Между яблонь

скачать книгу бесплатно


– Анна Алексеевна?

– Привет, Маш, – несколько неловко улыбаясь, поздоровалась Аня.

– Вы… как тут?

– Я тут живу, – усмехнулась она. – Антонина Ивановна любезно приютила, пока у меня со своим жилищем проблемы. Не всё так гладко у учителей.

Маша стояла, выпучив глаза и рассматривая Аню в спортивных штанах и вязаной кофте с джинсовыми заплатками и гоночной машиной из пайеток на животе. Аня отхватила эту шкурку где-то на распродаже: цена и материал отличные, ну а что до декора… что поделаешь.

Аня, в свою очередь, не без интереса смотрела на не по-школьному одетую Машу: в джинсах, каком-то растянутом, в торчащих нитках свитере и красных, в жёлтый горох носках. На голове у ней по-прежнему были две косички, но к вечеру они растрепались, и сейчас Маша походила на репейник или воробушка.

– Проходи, Маруська, – позвала Антонина. – Девочки, попьём чаю сначала? Все вместе?

…Это было очень странное чаепитие, напомнившее Ане перекус у Безумного Шляпника. Пирог был хорош: воздушный, пышный, тающий во рту, с лёгкой горчинкой цедры. Чай – кисловатый, травяной, с нотками чабреца и календулы, похожий на тот, что бабушка раньше заваривала на огороде. Посуда – аккуратные фарфоровые блюдечки, крохотные чашечки и серебряные вилочки-трезубцы. Сколько же у Антонины разных сервизов?.. Кроме того, на столе лежали аккуратные, накрахмаленные салфетки, розетки с разным вареньем и широкая, толстостенная хрустальная конфетница. Блики лампы играли на острых прозрачных краях.

Маруська и Антонина Ивановна вели какие-то великосветские разговоры; периодически Антонина давала Маше комментарии насчёт пользования той или иной вилкой. Аня, начав поедать пирог руками, почувствовала себя весьма неловко, но Маша принимала всё как должное и кивала, прислушиваясь к советам. Правда, в сочетании с её растянутым старым свитером выглядел этот странный урок этикета весьма сюрреалистично.

Когда пирог был съеден до последней крошки, Антонина рассказала о Бостонском чаепитии, затем – забавную историю о чаепитии в Версале, а затем встала из-за стола и объявила:

– Спасибо, девочки, что составили компанию. Давно в таком хорошем кругу не пила чая.

– Давайте бельё повешу, – тут же вскочила Маша, кивая на эмалированный таз в углу, от которого шёл запах свежести и немного несло хлоркой и хозяйственным мылом.

– А я тогда посуду вымою, – чтоб не остаться барышней-белоручкой, предложила Аня.

– Спасибо, девочки, – глухо повторила Антонина. Неожиданно и громко всхлипнула. Быстро скрылась за шторками своей кровати-алькова.

– Антони…

– Не надо, – прошептала Маша, хватая Анину руку. – У неё бывает… Не трогайте её пока. Она сейчас фотографии пересмотрит и успокоится.

– Какие фотографии? – обескураженно прошептала Аня.

– Вани и Ивана.

– Мужа?..

– Это у неё муж и сын. Муж ещё в войну погиб, а сын вроде бы на машине перевернулся, но я точно не знаю…

– А что делать-то?

– Просто подождать, Анна Алексеевна.

В полумраке просторной комнаты, уставленной старинными вещами, тазиками, канделябрами и барахлом, школьно-казённое «Анна Алексеевна» прозвучало так чужеродно, что Аня поёжилась.

– С ней бывает, – повторила Маруська и тихонько вздохнула, рассеянно глядя на задёрнутые занавески; видимо, задумалась о чём-то своём. Потом резко встряхнулась и кинулась к тазику в углу.

– Я пойду повешу в саду. Дождь вроде кончился.

