скачать книгу бесплатно
Он промолчал.
«Надеюсь, он не вздумал в меня влюбиться!» – подумала я и сказала:
– Откуда знаешь португальский?
– У меня отец из Сан-Паулу, – неохотно ответил парень.
– А живет здесь, на острове?
– Он умер… И мама тоже.
Я закусила губу.
– Прости… Ты живешь один?
– С дедом. Зачем вы спрашиваете, делая вид, что вам интересно? – с раздражением спросил Панчо.
– А что, если мне и правда интересно?
– В таком случае мне тоже интересно – у вас кто-нибудь есть? Познакомились уже с кем-нибудь из местных?
– Ты забываешься, Панчо! – уже раздражаясь, перебила я. – Поешь ты хорошо, а вот разговаривать как взрослый еще не научился.
Парень тряхнул головой, тронув струны гитары.
– Ладно, Франциско, останемся друзьями, да? – несколько двусмысленно предложила я.
Он поднялся с травы.
– Si, se?orita, solo amigos[5 - Si, se?orita, solo amigos – да, сеньорита, только друзья.], – ответил дерзкий парень и пошел прочь от школы.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Когда Франциско ушел, я снова огляделась по сторонам, все еще не зная, что мне делать. Я взглянула на часы и была неприятно удивлена тем, что стрелка показывала только 11 часов утра, в то время как, по моему ощущению, должно было пробить уж не меньше часов четырех.
Я подумала тогда, что, похоже, в этой огнедышащей духоте время застыло над городом, словно плавленый сыр, загустевающий на зубчиках вилки и медлительными жирными каплями стекающий на подставленную тарелку – маленький островок среди бескрайнего колыхания моря.
Занятая этими мыслями, скорее напоминающими бред томящегося в горячке больного, я машинально направилась к первому же «объекту», который предстал перед моими воспаленными от жары и усталости глазами – небольшому аккуратному фонтанчику, расположившемуся в конце улицы и сулившему изнемогающим от солнца прохожим каплю живительной прохлады.
К фонтану вела та самая коричневая грунтовая дорога, по который мы с Анабелью добрались до места нашей работы и которая здесь же, около школы, и заканчивалась, и начинались густые и устрашающе высокие заросли сахарного тростника. Здесь город плавно растворялся в пригороде с его многочисленными фермами и плантациями овощей и фруктов, экспортом которых в основном и жила эта маленькая заокеанская республика.
– Эй, Ана, – окликнул меня чей-то женский голос, по чуть хрипловатому и веселому выражения которого я поняла, что зовет меня моя «напарница» Анабель, появившаяся рядом со мной, словно из под земли. – Что так долго? Я уже успела познакомиться с нашими соседями. – Анабель заговорщически прищурилась и заулыбалась хитрой улыбкой, кивая головой куда-то в сторону.
Я сделала непонимающее лицо, но тоже улыбнулась. Честно сказать, тогда мне хотелось только одного – повалиться на постель и заснуть, и ни о каких соседях и знать я не желала.
– Я имею в виду парней с фермы. Вот этой, – Анабель указала рукой на заросли тростника, в глубине которых я разглядела красную крышу какого-то здания, напоминавшего не то большой сарай, не то старый склад. – Здесь работают 16 человек. Из них пятеро – неженатые мужчины, – довольно добавила моя новая подруга.
– О, я вижу, ты времени зря не теряла, – растерянно и несколько безразлично отозвалась я, почему-то не особо разделяя энтузиазма Анабели по поводу знакомства с фермерами.
– Да, пойдем, – бодро сказала она и, схватив меня за руку, потянула прямо в заросли, при этом продолжая что-то тараторить, даже не обращая внимания на то, слушаю я ее или нет.
– Ты ведь тоже не замужем. Тут надо брать быка за рога, чем быстрее – тем лучше, – щебетала она о каких-то завидных для меня, по ее мнению, партиях.
Я не слушала ее. Оранжевый закат разливался обжигающим ромом по небу. Солнце катилось вниз.
