скачать книгу бесплатно
– Ничего подобного не было! Матвею Григорьевичу это показалось…
Виновных не нашли; весь класс был только оставлен на один час после уроков.
Потешал учеников своим плохим русским языком и другой чех – преподаватель греческого языка В. В. Шиллер. Он запутался, например, между русским «запомните» и значениями того же слова по-чешски: zapominati – забывать (как и по-малороссийски). Объясняя греческую грамматику, Шиллер внушал:
– Это важное правило. Забудьте его получше!
Дружный хохот учеников вызывал в нем изумление.
Гимназическое обучение
В ту эпоху пичканье мозгов учащихся классицизмом, введенным недоброй памяти министром гр. Д. Толстым, достигло апогея. Поэтому классические гимназии первенствовали. Реальные училища существовали, но терпелись правительством лишь как неустранимая уступка общественному мнению, и окончившие их не получали права на поступление в университет.
Своих преподавателей древних языков было, однако, слишком мало. И среднюю русскую школу залила волна чехов-классиков, преимущественно преподавателей греческого языка.
Нас буквально давили латынью и греческим. Латинский язык начинался с первого же класса, и его уроков бывало в неделю от пяти до семи. Греческий язык вдавливали в нас с такою же напряженностью, начиная с третьего класса. По преимуществу душили нас грамматикой и переводами с русского на эти мертвые языки – пресловутыми «extemporalia»[91 - Экстемпоралия (от лат. ex tempore – тотчас, без подготовки) – учебные классные письменные упражнения, заключавшиеся в переводе русского текста на латинский или греческий язык без предварительной подготовки.]. Классиков из нас все же не вырабатывалось; мы эти языки ненавидели. А так как почти половина времени, вообще проводимого в гимназии, уходила именно на древние языки, то невольно ненависть к ним переходила в неприязнь к самой гимназии.
Запрещенный плод сладок, а им для нас являлось… естествознание и прежде всего биология, признаваемые опасными, как ведущие к атеизму и материализму. Когда в наши руки случайно попадал учебник анатомии или физиологии человека, мы с жадностью его проглатывали – именно ввиду его запрещенности. Книга читалась тайком, держа ее под партою, или же наспех глоталась в уборной… И мы действительно рисковали подвергнуться за такое недозволенное чтение гимназическим скорпионам[92 - В «Книге пророка Иезекииля» под «скорпионами» подразумеваются нечестивцы, которые, подобно скорпионам, нравственно жалят людей благочестивых (Иез. 2: 6).].
Зачитывались мы тайно и другими запрещенными книгами, например… Писаревым. Но настоящий азарт конспиративного чтения наступал тогда, если к нам попадали брошюры Лаврова или Бакунина[93 - См., например: Лавров П. Л. Русской социально-революционной молодежи. Лондон, 1874; Он же. 18 марта 1871 года. Женева, 1880; Он же. Социальная революция и задачи нравственности. (Открытое письмо молодым товарищам) Б.м., [1884]; Он же. Национальность и социализм. Париж, 1887; Он же. Революция или эволюция. Женева, [1888]; Бакунин М. А. Наука и насущное революционное дело. Gen?ve, 1877. Вып. 1; Он же. Русским, польским и всем славянским друзьям. Gen?ve, 1888; Он же. Всесветный революционный союз социальной демократии. Русское отделение. К русской молодежи. Gen?ve, 1888.]. Они воспринимались, как откровение…
Все же обучение у нас было поставлено неплохо. В то время существовал порядок, допущенный в виде опыта исключительно на Кавказе, – прохождение курса средней школы без экзаменов. Это была мера, введенная попечителем Кавказского учебного округа К. П. Яновским. Устранив переводные годовые экзамены, Яновский установил переводы из класса в класс на основании проявленной в течение года успешности. Для лучшей же ее проверки устраивались в конце каждой четверти учебного года репетиции, как письменные, так и устные. И те, и другие – экспромтом.
