Последнее завтра

– Значит придётся оставить себе ребёнка… – с самой скорбной интонацией, на которую только была способна, произнесла Элен, прикрыв глаза. Она не была готова стать мамой. Дело даже не в том, что время не пришло, она, наверное, никогда не была бы к этому готова. Думаю, в мире есть люди, которым просто не нужно заводить детей, безусловно их польза и счастье в чём-то другом. Они просто не созданы для роли родителей. И именно таким человеком и была Элен.

– А ты справишься? – зачем-то спросил я. Ответ, итак, был известен. И ещё знал, что Элен слишком добрая, чтобы сдать живое существо в такое место как «Дом милосердия», тем более зная, что было там со мной.

– Не знаю… Но в этот твой «Дом милосердия» я бы не отправила никого. Даже бывшего.

– Да, я так и подумал…

Элен посмотрела на меня и её лицо вдруг показалось мне таким несчастным и промелькнувшая на мгновение виноватая улыбка, выглядела вымученной, будто ей сложно даётся даже такое крохотное мышечное усилие.

– Мне жаль, что с тобой случилось…то, что случилось.

– Что? – удивился я.

– «Дом милосердия» … Ты не должен был туда попасть. Никто не должен.

– Ой, да не стоит. Мне самому не жаль. Я был там совсем мало времени и не успел сломаться. Если вообще можно сломать то, что никогда не работало правильно. – это была правда. Я никогда не был нормальным человеком, нормальным ребёнком. В «Доме милосердия» мне было не плохо, просто до этого мне никогда не было лучше. Но, за нелестную реплику о себе, я, как и всегда, получил от Элен лёгкий шлепок по губам ладошкой. Это не было больно, просто призыв следить за словами.

– Откуда у тебя силы вообще?

– Нет у меня никаких сил. – я усмехнулся и посмотрел в глаза подруге, – Со мной ничего не происходит такого, что требует каких-то сил. А вот с тобой – да. – я потёр глаза, закрывающиеся от усталости, и снова посмотрел на Элен, решив наконец озвучить мысль, которая уже давно укрепилась в моём сознании.

– Знаешь что? Если ты всё-таки оставишь ребёнка себе, я буду тебе помогать.

– Правда?.. – её взгляд на мгновение сверкнул также как прежде, как когда она украшала мою квартиру. Но лишь на мгновение.

– Конечно правда, я же это сказал. Я только не знаю, что делать нужно, но, если ты мне расскажешь и покажешь, ну, как с уборкой, думаю, я всё смогу.

– Спасибо… Ты не представляешь как это важно для меня. И ценно. – она сжала мою руку. Я заметил, что хоть её лицо по-прежнему выглядело несчастным и измождённым, в глазах поселился маленький огонёк жизни, где-то очень-очень глубоко, но я его видел. Это меня обрадовало. Этот огонёк наполнил её снова искрящимся светом. Я подумал, что хочу всегда видеть её глаза такими.

###

Прошло пару недель ингаляций, слабости, стенаний и умирающего постанывания прежде, чем Элен вернулась в условную норму. Ей больше не нужны были странные оздоровительные процедуры, она стала выходить гулять. Я всё ещё приходил помогать, разумеется, но не мог не отметить, что сил у неё стало побольше. Врач тоже отмечал улучшения. Он кинул вскользь что-то о том, что возможно она перенесла какую-то болезнь, но из-за того, что лечение и диагностика болезней стоили денег, которых у Элен не было, больше мы ничего не узнали, радуясь тому, что стало лучше. Неведение пугает только когда задумываешься о нём, вот что я тогда понял.

– Наступило лето… – вдруг заявила Элен во время одной из наших прогулок.

– Откуда ты знаешь? Сезоны то не меняются, сама говорила, это уже давно отменили.

– Так и есть. 25 всегда и везде… А вот раньше мы даже иногда видели снег, представляешь?!

Я усмехнулся, тронутый её совершенно невинной, детской способности обернуть любой суровый факт в обёртку из блёсток восхищения.

– Почему ты решила, что наступило лето? – она частенько сбивала меня с толку каким-то внезапными, мистическими заявлениями, причину, а иногда и смысл которых я не мог понять. Вот прям как сейчас.

– Ветер. Он стал другим. Потеплел.

– Разве ветер имеет свою собственную температуру? Это точно разрешено законом?