Знакомство с местными парнями с фермы мне не запомнилось ничем, кроме того, что я сбежала оттуда под каким-то ужасно надуманным предлогом и в тот же вечер прослыла среди них недотрогой и высокомерной иностранкой.
ВТОРОЙ ДЕНЬ
Удивительно, но, заснув около семи часов вечера, я не просыпалась до самого утра, проспав, таким образом, более 12 часов.
Я не помню то утро, не помню, как шла в школу на свой второй урок, не помню, каким был этот урок.
Прошло столько лет, но дело, в сущности, не в этом.
Просто события следующих шести дней затмили все, что было неважным, оставшись в моей памяти яркими обрывками воспоминаний, словно из кусочков разорванных на клочки фотографий, собирающимися в одну ностальгическую картину.
Об утре того второго дня на Эсперансе я помню только, что было безумно жарко и, кажется, в классе было несколько новых учеников, которых я не видела вчера. Может быть, те, кто присутствовал на первом уроке, рассказали друзьям, что все не так страшно, а даже скорее, наоборот, – интересно, и новые ученики пришли на мой второй урок… А впрочем, я не помню…
Уже в 8 утра было жарко, а к полудню воздух буквально раскалился добела.
Да… Да, все было белым от солнца, и я вышла из здания школы, щурясь и почти ничего не видя – в классе стоял полумрак, и мои глаза не могли привыкнуть к бешеному солнечному свету, разлившемуся по улицам, словно топленое молоко с медом, вязкое и отвратительно горячее молоко, которое обычно пьют во время болезни.
Я вышла из школы почему-то не через главные двери, а на задний двор. Совсем рядом пробежала стайка мальчишек, гнавшихся за серым и почему-то очень смешным, оттого что он весь был изрисован надписями «Viva el presidente![6 - Viva el presidente! – да здравствует Президент!]», мячом, катившимся прямо в заросли кукурузы.
А может, и не было никаких надписей, а мне все это чудится сейчас, а были только веселые крики детей и шумное дыхание большой рыжей собаки, распластавшейся у моих ног на ступенях школы.
Я нагнулась к собаке, погладила ее и услышала за спиной шаги Анабель, вышедшей из школы вслед за мной.
– Надо сходить в церковь, – сказала она мне, – посчитаю камешки в мозаике во время мессы.
Я безразлично посмотрела на возвышавшуюся над городом башню старой часовни.
– Значит, ты достаточно религиозна, чтобы ходить на мессу, но не слишком, чтобы ее слушать? – бросила я, шаря в сумочке и пытаясь отыскать солнцезащитные очки.
Моя приятельница посмотрела на меня так, как будто хотела сказать: «В церковь надо ходить, вот и все, что я знаю», – но ничего не сказала, только кивнула мне на прощание, и мы разошлись в разные стороны.
Я побрела к берегу – хотела прогуляться вдоль линии прибоя и послушать спокойное дыхание океана. А Анабель направилась к хрущевке, где ей так же, как и мне, правительство предоставило однокомнатную квартиру.
Я вышла к океану и застыла в немом восторге.
Вот ради чего я ехала. Вовсе не высокопарная миссия борьбы с неграмотностью в стране третьего мира, не бегство от неудачных, оставшихся в Москве отношений. А эта изумрудная бесконечная лазурь, подернутая легким соленым бризом, нежно обволакивающим и лицо, и плечи, и усталые мысли в голове.
Через несколько часов (ощущение времени тогда совсем стерлось из моего сознания) мы снова встретились с Анабелью на вечерней мессе. Кажется, она проходила в семь часов.
Я никогда не бывала на католических богослужениях, но в тот вечер я почти не смотрела на падре и не слышала ничего, что происходила вокруг.
Темные своды церкви действовали на меня почти гипнотически. Я стояла, словно завороженная, и слушала, как медлительно, нежно и чисто поют в моем сердце голоса отживающих тревог и сомнений.
Направляясь к выходу вместе с другими прихожанами после окончания мессы, я почему-то остановилась у самых дверей, взгляд мой упал на небольшую темную фигурку Богоматери – золотую с черным.
