скачать книгу бесплатно
– Шорка паршивая! Во я тебе поеду на картошку! – Паша вложил ребро ладони правой руки в сгиб левой и потряс кулаком. – Моим же дулом – мне же… в харю…
Маруся привычно вытолкнула его за дверь.
– И хачик твой разберу! – пригрозил Паша.
– На! Захлебнись! – всунула ему бутылку Маруся и захлопнула дверь. Подумав, заперла замок.
– Маха – человек! – донеслось с улицы. – Кого уважаю, только её… Э-э, кончай рыжки, пошли!
Всё! Хватит! Сводить в тайгу спасателей, получить деньги и – в город. Она допила остывший чай и в третий раз за эту ночь забралась под одеяло.
3
В отдельной комнате, как в маме
Я высидел до слова «зрелость»…
Б. Беркович
Сашка волновался и не мог уснуть. Это надо же: исчез вертолёт, три человека застряли в тайге! И он может помочь им, может доказать всем, что не просто маменькин сынок, а способен на геройский поступок. С детства мечтал о чём-нибудь подобном, но жизнь не давала такого шанса, текла размеренно, меланхолично, уберегала. Конечно, больше всех постарались предки. Их сын должен был получать самое лучше – как-никак, сыну-ля удачного бизнесмена. Детские стишки на табуреточке в день рождения, новый двухколёсный велосипед, на котором так и не научился кататься – берёг, да и мог же разбить коленочки; отличные книжки детективов; аттестат с отличием. Он имел всё и как-то легко, гладко. Это раздражало. Бесили колкие взгляды одноклассников и пацанов со двора. Но терпение совсем вышло из-под контроля, когда Наташка не понравилась родичам, и их попытались разлучить: угрозы достались ей, ему – занудная дочь прокурора города.
Но к тому времени он уже жарил на гитаре, слушал Кинчева, Цоя, Наутилус, с ума сходил от Земфиры и имитировал голос Кипелова. Поэтому огорошил невесту сдобным матом и ушёл жить к Лёхе, бас-гитаристу. Конечно же, вернулся домой, но поставил определенные условия: его жизнь – это его жизнь, плевать он хотел на институт, и самая клёвая профессия – сварщик железобетонных конструкций. Батя, естественно, попыхтел, кричал, что отмазки от армии не будет. Но когда подошло время, добился отсрочки, а затем и белого билета. Но, увы, ребята из ансамбля таких предков не имели, и коллектив невольно распался. Интеллигент – противная кличка прилипла уже здесь, в санатории – славно погулял на проводах друзей. Но когда протрезвел, понял, что остался один. Натахин след давно оборвался; батина контора сворачивалась – вроде как завели дело из-за налогов; подростки дурели от всякой попсы, типа «Тату». Жизнь мстила, и после коротких сумасшедших дней растянулась в будни «бубль-гумом».
Сварщиком оказалось работать не так уж и хорошо. Знания, полученные в школе, выветрились из головы, и после оглушительного провала на приёмных экзаменах в институт Шурик вошёл в пессимистический штопор. Захотелось вернуться в то безумно бездумное время, полное развлечений и преувеличенных опасностей. Как, например, побег от озлобленных неуплатой таксистов, пререкание с мусорами по поводу пива, нестерпимое желание затащить а постель девчонку – и не просто ради похоти, а из-за возбуждающего ощущения возможной расплаты: вот-вот вернутся предки, её брат или друг постарается накостылять по шее, или внезапно она может сообщить по телефону о своей беременности. Риск – мечта! Но этот риск был каким-то мелочным, предсказуемым. А ему хотелось совершить поистине выдающееся: спасти чью-нибудь жизнь, прятаться от врагов, тащить раненого друга, как это сделал вчера Спортсмен. Пусть Новенький и не друг, но точно – раненый, спасался от пожара как-никак. Можно ли совместить серые будни и риск?
