скачать книгу бесплатно
– Почему вы так со мной разговариваете? – покраснел Зебруссь. – Вы меня подозреваете?
ММ молчал, продавливая психику интеллигента.
– У меня было предчувствие, – оправдывался Зебруссь. – У вас бывают предчувствия?
ММ пожал плечами и сказал, – Предчувствия к делу не пришьёшь.
– А у меня доказательства есть, – возрадовался Дрона тому, что вовремя вспомнил о столь важной вещи. – Сейчас найду! – заторопился он, роясь в одежде.
Удивительно, как в таком, на вид непритязательном, гардеробе можно сокрыть весьма основательные улики.
– Что это? – брезгливо поморщился ММ на, протянутый ему Дроной, мятый, бледно – жёлтого цвета конверт в пятнах масла, которые, при дальнейшем изучении, оказались отпечатками чьих-то палец.
– Ваши? – спросил ММ про отпечатки.
– Что вы! – энергично замотал головой Зебруссь.
– Не ваши? Тогда чьи?
– Того кто писал.
– А кто писал?
– Доброжелатель писал.
– Ваш друг, товарищ по партии?
– Я не знаю. Вы прочитайте, пожалуйста. Вы поймёте.
–А что вы волнуетесь? Конечно, прочитаю. Не за этим ли вы меня пригласили? – Подчеркнул ММ.
«Хроники Самоцветья. Часть вторая. Глава пятая.
За день до тех событий, которые позднее получили имя Ночи Битого Хрусталя, цены на яйца на Ежеловеловской ярмарке и окрестностях подскочили в тридцать три раза. За куриное давали серебряный рубль, за утиное два. За яйцо крокодила, что привёз купец Журавейник из Индии, было заплачено неизвестным покупателем, через посредников, девять золотых с полтиной».
« PS. Есть сведения, что антоновская птицефабрика на грани остановки, из-за эпидемии птичьего гриппа. Доброжелатель».
– Что-то я ничего не понял, – сказал ММ.
– И я тоже ничего не понял. Получил конверт вчера вечером, прочитал, подумал « чья-то глупая шутка, розыгрыш». А как лёг спать, так в голове и завертелось «Что? Почему? Как?». Ночь проворочался, глаз не сомкнул, а утром, часов в шесть, как осиновым клином осенило. Вскочил и бегом сюда. Три часа на крыльце прокуковал, ждал открытия, – Зебруссь с укоризной оглянулся через плечо на Матильду Гаевну. Матильда Гаевна Дрону не слышала. Матильда Гаевна зачарованно наблюдала, дрожащие из-под кровати, ноги Штырца.
***
Кощейко Бессмертных сидит в кресле председательском как чушка чугунная. Ни одной вразумительной мысли во взгляде, ни одного раздельного звука на устах, только нос сопит обиженно. Видать крепко его хватил новый удар судьбы, до самого корневища просушил. А ведь Кощейко ещё не знает главного, сидит, сопит и не моргает.
Соловьёв Разбойник ему и так знаки подаёт и эдак. В упор не видит Кощейко своего верного слуги.
Между тем, уважаемое собрание совсем распоясалось, депутатскую неприкосновенность трактует по собственной испорченности. «Я кому хошь могу в морду дать, даже прокурору. А мне дать обратно, в морду, нельзя, потому как я народный избранник, лицо сверхгосударственного значения». «А депутат депутату может в морду? Да и не в одну морду, а и вообще, в торец, например?». « А давайте устроим гладиаторские бои неприкосновенных персон. Вы на кого ставите?».
Шухер Заневский, человек парадоксальных достоинств и параноидальных недостатков, выбегал куда-то звонить, вернулся, высекая искры из воздуха. – Братцы! – обратился он к уважаемому собранию. – Я знаю, где Иван-дурак и Елена Прекрасная. Предлагаю назначить денежное вознаграждение за голову каждого в размере двух миллионов долларов.
Независимый депутат Сопрыкин возмутился было тем, что демократические ценности подменяются меркантильными интересами оргпреступности.