Элен заливисто рассмеялась и этот мелодичный звук рассыпался звоном хрустальных шариков по асфальтированному тротуару, будто кто-то перевернул их целую коробку прямо рядом со мной. Видимо это и правда звучало уморительно, но тогда я не понял, чем вызвал столь бурную реакцию.

– О боже… Ты такой забавный. Мой мозг отдыхает с тобой. Как ты можешь думать, что кто-то может законодательно запретить ветру быть таким какой он есть? Тёплым или холодным, например. Дуть туда или сюда.

– Ну как-то же температуру воздуха контролируют… Вот я и подумал, чем вообще ветер отличается тогда…понимаешь?..

– Понимаю, – вздохнула Элен. – Я точно не знаю, как всё это работает. Слишком сложно и я никогда специально ничего такого не изучала о погоде. Но ветер… Знаешь, я просто чувствую, и возможно, ошибаюсь, даже скорее всего это так. Я ведь никогда не жила при смене времён года как древние. Но поверь мне, это совершенно точно – наступило лето. Я уверена. Уверена, что только летом бывает такой ветер. Не знаю почему. Может это вообще всё не правда и просто мне хочется верить. Можешь меня не слушать. Можешь даже думать, что сейчас зима. Всё равно мы с тобой не узнаем кто прав. – на её лице расцвела тёплая, добродушная улыбка. Я никогда не спорил с Элен. Смысла не было. Права она или нет, какая разница какой сейчас сезон? Это даже интересно, что Элен что-то такое чувствует. Холодный ветер, тёплый, лето, зима… Я вот ничего не чувствую. И ничего не знаю.

Я смотрел на Элен и восхищался всегда, каждую минуту. Она знала так много о предках, о прошлом, как они жили… Я гадал, где только она брала всё это? У меня не было представления о том, что такое носители информации, книги, флешки. Всему этому меня научила Элен, постепенно, естественно.

Она показала мне свою библиотеку книг и флешек. Слово «флешка» до сих пор меня раздражает, я парадоксально долго не мог запомнить его. Флешки были старыми, потрёпанными. Сейчас таких уже не достать, они давно были запрещены. А любые книги старше пяти лет изымались ото всюду и уничтожались. Все книги прошлого были вне закона. Свою маленькую библиотеку Элен сохранила практически чудом. Она всегда возила её с собой, маскируя, пряча книги, вклеивала в них листы со свежей информацией, чтоб они сошли за новые. А флешки были маленькими и, хоть они содержали больше книг, чем вообще было у Элен, их в основном никто не искал. Инспекторам казалось, что это какая-то древняя технология и вообще уже никто такое не использует. Спрятать флешки было просто. Довольно странно, что инспекторы считали наличие у людей старых книг более вероятным, чем наличие флешек. Элен объясняла это тем, что почему-то, книги всегда людям слишком нравились и отказаться от них в итоге оказалось куда тяжелее.

– Эй, ты меня слушаешь?!

– Не уверен.

– Я вижу, – рассмеялась девушка. Я увидел на её лице вот это вот выражение, которое на самом деле терпеть не мог. Она смотрела на меня таким мягким взглядом с капелькой грустного яда. Жалела. Она меня жалела, хоть и клялась, что это не так. Жалела меня за «тяжёлую судьбу», видела во мне «несчастное дитя». Я тяжело вздохнул и отвёл взгляд.

– Прости, прости. Так, о чём ты говорила?

– О том, что в твоей квартире не хватает растений. – вот это было внезапно. На самом деле моя квартира уже напоминала оранжерею.

– Ещё?! Да я будто в лесу живу, Элен!

– Вовсе нет! У тебя нет суккуленты в туалете, а она бы там идеально смотрелась!

– Элен, серьёзно, в туалете?

– Конечно. А что, по-твоему, в туалете не должно быть уютно?

– Ну…нет…наверное. – она всегда задавала мне такие вопросы, чтобы убедить, что ничего я на самом деле не знаю и никакого конкретного мнения у меня нет. Хитро. Знала, что я понятия не имею как должно или не должно быть.

– Ну понятно, ты типичный мужлан, считаешь, что в туалете должен быть только сральник.

– Элен!

– Не так?!

– Нет конечно!

– Значит я куплю суккуленту тебе. – на её губах расцвела победная, довольная улыбка. Ну и как тут откажешь, правда? Купила она эту суккуленту сразу же, как только подвернулась лавка с цветами, в тот же день, на нашей прогулке. А я хоть и возмущался, был рад, что она поправилась настолько, что снова была готова украшать моё жильё. И, честно, никогда до и после этого, не улыбался так широко, топая домой с крохотным горшочком суккуленты в руках.