На устные репетиции приходил неожиданно в класс директор или инспектор, а изредка и преподаватель той же специальности. На практике вызывались при этом только неуспевающие, реже – троечники. Хороших учеников почти никогда не тревожили. Вся репетиция заканчивалась в течение одного урока. Письменные же репетиции были обязательны для всех; они производились без ассистентов.
Позже этот порядок, в видах общегосударственной нивелировки, был отменен министром народного просвещения Деляновым – к великому огорчению Яновского. На основании опыта я решительно предпочел бы эту систему общепринятой – ежегодных переводных экзаменов.
Конечно, как и везде, нас принуждали ходить по субботам и воскресеньям в церковь, заставляли говеть и пр., часто убивая этим бывшие у некоторых зачатки религиозности и ни в ком их не зарождая.
Гимнастики было очень мало, а спортивных упражнений и вовсе не было. Занятие спортом считалось делом несерьезным. Типичная фигура гимназиста того времени – сутулый бледный юноша, часто с развившейся близорукостью, без признаков молодой жизнерадостности.
Кружки
Как естественный противовес одностороннему школьному образованию в гимназической среде постоянно возникали кружки для самообразования. Читали доклады и диспутировали на литературные темы. Охотнее читалась, на конспиративных собраниях, подпольная или запрещенная заграничная литература – Л. Мартов, Бакунин и т. п., – или же обсуждались общественно-политические вопросы.
Были и кружки с определенно революционным оттенком, преследуемые властью. Несколько товарищей, настроенные революционно, склонили как-то и меня пойти на одно из таких собраний.
Пришли в один из домиков, на самой окраине города. В «конспиративной» комнате на кровати набросана целая куча гимназических шинелей и «штатских» пальто. В комнате уже набралось десятка два молодежи. Большинство – наши же гимназисты. Но было еще несколько довольно развязно державших себя девиц, один казак-вольноопределяющийся и затем несколько неопределенных фигур, почему-то показавшихся аптекарскими учениками; большинство, если не все, с еврейскими чертами лица.
Накурено до крайности; лампа на столе светит, точно сквозь туман. Долго, однако, не начинают. Чего-то перешептываются в небольших кучках.
Подходит ко мне одноклассник Гречка, – один из приведших меня:
– Пойдем со мною! Одевайся…
– В чем дело?
– Потом скажу. Надо!
Удивился я. Оделись, вышли. Прошли молча квартала два.
– Ну, что же такое? Объясни, наконец!
– Тебе там нечего делать…
Тогда только я понял. Очевидно, опасались меня как сына прокурора и решили «выставить». Тогда меня это и возмутило, и оскорбило. В нелегальные кружки уже и сам я после этого не соглашался ходить, ни на какие приглашения.
Выпускной экзамен
Вот, наконец, с гимназическим курсом и кончено! Остался только выпускной экзамен – тогда акт большой важности.
Его производили, для вящей торжественности, в большом актовом зале. Стол с зеленым сукном, с золотыми кистями… За столом – экзаменационная комиссия, с директором во главе. Все – не по-обычному, парадно!
В параде также и экзаменующиеся. Блузы здесь не разрешаются. Заставили нас облечься в гимназические мундиры.
По залу расставлены в шахматном порядке парты. Каждая предназначена только для одного. Парты отделены, одна от другой, метрами четырьмя: всякое сношение между абитуриентами – экзаменующимися должно быть пресечено… Время от времени между партами циркулируют члены комиссии или надзиратели… Такова обстановка письменных экзаменов; с них дело и начинается.
Трепещущие, мы собрались и ждем. Вот в дверях зала появляется высокая сухая фигура директора. Проходя к экзаменационному столу, он осматривает нас строгим взглядом: все ли меры против нас приняты… Наши сердца сжимаются еще больше.