Ответ был подсказан тем же Спортсменом. А почему бы и нет? Открыть киоск, торговать шмотками, дисками с музыкой и фильмами, нумизматикой, избегать наездов и налоговой, разъезжать по стране в поисках дешёвого товара и сбывать его по своей цене. Чем не риск, не жизнь, не работа? Правда, нужен начальный капитал. Предок – жмот, да и прессанули его приставы. В чём проблема? За поход обещали хорошо заплатить. Спасти три человеческие жизни и урвать за это кучу купюр, а заодно почувствовать вкус к подвигу. Главное – доказать предкам, всем остальным, да и тому же Спортсмену, что он живёт не только для того, чтобы бегать за водкой и клянчить на сигареты. Подумать только – три человека и целое состояние…
Балагур листал семейный альбом, который обычно всегда возил с собой. На каждой странице Кэт, Катрин, Катерина, Катенька – самое милое существо на земле. А какие снимки! Этот сделан старенькой «Сменой» – фотоаппаратом юных и начинающих. Молодая, симпатичная девушка на качелях. Руки держатся за поручни – кажется, они тянутся к солнцу в жизнеутверждающей молитве. Белозубая счастливая улыбка на запрокинутом к небу лице подобна только что срезанной розе с капельками росы на лепестках. Тонкие, правильные черты, жажда жизни блестит в зрачках; река длинных каштановых волос под прямым углом стремится к земле, показывая свою тяжесть и мягкость одновременно – девушка возносится ввысь, к солнцу, небу, мечте.
А этот – временно взятым у товарища-студента автоматическим «Вили». Строгое тёмно-коричневое пальто, зонт в крупную синюю крапинку, туго перетянутая коса, небольшая усталость налегла еле заметной синью под глазами, элегантный поворот головы, протянутая к голубю рука в перчатке, тонкая усмешка прячется в уголках напомаженных губ.
Этот сделан в фотосалоне. Большой свадебный снимок. Лица будто светятся от счастья. Он ещё с пышной блондинистой шевелюрой, в строгом костюме, по моде галстуком цвета пожара в джунглях. Серёга с вечно вытянутым унылым лицом – слева. Галька чуть нежно прижалась к плечу подруги. Мама, тесть, тёща, золовка, дядя Жора из Саратова, главный редактор многотиражки и все, все, милые, родные…
Здесь они на пляже – у него тогда был, кажется, «Кенон»… Здесь, на полароидном, она на работе: волосы стали немного короче, пышно уложены, белый халат младшего научного сотрудника, огромные очки. Кэт только что подняла голову от распечаток статистического анализа, и её виноватая улыбка говорит: «Извини, я очень занята…»
Ольга и Людка. Сморщенные крохотные личики, любопытные глазёнки, выглядывающие из-под чепчиков. А вот уже сосредоточенно собирают пирамидку среди разбросанных игрушек. Обе вцепились в огромное красное кольцо, никто не хочет уступать. Кэт, подсев, уговаривает. Ольга раскрыла ротик, словно что-то возражая, Люда механически подбирает с пола пустышку, а другой рукой всё равно тянет за кольцо.
Катрин! Светлый плащ, что он купил с последней зарплаты, озорная усмешка в близоруких, подведённых тушью глазах, волосы – как он ругал её за эту стрижку! – в коротком каре. Вышагивает по аллее, впадающей в осеннее уныние. Правая рука лукаво прижимает к щеке бордовый кленовый лист. Позади – вечно ссорящиеся дочурки с белоснежными бантами на светловолосых головках, в школьных фартучках, ранцы за спиной, наперегонки стремятся наябедничать друг на друга. Балагур несколько раз вглядывался в их родные конопатые мордашки и никак не мог определить – кто же Оля, кто Люда. У Люды родинка на левом виске, у Оли – на мочке уха. Но двухмерное изображение скрадывало «знаки различия». А листья падают, и Кэт – словно берёзка с кленовым листом, девчушки – подберёзовики. Лента аллеи убегает к горизонту вдоль рощи берёз, берёз, берёз и там, на горизонте, нечёткий контур проезжающего автомобиля. Балагур перевернул страницу и печально вздохнул – это был последний снимок…
4
Что это за безобразие!
Сплю я, что ли?
Ощупал себя:
Такой же, как был,
Лицо такое же, к какому привык.
Тронул губу,
А у меня из-под губы —
Клык…
В. Маяковский
Иван Бортовский захлопнул дверь за майором Костенко и поморщился – руку саднило. Он чертовски сильно ободрал её. Упрямая кобыла не хотела лезть в воду, а когда до берега оставалось совсем немного, внезапно захрипела, а потом её круп со скоростью горного течения разбило о камни. Иван выжил благодаря затонувшему на мели плашкоуту, туго опоясанному проржавевшими тросами. Размокший рукав пиджака зацепился за разъеденную ржавчиной проволоку, и чуть было не утопил своего хозяина. Иван рванулся из-под воды, пытаясь поймать глоток воздуха и, оставив клочки ткани и мяса на ржавчине, ползком выбрался на берег.