Глава 2 Греча и зло зло зло

Когда родилась Гретта, я был рядом. Как-то так вышло, что кроме меня никого и не было. Я ждал, когда Элен покажет малышку мне в окно в родильном корпусе Госпиталя Свободы, я встречал их обеих на следующий день и даже в первые несколько дней жил у Элен дома, помогая ей привыкнуть к материнской рутине. Я всё задавался вопросом, неужели всем этим людям, которые были раньше в жизни Элен, которые звали её ласковыми именами, наверняка думали, что любили её в разные периоды жизни, которые разделили с ней воспоминания – неужели им всем всё равно? Может Элен просто никому не рассказала о рождении дочери, это было бы не удивительно. Ни родителям, ни многочисленным друзьям о которых она столько рассказывала.

Насколько к тому моменту я сумел разобраться в социальных взаимодействиях, люди друг другу как правило помогают, заботятся. Даже те злые люди на улице, которые не знают тебя и которых совершенно не знаешь ты – чаще всего они стремятся «быть хорошими». Даже когда у этого нет толком никакой причины и нет необходимости в таком поведении. Так или иначе большая часть людей почему-то старается «поступать правильно». Даже сейчас это остаётся для меня несколько мистическим аспектом, я до конца не понимаю всех этих «правильно», «хорошо». Но особенно стремление помочь отмечается если люди друг другу не чужие. Ну или по крайней мере так принято. Я думал, что видимо, это вовсе не строгое правило и не закон, а скорее прихоть, личное желание.

Для меня помощь и поддержка, как Элен сама это называла, это блажь, личная прихоть. Без неё и Гретты было совсем никак, пусто. Я бы не хотел жить жизнь в которой не было бы Элен с её безумным характером чертёнка. Когда я оставался один на один со своим разумом, я чувствовал ничего. Я будто бы был своими детскими воспоминаниями – то есть ничем. Я никак не смог бы описать это чувство точнее. Ничего оно и есть ничего, что тут добавить?

Элен – весёлая, солнечная и тёплая, её улыбка – самое красивое что я видел в жизни. Не знаю, насколько тут подходит слово «красивый», это тоже загадочное понятие для меня, просто глядя на её улыбку, я чувствовал что-то такое невероятное, что не чувствовал раньше из-за чего угодно другого. Ну, я так думал.

И Элен меня ценила. Конечно ценила, многие вещи ей было делать сложно после родов, иногда даже самые обычные вещи. А я чувствовал себя таким нужным и важным, это просто не могло не поднимать мою самооценку. Когда я сказал ей об этом, она весело рассмеялась своим чарующим смехом и сказала, что так мне и надо, мою полумёртвую самооценку давно необходимо было поднимать. Я решил поверить ей и не возражать как обычно, к тому же когда она так улыбалась, у меня не было ни шанса на сопротивление.

Я с трудом могу объяснить свои чувства к маленькому комочку человечьей плоти, который Элен назвала Греттой, как только вернулась домой. Гретта была совсем как я – никакая. Просто маленький кусочек жизни, заточённый в крошечное кожана-костяное тело с мышцами и что там ещё у людей внутри. Как-то очень быстро я решил, что это существо мне важно и ценно. Как-то быстро я к ней привык. Я видел в её глазах отражение своего ничего не знающего о внешнем мире разума, чувствовал родную душу, так сказать. Собрата (или сестру?) по разуму.

Элен с радостью оставляла Гретту со мной, когда начала вставать, ходить и, в конце концов, выходить из дома и доходить аж до работы. «Предписание материнства» гласило, что мать должна проводить неразрывно со своим ребёнком первый год его жизни, таковы были правила, которые, слава богу, никто никак не контролировал. Поэтому мы втроём радостно на них наплевали и выстроили жизнь так как было удобно нам без всяких дурацких правительственных манускриптов. Как будто до этого их мало было. Всё время с Греттой проводил я. Читал всякие законодательные акты и мелкие пособия, одобренные правительством о том, как и что следует делать с «недееспособным элементом общества, пришедшим в Мир менее 3 лет назад». Никакой другой доступной информации в моём распоряжении всё равно не было, а в библиотеке Элен тоже не сохранилось каких-либо книг о детях.

