скачать книгу бесплатно
Катя из всего этого разговора поняла пока мало. И решила, что потом уточнит все у Мамонтова.
Суслова включила ноутбук.
Видео. За рояль в гостиной усаживается она, Лариса Суслова. Раскрывает ноты. Рядом с роялем на стуле с виолончелью в руках сидит грузный мужчина, седой, одутловатый. Катя поняла, что это Савва Псалтырников. Она пыталась вспомнить его по телерепортажам. Но нет… Видимо, придется довольствоваться этой последней записью. Мужчина настраивал виолончель, водя смычком по струнам.
– Он играл? – удивилась Катя.
– Очень хорошо. Научился этому еще студентом. Вы думаете, наверное, что все чиновники – болваны, – Суслова усмехнулась, – необразованные, закостенелые тупицы – федералы, так ведь? А он музыку любил. Всегда, когда на душе у него было радостно или плохо, брал виолончель, и я ему аккомпанировала. Ну, вот смотрите, как он играет в этот свой последний день. Какой он.
Они заиграли сарабанду Генделя. Величественная и мрачная мелодия заполнила кабинет. Катя смотрела на экран. Суслова играла по нотам, а Савва Псалтырников – наизусть. Его тусклый взгляд был устремлен в пустоту. А на лице застыла странная гримаса – какое-то мрачное недоумение. Растерянность… опустошенность… боль…
Внезапно к Ларисе там, на записи, подошел Макар. Он не сел за рояль, но подстроился, начал играть с Сусловой в четыре руки, аккомпанируя отцу и одновременно импровизируя – как это делают в джазе. И в звуки торжественной мрачной сарабанды вплетались новые вариации – быстрые, причудливые, искусные и одновременно такие чужеродные для этой простой трагической музыки.
– Макар – пианист? – спросил Мамонтов.
– Когда в Харроу в Англии учился, играл в оркестре. Англичане много внимания уделяют музыкальному образованию, не только крикету и регби. И в Кембридже тоже играл в оркестре и соло, – ответила Суслова. – Он играет джаз в основном, любит модные приколы, как сейчас молодые говорят. Но с отцом они так впервые музицировали.
Видео закончилось.
– Красноречивее любых слов, – Суслова смотрела в ноутбук. – Теперь знаете, в каком он был состоянии перед смертью.
И в этот миг началось новое видео. Замелькали фигуры – вечеринка, смех, говор…
– Вот же они… то есть вы все, домашний банкет, – быстро среагировал Мамонтов.
– Это было три недели назад. Как раз Макар с Меланьей только прилетели из Лондона.
– Можно нам взглянуть?
– Это частная запись, домашняя, – заволновалась Лариса, но под взглядом Клавдия осеклась, – хотя… ладно, смотрите. Макар распорядился показать вам все, что попросите.
Глава 10
Русский Тримальхион, или Это вам не Лондон
Три недели назад. Домашнее видео
– Что ты на меня так смотришь, Филин Ярославич?
– Давно не виделись.
На видеозаписи – терраса-гостиная с панорамными окнами, дубовыми панелями и стенами из красного кирпича, освещенная хрустальной люстрой. За окнами тьма, глубокая ночь. Ясно, что недавно кончилось застолье с обильными возлияниями, и все гости и домашние с бокалами перекочевали сюда, на кожаные диваны и кресла к пылающему камину.
Меланья в золотистом вечернем платье, открывающем спину и плечи, обращалась к сидевшему рядом с ней на диване нахохлившемуся господину (встретившему Катю и Мамонтова столь неласково) – Ярославу Лишаеву, именуя его Филин Ярославич.
(Катя, внимательно следящая за видео, отметила, что это, вероятно, очередное домашнее прозвище, и оно удивительным образом идет Лишаеву. Тот точно походил на филина, разбуженного среди дня – бровки суровые вразлет и голова-шарик.)