– А вы находите разницу? – искренне удивился Шухер Заневский.
– Я протестую! – разволновался Сопрыкин. – Как такое возможно?
– А ничего тут невозможного, – сказал Шухер, достал ножик и потребовал у Сопрыкина удостоверения демократических ценностей.
Оказалось, что Сопрыкин любит жизнь не меньше, чем идеалы и, даже, больше, чем депутатский мандат.
***
– So! – сказал Штырц. Из-под кровати он вылез как горнопроходчик, чумазый и слегка шальной. Наглотался чего-то. Газов каких?
– Рассказывай! – попросил ММ.
– О! – сказал Штырц, щёлкнул пальцами и предъявил полиэтиленовый пакет, внутри которого кольцами свивался длинный толстый рыжий волос.
Бум!
Звук для архива привычный. Так падают на пол из рук тяжёлые папки. Но, сейчас, в обморок хлопнулась Матильда Гаевна.
По приведению Матильды Гаевны в чувства, на её допросе, выяснились следующие три обстоятельства.
Обстоятельство первое. В бытность Матильды Гаевны на профсоюзной работе, с этой комнатой и с этой кроватью, связаны у Матильды многие сентиментальные воспоминания. Рыжий волос вызвал выброс эмоций, с которым Матильда не справилась.
Обстоятельство второе. День назад в архив наведался странный тип, по имени Игорь. Представился он, как доверенное лицо какого-то барона.
Беседовал Игорь с Матильдой долго. Матильда так и не поняла о чём. В какой-то момент она вдруг обнаружила, что спит.
Возможно, Игорь владеет методом гипноза. Полтора часа времени выпали из жизни Матильды так, что она не знает, что Игорь делал, пока она спала и когда ушёл. Внешность Игоря также стёрлась из памяти Матильды.
Обстоятельство третье. Доброжелатель в городе Антон один. Доброжелателей, конечно, везде и всегда избыток. Профессионалов мало. В Антоне один. Он давно достал своими опусами местную администрацию и областное отделение общества «Мемориал». Зовут его….
– Я должен позвонить Фиме Брусникину! – звенел от напряжения Дрона. – Фима должен всё знать.
ММ и Штырц душили Дрону миазмами скепсиса.
– Если произойдёт утечка, это сильно осложнит наши поиски. – Грозил Штырц.
– Клянусь, пресса ничего не узнает.
– Гм. А разве, ваш Фима не работает пресс-секретарём? Вы сами об этом говорили.
– Говорил. Но Фима и пресса – не одно и тоже. Я бы, даже, сказал, что они антагонисты. У Фимы задача что-нибудь скрыть. У прессы задача, это что-нибудь разнюхать.
– Вот-вот, именно, что разнюхать.
– Максим! – сказал Штырц. – Пусть звонит.
Едва Зебруссь убежал к телефону, Штырц наклонился и шепнул ММ в ухо. – Сдаётся мне, что всё-таки это план Х.
ММ подумал, подумал и ничего не сказал. Он ещё сомневался.
***
Фима Брускин пребывал в фазе неопределённого взросления. Уже не мальчик, ещё далеко не муж, зачастую ребёнок, и, даже, иногда, лялька. Пожилая такая лялька, у которой вчера отобрали соску, а сегодня обещали вернуть.
Звонок друга привёл Фиму в буйный восторг, близкий к помешательству.
– Дрон, это бомба! Это мегабомба! Бомбище! Всем бомбам бомба! – Восклицал Фима, захлёбываясь то ли от радости, то ли от ужаса. – Слушай, Дрон, пока ничего не вышло за пределы Думы, я тебе первому, по секрету, расскажу!
***
Семён Расплюев пил. Белое в чёрную и чёрную набело. « Нельзя мешать» – говорили мудрые люди из детской песочницы во дворе. Семён не послушал мудрых людей. Ему стали являться ангелы, духи, риэлторы, участковый и черти – парами. Лысый, в трусах боксёрах и бабочкой на шее. Синий – в бикини и с розовыми бантами на рогах. Они играли в карты и на губной гармошке, трясли бумагами, чего-то хотели. Семён улыбался, кивал головой, соглашаясь на всё, и засыпал с, широко открытыми, глазами.