Директор занимает свое место. Затем вынимает из папки конверт. Это – экзаменационная тема! Она получена непосредственно от учебного округа, из Тифлиса. Конверт прошит накрест проволокой, а концы проволоки припечатаны сургучными печатями. Члены комиссии поочередно осматривают пакет: удостоверяются в целости печатей. Затем директор выходит на средину зала и, высоко подняв руку, показывает издали зачем-то пакет и нам. Ему подносят ножницы. Подняв высоко над столом конверт, директор медленно разрезает проволоки. Из конверта вынимается листок бумаги. Тема! Мы окончательно замираем от волнения… Листок просматривается по очереди членами комиссии. Один из них выходит к доске и пишет на ней тему.
Свершилось!
Вся эта торжественная церемония с конвертом была производима благодаря скандалу, происшедшему в прошлом году. Ранее обыкновенно бывало, что выпускные ученики наперед узнавали экзаменационные темы. Посредством тайных сношений между собой абитуриенты кавказских гимназий устраивали денежный сбор. На собранные средства подкупался кто-либо из служащих в канцелярии попечителя, и темы здесь выкрадывались. Или же, если это не удавалось, подкупался почтовый чиновник в Тифлисе. Он распечатывал искусно на почте конверт, снимал копии тем, передавал их кому следует, а вновь запечатанный пакет путешествовал далее. Применялись и другие способы.
Но как раз в предыдущем году у директора одной из тифлисских гимназий Лилова темы перед экзаменом были похищены из его письменного стола. Виновники обнаружились легко: сын самого директора и его племянник – оба выпускные гимназисты. К скандалу отнеслись довольно мягко: виновники были на год лишены права держать выпускные экзамены. Вместе с тем, однако, были введены усиленные меры предосторожности, впервые примененные к нашему выпуску.
Но и абитуриенты изощрялись в мерах самопомощи. По заранее распределенным между собой ролям один из экзаменующихся просился выйти по естественной надобности. Он оставлял в условленном месте копию темы. Подкупленный сторож передавал эту копию специально мобилизованным лучшим ученикам седьмого класса, которые, пользуясь всеми пособиями, спешно изготовляли работу. Тем же путем, но через другого выходившего, работа или решение математической задачи попадала в зал. Она спешно размножалась, а копии либо перебрасывались от одного к другому в виде смятых бумажных шариков, либо оставлялась под подносом с графином воды, стоявшим на окне для охлаждения экзаменующихся. В таких случаях у абитуриентов внезапно проявлялась массовая жажда…
Письменные экзамены прошли благополучно; начались устные.
Здесь также была организована самопомощь. Один вызывался добровольцем и отвечал первый, без «обдумывания». Двое же следующих предварительно «обдумывали» доставшийся им билет на двух партах, у противоположных стен зала. В парты сторожа заблаговременно подкладывали книги, конспекты и все, что могло бы помочь «обдумыванию».
К этому плутовству нельзя было отнестись слишком строго. Оно было естественной самозащитой при нелепой системе, где происходит не столько экзамен знаний, сколько – памяти. В самом деле, что мог бы извлечь экзаменующийся из учебника математики или любой грамматики, перелистывая их тайком в течение десяти минут, полагавшихся на обдумывание, если бы не был знаком с предметом раньше?
Но на самом последнем экзамене – он был по истории – произошла у нас катастрофа. На противоположных партах «обдумывали» двое: Атарщиков и я. Атарщиков маневрировал неловко: это заметили. К нему подлетел инспектор Шантарин… и извлек из парты целый ворох пособий.
Перенеся «вещественные доказательства» на экзаменационный стол, Шантарин направляется ко мне:
– У вас тоже такой склад?
– Нет, Григорий Васильевич!
Он отходит. Хорошее «нет» – там полно! Терять времени нельзя. Сгребаю все, что было в парте, втискиваю под мундир, в карманы. Живот мой внезапно распухает…
Меня вызывают. И тотчас же инспектор идет обыскивать мою парту. Поздно!
