Похищенный

Я стал звать мистера Ранкэйлора и махать ему рукой. Он подошел, и я представил его моему другу мистеру Томсону.

– Я очень рад встретиться с вами, мистер Томсон, – сказал стряпчий. – Но я забыл свои очки, и наш друг мистер Давид, – он хлопнул меня по плечу, – скажет вам, что без них я почти слеп, так что не удивляйтесь, если завтра я пройду мимо, не узнав вас.

Он сказал это, думая успокоить Алана. Но гордость последнего возмущалась даже от такого пустяка.

– Сэр, – сухо отвечал он, – мне кажется, это не имеет значения, так как мы встретились для определенной цели – добиться справедливости по отношению к мистеру Бальфуру – и, помимо этого, вряд ли имеем что-нибудь общее. Но я принимаю ваши извинения: вы принесли их очень кстати.

– Я не смею надеяться на большее, мистер Томсои, – искренне сказал Ранкэйлор. – Мы с вами главные действующие лица в этом деле, и нам следует прийти к соглашению, а потому позвольте взять вас под руку, так как оттого, что темно и я забыл очки, плохо вижу тропинку. Вы же, мистер Давид, найдете в Торрэнсе очень интересного собеседника. Только помните, что ему совсем не для чего знать ваши приключения, а также приключения… гм… мистера Томсона.

На этом основании оба они пошли вперед, доверительно разговаривая друг с другом, а Торрэнс и я образовали арьергард.

Когда мы подошли к Шоос-гаузу, наступила ночь. В пятидесяти ярдах от дома мы шепотом еще раз посовещались; затем поверенный, Торрэнс и я тихонько двинулись вперед и притаились за углом дома. Как только мы стали по местам, Алан, не скрываясь, подошел к дому и начал стучать.

XXIX. Я вступаю в свои владения

Алан некоторое время тщетно стучал в дверь: удары его только будили эхо в доме и окрестностях. Наконец я услышал стук осторожно отворяемого окна и понял, что дядя на своем наблюдательном пункте. При недостаточном ночном освещении он мог видеть только фигуру Алана, вырисовывавшуюся темным силуэтом на ступеньках; трое же свидетелей были совершенно скрыты от него, так что честному человеку в собственном доме нечего было бы тревожиться. Несмотря на это, он долгое время молча смотрел на посетителя, и когда заговорил, то в голосе его слышался страх.

– Что это? – спросил он. – Ночь – не время для порядочных людей, а с ночными птицами у меня нет дел. Что вас привело сюда? У меня есть мушкетон.

– Это вы, мистер Бальфур? – отвечал Алан, отступая и вглядываясь в темноту. – Обращайтесь поосторожнее с мушкетоном: будет скверно, если он выстрелит.

– Что вас привело сюда? И кто вы такой? – злобно спросил мой дядя.

– Я не намерен сообщать свое имя всей округе, – сказал Алан. – А что меня сюда привело – это дело другое и касается вас более, чем меня. И, если вы желаете слушать, я положу это дело на музыку и пропою его вам.

– А что это такое? – спросил дядя.

– Давид, – отвечал Алан.

– Что? – воскликнул дядя явно изменившимся голосом.

– Сказать вам его фамилию? – спросил Алан. Последовала пауза. Затем дядя с сомнением в голосе прибавил:

– Мне кажется, лучше будет впустить вас в дом.

– Безусловно, – сказал Алан, – но вопрос в том, пойду ли я. Вот что я вам скажу. Мне кажется, что нам лучше обсудить это дело здесь, на пороге, или нигде. Предупреждаю вас: я так же упрям, как и вы, и притом я джентльмен более высокого происхождения.

Эта перемена тона смутила Эбеиезера. Подумав некоторое время, он сказал:

– Хорошо, хорошо, что надо, то надо, – и затворил окно.

Он очень долго спускался по лестнице и еще дольше открывал запоры, вероятно раскаиваясь в своем решении на каждой ступени и перед каждым болтом и засовом. Наконец мы услышали скрип дверных петель, и дядя мой осторожно вышел. Увидев, что Алан отступил на один или на два шага, он сел на верхней ступеньке, держа наготове мушкетон.

