скачать книгу бесплатно
– Тогда бы он затянул узел еще крепче. А здесь распутано, но не до конца.
Они переглянулись.
– Может, это Меланья его так небрежно привязала, – предположил Клавдий Мамонтов, – тоже часть любовной игры, чтобы он в какой-то момент мог сам освободиться из пут.
– Чувствуешь, как здесь холодно? – поежился Мамонтов.
– Да.
Пушкин-младший сосредоточенно смотрел на участок паркета возле столика, где стоял подсвечник. Мамонтов увидел это тоже – кровавый отпечаток.
– След сапога, – сказал он и отвернулся. – Саша, а на подоконнике кровь!
– Тот, кто их убил, должен сам весь в крови вымазаться, – Пушкин-младший подошел к окну. – Да, это, несомненно, кровь. А окно…
Он потянул на себя створки, и они легко распахнулись.
– Убийца ушел через окно, отсюда и кровь на подоконнике. Клавдий, мы сейчас оставим дверь запертой изнутри. А сами давай-ка пройдем тем же путем, что и убийца, – он нагнулся, поднял с пола одну из простыней и накрыл ею подоконник, словно хотел сохранить кровавые следы. – Снег все идет, и, возможно, все замело, но мы должны проверить.
Он забрался на подоконник и вылез из окна. Хотя это был и первый этаж, но флигель обладал высоким фундаментом, так что ему пришлось прыгать в снег. Клавдий Мамонтов последовал его примеру. Громоздкая шуба сковывала движения. Мамонтов снял ее и выбросил в окно, затем вылез сам. Напялил шубу снова.
Крепчающий ветер безжалостно ударил в лицо.
– У нас даже фонаря нет. В комнате лишь свечи, они бесполезны при таком ветре, – Мамонтов огляделся по сторонам, увидел над входом в людскую тусклый фонарь, подошел и сорвал его.
Пятно света выхватило цепочку следов на снегу – от окна через двор гостиницы в сугробы и…
– Это могут быть следы того мужика, трактирного слуги, – сказал Мамонтов, размахивая фонарем. – Но проверить все равно стоит.
Они, отворачиваясь от ледяного ветра, побрели по следу. Он вел не к площади, не к какому-то из строений трактира и гостиницы, а туда, где не было ни сараев, ни изб – ничего. Если во дворе цепочка следов еще как-то просматривалась, то чем дальше, тем сильнее снег заметал ее. Сугробы… И впереди сугробы… Но внезапно…
– Черт возьми, овраг! – Пушкин-младший не удержал равновесие и скатился на спине в этот самый овраг. – Клавдий, давай сюда. Здесь какие-то пятна на снегу, посвети мне!
Мамонтов тоже съехал в овраг, встал на ноги, вскинул фонарь, и в его свете они увидели на обледенелой кромке что-то черное.
– Кровь. Убийца дошел до оврага, возможно, упал, как и я. У него одежда в крови, и он здесь катался в снегу, пытаясь очиститься, снегом смыть эту кровь с себя… А где он выбрался? Куда направился?
Они пытались осмотреть склоны оврага. Однако снегу намело столько, что понять что-либо было уже невозможно.
– Когда их убили, как ты думаешь? – спросил Клавдий Мамонтов. – Они же наверняка кричали. Почему ни мы и никто в гостинице и в трактире их криков не слышали?
– Фейерверк. Помнишь, как громыхало, полыхало? Тела еще не успели остыть. Часа не прошло с момента их смерти. И кровь не свернулась еще, – Пушкин-младший выбрался из оврага, наклонился и протянул руку Мамонтову, вытаскивая и его.
Они побрели уже наугад. Никаких следов. Все замело.
Снег, снег, снег…
Мамонтов поднял взор к небесам: мутно небо… ночь мутна… невидимкою луна освещает… страшно, страшно поневоле средь неведомых… в беспредельной вышине… надрывая сердце мне…
Он дотронулся до лица, стирая с него пот и талый снег.
Ничего, кроме снега и тьмы. И вроде как бескрайнее заснеженное поле. Как они здесь очутились в одночасье? Неужели заблудились?