Атарщикову угрожала кара. Но этика требовала: один за всех, все за одного. Раньше, однако, чем мы успели что-либо предпринять для помощи ему, дело повернулось совсем неожиданно.
Атарщиков был постоянным церковнослужителем при о. Григории Смирнове. Теперь этот последний убедил его выдать, в целях самозащиты, всех и все. Атарщиков так и сделал. Дело вдруг стало серьезным. Началось расследование, допросы, заседания… Экзамен был объявлен недействительным, и о преступлении нашем донесли на распоряжение попечителя учебного округа. Мы повисли в воздухе и гадали, что же с нами будет? Неужели придется все сдавать сначала?
Атарщикову, признанному нами предателем, был объявлен бойкот[94 - Спустя четыре года, участвуя в экспедиции в ледники Эльбруса, я неожиданно встретился в Нальчике с Атарщиковым, которого мы потеряли из виду. Он здесь лечился от довольно сильного туберкулеза. Слышал я, что вскоре он и умер.].
Недели через три пришло мудрое распоряжение попечителя Яновского: не применять никаких репрессий, повторить заново только злополучный экзамен по истории[95 - Ср. с дневниковой записью В. В. Стратонова от 12 июня 1887 г.: «Экзамены у нас начались 12 мая. К ним были не допущены 7 человек ‹…›. На первом же, русском, многие порезались, из которых один, Короленко, должен был скоро подать прошение об оставлении на второй год. Моя работа, как говорят, лучшая; получил 5. На другой день писали по латыни. Тема была трудноватая. Я сделал две грубые ошибки, но, несмотря на это, моя работа опять оказалась лучшей. Затем писали по-гречески очень легкий перевод, за который я получил 5, и по математике ‹…›. Итак, письменные экзамены у меня сошли хорошо. Начались устные. 1-й был по закону Божьему, 2-й – история, 3-й – греческий, 4-й – латинский, 5-й – математика. Я получил на всех по 5, хотя по математике отвечал лишь на 4. На истории у нас произошла история, не кончившаяся до сей поры. Дело в том, что у нас были составлены для каждого билета программы, более подробные, чем следовало, которые мы положили в скамьи для обдумывания. Из-за этих-то программ история и запоролась. Попалась начальству программа на вопрос № 21, который отвечал Атарщиков, и его решили исключить вместе с другим товарищем, Куликом. Тогда Атарщиков, по совету законоучителя Смирнова, донес, что такие программы были у всех. Нас спросили, и мы, под честным словом, все, кроме Дивари и Фисенко [приписка: и отчасти меня. 16/VIII.89] сознались. Был созван совет, на котором постановили ходатайствовать перед попечителем об оставлении отметок, так как это дело не имело влияния на ответы и было лишь мальчишеством. Но на это ходатайство до сих пор нет ответа. Вот в таком-то неведении мы находимся и в настоящую минуту, не зная, что с нами будет, выдадут ли аттестаты или оставят еще на год. Через это меня могут лишить золотой медали [приписка: боязнь лишиться ее заставила меня несколько сподличать, сознаться лишь в ? греха. 16.VIII/89.]» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 31). В записи от 19 июня Стратонов продолжает: «Наше неопределенное положение, наконец, разрешилось. Был назначен второй экзамен по истории на 15 июня. Я получил о нем известие 14-го в 10 ч. вечера в театре. Понятно, что я все бросил и побежал домой. На экзамене, который, в общем, сошел лучше первого, я получил 5. На другой день был назначен совет, а на третий, 17-го, мы получили аттестаты. Золотую медаль получил я, а серебряные – Дивари и Молько. Всего же окончило 13 человек…» (Там же. Л. 32).].
