У случайностей в плену

Она приходила домой раньше мужа и дочери, потому располагала приятной возможностью, прежде чем приняться за рутинную прозу семейных будней, насладиться безмолвным одиночеством, украшенным неким подобием медитации.

Женщина скидывала с себя одежду до последней ниточки, несколько минут неистово выплёскивала эмоции в танцевальном экспромте, затем увлечённо ублажала весьма восприимчивое к ласкам тело под горячими струями в душе, растиралась, заворачивалась в махровую простыню, расслабленно вытягивала отяжелевшие от восьмичасового стояния ноги, чтобы немного забыться.

Рабочий день в салоне красоты, где она работала, начинался в шесть утра.

Роскошным, по большей части по их собственному мнению, леди, непременно необходимо было придать привлекательность и неотразимый шарм до момента, когда их внешность начнут оценивать публично. Очарование их наружности было рукотворным, обманчивым.

Клиентки по большей части раздражительны, вспыльчивы. Ублажить каждую – особое искусство, требующее немалого напряжения. Сноровки, мастерства и терпения едва хватало до завершения смены.

Переступая порог квартиры, Вероника буквально валилась с ног.

Необходима хоть небольшая, но пауза, чтобы остановить ускорение времени, потраченного на вздорных клиенток, отключить головокружительное вращение событий не своей жизни. Не так просто ослабить неимоверно утомляющие силовые поля их неукротимых потребностей, постоянно рождающих новые проблемы, бурных потоков негативных энергий и выкручивающего все без исключения суставы действия земной гравитации.

Как мечтала Вероника иметь вот это вот всё – собственную отдельную квартиру, созданный своими руками комфортный уют, налаженный до мелочей распорядок дня, в котором есть время и место для себя, любимого мужчину рядом, вселяющее безотчётную радость детское присутствие.

Когда она успела устать от счастливой семейной жизни, от быта, когда!

– Ещё минуточку… нет, пять минут абсолютного покоя. Хорошо-то как! Разобрать сумки, приготовить ужин, пропылесосить…

Проваливаясь в сон, Вероника методично совершала рутинные хозяйственные действия, но в довольно необычной обстановке: вокруг расстилался пляж с горячим песком, на берег размеренно набегала прибойная волна, ослепительно блестела вода, пронзительно кричали чайки, отчаянно ныла обгоревшая на солнцепёке кожа.

Красочные живые ассоциации всплывали одна за другой. Опять вспомнила мальчишку, просветившего относительно правил загара, который намазал ноющую кожу заживляющим кремом, заставил одеться и все десять дней незабываемого отдыха не отходил ни на шаг.

У него были особенной чистоты серые лучистые глаза, дружелюбный улыбчивый взгляд, завораживающий голос, и удивительно нежные руки.

Егор, так его звали, до последнего дня не решился обнять, поцеловать, как-либо выразить захлестнувшие его чувства, оживляющие общение. Он просто был рядом, о чём-то непрерывно рассказывал, лечил бальзамом болезненные ожоги и зачарованно наблюдал за каждым её движением.

Теперь, после стольких лет семейной жизни, Вероника сожалела о не случившемся, пыталась представить, как могла сложиться жизнь, будь парнишка более решительным.

Никита и представить не мог, что переселение из средней полосы в чудесный приморский город произошло отнюдь не оттого, что это ему пришла в голову подобная плодотворная мысль.

Вероника бредила и грезила, вспоминая первый в своей жизни отпуск, и того, кто разбудил её дремавшую женственность.

Это она внушила супругу любовь к морю, она направила ход мыслей, побудила действовать.

Кажется, это был брак по любви. Во всяком случае, неукротимо кипящие страсти долго-долго не давали прийти в себя от неукротимого чувственного азарта и неистового возбуждения.

Что-то важное, цементирующее чувства, сломалось неожиданно и вдруг, хотя обнаружить причинно-следственную связь не удавалось. Кончилась любовь и всё тут.

“День ушёл, и нет возврата, но, как слайд, осталось чётко – нашей юности утрата, нашей памяти находка”, – вертелась у Вероники в голове строчка из однажды услышанного романтического стихотворения, отражающего суть трепетно-греховного томления.

Она обожала мужа, обмирала от его ласк.

Прежде.

Удивительное было время, неповторимое, диковинное. Количество счастья на единицу времени не поддавалось подсчёту и осмыслению: его было очень-очень много, столько, что не умещалось в одном теле. Чем больше тепла и радости Вероника отдавала любимому, тем больше получала обратно.