Да, чёрт возьми, он чуть было не утонул! Чуть было не попал в пасть к хищникам! Чуть было не сгорел! И теперь, словно этого мало, сраная рука ноет так, будто у неё вырвали все зубы – если, конечно, бывают руки с зубами. Иван свалился на стандартно-гостиничную кровать, и доски слабо потрескивали под тяжестью мощного тела, пока он ворочался, пытаясь принять удобное положение. Мерзкая рука! Ему жутко захотелось разбинтовать её и посмотреть на зубы… тьфу! пальцы. Зубастая рука – что за чушь?! Но воображение уже рисовало зудящую руку, где вместо пальцев, разрывая бинт, лезут фарфорово-белые когтищи, напоминающие лезвия Крюгера из «Кошмаров…».
Позвать что ли ту слезливую сестричку и попросить вкатить ему чего-либо мощного? Иван представил, как вздрогнут её ресницы: «Нельзя, – естественно, откажет она, – без предписания врача – не имею права». Иван судорожно попытался улыбнуться и плюнул в стекло, за которым чернел кедрач. Плевок, описав незамысловатую траекторию, опустился на подоконник, так и не достигнув цели.
Где-то раскрылось окно. Бортовский нехотя поднялся, закурил и выглянул в форточку. Одинокий фонарь со стороны столовой показал ловко сложенную фигуру: она спустилась по лестнице, матюгнулась и не скрываясь удалилась, шурши гравием, в сторону фонаря. Перед тем как завернуть за угол и исчезнуть, фигура оказалась Спортсменом. «За шнапсом попёрся, засранец», – тоскливо прикинул Иван и облокотился о подоконник, думая, что следует подождать этого умника и пригласить к себе, авось от водки полегчает… Бинт слегка увлажнился, и Иван выругался, сообразив, что вляпался в собственный плевок. Почему-то это происшествие совсем вывело из себя и, вышвырнув в форточку сигарету, он вышел из отведенной ему комнаты, осторожно прикрыв дверь здоровой рукой.
Ступая по мягкому ковру, доплёлся до конца коридора, где располагался кабинет главного врача. Дверь, конечно же, была закрытой, но для Ивана это проблемы не составило, он открыл замок миниатюрной пилочкой для ногтей, которую несколько часов назад выпросил у медсестры… ТЫ ХОТЕЛ ЭТО СДЕЛАТЬ С САМОГО НАЧАЛА, ТАК ВЕДЬ?
Дверь слегка скрипнула, и Бортовский замер на пороге, ошеломлённый признанием самому себе. Да! Я ХОТЕЛ ЭТО СДЕЛАТЬ! И СДЕЛАЮ, ДОННЕРВЕТТЕР!
– ЭТО ЖЕ СМЕШНО, – возразил внутренний голос, – ТЫ ВЕДЁШЬ СЕБЯ, КАК ТОТ ЗАСРАНЕЦ, ЧТО ПОБЕЖАЛ ЗА ВОДКОЙ!
– Jede Ihre Nachteile, – вслух по-немецки прошептал Иван, прогоняя навязчивый голос и объясняя ему, что у каждого человека свои недостатки. Это помогло.
С сейфом пришлось повозиться, тем паче управляться приходилось одной рукой. Наконец, железная дверца распахнулась, обнажая чрево металлического ящика. Взломщик чиркнул зажигалкой и сразу увидел то, что искал. ЭТО было единственным стоящим предметом в сейфе, если не брать в расчёт никому не нужные бланки и круглую печать главврача, которую Иван предусмотрительно, (чтобы не упала, когда будет забирать) положил на письменный стол. А ЭТО перекочевало в карман пижамы. Сейф был закрыт, оставалось только выйти из тёмного кабинета, защёлкнуть замок и незаметно пробраться в свою комнату.