– А теперь, – заявил он, – помните, что у меня в руках мушкетон и что если вы приблизитесь на шаг, то будете убиты.

– Это очень вежливо сказано, – заметил Алан.

– Ну, – отвечал дядя, – ваше поведение не обещает ничего хорошего, и я должен быть наготове. А теперь мы понимаем друг друга, и вы можете рассказать о своем деле.

– Если вы такой догадливый человек, – сказал Алан, – то, без сомнения, заметили, что я гайлэндский джентльмен. Имя мое к делу не идет, но страна моих родственников находится недалеко от острова Малл, о котором вы, вероятно, слышали. В тех местах погибло судно, и когда на следующий день мой родственник искал вдоль берега деревянные обломки корабля, то наткнулся на полуживого юношу. Он привел его в чувство, а затем вместе с другими джентльменами отвел в старый, полуразрушенный замок, где с тех пор и содержит его. Мои родственники – народ довольно дикий и не такой щепетильный насчет закона, как некоторые известные мне люди. Узнав, что юноша благородного происхождения и приходится вам родным племянником, мистер Бальфур, они попросили меня зайти к вам и переговорить с вами об этом. И, предупреждаю вас, если мы не сойдемся, вы его вряд ли опять увидите, так как мои родственники, – наивно прибавил Алан, – очень бедные люди. Дядя прокашлялся.

– Для меня это довольно безразлично, – ответил он. – Я всегда был недоволен им, и я не считаю своим долгом вмешиваться в эту историю.

– Ну, ну, – сказал Алаи, – я вижу, чего вы добиваетесь: вы притворяетесь, будто он вам безразличен, для того чтобы мы назначили за него меньший выкуп.

– Нет, – ответил дядя, – я говорю чистую правду. Меня совсем не интересует этот мальчишка. Я не стану платить никакого выкупа, и вы можете делать с ним все, что угодно, – мне все равно.

– Нет, сэр, – сказал Алан. – Ведь кровь не вода, черт возьми! Вы из одного стыда не покинете сына своего брата. Если вы это сделаете и это станет известным, вы, думается мне, будете не очень-то любимы в вашей стране.

– Я и так не особенно любим, – отвечал Эбенезер. – И, кроме того, я не понимаю, как это может стать известным. Я рассказывать не буду, вы и ваши родственники – тем более. Это праздная болтовня, мой милый.

– Тогда Давид сам расскажет, – сказал Алан.

– Каким образом? – резко спросил дядя.

– Очень просто, – сказал Алан. – Мои друзья держали вашего племянника у себя, пока была надежда получить за него деньги, но, потеряв ее, они, без сомнения, отпустят его на все четыре стороны, будь он проклят!

– О, мне это тоже безразлично! – отвечал дядя. – Меня это не особенно огорчит.

– А я думал иначе, – сказал Алан.

– Почему? – спросил Эбенезер.

– Ну, мистер Бальфур, – отвечал Алан, – у каждого дела могут быть только две стороны: или вы любите Давида и заплатите, чтобы освободить его, или у вас есть причины не желать его возвращения, и тогда вы заплатите, чтобы мы оставили его у себя. Очевидно, вы не желаете первого. Значит, вам желательно второе. Очень рад. И я, и друзья мои получим за это славные денежки.

– Я не понимаю вас, – сказал дядя.

– Не понимаете? – спросил Алан. – Так слушайте: вы не хотите, чтобы мальчишка возвращался. Что с ним надо сделать и сколько вы за это заплатите?

Дядя не отвечал и беспокойно ерзал по ступеньке.

– Слушайте, сэр! – закричал Алан. – Помните, что я джентльмен. Я нощу королевское имя и не такой человек, чтобы уйти с пустыми руками. Или вы дадите мне ответ вежливо и незамедлительно, или же, клянусь вершиной Глэнко, я проткну вам брюхо своей шпагой!