Теперь же она запросто могла расплакаться оттого, что так и не познала вкус поцелуя того замечательного мальчишки.

– Глупая, – корила она себя, – это было такое настоящее счастье, такое волшебное. А ты… глупапя ты, глупая!

Потребность реализовать опрометчиво утраченное наслаждение, призрачно-блаженную возможность изменить судьбу, медленно, но верно, превращалась в одержимость.

Вот и сегодня Вероника грезила, явственно чувствуя на губах вкус девственного поцелуя, приятно резонирующие вибрации, нарастающий гул прибоя, предвкушение некого почти состоявшегося чуда.

Сладость волнительного момента нарастала, переполняя наслаждением. Ещё мгновение и чудо свершится!

Из сладкой иллюзии её внезапно вырвала совсем некстати прозвучавшая фраза и несанкционированное прикосновение к щеке, – солнышко опять утомилось. Мамочка, любимочка наша, вставай пришёл.

Веронику трясло от прерванного некстати возбуждения. Возвращаться в постылую реальность, не было желания.

– Можно без меня? Хочу спать, не могу проснуться.

– У нас сюрприз. С днём рождения, любимая!

Гостиная была залита светом, стол накрыт деликатесами, украшен цветами.

Как она могла забыть!

Ощущение праздника не приходило. Дочь это сразу почувствовала.

– Мамуль, Васька меня на танцы зовёт, можно, без меня справитесь?

– В десять чтобы дома была.

– Ты самая лучшая мамусенька на свете. Я тебя обожаю!

– Отвернись, Никита, дай одеться.

– Ты чего, Никусь, разве я чего-то ещё не видел, – обиделся муж.

– Поссориться хочешь!

– Напротив, настроен на мирный диалог, на романтическое, в какой-то мере игривое настроение.

– Лучше бы на ремонт настроился. Обои вон отклеиваются. Ешь один, у меня аппетита нет.

– Что-то не так, родная, мы готовились.

– Всё так. Устала я, смертельно устала. Спать хочу

– Понял, – полез целоваться Никита, – самый лучший специалист по расслаблению прелестниц к твоим услугам. Безвозмездно. То есть совсем даром.

– Остынь, Ромео. Нет настроения, нет обстановки, не вижу морковки…

– Есть морковка. Сла-а-день-кая! Мы с Дашулей платье тебе купили. Шикарное! И туфельки. Те самые, что неделю назад примеряли. Они ведь тебе понравились.

– Спасибо, Никита. Я… правда рада, мне всё нравится, но…

– Рекламации и претензии после примерки и тоста.

Вероника сама не могла понять, что с ней происходит. Раздражение захлёстывало, требовало немедленного выхода.

– Можно хоть раз в жизни оставить меня в покое, – вспылила она.

– Извини… я это… в гараж что ли тогда пойду, чтобы не нарваться.

– Вот туда и иди, целее будешь!

– Объясни, что происходит! Чем я заслужил…

– Просто уйди.

– У тебя кто-то есть? До климакса вроде далеко. Живи – радуйся. Ведёшь себя как капризный ребёнок, устраиваешь истерики на пустом месте. Фу, какая ты некрасивая в такие моменты.

– Давай, давай… наговори ещё гадостей… про родителей что-нибудь скверное скажи. Да, есть у меня любовник… молодой, симпатичный, не чета тебе. И что с того!!! Ну, ударь меня, ударь, получи удовольствие!

– Можно подумать, я бешеное животное, а ты беззащитная жертва семейного террора. Положим, я тебе поверил. Левый поворот, возрастной кризис, крушение радужных иллюзий. Есть повод, во всяком случае, так тебе кажется. Хочется найти виноватого… в том, что жизнь не похожа на сказку. Лучший способ наказать обидчика – интимная месть.

Предлагаю поставить на прошлом жирную точку, начать с неё отсчёт иных, более зрелых супружеских отношений.

Обоснуй своё поведение, предъяви объективные претензии, если таковые назрели. Обсудим, набросаем проект приемлемого, удобного для всех нас сторон семейного кодекса.

Нельзя замыкаться в себе, накручивать психику, страдать молча. Нужно взаимодействовать, медленными шагами двигаться вперёд.

Никусь, может, купируем назревающий непонятно на каких основаниях локальный конфликт, отменим едва не начавшуюся дуэль. Я ведь на самом деле тебя люблю! Честно-честно.