Вспыхнул свет, и в первые секунды после темноты он оказался настолько ярким, что Иван со стоном закрыл глаза… ЕГО ОБНАРУЖИЛИ! ЗАСТУКАЛИ, КАК МАЛЬЧИШКУ ТАЙКОМ ЖРАВШЕГО МАЛИНОВАОЕ ВАРЕНЬЕ ПОД ОДЕЯЛОМ! Рука непроизвольно дёрнулась подмышку и почему-то натолкнулась на туго спеленатый бинт вместо привычной кобуры.
– Вы? – зазвенел неуверенный голосок. – Что вы здесь делаете?
Иван осторожно приподнял веки, глаза постепенно привыкали к освещению, и узнал миловидную медсестру, приставленную к нему… Для чего? УЛУЧШЕННОГО ПРОТЕКАНИЯ БОЛЕЗНИ? ХА-ХА! Он, не узнав своего голоса, прохрипел:
– А вам что здесь понадобилось?
– Я вас искала. Я обязана удостовериться, что вам не стало хуже, – она как будто оправдывалась. – В комнате никого не было. Увидела приоткрытый кабинет и вроде бы какой-то тусклый свет.
ЧЁРТОВА ЗАЖИГАЛКА! ОБЯЗАНА УДОСТ… ЧТО? ПРОСЛЕДИТЬ!
– Вам плохо? – казалось, медсестра расстроилась.
– Да. Мне плохо. Я искал таблетки.
– Но есть же кнопка экстренного вызова, и… дверь была закрыта?
К ЛЕШЕМУ КНОПКУ! ЗАСУНЬ ЕЕ! Я НЕ ХОЧУ НИКАКИХ КНОПОК! МНЕ БЫЛО ПЛОХО! Я ИСКАЛ… ТАБЛЕТКИ! ПОВЕРЬ ЭТОМУ… ТВАРЬ!
– Дверь? Кажется, открытой… была…
– Что вы здесь делаете?! – голос пробивался в сознание через яркий свет, и в нём послышалась… угроза?
– Дверь была открыта, – чётко ответил Иван и шагнул в бездну её испуганных глаз, обрамлённых длинными влажными ресницами, – открыта… открыта…
Через полминуты свет погас, и кабинет погрузился во мрак, посланный ночными, беспокойными кедрами…
5
Траур воронов, выкаймленный под окна,
Небо, в бурю крашенное —
Всё было так подобрано и подогнано,
Что волей-неволей ждалось страшное…
В. Маяковский
Ночью дождя не было. Небо по-прежнему нависало тёмно-серой бесформенной массой, и даже первые проблески рассвета не смогли пробить брешь в гнетущем атмосферном навесе. Марусе казалось, что некий гигантский пресс медленно, но неотвратимо давит сверху, утрамбовывая пространство, уплотняя и сгущая воздух так, что даже жёлтая листва с берёз падала как-то вяло. Трасса была сухой, и высушенные комки грязи летели из-под колёс в разные стороны: скатывались в покрытые густым кустарником и крапивой обрывы над рекой или застревали во мху у подножия горы, что резко устремилась вверх вместе с обильной порослью берёз, пихт, кедрача, сосен, пахучей ивы, всевозможными кустиками и кустищами, через которые пробраться могут лишь белка да бурундук. С трассой повезло, хотя Маруся точно знала: стоит пойти редкому, захудалому дождю, дорога превратится в липкое месиво непролазной грязи. И тогда здесь не пробуксуют никакие колёса. Стрелка спидометра слегка подпрыгивала от тряски и не убегала с отметки 60. Розовый краешек просыпающегося солнца с завистью заглядывался на ладные ярко-красные упругие бёдра «Хонды», на вызывающе выпятившуюся грудь бензобака и яростно вращающиеся колёса, из-под которых летели ошмётки раздробленных сгустков глины. Должно быть, один из комочков прилетел солнцу прямо в глаз, потому что оно ещё больше поблёкло. Подумав об этом, Марус расхохоталась.