– Эй, любезный, – воскликнул дядя, вскочив на ноги, – подождите минутку! Что с вами? Я обыкновенный человек, а не учитель танцев и стараюсь быть вежливым, насколько это возможно. А ваши дикие слова позорят вас: «Проткну брюхо!» Как бы не так! А чего же я буду ждать со своим мушкетоном? – проворчал он.

– Порох и ваши старые руки перед блестящей шпагой в моих руках то же, что улитка в сравнении с ласточкой, – сказал Алан. – Прежде чем ваш трепещущий палец найдет курок, эфес моей шпаги будет торчать в вашей груди.

– Эй, любезный, да разве я спорю? – возразил дядя. – Говорите что хотите, поступайте по-своему – я не буду перечить. Скажите только, что вам надо, и увидите, что мы отлично поладим.

– Верно, сэр, – сказал Алан, – я требую одной откровенности. Короче говоря: хотите вы, чтобы парня убили или чтобы мои родственники продолжали его содержать?

– Боже мой, – воскликнул Эбенезер, – разве можно так выражаться!

– Убить или сберечь? – повторил Алан.

– О, сберечь, сберечь! Без кровопролития, прошу вас.

– Как хотите, – сказал Алан, – но это будет дороже. Содержать его затруднительно – это щекотливое дело…

– Я все-таки хочу, чтобы его содержали, – отвечал мой дядя. – Я никогда не поступал безнравственно и не начну поступать так теперь для удовольствия дикого гайлэндера.

– Вы слишком щепетильны, – насмешливо произнес Алан.

– Я человек принципа, – просто сказал Эбенезер, – и, если за это надо платить, я заплачу. Вы забываете, кроме того, что мальчик сын моего брата.

– Хорошо, – сказал Алан, – теперь уговоримся о цене. Мне нелегко назначить ее, и сперва хотелось бы узнать некоторые подробности. Мне нужно знать, например, сколько вы заплатили Хозизену, когда в первый раз сбывали юношу с рук.

– Хозизену? – закричал дядя, застигнутый врасплох. – За что?

– За похищение Давида, – сказал Алан.

– Это ложь! – воскликнул дядя. – Его никогда не похищали. Тот, кто сказал это вам, солгал. Похищен! Он никогда не был похищен.

– Если он этого избежал, то не по моей вине да и не по вашей, – сказал Алан, – а также и не по вине Хозизена, если только ему можно верить.

– Что вы хотите сказать? – воскликнул Эбенезер. – Разве Хозизен рассказывал вам что-нибудь?

– Ах вы старый негодяй, да как же я мог бы иначе это знать! – воскликнул Алан. – Мы с Хозизеном компаньоны, мы делим прибыль. Теперь вы сами видите, как вам может помочь ваша ложь. И, должен вам откровенно признаться, вы сделали большую глупость, посвятив его в ваши личные дела. Но теперь поздно жалеть: что посеешь, то и пожнешь. Вопрос вот в чем: сколько вы заплатили ему?

– Разве он не говорил вам? – спросил мой дядя.

– Это мое дело, – отвечал Алан.

– Хорошо, – сказал дядя, – мне все равно: чтобы он ни говорил, он все равно лгал. Я скажу вам чистую правду: я дал ему двадцать фунтов. И, чтобы быть совершенно честным, прибавлю: сверх того он должен был получить деньги за продажу мальчика в Каролине, так что, в сущности, вышло бы немного больше, но, как видите, не из моего кармана.

– Благодарю вас, мистер Томсон. Этого вполне достаточно, – сказал стряпчий, выступая вперед. Затем учтиво продолжал: – Добрый вечер, мистер Бальфур.

– Добрый вечер, дядя Эбенезер, – сказал я.

– Славная сегодня ночка, мистер Бальфур, – прибавил Торрэнс.

Мой дядя не отвечал ни слова, продолжая сидеть на ступеньке, точно окаменев.

Алан тихонько вынул из его рук мушкетон, а стряпчий, взяв его под руку, стащил со ступеньки, повел в кухню и усадил на стул у очага, где огонь был потушен и горел один только ночник. Мы все последовали за ним.

Мы глядели на дядю, чрезвычайно радуясь своей удаче, но не без некоторой жалости к пристыженному старику.