Филин Ярославич щеголял мешковатым смокингом, нелепым на его квадратной фигуре. На запястье – дорогие часы. Круглое лицо его под взглядом Меланьи полыхало багровым румянцем. Кроме него смокинг в этой компании носил лишь Макар – и тот сидел идеально на его стройной фигуре. Макар как раз под шумные крики одобрения садился к роялю, стоявшему у панорамного окна.
Заиграл в бешеном залихватском темпе шотландскую застольную Бетховена – «Постой, выпьем в дорогу еще!» И запел – он обладал приличным баритоном – в оригинале на английском «Let us have one bottle more!».
Савва Стальевич Псалтырников – красный от вина, радостный как дитя, взволнованный (Катя поразилась контрасту с первым видео) не сводил с сына глаз. Во взоре – обожание, в улыбке – счастье, восторг. Макар играл и пел страстно, голубые глаза его сверкали, светлые волосы растрепались и упали на лоб. (Именно он в первые минуты полностью приковал к себе Катино внимание. И она поняла, что в доме Псалтырникова музыка – неотъемлемая часть жизни. И более того – почти у каждого действующего лица здесь словно бы своя музыкальная тема.)
На Макара были обращены взоры всех. Лишь один человек не смотрел, как он играет, – тот самый Дроздов Иван Аркадьевич. Он сидел в кресле у камина и вертел в руках кофейную чашку.
«Дуэлянт… – подумала Катя. – Ну, надо же…»
Черная пиратская повязка на глазу.
Дуэлянт…
Он вскинул голову и посмотрел на ту, что сидела напротив него – девушку лет двадцати восьми в «маленьком черном платье» и балетках. Шатенка с волосами до плеч и атласной челкой, что так любят в Париже. Личико миловидное, озорное, юное, яркие губы. Она допила то, что было в ее бокале, и позвенела кубиками льда в такт «Застольной». А потом громко захлопала Макару, подняв тоненькие, как прутики, руки над головой.
– Класс! Просто чудо! – голос ее был словно колокольчик. – Макар, ты в Англии концертами сможешь зарабатывать, если вдруг все счета заморозят, а деньги конфискуют.
– Гала, не вредничай, – усмехнулась Меланья, поправляя в ухе модную моносерьгу с крупной жемчужиной барокко. – В Лондоне мы всегда найдем чем заняться, правда, Макар?
– Да, дорогая, – ответил Макар жене, вставая из-за рояля и кланяясь. – В Лондоне мы дома.
– Да достали уже с этим Лондоном, – сварливо оборвал его Лишаев. – Достала эта твоя Англия. Ну был я там. Ну и что? И что там такого?
В этот момент на террасу вошли еще двое – невзрачная блондинка в форменном платье горничной и крепкий мужчина в толстовке (Катя с удивлением узнала в нем того лысого молодца с византийским пламенным взором, которого видела утром у магазина). Они вкатили два столика на колесах – один с напитками, бутылками и графинами, второй с кофейником, вазами с пирожными и чашками. Лысый мужчина помог горничной и сел с чашкой и тарелкой в кресло в углу.
(– Это помощник по хозяйству Кузьма Поцелуев, – шепнул Мамонтов Кате.)
Горничная осталась хлопотать, угощая всю подвыпившую компанию.
– Ну и что такого в этой твоей Англии, а? – с пьяной настойчивостью допытывался Лишаев у Макара.
– Там воздух чище. Легче дышать, Филин. Здесь уже кислород перекрывают, – ответил тот.
– А это не тебе судить. Ты сам как перекати-поле. Все там, да? И бизнес, и дом в Девоншире. Ну и что? И что ты с этого имеешь, Макар? Ну поешь ты классно, и все по-английски. И манеры у тебя как у денди. Только за песни твои и даже с деньгами твоими не пустят тебя в Букингемский дворец на прием к королеве. Сидите вы в своем Девоншире, и никому-то вы не нужны. Никто вас не любит в этой Англии. Никто не принимает. Не приглашает. В смысле англичан – тех, кто ровня, если по деньгам-то. Не уважают они вас. А все почему? Потому что у папы твоего – санкции. «Пожизненный ЭЦИХ с гвоздями»[5 - «Пожизненный ЭЦИХ с гвоздями» – цитата из художественного фильма Г. Данелии «Кин-дза-дза».].