Было достаточно прохладно, и она надела практически все свои тёплые вещи, включая оба свитера и купленную у Вальки-раздатчицы куртку из кожзаменителя. Но самое главное – помимо болтающихся за спиной двустволки и рюкзака, лежало во внутреннем кармане куртки – толстые пачки купюр. И это только аванс! Маруся никогда не видела столько денег сразу и поэтому чувствовала себя несколько неуютно. Временами в грудь врывалось обжигающее чувство свободы. Заполняющий лёгкие ветер с удивлением ловил торжествующие порывы смеха. Но иногда накатывала безысходность – она лишь пешка в чьей-то игре. Если мир ещё не сошёл с ума, то невозможно чтобы за мизерную работу платили такие деньги! Понятно: пожар, риск, но всё же… Беспокойство щемило сознание, она отмахнулась от неприятного чувства, думая о рюкзаке, где слегка побрякивала дюжина бутылок с «огненной водой». Но рассудок стоял на своём – зачем? Зачем торговать водкой, если в кармане денег в двадцать раз больше, чем можно вытянуть с шорцев? Программа? Она просто давно собирались в посёлок, надо повидать Анчола, дядю Колю… И, в конце концов, от неё ждут, что она станет продавать водку – следовательно, так и будет! Зачем? Для маскировки! Бог с тобой, девочка, от кого ты прячешься? Для чего? Внезапно мозг буквально взорвался болью:
– ПРОВАЛИВАЙ! ГОНИ СВОЙ ДРАНДУЛЕТ КАК МОЖНО ДАЛЬШЕ! У ТЕБЯ ЕСТЬ ДЕНЬГИ! У ТЕБЯ ЕСТЬ «ХОНДА»! У ТЕБЯ ЕСТЬ ТЫ! БРОСАЙ ВСЁ, ПРОВАЛИВАЙ!
Она резко сбавила скорость, «Хонда» недовольно зафыркала. Что это? Откуда?
– ПРОВАЛИВАЙ! ГОНИ СВОЮ РАЗВАЛЮХУ! УБИРАЙСЯ!
Это тайга, тайга шумит. А в ней бродят злые духи узют-каны[2 - Узют-каны (шор.) – блуждающие по тайге души умерших.]. Прогони их, Ульген![3 - Ульген (шор.) – добрый дух тайги.] Это только волнение, беспокойство… А почему нет? Eй хватит денег надолго, плюс счёт в «Сбербанке». Но если… слушать узют-канов, то «Сбербанка» не видать, как собственные ушей. Её найдут, всё перевернув. Маруся знала, кто давал деньги – полковник, менты. А с мусорами… Даже родственные отношения не помогут. Да и приедут завтра люди, спасатели, и что?
– НИЧЕГО. ОНИ САМИ ДОГОВОРЯТСЯ!
И поиск отсрочится на сутки? Но там же три человека и огонь! Возможно, они ранены и нужна помощь! Да не будь этих денег, она всё равно бы, просто так…
– ОНИ СДОХЛИ! ТЫ НЕ НУЖНА ИМ! ПРОВАЛИВАЙ!
Дорога каждая минута. И отсрочка может обернуться для них гибелью. Взять на себя три человеческие жизни и кражу Маруся не могла, поэтому прибавила газ. И потом: дали только аванс, через несколько дней полковник заплатит в два раза больше, плюс реализованная водка. Она разбогатеет, купит гараж. А живы те трое или нет – неважно, договорились? Это надо просто выяснить. Надо пойти в тайгу. Это же так… привычно…
Рука сама открутила ручку газа, и мотоцикл остановился. На дороге сидела лиса. И с любопытством наблюдала за приближающимся мотоциклом. Лиса? На дороге? Беспокойство вновь сжало сердце. Маруся знала повадки местных обитателей тайги. Чтобы выследить лисицу, надо приложить определённые усилия. А тут прямо на дороге. Никакого бурелома и царапающегося кустарника… Сидит и ждёт. Чего?
– КОГДА ТЫ УБЕРЁШЬСЯ, ДУРА!
Девушка схватилась за двустволку, дрожащей рукой вставила патроны, краем глаза следя за хитроватой рыжей мордочкой с чёрными, прожигающими насквозь бусинками глаз, ожидая, что зверёк вот-вот юркнет в придорожный кустарник или растворится в воздухе, как мираж. Но лисица по-прежнему нагловато выжидала, когда её убьют или когда…
– ТЫ УБЕРЁШЬСЯ ИЗ ТАЙГИ ВМЕСТЕ СО СВОЕЙ ТАРАХТЕЛКОЙ?
Марусе как-то сразу расхотелось стрелять. И зачем ей сейчас дохлая лиса? Нет времени. Но она нарочито резко вскинула ружьё, надеясь, что осторожный зверь сбежит, освободив дорогу. Но лиса не ушла.