Честно говоря, всё что я читал, было похоже на инструкцию – как подготовить и ввести в эксплуатацию человеческое существо. Забавно, но некоторые фишки я применял и на самом себе, и они правда работали. Скажем, раздел о «панических эпизодах». Согласно этому предписанию, «когда у маленького человека случаются необоснованные объективной реальностью или вызванные чрезвычайной ситуацией панические проявления, обусловленные учащённым сердцебиением, отдышкой и руминацией, следует применить технику квадратного дыхания». Это древняя техника, которая действовала ещё на примитивные мозги предков, так что способ назван в книге «не подтверждённым современными представлениями о науке, но вполне правоприменимым, если у субъекта нет достаточной суммы денежных средств на оплату квалифицированной психологической помощи». И, так как это и был наш случай, я совсем скоро убедился, что квадратное дыхание – клёвая штука. Видите ли, у меня тоже бывали раньше такие провалы в дыру отсутствующего прошлого, которые вызывали беспричинный страх, с которым никак было не справится иначе. Гретте этот метод так ни разу и не пригодился.

Гретта была умнее меня, вернее, я понимал, что станет. Рано или поздно, но она станет намного умнее меня. Она начала улыбаться очень быстро, и я клянусь, в этой младенческой улыбке всегда было лёгкое снисхождение к моему низкому уровню интеллекта и эрудиции. Ну или это мне так казалось.

Элен всегда говорила, что у Гретты умные глаза. Она проводила мало времени с ней, но всегда приходила пораньше с работы чтобы почитать ей перед сном. Это было не так-то просто, она работала в той самой кофейне, в которую мы так любили ходить раньше. Элен туда устроилась, как только смогла, сказала в один из дней, что не проведёт больше и дня взаперти. Похвалила меня за то, как хорошо я справляюсь с Греттой. Я уверен, она считала, что справилась бы хуже, в её голосе прозвучала лёгкая горечь, а улыбка отдавала печалью. Вряд ли Элен смогла бы произнести это всё вслух, так что я не настаивал, не спорил и даже, на самом деле, не согласился. Я кивнул. И всё, она всё поняла.

Чтобы уходить с работы до закрытия, Элен приходилось ни раз и ни два откровенно и нагло врать начальству, сохраняя самое простодушное и миловидное личико, вкупе с тоном голоса невинного ангелочка. Она бы под страхом смерти не признала, что уходит раньше, чтобы почитать книгу дочери перед сном. Она никому и про дочь то не сказала. Считала, что это как-то неловко и вообще неправильно. Как по мне, неправильно было как раз то, как она себя вела, но я не чувствовал, что у меня есть хоть какое-то право осуждать её. Элен знала, как должна поступать и почему, у неё были свои эмоции и своя голова. Пока она не спрашивала моего мнения, я не смел озвучивать своих суждений на её счёт.

Я очень хорошо запомнил последний вечер, когда Элен читала Гретте сказку. Тогда произошло то, чего я совсем не мог ожидать и не знал как к этому относится. Сначала всё было, как всегда, Элен читала, Гретта смотрела на неё из своей колыбельки, периодически хлопая густыми рыжими ресничками. Текст уже подходил к концу, когда Гретта вдруг произнесла очень чётко и разборчиво два слога, растягивая гласные звуки будто нараспев:

– Ма…ма…

– Чего?.. – Элен в непонимании уставилась на дочь, а та заулыбалась и повторила уже более оформлено:

– Мама!

– Она сказала «мама»? – я стоял достаточно далеко от колыбельки, складывая в шкаф свеже-стиранные детские вещички. Даже так, я конечно же слышал, но не осмыслил до конца это событие.

– Да, кажется да… – лицо Элен засветилось счастливой, искренней улыбкой, но быстро погасло, почти сразу, на самом деле. Её взор заволок сумрак, природу которого я не мог определить и не знал как объяснить.

– Нет…нет-нет, я не твоя мама…я…не мама…

Гретта уставилась на Элен взглядом полным непонимания и растерянности. Как и я. Тогда я ещё не знал, что Гретта больше никогда не назовёт Элен мамой. А Элен больше никогда не будет читать ей на ночь.