Но, оглянувшись, он увидел на фоне мутного неба темную громаду. Это была колокольня собора Михаила Архангела. Выходит, они отошли совсем недалеко от гостиницы.
– Все, здесь мы больше ничего не найдем, – сказал Пушкин-младший, отворачиваясь от ветра. – Пошли назад – мне надо собрать солдат пожарной команды. Прочесать здесь все с фонарями и факелами.
– А в полковые казармы пойдем?
– С казармами и офицерами мы пока погодим, Клавдий.
И Мамонтов покорно кивнул.
Сабля… те страшные сабельные удары…
Он вспомнил музыкальный вечер в Москве. Меланья с ее виолончелью. Макар – ее крепостной актер в образе Вакха с тирсом, читающий стихи. И другие крепостные актеры в своих париках и масках. Тогда это все казалось нелепым и забавным. А сейчас откровенно пугало.
Глава 9
Его последний день
Макар проявил редкий такт и сопроводил их лично до кабинета покойного отца, где экономка и бывший секретарь Лариса Суслова разбирала архив и бумаги. Макар зашел в кабинет первым, чтобы сообщить ей о приезде «детективов из страхового фонда». Катя и Мамонтов ждали всего минуты три, затем он пригласил их в кабинет, объявив, что немедленно переговорит со всеми домашними, чтобы они старались помочь представителям фонда всем чем могут.
Кате такая открытость показалась вещью странной. Обычно в любом расследовании сталкиваешься с препятствиями и нежеланием людей общаться и что-то рассказывать. А здесь вдруг все как по маслу с первых минут. Она подумала – где-то их ждет грандиозный подвох. Но пока нет возможности даже подготовиться к нему. Еще она заметила то, как именно экономка Лариса Суслова смотрит на Макара. Когда он покидал кабинет, она проводила его долгим взглядом. И что там крылось в этом взгляде – бог весть. Катя пока не могла все скрытое расшифровать.
Почти сразу в дверь буквально ввинтился тот сморщенный суетливый человечек – Тутуев, бывший ахтырский губернатор.
– А чего они? Ларис, чего они? Зачем? – спросил он тревожно. – Имущество приехали описывать?
– Эдик, никто ничего описывать не будет, – мягко проговорила Лариса. – Сотрудники фонда просто побеседуют со всеми нами. И с тобой тоже. Ты поди пока, не мешай нам. До тебя очередь дойдет.
– Про памятник станут спрашивать? А, Лар? Они про памятник опять?
– Нет, нет, успокойся. Это про Савву.
– А чего о нем спрашивать, раз он… У нас ведь таких даже на кладбище не хоронят рядом со всеми. Он мне сам это говорил тогда. Пугал меня этим. А сам взял и… Как ты только попа уломала, чтобы его все же в церкви отпели?
Катя глянула на Мамонтова. Он внимательно слушал этот странный и многозначительный диалог. А Лариса Суслова нетерпеливо махнула Тутуеву – уходи, умолкни.
Лариса Суслова выглядела на свои шестьдесят четыре года и не молодилась – сухощавая, с короткой стрижкой седых волос. Это была энергичная женщина, этакий типичный управленец. Ее можно было представить в строгом костюме в залах и кабинетах департамента, который возглавлял Савва Псалтырников, среди помощников, референтов и секретарей. Но в домашней обстановке все выглядело по-иному – кремовые мятые брюки, синий кардиган крупной вязки. Очки, поднятые на темя. Катя отметила, что Суслова разговаривает с пятидесятилетним бывшим губернатором мягко и терпеливо, словно с малым ребенком.
– Что вас интересует? – спросила она, когда Тутуев ушел.
– Полиция обнаружила яд, – Катя решила сразу идти напролом. – У них несколько версий происшедшего. Наш фонд в первую очередь интересует, имеются ли или нет признаки суицида. Фонд и ваш патрон были связаны на этот счет договором. Страховка такой исход событий не покрывает. Мы сейчас разговаривали с сыном покойного Макаром и его женой. Она прямо сказала нам, что Савва Стальевич был убит.
– Это ее право так говорить. Страховая сумма же к Макару переходит.