– Филин, следи за языком! – громко приказал Псалтырников.
– Ну, «ЭЦИХ без гвоздей», Савва Стальевич, – Лишаев усмехнулся. – Но это же правда святая.
– Так я Макара и прошу, возвращайся сюда, – Псалтырников пристально посмотрел на сына. – Раз все так вышло, что теперь там-то? И внучки родины не знают… Я с ними по скайпу общаюсь, а младшенькая совсем по-русски не разговаривает, только по-английски. Это со мной-то, с дедом! Переводчика, что ли, нанимать? Вы уехали, а они там совсем как англичане растут – нянька английская, дворецкий тоже.
– Дворецкий – филиппинец, Савва Стальевич, – усмехнулась Меланья свекру. – Говорить по-русски мы девочек учим. Насчет дошкольного образования – все превосходно, это система Монтессори. Я рассказывала вам.
– Да я здесь им сто учителей любых найму, – горячо воскликнул Псалтырников. – Только привезите их сюда. И что они… что вы все там забыли в этой Англии? Разве здесь – не наше все? Макар, а? Где родился, там и пригодился. А ведь там нет такого, как здесь, у нас.
– Папа, чего там нет? – Макар налил себе бренди.
– Шири… размаха… души… Видел, какое озеро здесь? Это ведь Родина наша. Ты родился на этом озере.
– Да, папа, озеро очень красиво.
– И это… я говорю, удали, духа такого нет…
– Духа? Духа чего, папа?
– А вот этого самого, – Псалтырников потряс ладонями с растопыренными пальцами. – Как мы можем, ну не могут они! Эти англичане!
– Чего не могут-то, Савва? – спросил тревожно молчавший до сих пор бывший ахтырский губернатор Тутуев, притаившийся в глубине кожаного кресла в стиле «честерфилд».
– А вот взять и послать все к чертям! – Псалтырников вскочил. – Или показать себя мужиком настоящим. Это словами не объяснишь. Господи, Иван, ну что ты молчишь, да покажи ты ему! Покажи ты ему сам, как умеешь – покажи, что это вам не Лондон!
Иван Аркадьевич Дроздов поднялся с кресла.
– Савва, а не будет все выглядеть смешно или неуместно? – спросил он.
– Нет! Мальчишка мой хоть печенкой, может, прочувствует, что значит быть здесь, дома… что мы… Что мы все есть такое! Что мы не они, не эти англичане! – пьяный Псалтырников путался в словах.
– А, как в старые времена, – засмеялся Макар. – Good old days! Иван Аркадьевич, помнишь, как ты меня ножи метать учил? Ладно, покажите мне свои локальные фокусы.
Псалтырников кивнул Тутуеву, и бывший губернатор вывинтился из кресла, суетливо побежал куда-то и через пару минут появился с кожаным футляром в руках.
Кате, следившей за этой сценой на видео, померещилось, что там дуэльные пистолеты! Но в футляре, когда его открыли, оказались охотничьи ножи (видно, из того самого арсенала, что впоследствии изъяла полиция).
– Папа, что там у тебя за мазня? – Макар указал на картину, висевшую на дубовой панели в золотой помпезной раме. – Никас, который Сафронов? В Лондоне он никому на фиг не нужен. Приколите его! Ножичками, прямо по мазкам. Или жалко мазню, деньги уплачены?
– Для тебя ничего не жалко, – Псалтырников совсем разошелся. – Иван, слышал? Жертвуем картиной.
Дроздов, хромая, подошел к ящику с охотничьими финками. Теперь все взоры были устремлены на него. И Макару это явно не пришлось по вкусу.