«В саду», – мысленно повторила Аня. Какой же там сад… Три скрюченные яблони. И почему Антонина повесила замок на дверь к флигелю? И снова не флигель – одно название… Стены как решето, потолка наполовину нет. Лучше бы, чем этот коридор, полку у колодца какую соорудили. Блин, забыла влажные салфетки на полке в кабинете! Вечером опять с грязными руками засыпать… Хотя можно в кухне вымыть, там приличная раковина, почти как в городе. Как там в городе-то? Как дела у мамы?..

Подкатило к горлу, и Аня чуть не расплакалась. Еле дождалась, пока Маша, громыхая тазом, выйдет вон, бросилась на свой диван, обняла подушку и уткнулась в жёсткую плотную материю. От неё пахло перьями, пухом и чем-то влажным, а ещё сладким, как будто луковой шелухой. «Хороши, на пару с бабкой воем», – сквозь слёзы подумала Аня и зашарила по карманам в поисках телефона. Набрала маму, пока шли гудки, проглотила рыдания.

– Алло? Анечка? Здравствуй, Анютка! Хорошо, что позвонила! Как ты там? Готовишь что-нибудь, успеваешь? Как в школе? Как голова твоя? Не болит?.. Только что Кирилл звонил. Довольный, как слон. Сказал, всё хорошо, завтра первый зачёт уже…

Аня вытирала глаза краешком подушки, улыбалась, успокаивалась. Если у Кирилла всё хорошо – значит, всё не зря… Значит, всё правильно…

– Ты-то как, Анюта? – ласково повторила мама, как будто вдруг оказавшись совсем рядом. – Как ученики? С домом устроилось? Совсем редко звонишь, а я боюсь – вдруг не вовремя со своими звонками…

– Да всё хорошо, мам. Устроилось с домом. Почти. Скоро мастер приедет из города, всё наладит. Там хорошо, мам. Просторно так, и яблони прямо в окна стучатся… В школе хорошо. Мне нравится. Ты Кирику передавай привет обязательно…

– Анечка… Ты…

– Что? Мам, говоришь что-то? Плохо слышу!

–…нечка… долго одна не гу…

– Мама! Связь плохая!

–…орожна… всякие ходят… даже в дере…

– Ничего не слышу, мам. Я найду завтра, где получше ловит. Я люблю тебя! Пока-пока…

Отключила вызов, опустила трубку.

Шипела и мигала одна из трёх ламп в пятерной люстре-колокольчике. Что-то напевала во дворе Маруська – было слышно через приоткрытую дверь. Ветер нёс из сеней и стелил по полу вечерний сквозняк.

Антонина закопошилась за шторкой, выглянула: сначала одну ногу спустила, потом вторую (Аня впервые обратила внимание, какие у неё тапочки: не тапочки даже, а домашние туфли, мягкие, но на каблучке, ни капли не старушечьи). Отдёрнула занавеску и посидела немного тихонько, сложив руки на коленях, как примерная первоклашка. Глаза у неё были ничуть не красные, только лицо – рассеянное, как будто смотрела она не на Аню, не на комнату, а куда-то вообще в другое пространство. И словно морщинок меньше сделалось.

Но вот загремела тазом Маруська, забормотало где-то вдалеке радио, протарахтел пазик, шедший последним субботним рейсом в Крапивинск. Антонина очнулась и бодро слезла на пол. Постукивая каблучками, подошла к Ане, села рядышком, приобняла за плечи.

– Взгрустнулось? Бывает, Анечка, бывает… Это хорошо, когда те, по ком грустишь, недалеко. Когда можно раз – и позвонить, и приехать. Не плачьте, Анечка, не надо. Незачем по ним плакать, по живым…

Бабка больше ничего не сказала, но конец фразы Аня услышала – как будто его в воздухе подвесили, плотный, едкий, как папиросный дым.