###

Когда Гретта стала сидеть, ползать и делать все вот эти вещи, сообщающие о том, что ребёнок готов к обучению активности тела, Элен и Гретта стали чаще бывать в моей квартире. Больше я не приходил к ним в съёмную коморку, Элен просто приносила утром Гретту и оставляла её на весь день. Очень быстро Элен и Гретта стали оставаться в моей квартире на ночь, потом на пару дней, потом на неделю. На две. Моя квартира была намного больше, с двумя комнатами и неповторимым авторским оформлением от Элен. И она принадлежала мне. К тому же без Элен тут было совершенно паршиво, буквально невыносимо.

Элен почему-то всегда после приёма пищи вставала мыть посуду и прибирать на кухне. Я её не просил. Она сама, видимо решила, что это её небольшая обязанность. Возможно, это была благодарность. Но на самом деле, это мне стоило её благодарить. Элен наполняла светом и теплом любое пространство, и я был счастлив каждый раз, когда она решала остаться в моей квартире, которую я без неё и домом то назвать не мог. И даже сейчас не могу. Я рад, что больше никогда не вернусь туда.

А ещё Элен принесла с собой кусочек чистого золото, осколок солнечного луча, который называла странным именем Гретта, и я был счастлив разделить с ними свою бессмысленную жизнь. Я боялся только одного – забыть их. Забыть так, как забыл всё прошлое.

Хлопоты с маленьким ребёнком помогали забыть об этих пустых переживаниях, отложить их в далёкий ящик до глубокой ночи, когда страх накрывал всё тело огромной горячей крышкой, поджаривая все органы внутри и заставляя вздрагивать и просыпаться. Я стал спать очень плохо, просто отвратительно, но самой низкой точки качество моего сна достигло, когда Элен принесла для Гретты «развивашки». Их ей прислали из министерства «Материнства и детства», которое «с заботой о скорейшем развитии нового гражданина» присылало после определённого возрастного порога младенца специальные таблеточки. Эти таблеточки, как заявляла упаковка «предназначены для ребёнка старше 3 недель и служат единственной цели – помочь развитию и взрослению гражданина в кротчайшие сроки». Это, к слову, всё что было написано на упаковке. Элен совершенно спокойно дала эти странные штуки Гретте, которая морщилась и отворачивалась от их «аромата».

– Элен, может не надо? Ей это не нравится…

– В смысле не надо? – Элен посмотрела на меня совершенно обескураженным взглядом, будто я озвучил какой-то категорический нонсенс, что-то безумно неправильное.

– Ну…Ты вообще понимаешь из чего они сделаны? Что в них? Тут же толком ничего не написано…

– Ты чего, это же развивашки, – снисходительно улыбнулась Элен, её лицо отразило мгновенное осознание с лёгким оттенком так ненавистной мной жалости. – Развивашки дают всем детям… Это нормально, я их тоже пила. Они не вкусные, да, но ничего, их нужно пить. Да их же и тебе давали! И ничего, живой!

– Что будет если их не пить?

На этот вопрос ответа я так и не получил. Элен его проигнорировала, будто даже и не услышала. Скорее всего, ей было нечего сказать, а сознание заблокировало размышления над этой странной темой, которая не укладывалась ни в какие рамки того мира, который был известен ей всю жизнь. Я тогда ничего не понял. Но настаивать не стал. Гретта, всё же, была её дочерью. Однако, читал на ночь ребёнку теперь тоже я. Ну как читал. Читал то я не очень, поэтому скорее я просто держал книгу, делая вид, что смотрю в текст и озвучивал совершенно безумные сказки, рождённые в глубине моего сознания.

– Чего ты не хочешь ей читать, она же скучает. – решился я спросить Элен в один из дней, когда она вновь пришла с работы чуть раньше обычного.

Элен молчала, и я подумал, что она уже и не ответит, но через несколько секунд услышал:

– А что, если она опять скажет это?.. – я не видел её лица, Элен стояла ко мне спиной у кухонной тумбы.

– Что скажет, Элен?

– Ну…это…мама… – вот оно что. Вот значит, как сильно её это тронуло. В плохом смысле, видимо.

– Ах вот чего ты боишься…и поэтому ты не читаешь ей больше…

– Да…

– Ты не хочешь, чтоб твоя дочь не называла тебя мамой.

– Не хочу…

– Почему?

– Что ты пристал?

Такой ответ меня удивил. Я явственно слышал раздражение в её голосе, прежде такого не было, а может просто я не распознавал. Поэтому я решил больше этот вопрос не поднимать никогда. Мне не хотелось злить Элен. Даже если я чего-то не понимал, я решил не настаивать на необходимости знания, если это причиняет кому-то неудобства.