После окончания
Итак, гимназия окончена! Мне лично повезло: получил золотую медаль. Но и весь класс сдал благополучно, срезавшихся не оказалось. Буквально мы не чувствовали под собою от радости земли… Кончено с ненавистным классицизмом; впереди – студенчество!
Этого события нельзя было не отпраздновать. Мы ознаменовали его ночным пикником на одном из безлюдных островков Кубани. Переплыли реку и расположились на песке между кустами. Разложили громадный костер, чтобы спастись от комаров. Пировали и пели, пели и пировали… Пили за всех. Один из товарищей, поступивший затем в кавалерийское училище, провозгласил:
– Выпьем теперь за государя императора!
Несколько голосов запротестовало:
– Нет, за него мы пить не будем…
Вернулись уже засветло.
Настало время собираться в университеты. Некоторые из окончивших заявили, что они не имеют никаких средств на эту попытку. Мы устроили в театре городского сада благотворительный концерт, с участием гастролировавшей в Екатеринодаре малороссийской труппы. Ее тогда возглавляла талантливая и симпатичная артистка М. К. Заньковецкая.
Мы, молодые устроители, рассудили, что участвующим в концерте артисткам надо поднести букеты. Но тратить деньги из скромного сбора сочли неправильным, а своих денег ни у кого не было. Как раз в день концерта в клубе, в городском саду, был обед, устроенный местной золотой молодежью в честь артисток, с тою же М. К. Заньковецкой во главе. Мы понадеялись, что соберем деньги среди этой публики, и смело заказали цветы. Товарищи командировали меня с подписным листом. Но все отшучиваются, острят, а денег не дают.
С повешенным носом возвращаюсь по аллее в театр. Позади – шаги. Кто-то берет меня под руку. Оглядываюсь – есаул артиллерист Шелест.
– Ваши товарищи, верно, затратили на цветы свои деньги?
– Да…
– Сколько? Передайте, пожалуйста, товарищам!
Раньше, чем я, растерявшийся, его поблагодарил, он уже удалился. Этот красивый урок я запомнил на всю жизнь.
Нас окончило человек тридцать пять. И сразу начали рваться нити, так крепко, как казалось, нас годами связывавшие. Пошли мы разными путями: одни стали врачами, другие – юристами, третьи – военными… Из моих одноклассников вышел ряд полезных людей, но выдающихся деятелей как-то не выработалось. Судьба разметала нас, и мало кто позже встречался друг с другом.
Конец гимназии
Наш выпуск оказался, между тем, для Кубанской войсковой гимназии лебединой песнью, – последним!
Революционные тенденции, как говорилось, у нас сильно проникли в среду учащихся. Поэтому жандармские обыски и аресты в среде гимназистов становились все более и более заурядным явлением. В связи со всем этим и возникла попытка милитаризировать гимназию.
В начале 1887 года произошел роковой для России факт, далеких последствий которого никто тогда, конечно, и во сне не мог предвидеть. На Невском проспекте в Петербурге были задержаны 1 марта три молодых студента с бомбами, готовившие покушение на Александра III.
Это были: Андреюшкин, из нашей Кубанской гимназии, Генералов, из Лубенской, и Осипанов. Все трое были первокурсниками, только недавно вышедшими из стен средней школы. Вместе с ними был повешен молодой химик Ульянов (брат Ленина).
Андреюшкин был одним классом старше меня: окончил курс в 1886 году. Живо его помню: плотный юноша, с широким угреватым и покрытым следами оспы лицом, угрюмый, неприветливый и, в общем, малозаметный.
Все три студента были повешены. Если справедливо, как на то указывают большевицкие официальные биографы, что именно казнь Ульянова сделала из его брата того Ленина, который так громко вошел в историю, то надо признать, что эти виселицы обошлись России дорого!
Принялись и за те гимназии, из стен которых вышли крамольные юноши. Не помню, чем кончилось дело для двух других, но Кубанскую войсковую гимназию, как революционный очаг, постановлено было закрыть.
