руки Андрея, но это так, чистая теория. Малыши в доме, показывают шарпею мультики. Дон и Лиза ушли гулять в лес. Тётя выставила новую бутылку померанцевого ликера и пять рюмок.
– Он в сон вгоняет, – кто-то слабо протестует.
– Не бойтесь дневных снов. Они ни о чём.
– А мне забыли налить. Тётечка, честнослово забыли, честнослово, – протягивает пустую рюмку Караганда.
– Не верю, Саша.
Решено идти на пляж побросать камушки. Тётя останется подремать на свежем воздухе. У всех припасены солнечные очки ультрамодных моделей. У Пети – очки и три сигары. Андрей рассказал случай из последней поездки за границу. Кажется, в Испанию или Италию. Это долго и остроумно. Расслабленный смех прерывал его рассказ три или четыре раза.
– Саша, передвиньте меня в тень. Только осторожно, пожалуйста. Внутри меня такая замечательная лень, что ликёр не движется. Не расплещите, пожалуйста.
Караганда и Петя решили купаться. Рафа рассказала занятный эпизод. Короткий, какие-то секунды, который произошёл с ней на море. Эпизод действительно занятный. Мужчины уточнили, пустились в рассуждения. Получилось опять весело.
– Петя, солнце сильно печёт. Задвинь меня под маркизу.
Всё-таки решено докурить сигары на ходу. Взяли полотенца и оставили Тётю дремать на террасе одну. По дороге Караганда заглянул в баню, вышел растерянный с телефоном, сигара похолодела джульеттой в углу рта:
– Звонили с работы… Мне завтра на работу…
– Ну наконец-то, – все хором, вместо поздравлений.
– Надо ехать сейчас, до пробок. Где Лиза?
– Не суетись. Я сейчас позвоню Дону, чтобы они возвращались, а тебе не помешает окунуться.
– Не помешает… Определённо не помешает.
Как Андрей всегда разумно говорит. Это его. Совсем скоро, на пляже, он Марусе очень разумно скажет, что лучше ей уехать в город, к матери, с Карагандой и Лизой до пробок. Правильно и лучше, чем попасться под Тётины зубы.
– Зачем ты так со мной? Ты уверен, что я буду тебя благодарить за это потом? Не буду, не буду… – Вот так ему Маруся ответит совсем скоро, на пляже, если решится.
…
За каких-то три четверти часа все, кто создавал на даче шум, исчезли. Сначала Караганда. Собрался по-солдатски, мокрые волосы спрятал под фетровую шляпу с полями, ждал возвращения дочери за рулём огромного внедорожника, бормотал песню из детства: «Не время покуда. Ещё не пора. Ещё трубачи вздыхают согласно…» Андрею пообещал Марусю сдать Наташке с рук на руки, лицо нормальным сделал только на секунду, когда помахал рукой из окна, и тут же глазами упёрся в дорогу: «Не время покуда. Ещё не пора…»
Задний диван внедорожника тесен для Лизы. Она привыкла к сумбурам отца, но спешка с отъездом, забытые пробники духов, едва расчёсанные волосы – это слишком. Колёса сделали всего пару оборотов, а стервозная козявочка продолжила игру в детектива, ужалила Марусю вопросами:
– А ты купалась утром? А вода холодная?
– Не знаю. Нет, – Маруся ответила из своего угла с опозданием, её рука на подлокотнике пошла синими венами.
– Я тоже не рискнула. А Рафа купалась с дядей Андреем, – Лиза покрутила в руке телефон с пляжными снимками, но Маруся не соблазнилась, только дёрнула ресницами.
Не страшно. Вечером Лиза превратит дачный детектив в сплетню для мамы, вынесет неутешительный вердикт Дону, который просто ребёнок и не может понять, как быстротечна молодость у девушки, как рано наступает угасание красоты.
…
Ещё машина Караганды не прошла шлагбаум, как позвонили Петру. Он отошёл в сторону, поговорил, прикрыв трубку ладонью. Вернулся, покусал губы и сказал жене собираться.
– Петя, что стал невесел?
– Работа, Тётя Саша, всё это работа.
Машенька вытянула Поля за ошейник из калитки. Павлик, вцепившись в спину и бок пса, волочился ногами по земле. Рафа вышла с большой сумкой, поцеловала Тётю, Дона и Андрея, освободила Поля. Пёс, позабыв инстинкты, стрелой убежал во двор, спрятался под шезлонгом в дальнем углу террасы.
Щёки прошли круг поцелуев по два раза, и Фишеры ушли к себе в дом собираться. Дон вслед за Полем хотел потихоньку исчезнуть в своём закуточке, но отец напомнил про несобранный инструмент, про крейсер, подготовку к зиме, и мальчик покорно пошёл за отцом в сарайчик.