###

После начала приёма этих сомнительных развивашек, малышка Гретта стала плохо спать. Она взрослела пугающе быстро, но вот спала беспокойно, с трудом засыпала. Элен отмахнулась от этого явления, сказав, что у неё также было в детстве. Элен проводила на работе всё больше и больше времени. Оказалось, что за развивашки тоже нужно платить после того, как ребёнок достигает определённого рубежа развития. Первые отчисления нужно делать, когда ребёнок начинает ходить, что под влиянием препаратов происходит очень быстро. На этом уровне взымается небольшая оплата еженедельно.

Следующий этап – когда ребёнок начинает говорить. Поскольку Гретта очень быстро начала говорить простые слова, эти отчисления Элен пришлось выплачивать почти одновременно с отчислениями первого уровня.

Укладывать Гретту становилось не просто, приходилось с ней долго сидеть, говорить, читать (или притворяться, в моём случае). В конце концов она, конечно же, засыпала и тогда я тоже мог быть свободен. Мог быть абсолютно свободен уползти в свою комнату, рухнуть на кровать, чтоб заснуть крепко и до самого утра. Или нет?

###

Открыв глаза, я обнаружил себя в очень странном месте, в какой-то выжженой степи, где кроме голой, ледяной земли не было ничего. В оранжевом раскалённом небе весел один отвратительно яркий и обжигающий светильник солнца, казавшийся красным и злым на всех обитателей этого убогого места. Кровь забурлила, вскипая в венах, но не от жара, а от страха. В прошлый раз, когда я также оказался посреди незнакомого места, я был лишён всяких воспоминаний и не понимал, что происходит. Неужели я снова всё забыл и снова остался совершенно один?

Я стал напрягать судорожно пульсирующие извилины мозга, стараясь вспомнить имена, лица, места. Зажмурился и перед мысленным взором предстали образы друг за другом с именами, звуками голосов. Элен, Гретта… Мистер Гард, Дом Милосердия. Я помнил, всё помнил. Осознание, что память со мной, немного успокоила, погасив пожар в венах, будто смыв огонь холодной волной цунами. Со мной всё хорошо. Хотя, я всё ещё не понимал, где я и где мой дом. В растерянности оглядываясь по сторонам, я обнаружил прямо за своей спиной деревянный дом. И как он не сгорел тут в такой-то температуре? Наверное, эта мысль была глупой, потому что несмотря на пылающее небо, земля была покрыта льдом.

Я чувствовал, что сам вот-вот зажгусь как спичка. Но если дом всё ещё не воспламенился, возможно там холодно внутри? Если подумать, это было бы вполне логичным объяснением в предложенных обстоятельствах.

Держа в голове эту безумную идею, я схватился за дверную ручку и потянул на себя. Прежде чем успел осознать, что происходит и хоть что-то заподозрить, в мою руку сначала впились острые когти, разрывая плоть и высвобождая из тела кровавый водопад бурлящей, будто в нагретом до красна чайнике, крови. Через мгновение в моё плечо впились острые зубы, которые ощущались почти также как когти в руке. Из меня вытекала красная, пузырящаяся жидкость и мне, парадоксально, но стремительно становилось очень холодно. Я не смог издать ни звука, хотя горло болело неистово, будто оно порвалось от моего же крика, который я даже не успел услышать.

Липкий, ледяной страх парализовал меня и не позволял отвести мутный взгляд от собственной окровавленной руки, которая виделась сейчас вообще какой-то чужой, не моей, будто кукольной. В моё тело впилась когтистая пара рук и чьи-то ещё зубы вонзились в холку. Потом ещё в какую-то часть тела, я уже слабо соображал в какую именно. Меня разрывали на кровавые, обжигающие куски три существа с огромными чёрными когтями и острыми, длинными зубами. Я смог разглядеть лица двух чудовищ, которые за всё это время не издали ни звука, молча, без шороха разрывая в клочья мою плоть. У них были лица Элен и маленькой крошки Гретты. Лица были точно такими же, как и в жизни, за исключением длинный острых зубов, извративших нижние челюсти. Вокруг было неестественно тихо, ни одного звука, будто я вовсе не кричал, а чудовища не рычали. Последней вспышкой угасающего сознания, меня догнала туманная мысль – звуки были, я просто больше не мог их слышать.