– Уходи! – крикнула Маруся. – Убирайся к шайтану, к чёрту – всё равно! – и предупредительно потрясла ружьём.
Лиса сидела.
– Уходи! – Маруся зажмурилась и нажала курок, сдерживая плечом отдачу.
Она не отличалась особой меткостью, тренировок было недостаточно, но пуля вошла точно в одну из бусинок и, возможно, основательно поразбойничала в черепе. Лиса оскалилась, приподняв щётку усов, кровь обильно перекрасила морду в ярко-красный цвет, и рухнула. Маруся сняла каску. С ружьём наперевес направилась к убитой. На этот раз она почему-то была абсолютно уверена: зверь внезапно вскочит и бросится на неё. Слишком памятен был злобный оскал. Он и сейчас оставался таким: белоснежные клыки купались в крови. Маруся подошла совсем близко, настолько, что можно было пошевелить убитую дулом ружья. Лиса лежала, поджав хвост и запрокинув голову – мертва! Надо было как-то убрать её с дороги. Но девушка не решалась прикоснуться к животному – слишком странным было его поведение перед смертью. Жутким. Почему зверюга не ушла, почему напрашивалась на пулю? Неужели такое возможно?
– И С ТОБОЙ БУДЕТ ТАК, ЕСЛИ НЕ УБЕРЁШЬСЯ ОТСЮДА!
Даже взбалмошные утренние птицы затихли, одаривая тишиной и тревогой. Это было странным, как во сне видеть себя со стороны: свинцовое небо, притихшая тайга, плавная лента реки, высушенная засухой трасса, мёртвая лисица; девушка, судорожно сжимающая в руках каску и ружьё; красный мотоцикл, недоуменно наблюдающий за ней единственным глазом – фарой. И в гулкости тишины, куда не врывалось даже слабое перемещение воздуха, послышались едва различимые шаркающие звуки, как будто десятки крупных тараканов, что водились в Марусином сарайчике, вздумали потанцевать ни папиросной бумаге.
Девушка никак не могла уловить источник шуршания, а потом заметила как задняя лапа лисы неуверенно, но чаще и чаще, пытается скрести землю, словно животное с опозданием вспомнило о возможности побега. Маруся зачарованно смотрела на подрагивание коготков и кончика хвоста, ей вдруг ясно представилось, как лиса поднимает залитую кровью изуродованную морду, разжимает сведённые судорогой клыки и впивается в лодыжку. Палец сам нажал курок, выстрел из второго ствола положил конец шершавым звукам.
«Это ненормальная лиса, – подумала она, – какая-то бешеная лиса!» От таких мыслей всё внутри содрогнулось, спазмы подступили к горлу, девушка еле доплелась до мотоцикла и её вывернуло у придорожного куста.
Вновь защебетали птицы, где-то пропищал рябчик, им не было дела до мёртвой лисы и страданий Маруси. Выплюнув горькую слюну в лужицу того, что недавно было ранним завтраком, девушка надела каску и завела мотоцикл. Тот осторожно затарахтел, виляя объехал падаль и понёс свою хозяйку дальше по трассе. «Пожар, – догадалась Маруся, – из-за пожара зверь ломанулся к людям. Так было всегда: распри забыты, слабые тянутся к сильным в поисках защиты. Возможно, это и впрямь была больная лиса, она оглохла и ослепла…» Но тут же передёрнуло от воспоминаний о внимательном, изучающем взгляде на ехидной морде. Захотелось вернуться. Маруся оглянулась.
Лиса сидела на дороге и, оскалившись, смотрела ей вслед уцелевшим глазом.
Девушка нерешительно моргнула и потрясла головой – лисы не было. Она не сидела, не лежала – её просто не было. Или с достаточного расстояния, на которое Маруся уже отъехала, её не стало видно? Надо было следить за дорогой. Мчаться под шестьдесят кэмэ вперёд затылком – самый верный способ самоубийства, Маруся отвернулась и попыталась забыть происшествие. Но, так или иначе, настроение окончательно испортилось.