– Как в старые добрые времена, Иван Аркадьевич? И плевать, что телега жизни проехалась не одним, а всеми четырьмя колесами?
Иван Аркадьевич Дроздов по прозвищу Циклоп кивнул.
– Как в старые добрые, Макар. А ты в Лондоне повзрослел. И похорошел. И стал такой добрый, – он взял одну финку, отошел на большое расстояние от картины.
Макар достал свой мобильный телефон, пролистал плей-лист, выбрал что-то и включил. Марш – гулкая медь фанфар, затем почти вальсовые ноты и снова мощный пряный страстный басовый хор духовых.
– Персональный саундтрек для тебя выбрал – Дроздовский марш, белая гвардия. Если сходить с ума по-русски, так с музыкой.
– Да, Макар. Спасибо, – поблагодарил его Дроздов.
Дроздовский марш…
– Э, так не пойдет! – взвился вдруг Псалтырников. – Ты же трезвый. А кто на трезвую голову такое? Скажут, не русские мы. Сначала надо выпить, а потом уж и на подвиги ратные.
– Только не заставляйте его пить, пожалуйста! – послышался встревоженный женский голос.
Катя узнала голос Ларисы Сусловой – ее не было видно на видео, потому что именно она держала камеру.
– Царица Савская снова всем недовольна, – Псалтырников подбоченился. – Ну что тебе еще?
– Не заставляйте его пить! После таких операций!
– Да он здоровый как медведь опять.
– Лара, все хорошо, – успокоил Суслову Дроздов. – Мне все уже можно.
Хромая и приволакивая ногу, он подошел к столику с бутылками. Взял массивный хрустальный графин с водкой и поставил его на каминную полку. А затем…
Резкий рубящий жест – наискось и сверху вниз. Не потребовалось ни стойки каратиста, ни примерки, ни разминки – быстрый короткий мощный удар ребром ладони и…
Хрустальное горлышко графина отлетело, ударилось об стену. Дроздов отрубил его голой рукой.
Все сначала выдохнули, потом заорали, засвистели от восторга.
– Ну, видел? Могут они так, эти англичане? – громко вопрошал Псалтырников сына.
Дроздов взял обезглавленный графин и налил себе водки – полный фужер для шампанского. Выпил. Налил второй – графин опустел. Он выпил все до капли.
– Вода. Или суррогат.
Он произнес это непередаваемым тоном.
Все захохотали.
На нем такое количество выпитого никак не отразилось. (Кате так показалось. С замиранием сердца она ждала, что будет дальше.)
– Жертвуем картиной, значит? – спросил Дроздов, чуть охрипнув.
– Нет, – со своего места поднялась та девушка в «маленьком черном платье», заскользила, как фея, к дубовой панели и начала снимать картину с гвоздя.
– Не так, – она сняла картину и бросила ее на пол. – А вот так.
Перешагнув через картину, она подошла к панели, вытянула свою тонкую белую руку и приложила ладонь к дубовой поверхности, растопырив пальчики.
– Гала, не надо, – Дроздов покачал головой.
– А я хочу так. Покажем ему класс, а?
Дроздов молчал, глядя на нее. Черная повязка на выбитом глазу, черты лица ничего не выражают…
– Я с тобой ничего не боюсь, – Гала улыбнулась ему. – Ты не промахнешься.
Она стояла, прижав ладонь к дубовой панели. Улыбалась бесстрашно и дерзко.
Дроздов отошел еще дальше. Финка была в его руке, и Катя снова не уловила это движение – как он бросил нож.
Нож с силой вонзился в дубовую панель в зазор между большим и указательным пальцами Галы. Она не дрогнула.
Второй нож, пущенный с такой же силой, поразил зазор между мизинцем и безымянным пальцем. Третий нож, брошенный им, глубоко вошел в дерево между указательным и средним пальцами. Маленькая ручка Галы выглядела словно пришпиленной к дереву, однако ни раны, ни царапины. Дроздов ее не задел.