– Ну, ну, мистер Эбенезер, – сказал стряпчий, – не падайте духом: я обещаю вам, что мы удовольствуемся немногим. А пока дайте нам ключ от погреба. Торрэнс принесет нам старого вина, которое мы разопьем по поводу этого события. – Затем, обратившись ко мне и взяв меня за руку, сказал: – Мистер Давид, желаю вам всего хорошего в вашем новом положении, которое, я уверен, вы вполне заслужили. – Потом он шутливо обратился к Алану: – Поздравляю вас, мистер Томсон, вы очень искусно вели дело, но одного только я не мог понять: как вас, собственно, зовут? Яков или Карл? Или, может быть, Георг?

– Отчего вы думаете, что меня зовут одним из этих трех имен, сэр? – спросил Алан, выпрямляясь и точно предчувствуя оскорбление.

– Оттого, что вы упоминали о своем королевском имени, сэр, – отвечал Ранкэйлор, – а так как никогда еще не существовало короля Томсона – я, по крайней мере, никогда не слышал о таком, – я подумал, что вы говорите об имени, данном вам при крещении.

Это было одним из тех ударов, к которым Алан был наиболее чувствителен, и, надо признаться, он с трудом перенес его. Не ответив ни слова, он отошел в дальний угол кухни и, надувшись, сел там. Только когда я подошел к нему, подал ему руку и поблагодарил его по справедливости, как главного виновника моего успеха, он слегка улыбнулся и наконец решился присоединиться к нашему обществу.

К этому времени мы развели огонь и откупорили бутылку вина; из корзины появился хороший ужин, за который сели Алан, Торрэнс и я, тогда как стряпчий и дядя пошли совещаться в соседнюю комнату.

Посидев там около часа, они наконец пришли к соглашению, после чего мой дядя и я по всей форме скрепили своими подписями договор. По условиям договора, мой дядя обязывался вознаградить Ранкэйлора за его вмешательство и выплачивать мне ежегодно две трети чистого дохода от поместья Шоос.

Итак, нищий странник из баллады вернулся домой. Лежа в ту ночь на кухонных сундуках, я сознавал себя состоятельным человеком, имеющим положение в своей стране. Алан, Ранкэйлор и Торрэнс храпели на своих жестких постелях. На меня же, проведшего столько дней и ночей под открытым небом, в грязи, на камнях, голодным, в постоянном страхе за свою жизнь, эта счастливая перемена подействовала сильнее, чем прежние невзгоды.

Я не спал до рассвета, глядя на отражение пламени на потолке и строя планы на будущее.

XXX. Прощание

Хотя лично я причалил к тихой пристани, но у меня на руках оставался Алан, которому я был стольким обязан. Кроме того, у меня на душе тяжким бременем лежало дело об убийстве Колина Кемпбелла и тюремное заключение Джемса Глэнского.

Назавтра, около шести часов утра, гуляя с Ранкэйлором перед Шоос-гаузом, вокруг которого расстилались поля и леса моих предков, теперь принадлежавшие мне, я открыл ему свою душу. И, несмотря на серьезную чему нашего разговора, мой взгляд радостно скользил по окружающему и сердце мое прыгало от гордости.

Стряпчий вполне согласился со мной: пока дело касалось моих обязанностей к Алану, я должен был помочь ему выбраться отсюда, несмотря ни на какой риск. Но что касается Джемса, он был совершенно другого мнения.

– Мистер Томсон – одно, а родственник мистера Томсона – совсем другое, – сказал он. – Я мало знаком с фактами, но заключаю, что одно знатное лицо, назовем его Г. А., здесь замешано и даже, как думают, относится к этому человеку враждебно. Г. А.[24], без сомнения, благородный джентльмен, но timeo qui nocuere deos. Если вы хотите помешать его мщению, то помните, что есть лишь одна возможность не допустить ваших свидетельских показаний: посадить вас на скамью подсудимых. Тогда вы оказались бы в том же положении, что и родственник мистера Томсона. Вы скажете, что вы невинны, но ведь и он невиновен. А быть судимым гайлэндскими присяжными, по гайлэндской распре и под председательством гайлэндского судьи – прямая дорога на виселицу.

Эти рассуждения приходили и мне в голову, и я не находил на них возражения. Но я все-таки спросил наивно:

– В таком случае, сэр, мне остается только быть повешенным, не правда ли?

– Мой милый мальчик, – воскликнул он, – идите с богом и поступайте, как считаете честным! В мои лета не следовало бы советовать вам выбирать безопасное, но позорное, и я, прошу прощения, беру назад свои слова. Ступайте и выполняйте свой долг, и если вас присудят к виселице, идите на виселицу, как джентльмен. На свете есть вещи похуже виселицы.

– Таких немного, сэр, – сказал я улыбаясь.

– Ну нет, сэр, – воскликнул он, – очень много! И, чтобы не идти далеко за примером, для вашего дяди было бы теперь лучше, если бы он прилично болтался на виселице.

С этими словами он вернулся в дом – все еще в прекрасном расположении духа, так как, очевидно, остался доволен мной, – и написал два письма, вслух комментируя их.

– Это письмо, – сказал он, – к моим банкирам – Британскому льнопрядильному обществу, открывающему кредит на ваше имя. Посоветуйтесь с мистером Томсоном: он, вероятно, знает, что надо делать, а вы при помощи этого кредита доставите ему средства к существованию. Я надеюсь, что вы сумеете беречь деньги, но в деле мистера Томсона можно быть даже расточительным. Относительно его родственника лучше всего направиться к лорду-адвокату, рассказать ему все и предложить свои свидетельские показания. Примет ли он их, или нет, или обратит их против Г. А. – это уже другое дело. Чтобы достать вам хорошую рекомендацию к лорду-адвокату, я написал письмо вашему однофамильцу, ученому мистеру Бальфуру Пильригскому, которого я очень уважаю. Лучше, если вас представит человек, носящий одну с вами фамилию, а лэрд Пильригский пользуется большим уважением у властей и находится в хороших отношениях с лордом-адвокатом[25] Грантом. На вашем месте я не стал бы обременять его подробностями, и, знаете ли, считаю, что совершенно лишнее упоминать о мистере Томсоне. Старайтесь подражать лорду – это хороший пример. Будьте осторожны с адвокатом, и да поможет вам бог, мистер Давид!

Вслед за тем он простился со мной и вместе с Торрэнсом отправился к Куинзферри, тогда как Алан и я пошли по направлению к Эдинбургу. Проходя по тропинке мимо столбов у ворот и недостроенного домика привратника, мы оглянулись на дом моих предков. Громадный, обнаженный, без единой струйки дыма, он казался необитаемым, только в одном из верхних окон виднелась верхушка ночного колпака, который раскачивался вверх и вниз, вперед и назад, точно голова кролика в норе. Я не услышал слова приветствия, когда явился сюда, и не видел ласки, когда был здесь, но зато за мной наблюдали при моем уходе отсюда.

Мы шли медленно, не чувствуя ни малейшего желания ни идти, ни говорить. Оба мы думали о близкой разлуке и с грустью вспоминали минувшие дни. Впрочем, мы говорили о том, что надо было сделать: было решено, что Алан будет скрываться где-нибудь поблизости, но один раз в день приходить в определенное место, где я смогу общаться с ним лично или через посланного. А я должен был отыскать адвоката из аппинских Стюартов, которому, следовательно, можно довериться: на его обязанности будет найти судно и обеспечить Алану безопасный отъезд из Шотландии. Покончив с делом, мы снова замолкли. Я пробовал было шутить с Аланом, называя его мистером Томсоном, а он дразнил меня новым платьем и поместьем, но было ясно, что нам хочется скорее плакать, чем смеяться.

По тропинке, пересекавшей холм Корсторфайн, мы дошли до места, носившего название «Отдых». Взглянув на корсторфайнское болото, затем на город и на замок на горе, мы оба остановились, так как поняли без слов, что здесь наши пути расходятся. Алан повторил мне еще раз адрес адвоката, затем час, когда я смогу найти его самого и сигналы, с помощью которых можно будет отыскать его. Я отдал ему все, что имел – гинею или две, взятые у Ранкэйлора, – чтобы он пока не голодал. Мы постояли, молча глядя на Эдинбург.