– А вы что нам скажете, Лариса…
– Ильинична, – Суслова назвала свое отчество. – Я скажу, что я не знаю. Для меня было шоком заявление полиции о том, что обнаружены следы яда. Правда, Савва Стальевич действительно себя скверно чувствовал в тот вечер. Его даже вырвало. Но мы все решили, что это просто кишечное расстройство. Мы все грешили на торт.
– На какой торт?
– Привезли из ресторана Олимпийского комплекса. Большой именинный торт. Это же был день рождения Макара. Савва Стальевич сам торт заказывал.
– Он его ел?
– Конечно. Я сказала полицейским. Они забрали остатки торта – все, что хранилось в холодильнике.
– Значит, ему стало плохо уже вечером? – уточнил Клавдий Мамонтов.
– Да, и я его хотела повезти утром в нашу клинику, к которой он прикреплен. Это правительственная клиника. Я хотела, чтобы он прошел обследование. И Савва Стальевич согласился, но как-то вяло.
– А в каком он был настроении в тот день? – спросила Катя.
– Сначала очень возбужден, обрадован – это же день рождения сына. А они четыре года не виделись. Макар ведь из Лондона не приезжал. И внучки не приезжали. Савва с ними только по скайпу общался… Он в Лондон не мог ехать, ему же запрещен теперь въезд почти во все европейские страны. Санкции эти… Савва Стальевич очень скучал по внучкам и особенно по сыну. Он был на седьмом небе, когда тот приехал. И этот день рождения для Саввы стал настоящим праздником, ну а потом… потом он очень расстроился.
– Из-за чего? – спросила Катя.
– Я не знаю.
– Он вам не сказал?
– Нет.
– Но вы же работали с ним, и вы жили здесь, в доме, помогали и… он же вдовец? – Катя осторожно закинула первую удочку.
– У нас никогда не было интимных отношений. Если вы на это намекаете, – раздраженно ответила Лариса. – Да, мы были друзья. Да, я всегда считала себя его верным соратником и даже в департаменте работала не на департамент, а на него лично. Но мы не спали.
– Извините, я не имела это в виду. Я просто хотела спросить – не поделился ли он с вами, как со старым другом, причиной своего внезапного расстройства?
– Нет, не поделился. Все, что касалось его и Макара, было очень личным.
– А расстроился Савва Стальевич из-за чего-то, что касалось его сына?
– Да. У них был разговор сразу после именинного обеда. После этого Савва стал сам не свой. Я его никогда таким не видела. Он словно рану получил смертельную. Словно разом все рухнуло. Весь мир. Он так не реагировал, даже когда приказ получил об увольнении. Он тогда держался. А тут разом как-то потух, погас.
– Мы невольно слышали, что сказал вам Тутуев, – вмешался Мамонтов. – Такой недвусмысленный намек на его самоубийство.
Лариса молчала, поджав тонкие губы.
– А Меланья сказала нам, что Савва Стальевич не мог покончить с собой, потому что был очень религиозен, – продолжила Катя.
– Он Богу иногда молился. У него жена тридцать лет была сумасшедшей – последствия родовой горячки. Поживите с безумцем, все молитвы наизусть выучите. И потом это было в тренде общегосударственном – религия как скрепа, он это поддерживал, одобрял как госслужащий. Однако…
– Что?
– Если бы ему пришлось выбирать между Богом и Макаром, то Бога он просто бы отодвинул в сторону. Знаете, как иконы поворачивают лицом к стене. Так и он.
– Вы думаете, что Савва Стальевич мог покончить с собой? Сам принять яд, потому что был чем-то сильно расстроен? – прямо спросила Катя.
– Он был раздавлен. Что попусту говорить – вы сами можете убедиться в том, в каком он был тогда состоянии. У меня видео есть. Мы часто снимали раньше, когда он еще работал. Для личного архива. И до сих пор эта привычка сохранилась даже дома.
– Видео того самого именинного обеда? – Катя не верила в такую удачу.
– Нет. Во время обеда все сидели и ели. Провозглашали тосты. Ну а потом, уже позднее… он захотел, чтобы мы сыграли эту пьесу. Взгляните сами, как это было, – она перевела взгляд на массивный, роскошного красного дерева письменный стол Псалтырникова. – Ох, ноутбука нет… Но я сейчас его принесу, я туда закачала. Видно, Макар забрал. Тоже смотрит ту нашу последнюю запись. Подождите меня здесь.