– Давайте я пойду Маше помогу, – сдавленно предложила она. – И посуду ещё не вымыла… Простите…

– Да что ты тут, служанка, что ли, чтоб мыть да помогать постоянно? – проворчала Антонина. – Шла бы просто погуляла. А то – дом-школа, дом-школа, как в тюрьму себя посадила.

– Всё в порядке, – отмахнулась Аня, вставая. – Спасибо вам… за понимание.

И быстро вышла в сени. Пока напяливала ботинки, из кармана выпали три сухих хрупких бусины. Что ещё такое? Откуда? Аня нашарила их в темноте на пыльном полу, поднесла к глазам. На улице уже включили фонари, и в косом бело-жёлтом луче она разглядела неровные шершавые красные шарики, похожие на сухую черешню. Что за ерунда ещё? Но выкинуть, отпустить их с ладони в мокрую траву не захотела. Такие маленькие, сморщенные, беззащитные и как будто изнутри светятся. Откуда могли взяться? Разве что Кир прошлым летом эту кофту напяливал, когда было прохладно… Может быть, запихал в карман ягоды и забыл. А они так красиво высохли.

Аня сама знала, что это не так. Перед отъездом она все вещи тщательно перетряхнула и перестирала, да и брат не такой ротозей, чтобы распихивать ягоды по карманам – у него на это рот есть. Но других версий не было.

Аня, пожимая плечами, чему-то глупо улыбаясь, вышла во двор.

Светила белая, как кусок ваты, луна. Маша, как актриса в театре теней, прыгала среди белых простынь. Три кривых яблони в лунном свете расправились, распушили крепкие листья и стояли, как мрачные невесты: каждый листик был окаймлён белым лунным бликом. Позади, в том месте, где за двором не было домов и видно было далеким-далеко до самого пустыря, вставали густые тучи.

Оттуда, из этой дыры в пушкинскую, гоголевскую ночную осень, задувал немилосердный предзимний ветер. Тучи слоились, распадаясь, пушась, ёжась, как будто сад уходил вглубь, и это не тучи, а пышный и колышущийся яблонев цвет обрисовывал вздымавшиеся штакетины забора и дальние фонарые столбы.

Аня обхватила себя руками, яростно потёрла плечи, поморгала. Когда открыла глаза – чуть не вскрикнула, отшатнувшись от возникшей рядом Маруськи.

– Я закончила, – возвестила она, потряхивая косами; резинка с одной почти сползла. – Холодно.

Она прижала пустой таз к животу, подышала на покрасневшие пальцы.

– Пойдёмте в дом?

– Пошли… Машка, а ты часто сюда приходишь?

– Каждые выходные почти. Иногда на неделе. Баба Антонина совсем одна. Грустно ей. Знаете, иногда так не хочется, и уроков полно, а всё равно иду… Иногда думаю: как так получается? Человек жил, растил детей… Его дети заводили детей. Дети его детей заводили детей. А потом все его покинули, и он один… И вроде бы её родственники приезжают. Часто даже… – Маруська вздохнула, переминаясь, взялась за ручку двери. – Но… она тут всё равно одна. Каждый вечер. День за днём. И даже по телефону с ними толком не поговорит, потому что неинтересно им с ней. У неё внучка есть, Ксюша. – Ане показалось, Маруська произнесла это имя с оттенком отвращения. – Она приезжает. Всё тут перемоет, поправит, кучу продуктов оставит. Чай с ней попьёт, наготовит. Но это так грустно: видеть, как баба Антонина старается быть ей интересной. Так беспомощно, так обидно… И Ксюша вроде старается… А всё равно они как инопланетяне. Никак шлюзы не состыкуют.

Видимо, постеснявшись грубоватого сравнения, Маша шмыгнула в дом. Не дожидаясь ответа, скинула сапоги, миновала сени. Уже приоткрыв дверь в комнату (в тёмные сени хлынул тёплый золотистый свет), шепнула:

– Вот и разговаривает она… с фотографиями.