Дача приготовилась погрузиться в дрёму. Баню Сашка убрал (и когда успел?), розами заниматься – лень. Тётя взяла в компанию коньяк и что-то почитать из стопки пыльных книг, но забытая за суетой проводов тревога, почти зуд, подняла на ноги после двух страниц, заставила спуститься к племяннику в сарайчик.
О том, как избавиться от хандры
У Андрея на даче свой сарайчик с верстаком и набором инструментов. По старой привычке пытался столярничать сам, когда подрос Дон, стал приучать сына чувствовать дерево. Мастерили простенькие кораблики и доросли до бронепалубного крейсера первого ранга в масштабе 1:150. Тёте платили аренду колышками, дощечками и ремонтом ящиков для рассады. На фоне разводного процесса этим летом Андрей привёз из города диван, кресло с ушами, два чемодана книг, большую лампу и бесконечную усталость. Крейсер замер в ожидании лучших дней. Шотландский плед, подвиг бесконечно усталой руки, выключающей на ощупь свет со второй попытки, с хлопком закрытая и брошенная на стопку таких же, обречённых на вечное чтение, книга, молчание всего июля и половины августа помогли. К крейсеру Андрей не вернулся, но на одном дыхании нарисовалось, обожглось огнем и облилось красками-лаками панно журавлика на фанерном листе. Для шедевра сын написал стихи:
Мой журавлик ненаглядный,
Голос твой, как счастья свет,
Греешь взглядом, лик нарядный
Краской мило разодет.
И хандра прошла.
Дачный сезон заканчивался, мастерскую в сарайчике надо было консервировать. Стапель с недостроенным крейсером накрыть, в чемодан уложить коробку с линейками, угольники, слесарный ерунок, угломерный шаблон, угольник под ласточкин хвост, транспортиры, ручной рейсмус. Ножи (разметочный, нож-косяк, макетные) тоже в чемодан, но в отдельной коробке. Всё. Чемодан упакован. В большой деревянный ящик: японские пилы, лобзики, пилки по дереву и металлу, рубанки №3 (для Дона) и №5 (основной), бульдозер, торцовый, скобель; стамески, стусла, камни для заточки. Это всё будет поднято в дом, на зиму. Теперь коробка с заготовками, и ещё много чего надо прибрать, разложить по шкафам и полкам – то, что останется зимовать в сарайчике, но на пороге силуэт в чёрном, с красным в эпизодах, белое золото везде, где допускает дачный этикет.
– Дон, нам с Тётей надо кое-что обсудить. Как закончим, я тебя позову. Пока займись своим закуточком.
Вот так. Им надо обсудить. С Карагандой они калякают. С дядей Петей – трут. В дальнем шкафу памяти есть ещё пара словечек, но знание их лучше не демонстрировать. Сарайчик отца привалился длинной стороной к забору. Весь он скрыт ёлками и можжевеловыми кустами так надёжно, что с самого высокого места – с террасы – его почти не видно, только крыши кусочек. Такой вот приют лентяя, затворника, заговорщика (нужное подчеркнуть). Если пройти через весь сарайчик, выйти во вторую дверь, там тайна тайн – крошечная полянка, три дубовых чурбака, которые называют плахами, пепельница и дым серьёзных разговоров. В окружении пустых смородиновых кустов, под охраной трёх ярусов иголок можно откровенничать. Так считают наивные взрослые люди. Ладно, пойду к себе в закуточек. Мне тоже надо приготовиться – зима близко.
О подслушивании при помощи кота британской породы
В дачном саду, среди поворотов узких тропинок, у Дона свой, особый закуточек. Доски, картон, спальный мешок и коричневый чемодан со сломанными замками в круге ёлок и можжевельников у подпорной стены на третьей террасе. Место любимого исчезания, придуманное в прошлое лето. Тётя раскрыла его убежище в один день, но виду не подала. Когда Дон приехал через неделю, в его тайнике стояли тумбочка, раскладушка, на спальнике лежала куча старых подушек. В тумбочке было целое богатство: полдюжины свечек, медный башмак-подсвечник, два коробка спичек в целлофановом пакете и перетянутая резинкой пачка карандашей. На ветке висел огромный чёрный семейный зонт. Вот это да… В тот вечер Дон начал писать в толстый блокнот на пружине и заснул ровно посередине между пламенем второй свечи и звёздами. Хорошо, что Андрей остался на даче – было кому перенести мальчика в дом.