Вероника расплакалась, – почему так-то, ну, почему! Мы с тобой стали совсем чужими. Ты даже ревновать меня не желаешь. Мне скучно с тобой, Лобанов. И с собой тоже.

– Мы все родом из детства… где на удивление цветной, объёмный, яркий-яркий антураж, где волшебные звуки и манящие запахи, где постоянно происходили изумительные события, о существовании которых мы даже не догадывались. Каждый миг – приключение, каждое движение – открытие.

Но так не может продолжаться вечно, пойми, родная. Рано или поздно таинственные и волнующие сюжеты становятся обыденными, привычными, замыленными. Отсюда меланхолия, скука. Плюс социальные ограничения и утомительные обязанности.

А ведь хочется пьянящего чувства свободы, исполнения заветных желаний, приятных сюрпризов, праздничного салюта. Вот мы и грезим. Напридумаем всякой-разной чувственной экзотики и смакуем, рассчитывая в иллюзиях на необоснованное, незаслуженное счастье.

Жизнь – процесс динамичный… и беспощадный. Шанса исправить ошибки, ведь без них никак, создатели не предусмотрели. Шаг – выбор, шаг – выбор. И неминуемые последствия.

Добро пожаловать во взрослую жизнь! Думаешь, мне легко и просто? Так ведь тоже нет. У меня тараканов в голове больше, чем муравьёв в муравейнике. Предполагаю, что тебя, ведь это возраст потерь, мучает, извини за откровенность, вопрос – а тому ли я дала.

– Какое тебе дело до того, чем я в мечтах развлекаюсь, чего ты в мозгах у меня копаешься! Без того муторно.

– Живу я здесь, Вероника Андреевна, одной с тобой жизнью. И судьба у нас общая. У меня о том официальная справка имеется, штамп в паспорте стоит, колечко заветное на пальчике сверкает. Не умеешь ты врать, болезная. Не изменяла ты мне… никогда. Да пусть даже и так. Если есть у тебя такая мечта, такая необходимость. Я и это пойму.

– А ты, ты… изменял?

– Сама-то как думаешь?

– Вот ты и прокололся. Вопросом на вопрос отвечают, когда есть, чего скрывать. Так и знала!

– Что тебя терзает, что гложет, поделись. Мы же семья. Или… давай помечтаем. Неужели нам ничего не хочется, кроме того, что уже имеем? А память… столько всего замечательного произошло.

– Ты же приземлённый, скучный. О чём с тобой говорить, о чём мечтать!

– О красоте, о любви, о жизни. Помнишь тот день, когда мы познакомились?

– День как день. Ничего особенного. Ты мне на ногу в автобусе наступил.

– Вот именно! А ты дёрнулась и каблук сломала. Пришлось до сапожной мастерской на руках тебя нести.

– Больно хотелось.

– Мне казалось, ты была счастлива, обнимала-то по-настоящему. Глаза отворачивала, дышала через раз, но ведь не сопротивлялась. У меня поджилки от блаженства тряслись. От тебя пахло… мандаринами что ли. И чем-то особенным, отчего голова кружится. Я так сразу влюбился… а ты?

– Мне, если честно, хотелось тебя загрызть.

– Странно. А щекой зачем тёрлась?

– Откуда мне знать. Нечаянно. Я про тебя и не думала совсем. Каблук было жалко.

– Ну да, ну да… про каблук, конечно, про что же ещё. Кстати, мы его по пути благополучно посеяли. Пришлось такси ловить, деньги у соседей стрелять, чтобы с водителем расплатиться. А вечером у нас было свидание. Малиновый закат, пустынная набережная, первый поцелуй. Помнишь! Ты так потешно сжимала губы, зачем-то закрыла глаза.

– Ничего интересного. Обслюнявил всю. Мне потом от мамы влетело за то, что поздно пришла. За туфли тоже.

– Я был на седьмом небе от счастья. Нет, на десятом. Я и сейчас… давай поцелуемся… как тогда.

– Вот ещё! Не заслужил.

– А ты глаза закрой. У нас ведь свидание. Лунная дорожка дрожит на зыбкой воде. Ты, я, светляки, цикады, звёзды. Вкусно!

Вероника ни с того, ни с сего расплакалась.

– Такого никогда больше не будет. Возраст. Я почти старуха.

Никита бережно поднял жену, завёрнутую в плед, усадил на колени, поцеловал.