И вошла внутрь.

Аня осталась в темноте, сцепив замёрзшие руки, думая о том, что Антонина Ивановна, кажется, ни разу не показалась ей грустной заброшенной бабулькой. Надо же. То ли Маша чересчур чувствительная, то ли она, Аня, совсем чёрствая стала. Но нет же, нет… Антонина боевая бабка… Что за нюни… Хотя вчера, когда Аня только пришла, она была совсем не такая… Шелестела, как старые листья…

– Анна Алексеевна! – позвали её на два голоса из комнаты. – Анна Алексеевна, чай готов!

– Иду. Иду! – крикнула она и принялась снимать ботинки. Перед тем, как войти в комнату, зачем-то нащупала в кармане сухие бусины черешни.

***

– Теперь точно до понедельника, – весело улыбнулась Маруська, когда они закончили перемывать тёплой водой толстостенный тяжёлый хрусталь в слоноподобном серванте. В воду Антонина Ивановна добавила нашатырного спирта, соли и капельку синьки – чтобы хрусталь красиво блестел. Вымытый сервант и вправду сиял: светились зеленоватые стёкла, темнело влажное, оттёртое от мушиных пятен дерево, а чашки, графины и менажницы собирали на своих острых льдистых уголках золотые и голубые звёздочки от света люстрып.

Аня, потирая саднящие пальцы, усталая, но довольная, отправилась отмывать руки от щадящего для хрусталя, но едкого для кожи раствора. На душе было легко, как будто налипшую пыль она отдирала не от посуды, а от своих мыслей. Растаяла, растворилась в кастрюле с тёплой водой последняя мутная обида на Кирика: в конце концов, могла бы сейчас тусить в общежитии МПГУ на проспекте Вернадского (она всё об этом институте ещё год назад разведала!), может, пошла бы там в какой клуб, звездила бы…

Аня усмехнулась. Ну как бы она звездила, мышь пугливая? Одёрнула себя за глупые мысли. Такое даже Марусе в голову наверняка не приходит; уж ей-то, учительнице, подавно должно быть стыдно. Или нет? Учитель не человек, что ли?

Человек, человек, успокоила она себя. Просто есть мысли, которые думать глупо, и неважно, учитель ты или не учитель.

Одно омрачало приятное пятничное настроение: разбитая чашка. Ну её, ерунда какая, и Антонина сказала, что эту чашку ей какой-то прилипчивый ухажёр в юности подарил, и не жалко ни капли… Но всё равно. Зелёные стеклянные чешуйки воровато-лукаво блестели в ворсе ковра, порезанный палец кровил, а по самому крупному черепку уже бежал деловитый, неутомимый паук. Аня пыталась вспомнить, как так получилось, но не могла сообразить даже, в какой момент выпустила чашку из рук. Смахнула со стола? Или когда посуду мыла?.. Совсем запуталась от усталости.

Аня снова лихорадочно посмеялась над собой, вышла во двор, помахала скрывшейся за забором Маруське и вернулась в дом. Часы показывали начало одиннадцатого.

– Антонина Ивановна, может, надо было Машу проводить?

– Она недалеко тут, не переживайте, Анечка. Как мне повезло, что вы рядом… Вроде и засыпать не так тяжело в компании. Вы как, ещё посидите?

Аня оглянулась. Антонина стояла на крыльце, одной рукой крепко держась за перила, как будто боялась случайно перевалиться в сад. Другой она стискивала на плечах вчерашнюю кружевную шаль.

Аня поёжилась: к ночи стало зябко, вызвездило. Наверняка завтра погода испортится; золотистые утренние облака, полуденное рыжее солнце и румяные закаты и без того подзадержались.

– Анечка?.. – окликнула Антонина. Аня встряхнулась, медленно поднялась на крыльцо.