Взамен гимназии для молодых казаков Кубанским войском была учреждена сотня стипендий в разных кадетских корпусах. Эти стипендии, однако, по большей части оставались незамещенными. В здание нашей гимназии перевели Кубанское реальное училище.
Городское же управление Екатеринодара, взамен закрытой, немедленно открыло свою мужскую гимназию.
Юбилей
Много прошло с тех пор лет. И вот в 1930 году среди эмигрантов кубанцев в Праге вспомнили, что истекло 110 лет со времени открытия на Кубани первого среднего учебного заведения, Черноморской гимназии, которая затем была преобразована в Кубанскую войсковую гимназию и которую преемственно заменило Кубанское Александровское реальное училище. Этот зародыш произошел 29 июня 1820 года, и первым директором Черноморской гимназии в Екатеринодаре был протоиерей Кирилл Васильевич Россинский.
Столетие существования средней школы истекло в эпоху ожесточенной гражданской войны на Кубани, когда было не до юбилеев. Поэтому более просвещенные кубанцы решили ознаменовать 110 лет со времени этого события. Вот что говорилось в воззвании:
«Дорогие кубанцы! Минуло десять лет, как злая судьба выгнала нас из родного края. Сколько тысяч лучших кубанцев положили свою жизнь в борьбе за свой родной край! Но враг не столько силою, как хитростью, демагогическими обещаниями, склонил на свою сторону и многих из наших братьев – и мы проиграли. Враг одолел обманом! Тысячи раз каждый из нас ставил себе вопрос – почему мы проиграли? Без сомнения, конечная причина нашего несчастья – это неумение разбираться в том, что нам говорят, неумение за льстивыми словами видеть правду, отсутствие у народа в целом надлежащего образования…
Мы потеряли родину, тяжелым трудом приобретенное добро, сейчас мы почти нищие, и единственное утешение в жизни – это при соответственном случае вспомнить про родную Кубань. В этом году как раз и есть такой исторический для Кубани случай! 29 июня истекает сто десять лет, как на Кубани было открыто среднее учебное заведение – Черноморская гимназия, которая была главным источником культурного развития Кубани. С течением времени она была преобразована в Кубанскую войсковую гимназию, которой наследовало Кубанское Александровское реальное училище. Не будем забывать, что в то время, когда только что минуло 28 лет, как наши предки заселили кубанские просторы, открытие среднего учебного заведения было показателем больших духовных их стремлений; эта школа воспитала тысячи кубанских работников, которые создали славу Кубани…
Прошли годы, и гимназию постигло несчастье – сгорело ее помещение, вследствие чего и по причине сильных лихорадок в Екатеринодаре, Черноморская гимназия была переведена в гор. Ейск, где поместилась в большом казенном, б[ывшем] крепостном здании…
Через довольно продолжительное время войско, теперь уже Кубанское, образованное из Черноморского и Линейного, построило прекрасное здание для этой гимназии в Екатеринодаре, куда она перешла в 1876 году 25 сентября. Торжественно было освящено здание и церковь св. Сергия Радонежского при нем…
Войсковая школа на Кубани просуществовала ровно 100 лет, давши колоссальное культурное наследие.
Советская власть, оккупировав Кубань в 1920 году, уничтожила ее и взамен ввела свою школу, передавши даже здание КАРУ[96 - То есть Кубанское Александровское реальное училище.] правительству Адыгейско-Черкесской республики[97 - Неточность: Черкесская (Адыгейская) автономная область с центром в Краснодаре, выделенная, согласно постановлению президиума ВЦИК от 27 июля 1922 г., из Краснодарского и Майкопского отделов Кубано-Черноморской области, уже 24 августа была переименована в Адыгейскую (Черкесскую) автономную область, а 3 августа 1928 г. – в Адыгейскую автономную область.]; церковь из него была вынесена в Екатерининский собор в качестве придела. Уничтожила она форму школы, но не уничтожила культурного духа, и мы твердо верим, что настанет время, когда возродится войсковая школа на Кубани и в нашем “храме славы” вспомянут и основателей его, и духовного отца его – первого директора прот. К. В. Россинского».