Она медленно пошла к двери и покинула кабинет.
– Эта дама в убийство не очень-то верит, в отличие от красавчика-сына Псалтырникова и его невестки-барыни, – шепнул Мамонтов Кате. – А нехилый кабинет, помпезный, – Клавдий оглядывал дубовые стеллажи, уставленные книгами в золотых корешках. – И, кстати, икон здесь у него нет.
Катя тоже огляделась, потом подошла к большому окну.
Взору ее предстала лужайка, усыпанная палой октябрьской листвой. Пристройка со стеклянными дверями – спортзал. Дверь распахнута настежь. Две старые липы. А между ними самый обычный турник – из тех, что ставят на дачах. И на этом турнике энергично подтягивался какой-то мужчина, полуобнаженный, несмотря на прохладную осеннюю погоду.
Катя смотрела, как он подтягивается – легко, мощно, без усилий. На двух руках, затем то на левой, то на правой. Его спина бугрилась мышцами, они перекатывались под кожей. Брюки цвета хаки сидели низко на бедрах и открывали взору два хирургических шрама в области позвоночника. Словно белые резкие прочерки на спине. Мужчина подтягивался и подтягивался. Во всех его движениях ощущалась такая неспешность, такая сила и ловкость, что Катя невольно загляделась на этого атлета.
Он спрыгнул, повернулся. Это был крупный зрелый мужчина за пятьдесят – широкоплечий, высокий, стройный, весь такой накачанный и подтянутый. На его лице – черная повязка, закрывавшая левый глаз. Такие в фильмах носят пираты. Через минуту он уже отжимался на земле. Сначала на кулаках, затем на пальцах. И это опять выходило у него так, словно давно вошло в привычку. Встал, выпрямился, потянулся всем телом. Он заметил Катю и то, что она смотрит на него через окно. Нагнулся, поднял с травы черную толстовку. Он не торопился одеваться, так и стоял обдуваемый холодным ветром. Видно, размышлял – что это за новая персона в кабинете Псалтырникова? Откуда? Кто такая?
Суслова вошла с ноутбуком. Тоже глянула в окно. Мужчина увидел ее, надел через голову черную толстовку, натянул капюшон и двинулся в сторону спортзала. И тут Катя поняла, что с этим атлетом не так. Он хромал и сильно приволакивал ногу. И было ясно, что дело не только в травме ноги, но и в травме позвоночника.
– Кто это, Лариса Ильинична? – спросила Катя.
– Это Иван Аркадьевич Дроздов.
Кате ответила не экономка, а Мамонтов. А потом он сам спросил Ларису Суслову:
– Это он после той дуэли такой?
Суслова посмотрела на него.
– Знаете про дуэль?
– В школе карате Оямы слухи разносятся со скоростью света. У него ведь четвертый дан. Он мастер.
– Не дуэль это была, а убийство, садизм, – Лариса Суслова нахмурилась. – Они его убить хотели, какая же это дуэль, когда один против целой банды подонков? Три операции потом перенес. Последнюю на позвоночнике ему в Израиле делали. Савва это оплатил. Мы вообще не знали, останется ли он жив после таких травм. А он через полтора года поднялся. Восстановился. Ну, как уж смог.
– Да, я об этом тоже слышал в школе Оямы, – кивнул Клавдий Мамонтов. – При таких травмах работать телохранителем трудно.
– Здесь, в Бронницах, на пенсии от кого было Савву охранять? От самого себя? – Лариса Суслова вздохнула. – А вы осведомленный молодой человек, как я погляжу.
– Ну, в определенных кругах личность Дроздова очень известна.
– Он на Савву работал здесь, как прежде. И мы на него всегда во всем полагались. Циклоп, он…
– Кто? – спросила Катя.
– Домашнее прозвище такое, – Суслова указала на глаз. – Он не обижается. Он мужик железный. И с юмором у него все в порядке, несмотря на то, что он тот свет успел повидать.