Где-то, в этой длинной и разнообразной череде посетителей, затесался любимый артист из любимого кинофильма.
– Вы Тихонов? – спросил Семён кумира детства. – Или вы Штирлиц?
– Я Максим Максимович, а вы – Расплюев?
Уважительной причины отказываться у Семёна не было.
– Да, я Расплюев, а в чём дело?
– Вы писали? – Спросил Штырц, выступая из-за спины ММ.
– Здравствуйте, а вы кто?
– А я Тихонов.
– Товарищ Тихонов! – расплылся Семён. – Я вас люблю! – но тут же нехорошее подозрение омрачило его чувства. – А почему вас двое?
– Потому что третий прийти не смог. – Ответил Штырц.
– Как? – расстроился Семён.
– Вот так! – развёл руками Штырц. – Хочешь быть третьим?
– Хочу!
– Каллиграфия знакома?
– Филькина грамота! – узнал Семён, приглядевшись. – Письмо моё, слова не мои.
– А чьи, народные?
– Почему народные? Филькины. Я же говорю – Филькина грамота. Вы, товарищ Тихонов, чем слушаете?
– Ушами. – Сказал Штырц. – А Филька, это кто?
– Филька – это я! – вклинился в беседу лысый бес, довольный интересом к его особе. – Я Филька! Филька – это я!
– Зер гут! – сказал Штырц. – Значит, вы автор этой записки?
– Сейчас посмотрю. – Молвил бес, щурясь. – Простите, у меня проблема со зрением. Я плохо вижу вблизи.
Под брюхом у беса ридикюль. В ридикюле кладбище, когда-то полезных и нужных, предметов.
Старинный монокль, с закопчённым до черноты, стеклом долго, не имея практики, устраивался бесу на глаз. Долго бес пялился слепым стеклом в масляную бумагу, беззвучно шевеля толстыми губами. Наконец, бес загрустил. – Увы, уважаемые, ничего не получается. Наверное, я читать не умею.
Штырц был терпелив и снисходителен, озвучил эпистолу вслух. – Вы внимательно слушали? Дважды повторять не буду. Ваш текст? Что он означает?
– Откуда я знаю? – удивился Филька. – Что я вам, загадки нанимался отгадывать? Вы видите смысл в том, что прочитали? Лично я – нет!
Штырц помолчал, созерцая беса как госнаркоконтроль коноплю. Потом, без предупреждения, заутюжил сыщик бесу кулаком в моську. Кубарем отправился бес, по наклонной траектории, в узкий зазор сознания Семёна Расплюева и объективной реальности.
– Ай, да Тихонов! – возликовал Семён. – Ай, да сукин сын!
***
– Вы не представляете, что я вам сейчас скажу! – вернулся, распираемый новостями, Дрона Зебруссь.
– Разрешите, угадаю. Яйцо нашли на железнодорожном вокзале, в меню ресторана быстрого питания? – съязвил Штырц.
– Да? – удивился Дрона, словно ударился грудью о бетон, и весь воздух из него вышел.
– Он шутит. – Успокоил Дрону ММ. – Что у вас, выкладывайте?
– Он, правда, шутит?
– Конечно. Он всегда шутит. Человек такой весёлый. Судьба тяжёлая, а человек весёлый.
– Да? А по лицу не скажешь.
– По лицу? Вы в лицо ему не смотрите. Насмотрите чего-нибудь, от чего потом в петлю полезете.
– Да? – испугался Зебруссь. Дрона отвёл глаза от Штырца, но, после короткой паузы раздумья, озарился улыбкой робкой надежды. – Нет, вы меня разыгрываете.
– Я? Никогда! Я даже в общественную баню не хожу, потому что шутить не умею. Ну, так, что у вас?
– У меня?
– Вы что-то хотели нам рассказать.
– Ах, да, верно! Я дозвонился до Фимы Брускина. Фима это пресс-секретарь…