Был организован в Праге, для празднования юбилея, комитет из представителей разных казачьих организаций. Как стали отыскивать питомцев этой гимназии, то самым старейшим из них оказался я. Меня и просили прочитать свои воспоминания на юбилейном собрании 28 июня 1930 года.
Я согласился, но список организаций, под флагом которых был намечен юбилей, оказался для меня, как русского общественного деятеля, неприемлемым. И даже одно помещение моего имени в программе такого начинания вызвало в русской эмиграции разговоры. Действительно, в их числе были: «Объединение вольного козачества»[98 - Сторонники казачьей «самостийности», выступавшие за освобождение Дона и Кубани из-под власти РСФСР и СССР и создание «союза вольных казачьих земель-республик – Казакии».], которое не могло опровергнуть, что оно субсидируется польским правительством в антирусских политических видах, «Громада украiнцiв с Кубанi»[99 - Громада укра?нцiв з Кубанi в Чехословацькiй Республiцi – эмигрантская украинская общественная организация, созданная в 1921 г. для оказания правовой, материальной и культурной помощи кубанцам, находящимся за границей. СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ] и т. п. С сожалением, но я должен был отказаться от возможности вспомянуть старину с молодыми кубанцами. Впрочем, и самое юбилейное празднование плохо удалось.
Студенческие годы
1. Жизнь студенческая
Первые шаги
Дорогое, невозвратное время! «Весны златые дни»[100 - Правильно: «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» – строки из главы шестой романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин».]… Быстро, быстро они промчались!
В ту пору, когда я окончил гимназию, свободы в выборе университета у нас не было. Учебные округа были приписаны к определенным университетам. Правительство стремилось прекратить накопление студентов в столичных университетах; это считалось опасным для сохранения в них спокойствия.
Мы, кавказские абитуриенты, имели право поступить только в Киевский, Харьковский и Новороссийский (в Одессе) университеты. Столицы для нас были закрыты. Я избрал свою родину – Одессу.
В начале августа 1887 года, подъезжая морем к Одессе, с волнением всматривался я в возвышавшиеся над мглистой полосой утреннего тумана верхушки церквей, крыши громадин домов и белый маяк на Большом Фонтане[101 - Дачные поселки, расположенные вокруг трех наиболее крупных источников минерализованных подпочвенных вод в южной приморской части Одессы, получили название Большого, Среднего и Малого фонтанов.]. Что-то даст новая жизнь?.. Так заманчивая своей первой самостоятельностью…
На пароходе шла поступающая в тот же университет целая компания молодежи из Закавказья: русские, армяне, грузины, татары… Гортанная кавказская речь будущих студентов неумолчно оглашала палубу.
Тотчас же по приезде привелось наблюдать известное солнечное затмение 7 августа 1887 года. В центральной России оно наблюдалось как полное, а потому вызвало и много интереса, и много нелепой тревоги. В Одессе оно наблюдалось только как частное, и притом очень рано, вслед за восходом солнца. Но всероссийский громадный интерес к затмению заразил и Одессу. Тысячи одесситов заполняли с закопченными или с цветными стеклами аллеи Александровского парка. Многие провели, в ожидании восхода солнца, ночь в ресторане парка. Очевидно, они не теряли даром времени. Об этом наглядно свидетельствовали, как раз в начале затмения, мелькавшие в одной компании в воздухе и опускавшиеся на чьи-то головы стулья.
Кончены необходимые формальности, и вот я, в новеньком мундире с синим воротником, слушаю лекции на юридическом факультете.
Синий воротник… Тогда удивляло, почему при встрече со студентами пожилые люди так любили заявлять: