Звезда

– Ты счастлива? – спросил ее Эрни как-то ночью, когда они лежали в постели.

Она умиротворенно кивнула. Странно, но она действительно была счастлива, даже несмотря на то что не любила его. Он заботился о ней, превозносил ее, следил за тем, чтобы все были с ней вежливы и добры. И когда она начала работать над новой картиной, все обращались с ней как с королевой. Теперь она стала важной персоной, подругой Эрнесто Сальваторе. Конечно, ей хотелось быть чем-то большим. Ей хотелось стать хорошей актрисой и хорошей певицей, хотя теперь ей редко приходилось петь. Эта часть ее жизни ушла в прошлое, и теперь она все свое внимание уделяла актерской игре. И то, что делал для нее Эрни, было очень приятно. Она усиленно занималась с педагогами по вокалу и актерскому мастерству, которые теперь приходили прямо к ним в дом. У нее оказалась хорошая память, ей не требовалось много времени, чтобы заучить роль. Она всегда все делала вовремя и никогда не ленилась. На съемочной площадке ее все любили за спокойный, доброжелательный характер и постоянную готовность к работе. Мало-помалу актеры узнали ее и невольно начали относиться к ней с уважением. Многие из них, конечно, догадывались про их отношения с Эрни. По вечерам ее всегда поджидала машина, а иногда он и сам сидел на заднем сиденье машины с бутылкой шампанского в серебряном ведерке со льдом и двумя хрустальными бокалами. О такой жизни она раньше только читала, а теперь сама окунулась в этот мир, со всеми его радостями и сюрпризами. Мечта исполнилась. Она стала актрисой. И наступали минуты, когда она переставала думать о том, какой ценой досталось ей счастье.

Съемки второй картины закончились в конце мая, и Эрни взял ее с собой в Мексику на несколько дней. Он объяснил, что у него там кое-какие дела, и Кристел счастлива была сменить обстановку и увидеть новую, незнакомую страну. Ей понравились босоногие детишки, бродившие по улицам города, с веселыми, счастливыми лицами и огромными глазами. Местные жители носили яркие костюмы, а пейзажи казались ей изумительными. Ей там понравилось, хотя она почти совсем не видела Эрни. Когда они приехали в Лос-Анджелес, он, вернувшись из своего офиса, протянул ей какой-то сценарий. На губах у него играла улыбка, он нагнулся и поцеловал ее. Как всегда, вид у него был очень опрятный и элегантный. Глядя на них, можно было подумать, что они женаты. Она уже успела привыкнуть к нему. Он был удобен для нее во всех отношениях, никогда не просил ее говорить о том, что она к нему испытывает. Для него это было совершенно не важно.

– Что ты принес? – Она улыбнулась. Сегодня вечером они собирались в «Коконат гроув» пообедать и немного потанцевать.

– Твою премию академии. Похоже, на этот раз ты ее заработаешь, малышка.

Сегодня он заключил контракт на новый фильм с другой студией, и главная роль в картине была как будто специально для Кристел. Он заполучил ее. К его слову прислушивались. Теперь ее имя не сходило со страниц газет. Для этого он постоянно платил своим людям, и газетчики непрестанно поддерживали интерес публики к судьбе Кристел Уайтт. И когда он теперь появлялся с ней где-нибудь, все смотрели на нее, не веря своим глазам. Она так блистательно хороша. Даже для Голливуда. У нее все еще оставался вид испуганного олененка, случайно вышедшего из леса, но она была так красива, что неизменно привлекала всеобщее внимание. Эрни учил ее всему: одеваться, двигаться, входить в комнату, чтобы все присутствующие бросали дела и обращали на нее внимание. И все же он должен был признать, что в ее поведении не чувствовалось ничего неестественного. Да, в один прекрасный день она станет настоящей звездой. И очень знаменитой. Он в этом не сомневался, особенно теперь, после того как на его стол лег последний контракт. А скоро последуют и другие предложения. Но в любом случае она принадлежит только ему. И когда-нибудь он скажет ей об этом.

Это был сценарий фильма, съемки которого начинались в июле. Актриса, приглашенная на вторую роль, разругалась с главным героем, и директор избавился от нее. Ему позарез был нужен кто-то другой, а Кристел подходила идеально. Между тем у нее уже была репутация человека, с которым очень легко работать, а в Голливуде такие люди ценились на вес золота.

Иногда Эрни даже казалось, что он действительно ее любит. Хотя это для него ничего не значило. В свои сорок пять лет он разводился пять раз, и у него росли двое детей где-то в Питсбурге. Они оба были старше Кристел, и он не видел их давным-давно.

Она провела несколько часов, читая сценарий и делая пометки. Роль оказалась очень выигрышной, и она даже удивилась, что ее предложили ей. Она гораздо значительнее, чем две предыдущие, и, несомненно, намного сложнее. Она потребует от нее гораздо больше чувств и эмоций, и Кристел понимала, что ей придется много поработать. Но работа ничуть не пугала, наоборот, привлекала девушку.

– Эрни, роль просто замечательная! – сказала она, когда пришла в бассейн и обнаружила его там. Это было единственное место, где он мог отдохнуть, – здесь не было телефона. Все остальное время он постоянно был занят: решал коммерческие вопросы, звонил по телефону или подписывал документы. Даже здесь, вдали от города, он почти никогда не оставался один. Иногда целые ночи со своими партнерами по бизнесу улаживал очередную проблему.

– Да, это хорошая картина, Кристел. Думаю, она принесет тебе славу.

Она уселась на край бассейна и беспокойно посмотрела на него:

– Ты думаешь, я справлюсь с ролью?

Он рассмеялся и поцеловал прядь ее длинных золотых волос. Он мог бы нанять лучших парикмахеров, чтобы они сделали ей стрижку, но она наотрез отказалась обрезать волосы. Она оставалась единственной женщиной в Голливуде, которая беспокоилась о том, что может не справиться с ролью. Все остальные мечтали заполучить роль побольше, чтобы их заметили, и никто никогда не думал, а сможет ли он хорошо ее сыграть. Но к Кристел это не относилось. И это отличало ее от других. Честность в работе и ее внешность. Он чувствовал себя победителем.

– Придется постараться.

– Я буду пахать как вол, чтобы запомнить весь этот текст.

– У тебя великолепно все получится.

Они отправились пообедать и отметить событие. Со следующего дня она начала работать над сценарием, пока не начались съемки.

К съемкам приступили девятого июля, и следующие две недели Кристел почти вообще не спала. Она занималась со своими репетиторами до полуночи, а то и позже, а в пять утра шофер отвозил ее на площадку. Она снималась вместе с Уильямом Голденом и Генри Фондой. Кристел слегка оробела, когда увидела их в первый раз. Но они очень дружески отнеслись к ней, да и вся съемочная группа души в ней не чаяла. Однако времени на завязывание дружеских отношений у нее не было. Она была слишком занята, чтобы поговорить с кем-нибудь или пойти куда-нибудь после работы. Иногда ей приходилось работать с педагогами у себя в гримерке, во время обеденного перерыва.

Она даже видела Кларка Гейбла, который один раз зашел к ним в съемочный павильон к кому-то из друзей, и пришла к выводу, что никогда в жизни не встречала более красивого и обаятельного мужчину. В тот же день она, волнуясь, рассказала об этом Эрни, но он только рассмеялся в ответ:

– Подожди пару месяцев, и он будет рассказывать своим друзьям, что видел Кристел Уайтт!

Она рассмеялась над его словами. В эти дни она редко его видела. Она много работала на площадке, и времени ходить по ресторанам не оставалось. Кристел чувствовала себя затворницей, сидя, как обычно, в гримерке и повторяя роль. Кто-то постучался к ней, и она, услышав возбужденные крики, открыла дверь узнать, что случилось.

– Окончена! Окончена!

– Картина? – Она выглядела совершенно потрясенной, не понимая, о чем речь. Они же только начали снимать. Ей же говорили, что работа закончится в сентябре.

– Война! – Перед ней стоял один из рабочих сцены, и по щекам у него катились слезы. Двое его братьев служили в армии. Кристел застыла, поняв наконец, что он имеет в виду. – Война в Корее закончена! – Он схватил ее в свои объятия, и, пока они стояли так, вдвоем, она тоже начала плакать.

Уже несколько месяцев она старалась забыть о Спенсере. Она не ответила на его письмо, которое пришло в апреле. Но теперь он вернется домой вместе со всеми. Спенсер... она предала его тем, что переехала к Эрни... а теперь он вернется в Америку... Но вернется к кому? Ведь он все еще женат на Элизабет. А она живет с Эрни. И он узнает у Перл, где теперь искать ее. Это был странный момент. Она стояла и смотрела, как все вокруг смеются, кричат и плачут. Но Кристел думала, что жизнь у нее может измениться.

28

Элизабет стояла за оградой и старалась разглядеть мужа среди выходящих из самолета. Со всех сторон ее сжимала толпа – люди пришли сюда, чтобы поприветствовать победителей. Спенсеру понадобилось три недели на демобилизацию. Она хотела встретить его в Японии и вместе с ним улететь в Гонолулу на несколько дней. Но командование распорядилось иначе – он должен прилететь в Сан-Франциско, и в тот момент, когда он ступит на родную землю, он будет совершенно свободен. Здесь были и ее родители, и его, и еще множество женщин, которые возбужденно переговаривались. И несчетное множество других женщин, которые остались дома, чтобы надеть траур. В их дома уже никто не вернется. Но Спенсер возвращался живой и здоровый. Его ранили только один раз, да и то легко, уже через неделю он снова оказался в строю. Эта безобразная война унесла много жизней. Он прошел две войны за последние двенадцать лет.

Элизабет взяла на работе месячный отпуск, и они с ее родителями собирались поехать на озеро. Его родителей, конечно, тоже пригласили, хотя Спенсер еще не знал об этом. А в их доме в Сан-Франциско его ждал сюрприз – великолепный обед, который Барклаи собирались устроить в его честь.

Наконец она увидела его. Она поправила шляпку и продолжала стоять, нервно ожидая, когда он приблизится. С тех пор как она видела его в последний раз, прошло немало времени, и теперь в их отношениях наверняка что-то изменится. Встреча в гостинице «Империал» прошла не очень весело, Спенсер явно нервничал. Но теперь он вновь возвращался к нормальной жизни, и это должно его успокоить. Перед войной они толком не жили как муж и жена, а потом не виделись в течение трех лет. В свои двадцать четыре года она стала очень самостоятельной и полностью отдалась политике. Она имела доступ почти всюду, и, пока его не было, она успела познакомиться в Вашингтоне с очень многими интересными людьми. Но когда сейчас увидела его, она совсем не думала о политике. Он показался ей худым и высоким. Вот он остановился, медленно оглядел толпу встречающих и направился к ней, на ходу беседуя с попутчиками. Он все еще не видел ее. Она наблюдала, как он пожал руки товарищам. Он продолжал внимательно вглядываться в толпу. Она не выдержала и начала пробираться к нему навстречу. Его мать громко плакала от радости, увидев сына после трех лет разлуки, но он еще не знал, что они все здесь. Он продолжал грустными глазами рассматривать толпу. В голове появилась седина, которой не было раньше. В тридцать четыре года он выглядел еще более красивым, чем тогда, когда она встретила его в первый раз на обеде в доме своих родителей. И вдруг его глаза засветились радостью и удивлением – он увидел ее лицо под соломенной шляпкой. Он колебался всего мгновение, а потом, отбросив рюкзак, побежал к ней, схватил в объятия и, оторвав от земли, начал кружить. Тут он увидел, что к ним спешат его родители. Даже судья Барклай прослезился, пожимая Спенсеру руку, а Прициллия, не скрывая слез, крепко обняла его.

– Как хорошо, что ты вернулся живой и здоровый.

– Спасибо. – Он обнял и поцеловал всех, и мать заметила в глазах сына что-то, чего не было раньше, и их выражение обеспокоило ее. Это было похоже на грусть, которую она сама испытала, когда потеряла своего старшего сына. Ей показалось, что за годы войны из глаз ее сына исчезло что-то очень важное. В них не было прежней веселости, веры, уверенности. Эта война разъела его душу.

Они все подошли к ждущему их лимузину и поехали на Бродвей, смеясь и весело болтая, перебивая друг друга. Две пожилые женщины несколько раз понимающе посмотрели друг на друга. У них обеих были сыновья, и они знали, что сыновья – это не всегда радость. Только Элизабет пребывала в отличном настроении, она держала мужа за руку и чувствовала, как другая его рука уверенно обнимает ее за плечи. Но она встречалась с ним в Японии несколько раз, в отличие от их родителей, которые не видели его с тех пор, как три года назад он отправился в Корею. Для всех них разлука была долгой, очень долгой, и сильнее всех она сказалась на Спенсере. Он откинул голову на сиденье и закрыл глаза, слушая всех и не слушая никого, в то время как Элизабет без умолку болтала со своей матерью.

– Я не могу поверить, что я дома. – Правда, он был еще не совсем дома, но, несомненно, уже очень близко к нему. Он вернулся на землю Америки, и рядом с ним сидела его жена. И именно с ней он должен что-то решить. Он терзался этими мыслями с тех самых пор, как покинул Сан-Франциско.

– Добро пожаловать домой, сынок. – Отец похлопал его по руке, и слезы сдавили ему горло, когда Спенсер потянулся и изо всех сил сжал его руку.

– Я очень люблю тебя, папа. Господи, я надеюсь, что эта страна хоть ненадолго перестанет ввязываться во всякие войны! Я это заслужил.

– Надеюсь, на этот раз ты уволишься из запаса, – улыбаясь поддразнила его Элизабет, и он рассмеялся.

– Об этом ты теперь можешь не беспокоиться. В следующий раз они призовут другого парня вместо меня, а я останусь дома и начну толстеть, пока моя жена будет рожать детей. – Он произнес это в шутку, но, с другой стороны, ему хотелось немного прощупать почву.

Ему нужно обсудить с Элизабет очень много вопросов, а этот был один из самых важных. Элизабет ничего не ответила, лишь улыбнулась. Но когда они, почти сразу после того, как оказались в доме на Бродвее, закрылись в спальне, Спенсер понял, что отношение к детям у нее не изменилось. Первым делом он снял форму и бросил ее на пол, мечтая увидеть, как она сгорит. Он принял душ и осторожно приблизился к Элизабет. Воюя в Корее, он многое решил для себя, но не все. Жена стала сейчас намного реальнее, ведь о Кристел он уже очень давно ничего не слышал, и ее образ постепенно начал стираться из его памяти, хотя он все еще вспоминал о ней. За эти три года он много раз менял решения. Теперь ему надо узнать, как его жена собирается жить дальше, и в первую очередь, хочет она или нет иметь детей. Он уже давно решил, что больше не будет играть с ней в игры. Ему необходимо конкретно знать, что она собой представляет и чего хочет от него и от жизни. Если ее желания окажутся для него неприемлемы, им нет смысла оставаться мужем и женой. Конечно, он должен дать ей шанс, но он тоже имеет право выбора, и он не уверен, что его выбор падет на Элизабет Барклай. Он видел слишком много смертей и слишком много людских страданий, чтобы теперь растрачивать свою жизнь на женщину, которая ему не нужна. Жизнь слишком коротка, а ему – тридцать четыре, и можно сказать, что он прожил уже половину. Оставшаяся часть слишком дорога ему, и он не желает тратить ни единого момента из нее, находясь рядом с человеком, который не понимает его.

В тот же день, после полудня, он опять вернулся к этому разговору, когда они собирались к обеду. Она сидела в ванне, заполненной ароматной пеной. Он только что принял душ и, обмотав бедра полотенцем, осторожно присел на краешек ванны, чувствуя себя неловко рядом с ней. Он выглядел даже лучше, чем раньше. Его по-мальчишески стройное тело говорило о том, что несладко жилось там, в Корее.

– Как ты относишься к тому, чтобы в ближайшее время завести ребенка?

Она удивленно посмотрела на него и улыбнулась:

– Вообще ребенка или моего ребенка?

Ее брат с Сарой недавно заявили, что вообще не собираются иметь детей, и это их решение нисколько не удивило ее.

– Конкретно нашего. – Он без улыбки ждал ответа. Для него это было важно, и он не хотел больше с этим тянуть.

– В последнее время я об этом не думала. Да и как мне это могло прийти в голову, ведь ты был далеко. – Она улыбнулась и красивым движением вытянула ноги, всколыхнув воду, покрытую пузырьками пены. – Но почему ты спрашиваешь? Неужели этот вопрос необходимо решить именно сегодня? – Она выглядела раздраженной, ей было неуютно под его взглядом в этой пенной ванне.

– Может быть. Кстати, тебе не кажется, что сам факт того, что мы должны «решать» этот вопрос, уже о чем-то говорит?

– Нет, не кажется. Это такая вещь, с которой не следует спешить.

– Как твой брат и Сара? – Его раздраженный голос предвещал ссору. Но ему необходимо принять решение. И как можно быстрее. То, что он все эти три года думал сразу о двух женщинах, чуть не свело его с ума.

– И они ничего не могут с этим поделать, Спенсер. Я имею в виду нас. Мне двадцать четыре года, и я еще не добилась, чего хотела бы, между прочим, отчасти из-за тебя. И у меня очень ответственная работа в Вашингтоне. Я не собираюсь жертвовать ею ради ребенка.

Вот он и получил ответ. Его только ужасно разозлило, как она это ему преподнесла.

– Мне кажется, ты отдаешь предпочтение не тому, чему следовало бы.

– Ты просто иначе смотришь на вещи. Для тебя ребенок – это милое и забавное существо, которое будет всегда ждать тебя дома. Для меня же это – огромная жертва. Согласись, это две большие разницы.

– Да, конечно. – Он встал и потуже затянул полотенце. Она улыбнулась, думая о том, как все-таки глупо он выглядит с этим розовым полотенцем, намотанным вокруг бедер. – Это никакая не жертва, Элизабет. Мы должны оба хотеть ребенка.

– Да, но «мы» не хотим. Ты – да. И может быть, когда-нибудь этого захочу и я. Но не сейчас. Сейчас еще не время. Для меня главное – моя работа.

Он уже устал это слушать, и она прекрасно знала, как он ненавидит Маккарти.

– Неужели эта чертова работа действительно так важна для тебя?

Важна, он знал, и спрашивать не надо было. В Токио во время их свидания она только об этом и говорила.

– Да. – Она посмотрела ему прямо в глаза. Она не боялась сказать ему правду, она всегда делала это. – Эта работа очень важна для меня, Спенсер.

– Но почему?

– Потому что она позволяет мне чувствовать себя независимой.

Он не хотел, чтобы его жена была независимой... но и не только это... В ней проглядывало что-то еще... хотя, может быть, он просто еще к ней не привык. Они так мало жили вместе. А в ней всегда чувствовался вызов, и ему все время хотелось подчинить ее себе. Но в глубине души он знал – Элизабет никогда не подчинится ему.

– Я взяла отпуск, чтобы встретить тебя и побыть здесь с тобой. Но, Спенсер, когда мы вернемся домой, я снова буду работать, и, надеюсь, ты меня поймешь.

– В отличие от меня, не так ли?

Она молча наблюдала, как он закурил сигарету. Война очень жестоко обошлась с ним, как, впрочем, и со многими другими. Но он прошел через нее и справился с собой, преодолел тот ужасный период, когда перестал писать Кристел. Но это время он не забудет никогда. Он никогда не сможет забыть, как люди умирали у него на руках, погибали на этой чужой, ненужной им войне. Эти годы навсегда останутся в его памяти.

– А где, между прочим, теперь наш дом? Я так понял, мы распрощались с Нью-Йорком? И что это значит для меня? Полагаю, я теперь безработный?

– Тебе все равно не нравилась твоя работа. – Она сказала это уверенным тоном. Да, с ней бесполезно спорить. – Ты сам говорил мне об этом еще в Токио.

– Возможно. Но нам нужно платить за жилье, на что-то жить. Я не чувствую себя в достаточной мере независимым, как ты это называешь. Мне нужна работа, Элизабет.

– Я уверена, что мой отец познакомит тебя, с кем ты только захочешь. Да у меня самой имеются кое-какие мысли на этот счет. Где-нибудь в правительственном аппарате. Для начала это тебе подойдет.

– Я – демократ. А это сейчас немодно.

– Мой отец и я, мы тоже демократы. В Вашингтоне всем хватит места. В этом-то все и дело. Ради всего святого, у нас пока демократическое государство, а не диктатура.

Все-таки это ужасно глупо – он дома уже четыре часа, а они спорят из-за политики и говорят о ее работе. А он хотел одного – почувствовать себя дома и оказаться наедине с женщиной, которая бы его любила и понимала. Но он не чувствовал себя дома, находясь здесь. Да у него теперь и нет ни дома, ни работы. Он вдруг затосковал по армии, и это совершенно расстроило его. Находясь в Корее, он только и мечтал поскорее вернуться домой. И вот... вернулся, но не испытывает никакого счастья.

Спенсер оделся и спустился вниз. Через два часа он испытал еще больший шок. Он не знал никого из тех двухсот человек, которых пригласили на обед. Он не ожидал такого, и его отец сразу же почувствовал, что сын не готов к этому сборищу. В добавление к перелету из Сеула это было уж слишком. Вечером, лежа в постели, Спенсер никак не мог уснуть. Он тихо выбрался из дома и пошел бродить по городу, вслушиваясь в кваканье лягушек. Каждый шорох заставлял его вздрагивать, он инстинктивно порывался отпрыгнуть в сторону, опасаясь снайпера. В конце концов он оказался на Норт-Бич.

Он стоял перед домом миссис Кастанья и с тревожно бьющимся сердцем смотрел на окна Кристел. Это был тот самый момент, ради которого он так стремился домой. Все окна были темными, и ему вдруг захотелось подняться наверх и удивить ее. Но он все продолжал стоять и размышлять, почему она не отвечала на его последние письма.

Дрожащей рукой он потрогал дверь, но она оказалась запертой, тогда он решился и позвонил. Долгое время все было тихо, потом наконец появилась женщина. Она выглядела заспанной и куталась в домашний халат.

– Да? Что вам угодно? – Она говорила с ним через закрытую дверь, и он едва смог рассмотреть ее через стеклянную панель. Женщина оказалась не очень старой и совсем непривлекательной.

– Я пришел повидать мисс Уайтт. – На нем была форма, и это не могло вызвать сомнений в том, что он военный.

С минуту женщина растерянно думала и наконец покачала головой. Ей казалось, что она знает всех своих жильцов, но потом вдруг вспомнила:

– Она не живет здесь.

– Да нет же, живет, – сказал он настойчиво, а потом вдруг понял, что она могла переехать. Его испугала мысль о том, что он теперь не знает, где ее можно найти. – Ее комната – угловая наверху. – Он показал. Но это было три года назад. Может быть, поэтому она не отвечала ему.

– Она уехала отсюда перед тем, как умерла моя мать. У него даже сердце замерло. Значит, миссис Кастанья уже больше нет. Все изменилось. Ему так долго пришлось ждать этого момента, а теперь Кристел исчезла, и вместе с ней исчезло все, что было ему так дорого.

– Вы не знаете, куда она переехала?

Они все еще говорили через дверь, и женщина явно не собиралась открывать ее. Уже слишком поздно, и она не знала его. Может, он пьяный или какой-нибудь маньяк, ей незачем впускать его в дом. Это была одна из незамужних дочерей миссис Кастанья, теперь она распоряжалась домом. Она подняла плату за комнаты и подумывала о том, чтобы вообще продать его. Они с остальными братьями и сестрами решили, что эти деньги им не помешают.

– Я не знаю, куда она съехала, мистер. Я ее ни разу не видела.

– Она не оставляла адреса?

Женщина покачала головой и рукой сделала ему знак, чтобы он уходил, ей очень хотелось поскорее вернуться в дом.

Спенсер медленно сошел с крыльца и еще раз взглянул на темные окна. Да, Кристел уехала, и он не имел ни малейшего понятия, где ее теперь искать.

Он вдруг решил, что сможет найти ее в ресторане, и отправился к Гарри. Но, зайдя туда, увидел, что они закрываются. Все стулья подняты, метрдотель натягивал пиджак, а двое официантов мыли полы.

– Извините, сэр, но мы уже закрылись. – Метрдотель разозлился, когда вошел Спенсер. Двери должны были быть заперты, но, по-видимому, кто-то забыл это сделать.

– Я знаю... извините... а Кристел здесь? – Задав этот вопрос, он вдруг испугался. А что, если ее нет? А что, если с ней что-то случилось? Все это время он думал только о себе, его интересовали какие-то ничтожные проблемы. Он упустил ее из виду. И теперь одному Богу известно, что с ней случилось.

Но метрдотель покачал головой, думая только о том, как бы выпроводить Спенсера:

– Она уехала в Лос-Анджелес. Но вместо нее у нас поет отличная девчонка. Приходите завтра вечером.

Однако Спенсер хотел увидеть только одну девчонку – ту, которую любил, ту, мечты о которой помогли ему выжить в Корее.

– Я ее старый друг. Только что вернулся из Сеула... Вы не знаете ее адреса в Лос-Анджелесе?

А может, она уже в Голливуде? Эта мысль разволновала его, он еще сильнее захотел увидеть Кристел. Они так много не сказали друг другу, он обязательно должен извиниться за свое молчание. Но метрдотель только покачал головой – этот военный не вызывал в нем ни интереса, ни симпатии. Солдат, вернувшийся из Кореи, его не интересовал.