– Чего ты на самом деле, именинница. Всё ты придумала. Любимая!

– Ну-ну, Лобанов, не дети уже, чтобы вот так, в кресле. Дашка может вернуться. Срамота-то какая.

– Это ты брось. У меня и моей жены сегодня праздник. Разврата хочу, наслаждения, страсти. Хватит скрывать свои достоинства. Боже, какая ты у меня красивая… какая юная. Как тогда.

Безотказная

Хватает за душу, до воя,

Тепла июльского уродство,

Где мы вдвоем идём с тобою

Под незаметным руководством

Судьбы, амуровых делишек.

Накрапывает мелкий дождик.

Ты нарожаешь мне мальчишек,

Девчонок, ясный перец, тоже.

Ну а потом, перед полётом

На небеса в ракетах красных

В промозглой парка позолоте

Ты скажешь мне: «Всё было классно!»

Игорь Вавилов

Катька была безотказной почти во всём, слабохарактерной.

Изворотливостью, коварством, изобретательностью и хитростью она не обладала – некому было научить жить в быстро меняющемся, агрессивном и жестоком мире.

Росла девочка, как сорная трава: изо всех сил за любую возможность выжить цеплялась всем, чем только можно.

Науку самосохранения она познавала не от учителей, от самой жизни, которую даже с натяжкой невозможно считать счастливой. Пучки ела, лебеду, крапиву с одуванчиками, гнилые овощи и фрукты с рынка, которые даже за половину цены не смогли продать хозяева. Часто вообще голодала по несколько дней. Сколько раз в подъезде ночевала, когда пьяная мать, забыв о её существовании, запиралась в квартире изнутри. Одевалась по большей части в чужие обноски, которые отдавали ей сердобольные люди.

Она не роптала. С десяти лет девочка начала подрабатывать на продуктовом рынке. Овощи перебирала, раскладывала товар. Сэкономленные деньги в стеклянной банке в подвале многоэтажного дома закапывала, чтобы мать ненароком не пропила.

Катин отец так ни разу за всё время и не объявился. Она бы нисколько не удивилась, узнай, что зачата от святого духа. Сколько раз мамашу спрашивала, каким образом в животике у неё очутилась. Ответа не услышала.

Впрочем, это не удивительно – у неё каждую неделю по несколько раз мужья менялись.

Непутёвую родительницу Катька жалела, по возможности подкармливала, кое-что из одежды, например – нижнее бельё, на скудные заработки покупала. Какая никакая – мать. Жизнь дала всё-таки, да и на улице не бросила, не дала сгинуть.

Правда, заботилась родительница о ней, кто бы знал – как, совсем в другой жизни, которая промчалась как один день – даже вспомнить толком не о чем.

Пять лет прошло, как схоронила её Катерина.

Выучиться девчонке толком не удалось. Нужно было на хлеб зарабатывать, одеваться во что-то. Хорошо хоть угол свой. Две комнаты, что от мамаши в наследство остались, Катька сдаёт, сама угол в общежитии снимает.

Теперь-то она обжилась: диван купила, стиральную машину, холодильник. Конечно, не новое, с рук брала, но ведь гожее ещё. Приоделась, хоть как-то прикрыла тщедушную худобу. Краситься научилась. Безвкусно, конечно, грубо, но, хоть какая-то яркость в невзрачном облике. Причёску раз в месяц делает. Деньги копит. О любви мечтает, грезит настоящую свадьбу когда-нибудь справить.

По выходным бегает смотреть на счастливых женихов и невест.

Жизнь, можно сказать наладилась. С рынка Катька так и не ушла – прижилась. Грузит, разгружает, мясо рубит, бакалею фасует, иногда продавцов подменяет. Ей все доверяют, но деньгами обманывают. На то она и безотказная.

Без дела Катька почти не сидит. С утра до вечера – то одно задание выполняет, то другое. Сегодня с подругой с утра фуру с арбузами корейцам разгружала, потом две машины с бакалеей, только что рефрижератор с мороженой рыбой. Устала насмерть.

Верка, её напарница, прямо на мешках заснула, хотя старше, сноровка у неё, и сил куда больше – на зоне мышцу накачала.

В Катьке, пигалице, дай бог метр пятьдесят роста будет, и килограммов сорок вес. Как выдерживает такую работу, непонятно.