– Это Madonna negra[7 - Madonna negra (исп.) – Черная Мадонна.], – услышала я чей-то уже знакомый мне голос, но не обернулась. – Загадайте желание прямо здесь, рядом с ней, и оно сбудется.
Я улыбнулась и теперь посмотрела на доброго советчика – это был Панчо.
– Сбудется? – переспросила я, глядя на странное лицо Черной Мадонны, казавшееся усталым, но добрым в полумраке церковных сводов.
– Если верите! – сказал молодой певец и быстро вышел из церкви.
Я еще мгновение стояла у темной фигурки и, кажется, даже что-то загадала, только потом я услышала, как кто-то громко и довольно развязно крикнул:
– Всё! Иду развлекаться! Гулять так гулять! Пойдем в бар, Хусто, там сегодня выступает малышка Лили.
В очередной раз я поразилась удивительному смешению в этих людях религиозности и живой, плотской страсти к жизни, которую так часто путают с пошлостью.
Ojos de la Esperanza[8 - Ojos de la Esperanza – очи надежды.]
Я сидела за стойкой, пила какой-то зеленый коктейль и слушала болтовню жителей городка.
За столом слева от меня сидела компания из пятерых мужчин, двое из которых, судя по холщовым рубахам, были фермерами, двое – строителями, только что, видимо, закончившими смену и не успевшими еще переодеться, и их каски лежали рядом с ними на лавках. И еще один – как я потом узнала – местный интеллигент, экскурсовод в местном крохотном заповеднике.
– Надеюсь, у нас не запретят контрацептивы, как на соседнем острове! – с возмущением восклицал он, отхлебывая из массивного бокала темную мутноватую жидкость, которую в этих краях называли пивом. – Подумать только! Живем в конце XX века!
Четверо его приятелей дружно расхохотались.
– А что, если и отменят, разницы не вижу. В нашем медпункте их и так не достать. Моя Бепа загорелась желанием достать этой хреновины у нашего доктора, так он только посмеялся и говорит: «Извините, мол – политика!» – говорил тот из фермеров, который был постарше и, кажется, уже хорошо подвыпил.
– Однако у Гутьересов как была одна дочка, так и есть, ей уже пять исполнилось на прошлой неделе, – добавил другой.
– Может, они воздерживаются! Вроде как пуритане! – громогласно расхохотался рослый темнокожий строитель, подбрасывая в руках свою оранжевую каску с фонариком и сопровождая свою речь какими-то, как мне показалось, не очень-то приличными жестами.
В этот момент к компании присоединился еще один человек. Его я уже знала, это был Рамон де ла Роса – тоже фермер, который работал в двух шагах от нашей школы, на той самой кукурузной плантации. Он был мексиканцем по крови, с красивым и благородным лицом, которое не уродовал даже длинный тонкий шрам, тянувшийся от его правого глаза к подбородку.
Рассказывали, что это след от мачете, которым крестьяне срезают початки кукурузы или сахарный тростник, но заработал этот шрам Рамон будто бы вовсе не во время сбора урожая, а участвовал он у себя на родине, в Мексике, в каком-то запрещенном движении, говорили, что он занимал среди партизан какой-то высокий чин, но движение было подавлено, и его участники, которых не поймали, рассеялись по всей Латинской Америке в поисках убежища и лучшей доли.
А впрочем, в этом не было ничего удивительного, и любила я «Америку Латину» именно за то, что народ ее замешан на таком количестве ингредиентов – и любви, и крови, и революций, и музыки. И в то же время обладает потрясающим чувством принятия жизни и ее монотонности, необратимости ее постоянного, каждодневного течения, какого-то даже фатализма под ярким и чистым южным небом.
– Да что вы спорите? – сказал Рамон, усаживаясь за столик к приятелям. – Политика есть политика. На острове не живет и тысячи человек, острову нужны рабочие руки, а, кажется, иностранцев сюда не очень-то затащишь. Так что берите пример с меня, camaradas[9 - Camaradas – друзья, товарищи.].