Дон разрешал бывать в закуточке Полю. Пес заходил, расталкивая ветки, клал морду на край раскладушки, получал заушные чесалки, потом устраивался на подстилке мордой в можжевеловый куст. Волшебное дело. С приходом пса, когда еловые ветки, помахав, замирали, закуточек становился отдельным миром, наступало всамделишное исчезание. Мир за хвойной стеной переставал иметь значение. Дон иногда будил Поля, показывал свои рисунки с краткими подписями в прозе или в стихах и просил оценить. Поль отрывал голову от лап, добавлял из последних запасов к умному взгляду огня и одобрял. Ему не всё было понятно в детских фантазиях, но нравилось жить, прикрыв глаза, одной мечтательной жизнью на двоих. Разглядывать нарисованных рыцарей на боевых конях, сомневаться в возможностях двуручного меча, скептически оценивать размер брылей боевых собак, пространно высказываться о шипах на ошейниках. Когда Дон переводил разговор на атомные дирижабли, весомо заявлял, что лучший материал для сверхпрочного корпуса – скандий, Поль зевал, просил снова читать стихи и закрывал глаза. В сонной дрёме ему мерещилось, как облачная лестница пристраивала ступеньку за ступенькой и уже прошла верхушки деревьев, наметив место их встречи – за баней, между двух красивых сосен, на подушке из иголок. До земли оставалось соорудить ступеней восемь, не больше и пёс был этому рад: «Уйду весной. Весёлый месяц май – прекрасное время».
Этим летом Дон придумал Татамовича. Новый персонаж, никакого отношения к рыцарству и средневековью не имеющий, но очень перспективный. Два полных блокнота вылетели из-под пера, а история, где Татамович спасал Мима Джокера от злобной летучей мыши, так захватила, что Поль упросил Дона не прерывать чтение, несмотря на внезапный ливень. Вот когда пригодился большой чёрный зонт. Ну, да ладно – надо действительно собираться. В чемодан уложены подсвечник, карандаши, спички в целлофановом пакете, две целых свечки и огарки, прилажена новая ручка из скотч-ленты в шесть слоев. Подушки и спальник пойдут зимовать наверх, в Дом, раскладушка – вниз, в сарайчик. Целый час уже разговаривают. Надо разведать, о чём секретничают отец и Тётя. Где моё прикрытие?
…
Как я, благородный кот, дал себя втянуть в эту авантюру? Хозяин этого мальчика может повелевать собаками. Возможно. Если речь идет о дураках вроде того, который носит сорок складок, тут ума много не надо. Только я-то как здесь оказался? Как позволил затащить себя в это захолустье? Через весь участок, по Дороге тачек, среди паутины, сухих листьев, и теперь сидеть на руках у мальчишки рядом с муравейником. Как это унизительно…
…
– Дону сколько? Мне тогда тоже было одиннадцать. Николай, твой отец, заканчивал школу. Дружил с девушками. Особенно с одной. Имя не вспомню. Бредил политикой. Завалил весь дом газетами, журналами, помню эти пыльные стопки «За рубежом». Выбрасывать не давал, хранил, вырезал статьи, черкал чёрной ручкой и клеил в альбом. Тогда вовсю летали в космос. Вспомнила. В тот год убили Кеннеди. Боже, какая я древняя.
Дон к котам относился нейтрально, но при необходимости использовал. Подкрался через ёлки к смородиновым кустам с Принцем на руках и начал осторожно пробираться внутрь зарослей, замер, когда голоса стали разборчивы:
– Зачем всё бросать? Ты так удачно развёлся.
– Удачно развёлся мой отец.
– Прекрати. Ты ничего не знаешь.
– Я знаю главное: они расстались, и со мной был отец до своего последнего дня.
– Никто не знает его последнего дня.
Вот как. Дон и раньше чувствовал, что про деда со стороны отца взрослые что-то не договаривают, но после слов Тёти повеяло настоящей тайной.
– Может, тебе просто сменить обстановку? Процент незамужних женщин везде примерно одинаков.
– Вопрос в качестве, Тётя.
– Катерина Ивановна, ну ты её помнишь, которая из управделами, говорит, что женщину сейчас надо искать в Севастополе. Уникальное сочетание морского климата и высшего образования даёт такие варианты! Найдёшь себе красотку чуть за тридцать, с готовым малышом. Будет лучше, если с девочкой, но и мальчик тоже хорошо.
– Я подумаю. Обязательно подумаю, но немного позже. Весной, в каникулы, хочу свозить Дона в путешествие. Кто-то мне говорил, что у нас в семье такая традиция: когда мальчику исполняется двенадцать лет, отправляться с ним в путешествие.
– Это твой дед, Василий Алексеевич, завел такую моду… Давай решим, что делать с нашей малышкой. Она совсем голая. Наташка будет биться в истерике.
– Попробую чтондь придумать.
– Забросила скрипку, бьёт чечётку в каком-то баре. Этот Патлатый постоянно с ней… Непутёвые у меня девки… Пропали обе коробки с драгоценностями. Всё приданое Маруси. Наташка ей житья не даст. При разводе муженёк учёл даже серебряную ложечку и детские игрушки. Камни и квартира – всё, что у них есть. Ну, ты понимаешь, с голоду они не умрут, но её новый хахаль – очередной нище*б. При их образе жизни скоро всё промотают. Тогда жди их сюда. Не слезут с шеи.
– Что ты от меня хочешь?