Освободившись от трудов, получив скудную копеечку, девчонка купила палку колбасы, две буханки хлеба, бутылку самогона и блок сигарет. Помидоры и лук так взяли, в счёт оплаты. Без курева и выпивки разве выдержишь такую напряжённую жизнь!

Верка обрадовалась, проснулась мигом.

Захмелели разом, после первого глотка. Подняв настроение, шёпотом запели.

Хорошо!

Напарница так уморилась за день, что отрубилась прямо в подсобке, не успев последний стакан допить. Катька не обиделась, – такие люди нам нужны. Мне больше достанется.

Она давно научилась пить, не пьянея. Скажи сейчас Катьке, что машина с мясом или пивом пришла, побежит разгружать: деньги лишними не бывают. За это её и держат, что работать может сутки напролёт, и никогда за цену не торгуется: сколько дадут – столько и ладно. Всё одно крохи остаются, чтобы на свадьбу отложить.

Такие минуты, когда ничего не нужно делать, а деньги есть, Катька очень любит. Заберётся в самый дальний угол склада, ляжет на мешки или ящики, глаза прикроет и мечтает.

О чём может мечтать одинокая девчушка в девятнадцать лет? Понятно, о любви.

Иногда ей доводится прочитать что-либо на эту животрепещущую тему.

Катька лежит и представляет себя Кети, как Скарлетт О’Хара из романа “Унесённые ветром” . Из всех героинь эта женщина кажется ей ближе всех. Героине тоже пришлось не сладко. Да и зовут её похоже.

Катька-Кети как наяву видела себя в изысканных одеяниях того романтического времени, богатую и счастливую. Фантазии ей было не занимать. Она представляла себя блистающей в высшем свете дамой, умеющей за себя постоять, знающей себе цену юной красоткой.

Когда её изобретательность начинала буксовать, Катька вновь и вновь перечитывала книгу. Многие моменты девочка помнила наизусть, иногда настолько входила в образ, что начинала разговаривать фразами героини.

Женщины над ней подтрунивали. Зато мужики восхищались, но не умом и памятью, а Катькиными начинавшимися проявляться женскими формами. Парни тоже шептались, показывая на девушку пальцами, тайком мечтая о её благосклонности, которую понимали по большей части превратно.

Иногда Катьке дарили цветы и конфеты, просто так, ни за что. Порой приглашали в кино. Но чаще пытались зажать меж пыльных мешков и коровьих туш, ущипнуть за зад, нагло залезть под юбку.

Тщетно. Она была непреклонна относительно интимных отношений – исключала и пресекала любые поползновения на свою честь.

Это было тем более странно, что девственности Катька лишилась ещё в пятнадцать лет. Её единственным мужчиной был Витька Копылов, старшеклассник, сосед по подъезду.

Быть его подружкой мечтали чуть не половина девчонок в школе. Высокорослый стройный юноша имел атлетическую фигуру, пропорциональное мужественное лицо с игривой ямочкой на подбородке и удивительно выразительные глаза, которым нельзя было не верить.

Не влюбиться в такого мальчишку было попросту невозможно. Удивительно, что Витька выбрал именно её, Катьку.

Витька рядом с ней казался гигантом. Несмотря на разницу в социальном положении, и её кричащей бедности, Витька привязался к девочке всей душой.

Не оценить этот необъяснимый факт она не могла.

Ребята были вместе до окончания Витькой школы.

Потом дружок уехал в областной город поступать в институт, родители его тоже куда-то переехали. Найти следы любимого Катьке не удалось. След его потерялся окончательно.

Катька горевала, но не очень долго. Не до этого ей тогда было. А помнить – помнила.

Разве можно забыть такую любовь!

Витька ведь единственным был, кто с ней по-человечески обращался.

Мечтая в тишине, девушка представляла именно его сказочным персонажем, которого посылали ей грёзы. Не могла она предать те единственные в своей неприкаянной жизни настоящие чувства, никак не могла.

Однажды её завалил на мешках татарин гигантского роста – Ринат Акчурин, владелец двух десятков торговых мест. Катька отбивалась от насильника насмерть.

На его прокушенной насквозь щеке на вечную память остался грубый след от её зубов.

Теперь мужчина сам Катьку защищает от непрошеных любовников, а тогда чуть голову не оторвал, настолько взбесился от обиды и злости.

Катька вытащила из Веркиного кармана деньги, зная повадки рыночных работяг, чтобы не стащили ненароком. У напарницы дома парализованная мать и сын – инвалид с детства. У неё каждая копейка на счету.