– Да. Посижу ещё немного. Почитаю…

– Если вдруг захотите – в кладовой есть библиотечка. Классика всё больше, современного, конечно, нет… Но ведь и в классике есть прекрасное, – предложила Антонина.

– Ага, – откликнулась Аня. – С удовольствием… Как-нибудь. А сегодня… у меня есть, что почитать. Я с собой взяла электронную книжку.

«И хорошо, что скачала на неё заранее», – похвалила себя Аня. В Яблоневом с интернетом было неважно, а уж если бы роутер обнаружился в древнем доме Антонины Ивановны – она бы и вовсе обалдела.

– Если что – в кладовку из сеней можно зайти. Вон тут, – кивнула Антонина, приоткрывая дверь. – А я уже спать, Анечка. Старики ложатся рано…

– Доброй ночи, Антонина Ивановна.

– Доброй, доброй.

По земле стелился редкий зеленоватый туман; небо наливалось густой, плотной чернью. Аня постояла на крыльце ещё немного – пока окончательно не замёрзла, – полюбовалась на такие крупные, такие яркие здесь звёзды, запутавшиеся в ветках, и тоже пошла домой.

Глава 6. Месяц в школе

Чтобы отпраздновать первый месяц в школе, Анна Алексеевна решила сходить в «Ромашку» и купить в пекарне и купить повидло, кофеи полкило полюбившихся пончиков. Антонинин кофе был великолепен – у Ани в кои-то веки решилась проблема раннего подъёма: ради такого она была готова и в шесть вскакивать (и так и делала, и успевала с утра до школы переделать уйму дел!). Но она жутко соскучилась по обыкновенному, плебейскому растворимому Якобсу и планировала, пока Антонина спит, побаловать себя этим тайным удовольствием, преисполненным ностальгии.

За весь месяц она почти ни разу не оставалась дома в одиночестве: баба Антонина, как называла её Маша, никуда не выходила – даже во двор. Флигелёк к колодцу, как перекрыла в первый день, так больше и не открывала, а посему не отлучалась даже туда. Временами Ане мучительно хотелось побыть одной, но в школе она была окружена детьми, после уроков – учителями. На улице то и дело подходили любопытно-благодарные яблоневцы, каждый второй из которых приходился родителем или родственником одному из её учеников. Для себя Аня даже выделила несколько родительских категорий. Самыми сложными были две. Первая – болтливые кумушки-тётушки девятиклассников, пытавшиеся выведать, как Анин муж (какой муж?.. кто сказал, что у неё есть муж?.. откуда вообще такие слухи?..) откосил от армии. Вторая – тревожные мамы пятиклашек, которые, как одна, спрашивали, не нужно ли её Ваню, Таню, Тёму возить в город на дополнительные занятия по логике и ментальной арифметике. Аня, как могла, объясняла, что мужа у неё пока нет, а развивать логику десятилеток вполне могут и сами мамы. Её слушали внимательно, доброжелательно, покачивая головами; её слова, возможно, и откладывались где-то в умах и откликались в сердцах, но в целом стекали с кумушек и мамочек, как с гусей вода. Аня сначала боролась, потом злилась, потом раздражалась, а потом плюнула и стала по возможности обходить две этих категории по широкой дуге.

Единственным местом, где она бывала кроме магазина и школы, стал палисадник технички Клавдии Антоновны. Клавдия поила её чаем с яблоками и мёдом, щедро потчевала историей Яблоневого, а под настроение угощала даже секретами и тайнами старого посёлка. Одна из тайн, как водится, касалась Аниного дома.

– Кто ж вам предложил там поселиться-то, Анна Алексеевна?

– Да кто-кто… – помимо воли подделываясь под просторечный душевный слог Клавдии Антоновны, отвечала Аня. – Кто там завраспределением-то. Тот и предложил. Я ещё обрадовалась. Подумала, не придётся тратится на жильё, больше брату останется… А тут такая оказия.