– Да, с тебя только пример брать, – ответил строитель с каской. – А чем потом мы эту твою желанную тысячу, две, три кормить будем? Кажется, у нашего президенте нет таких ресурсов!
– Зачем он тогда рождаемость поднимает? Кажется, ее давно пора начать снижать…
– Постройте больше ферм, земля плодородная, а gracias a dios[10 - gracias a dios – слава Богу.], ураганов давно не было в наших краях.
– Да раз на раз не приходится…
Мужчины заговорили о чем-то другом, кажется, о военном американском крейсере, замеченном будто бы в водах соседнего островного государства.
А де ла Роса вернулся за свой столик и стал в одиночестве курить сигару.
Я покинула свое место за стойкой и села за столик к Рамону, почему-то даже не спросив разрешения.
– А, вы новая учительница, приехали просвещать наших маленьких и больших невежд, – с дружелюбной улыбкой и совсем без иронии сказал он.
– Да… Приехала… – отчего-то смутившись, ответила я, и какое-то время мы оба молчали. Я искоса разглядывала его лицо, мощные красивые, хотя и изрядно потрепанные работой, руки, думая о том, что у нас с ним мог бы выйти в меру сентиментальный роман, если бы я этого захотела и если бы он не был таким правильным семьянином.
Но я не хотела. Я ждала чего-то другого.
Спустя какое-то время я сказала:
– У вас красивая фамилия, наверное, корни уходят в конкисту? И ваши предки были испанскими идальго?
Он улыбнулся, и я представила, что, должно быть, так и выглядел легендарный Франциско Писарро или Нуньес Бальбоа[11 - Франциско Писарро Гонсалес – испанский авантюрист, конкистадор, завоевавший империю инков и основавший город Лиму. Васко Нуньес Бальбоа – испанский конкистадор, который основал первый европейский город в Америке и первым из европейцев вышел на берег Тихого океана в 1513 году.], а может быть, и сам Кортес.
– Я знаю только, что мой прадед сражался бок о бок с Симоном Боливаром в той великой войне[12 - Имеется в виду война за независимость испанских колоний в Америке (1810—1826). Симон Боливар – герой этой войны.]. А это что-нибудь да значит, так сеньорита? Вы-то, наверное, лучше нас осведомлены о той войне?
Теперь улыбнулась я и ощутила на себя чей-то взгляд, будто бы скользнувший по мне из глубины зала. По коже пробежала легкая, едва уловимая дрожь.
Вспомнив недавний разговор, я невпопад спросила:
– А сколько у вас детей?
– Пятеро. Старшему 15, а младшему в прошлом январе исполнился год. Трое дочерей и два сына, – с искренней и наивной гордостью похвастался Рамон.
– Это хорошо, – машинально сказала я, почему-то ощутив странный приступ тревоги – мне казалось, что за мной кто-то наблюдает. – Хорошо, что у вас сыновья – они понесут дальше такую красивую фамилию…
– Они станут мужчинами и смогут заботиться о своих трех сестрах и о женах – и этого мне достаточно. А фамилия, да бог с ней, – усмехнулся красивый потомок конкистадоров и, затянувшись, выпустил несколько белых колечек дыма.
В то мгновение я уже вторично почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась.
Закатный блеск полыхнул в его темных глазах. И было в этом блеске что-то до боли неотвратимое. Как то, что солнце каждый вечер погружается за океан, а утром неизменно всплывает на поверхность. В голове мучительно кувыркались строки Есенина:
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
…Чтоб процвесть…
Мне стало душно, я попрощалась с Рамоном и вышла из бара. Спиной я почувствовала, что мой негласный визави поднялся вслед за мной.
Luna blanca y luna negra[13 - Luna blanca y luna negra – белая и черная луна.]
На пляже не было ни души. Уже вышла луна, и всё казалось ненастоящим и сонным.
Он повернул голову к заходящему на другом конце неба солнцу, и я поразилась тому, как изменилось его лицо в этом вечернем терпком, словно оранжевый ром, свете.