Катьке женщина доверяет, сразу смекнёт, что к чему.

Сегодня должны прийти под разгрузку ещё две машины, но работать совсем не хочется. И без того неплохо заплатили. По-хорошему, можно было бы неделю дома сидеть.

Катька переоделась в чистое, пошла домой, всё ещё находясь под впечатлением большой мечты. Так и брела, пока не разбудил визг тормозов едва не сбившей её машины.

Катерина даже испугаться толком не успела, как из раздолбанной шестёрки выскочил огромный бородатый мужик.

Девушка встала в защитную позицию, предполагая, что придётся дать отпор. Мозг лихорадочно намечал план немедленных действий, – коленом между ног, головой в подбородок, – иначе уроет. И бежать… бежать без оглядки, пока не очухался.

– Катька, господи, это же ты, – обрадованным басом прогудел бородатый здоровяк, – неужели не узнала! Витька я, Витька Копылов. Я же искал тебя. Квартиранты сказали, что за полгода авансом с тобой рассчитались, где живёшь – понятия не имеют.

– Искал-то зачемЁ Исчез на четыре года, ни слуху, ни духу. Зачем я так срочно тебе понадобилась, – недовольно буркнула Катька, которую так некстати отвлекли от приятных мыслей.

– Катька, моя Катька! Да садись скорее, пока нас менты не загребли. Отъедем, расскажу всё по порядку. Поехали уже, голова садовая. Идёт, по сторонам не глядит. Я грешным делом подумал, что ты счёты с жизнью свести собралась.

– Ага, так я тебе и поверила. Сейчас сяду, а ты… езжай уже, нечего лапшу на уши вешать. Наша с тобой любовь быльём поросла, даже воспоминаний не осталось.

А у самой ноги тряслись, в животе всё перевернулось и голова кругом пошла.

Не знать дружка, не узнать. Мужик!

Катька, как была пигалицей, так и осталась. Ей до сих пор никто не верил, когда говорила, что совершеннолетняя. А он – косая сажень в плечах, улыбка шире плечь. Смотреть на него пришлось снизу вверх. Да и поймать его взгляд было отчего-то страшно.

– Да люблю я тебя, дурочка. Помню и люблю.

– Чего тогда дурой кличешь! Кажется, ничего я тебе не должна. Поезжай с миром. Разошлись наши пути-дороженьки. Раньше нужно было искать, когда я одна на всём свете осталась, когда поддержать некому было.

– Не мог я раньше, Катюха, не мог. Христом Богом прошу – садись. Не вынуждай сильничать. Я ведь не отступлюсь.

– А ты попробуй. Не таких лихачей обламывала. Ринат покруче тебя будет, так и он не одолел.

– Ну, чего ты, право слово. Сказал же, люблю. Ты у меня первая, ты и последняя.

– А бороду какого лешего наклеил, от закона бегаешь, ментов чего боишься!

– Никого я не боюсь. Тебя потерять лишний раз не хочу, а борода – потом расскажу.

– Ладно, поверю. Поехали. Но знай – силой меня не взять. Меня веерка таким штучкам выучила – любого злодея могу на колени поставить.

– А как ты разбойника от хорошего человека отличаешь. Вот я, например, опасный, или нет?

– Странный ты! Не по себе мне рядом с тобой садиться. Только любопытная я.

Машину отогнали до ближайшего скверика. Остановились.

У Катьки сердце из груди выскакивает, поверить не может, что Витька и есть Витька. Да не нужен ей никакой Ретт Батлер, будь он трижды миллионер. Только о Витьке девушка и мечтала долгие годы. Только о нём одном.

– Ну, рассказывай, коли грозился, отчего тогда бросил, а теперь вдруг вспомнил, – грубовато, больше, чтобы себя успокоить, провоцировала она старого дружка.

– Соври чего-нибудь правдоподобное, чтобы разжалобить.

– Как на духу, Катенька. Всё расскажу. Только скажи сначала – ты меня хоть немножечко любишь!

– Сначала байки хочу послушать, тогда поговорим.

– Ну, скажи, не томи! Я ведь почему до сих пор жив – о тебе помнил, каждую ночь с тобой разговаривал.

– С чего бы мне в тебя влюбляться! Витьку Копылова любила, а тебя… тебя не знаю. Может ты не тот, за кого себя выдаёшь. На Витьку ты совсем не похож.

– Побреюсь – узнаешь. Я себе зарок дал – не бриться, пока тебя не найду.