6
Такую глушь нашёл я для души,
что всё пройдёт. Я сам пошёл на это
и вышел весь…
Е. Каменский
Пасмурным прохладным утром, когда Маруся удалялась прочь от убитой лисы, Пётр Степанович Смирнов, обитатель барака № 3 зоны общего режима, рецидивист по кличке Пахан, всматривался в тайгу с грязного дворика, обнесённого колючей проволокой, с будоражащим волнением ощущая внезапное напряжение во всём теле. Седьмой на его биографии «звонок» оттрындел четыре года назад. Впереди маячили ещё четыре – угораздило же того старикашку-сторожа проснуться в три часа ночи и прогуляться по магазину, чтобы узнать – откуда доносятся непонятные шорохи и сдобный мат. Четыре года старый пердун гниёт в могиле, земля ему пухом, а Пахан на лесоповале, тоже… гниёт. Пару лет назад он обнаружил в паху огромную коросту, связал её появление с бесконечными гнойниками на лице, животе и пришёл к определенному выводу, который стал причиной смерти двух симпатичных «сестрёнок». Один был случайно придавлен бревном. А другого так же случайно обнаружили болтающимся в петле. А то, что он влез туда с заточкой у брюха, необязательно было же говорить, правда?
Четыре года в изоляторе среди умирающих – перспектива почему-то не радовала и, может быть, поэтому пасмурным утром Пахан пребывал в воодушевленном настроении и даже толчок в спину не убавил энтузиазма.
Обитатель третьего барака не мог знать, что в пятнадцати километрах от его настоящего местопребывания бушует таёжный пожар, но это не имело значения. Их перевозили! Ежедневно, небольшими партиями. Вчера – шестой барак, позавчера – второй, сегодня настала их очередь. Куда – неважно. Дорога отсюда куданибудь – практически свобода. Вряд ли она будет короткой. А это значит, что кому-нибудь из охраны захочется освободить кишечник или вздремнуть. И может быть, оставшиеся из отпущенный ему Богом дней представится случай провести… не в изоляторе.
Заключённых партиями по трое провожали через распахнутые створки ворот из дворика, обнесённого высокой стеной сетки с колючкой наверху, к автофургону, у дверей которого стояли двое славных молодцов с автоматами на взводе. Конвой передавал им партию и удалялся за следующей. Те, кто стоял во дворе и ожидал своей очереди, безумными, счастливыми глазами наблюдали за церемонией. Особенно волновал их эпизод выхода за забор, автофургон же совсем не нравился. Но внешне ребята казались спокойными, делали равнодушные и отсутствующие лица, показывая, что им глубоко начхать, куда и почему их везут. В принципе, некоторым самым тёртым на самом деле было всё равно, опыт учил: если ты зэка, то не перестанешь им быть после небольшой тряски в автофургоне с решёткой внутри, отделяющей как от молодцов с автоматами, так и от выхода. Некоторые с удивлением разглядывали пустые «вышки» и тайком ощупывали потайные карманы – на месте ли табачок, но выскользнуло ли «железо»?
Единственными, кто не испытывал восторга от эвакуации, были легаши. В такое зябкое утро не доставляло радости болтаться на свежем воздухе. Те же, кому был обещан выходной, совершенно сходили с ума от ярости, беспричинно дёргались, раздавая зуботычины направо и налево и поминутно вспоминая маму. Иногда казалось, что именно эта мать-героиня произвела на свет практически всех зэка совместно с начальством зоны.
Чувствуя на себе пристальные и завистливые взгляды, Пахан нарочито артистично прошагал мимо «колючки» вслед за Кривым и Сычом и оказался в «предбаннике», почти на свободе, которая длилась двадцать четыре шага до фургона. Конвой торопливо развернулся и, чертыхаясь, распинывая грязь, пошлёпал за следующей троицей. Одна дверца фургона была распахнута, оттуда гремел одобряющий призыв:
– Сыч! Вали сюда, поехали за девочками!
– Улюлю, Кривой, смотри дверь не перепутай!
– Притырьтесь! – сплюнув сквозь зубы, оскалился Сыч, внутрь ему определённо не хотелось.
Легаш в фургоне был другого мнения:
– Молчать! А ты давай сюда, живо!
Второй – у распахнутой дверцы – толкнул Сыча прикладом меж лопаток:
– Шевелись, сучара! А вам – стоять!
Сыч нехотя и неуклюже вскарабкался в фургон в руки первого, тот толкнул его к решётке:
– Лицом к стене! – и загремел ключами.
– Товарищ-ч начальник, отлить надоть, – ухмыльнулся заискивающе Кривой.