– Что же, прощай, – сказал Алан, протягивая мне руку.

– Прощайте, – сказал я, быстро пожав ее, и спустился с холма.

Мы ни разу не взглянули друг другу в лицо. Пока Алан был еще в виду, я даже не оглянулся на него, но зато дальше, идя по дороге в город, почувствовал себя таким потерянным и одиноким, что готов был сесть у дороги и заплакать, как ребенок.

Около полудня я, миновав Весткирку и Грассмаркет, вошел в город. Огромная высота домов, достигавших десяти и пятнадцати этажей, узкие сводчатые входы, непрерывно извергавшие народ, товары, выставленные в окнах, шум и суета, дурной воздух, нарядные одежды и масса других впечатлений ошеломили меня, и я машинально отдался на волю толпы, которая понесла меня из стороны в сторону. Но я не переставал думать об Алане и «Отдыхе»» и все время – хотя читатель, наверное, поймет, что я не мог не восхищаться новым для меня, красивым зрелищем, – у меня болело сердце, и я чувствовал, что совесть упрекает меня в чем-то дурном.

Наконец сама судьба привела меня к дверям банка Британского льнопрядильного общества.

Теперь, когда Давид достиг известного положения, издатель намерен с ним на время распроститься. Со временем, может быть, он расскажет о бегстве Алана, о том, что было предпринято по делу об убийстве, и о многих других интересных обстоятельствах. Это, во всяком случае, будет зависеть от желания публики. Издатель питает большую склонность как к Алану, так и к Давиду и охотно провел бы в их обществе еще некоторое время, но не все могут разделять его желания. Опасаясь этого, а также обвинения в недостатке внимания, он торопится заявить, что у друзей все шло хорошо, в общечеловеческом смысле этого слова. Что бы ни случилось с ними, они всегда поступали честно, но и о себе не забывали.

Примечания

1

Лэрд – в Шотландии то же, что лорд в Англии.

2

Один фунт стерлингов содержит 20 шиллингов.

3

Гинея – старинная английская золотая монета, содержавшая 21 шиллинг (теперь гинеи уже не чеканят, но иногда еще применяют в качестве единицы денежного счета).

4

Якобитами называли приверженцев шотландской династии Стюартов, по имени последнего ее короля Якова II.

5

Речь идет о самом крупном и последнем восстании шотландских якобитов (1745–1746), пытавшихся возвести на английский престол внука Якова II, Карла Эдуарда Стюарта.

6

Английские солдаты ходили в красных мундирах.

7

Вигами тогда называли приверженцев английского короля Георга.

8

Гайлэндер – житель горной части Шотландии.

9

Кемпбеллы – имя шотландского рода, который стоял на стороне короля Георга.

10

В битве при Престонпансе в 1745 году шотландцы разбили правительственные английские войска.

11

Тартан – национальный костюм шотландских горцев.

12

Плэк и боддло – мелкие монеты в Шотландии.

13

Лохами называются в Шотландии морские заливы глубоко вдающиеся в сушу и образующие как бы озера.

14

Лоулэнд – южная, не горная часть Шотландии.

15

«Круахан!» – боевой клич Кемпбеллов.

16

Рашпер – здесь: решетки для пытки огнем.

17

Драммах – месиво из овсяной муки и воды.

18

Здесь имеется в виду арендатор, который берет в аренду скот у землевладельца и делит с ним полученный приплод.

19

Имеется в виду «молодой претендент», принц Карл-Эдуард Стюарт, которого якобиты пытались возвести на престол.

20

«Чарли, мой любимец» была якобитской песней.

21

Цитата из «Науки поэзии» Горация, где он восхваляет Гомера за то, что тот не начинает рассказ о Троянской войне с яйца, то есть с начала.

22

В середину вещей (лат.)

23

Был, но не есть (лат.)

24

Г. А. – Герцог Арджайльский.

25

Лорд-адвокат – представитель судебной власти в Шотландии, главный общественный обвинитель.