Прощай, Византия

Кстати, где мог сидеть ребенок во время нападения? Сзади? Обычно детей, да еще таких маленьких, родители сажают сзади. Даже стульчики специальные с собой возят. Но тут такого нет. И если бы ребенок сидел сзади, то… Нет, тогда бы он не спасся. Видимо, он находился на переднем сиденье. Колосов заглянул под переднее сиденье и поднял с пола фигурку игрушечного робота-трансформера. Так и есть. Что-то блеснуло в тусклом свете карманного фонаря. Присев на корточки, Никита пошарил возле коробки передач. Пальцы нащупали какую-то пластинку, нет, пакетик из плотного пластика. Он достал его. В нем было что-то круглое, твердое.

Он окликнул эксперта. Тот очень осторожно, стараясь не повредить, извлек пинцетом из пакетика его содержимое. Колосов был готов увидеть что угодно: от пуговицы до фишки игрового автомата, но это была… монета.

– Ничего себе находочка. – Эксперт даже присвистнул.

В свете фонаря тускло поблескивал желтый металл. Золото? Края монеты были неровные, вид у монеты какой-то чудной, совершенно лишенный пропорций. Колосов с трудом разглядел, что на странной монете выбиты некие совершенно примитивные фигурки, непонятные буквы.

– Древняя вроде монетка, – сказал эксперт, – раритет, а на полу валяется. Видно, выпала откуда-то. Тут нам специалист потребуется, Никита Михайлович, чтобы разобраться, что это такое.

Колосов разглядывал монету. Убийца не тронул и этой вещицы. А ведь это вроде как антиквариат, к тому же золото. Это было все равно как найти на берегу моря выброшенную волнами бутылку с пергаментом, испещренным иероглифами. Поглощенный созерцанием монеты, Колосов едва не позабыл осмотреть «бардачок». А ведь там своей очереди терпеливо дожидалась самая главная на тот момент улика.

В «бардачке» под запасным панорамным зеркалом рядом с маленькой иконкой лежали права. Колосов увидел на фото потерпевшую. Прочел ее имя, фамилию. В тот момент его просто удивило, что фамилия крайне редкая на сегодняшний день – двойная. Части фамилии, составлявшие одно целое, были как-то смутно знакомы. Вроде бы даже на слуху, из тех, которые ты слышал раньше не раз и не два, и если даже и забыл, то обязательно, обязательно вспомнишь.

– Сестра спрашивает: они могут забирать мальчика в детскую больницу, пока не отыщутся его родственники? – спросил Колосова один из оперативников.

– Кажется, теперь обойдемся без детской больницы. – Колосов внимательно изучал фото женщины на водительских правах. Ее имя, оказывается, было Евдокия.

Глава 5

НИНА

Со звонком Нине Катя решила не спешить. Нина Картвели была ее близкой и давней подругой. В памятное лето в дачном поселке Май-Гора обе они вместе с Никитой Колосовым были свидетелями и участниками весьма драматических событий. В то лето Нина, брошенная мужем, ждала ребенка. С тех пор прошло четыре года. Сын Нины Гога подрос. Нина работала в детском отделении частной стоматологической клиники и растила сына одна.

Они по-прежнему дружили, но виделись редко. Обе были заняты на работе, дома. Однако непременно хотя бы раз в две недели звонили друг другу, порой выбирались вместе в театр, в кино или на рок-концерт. Нина колесила по Москве в маленькой, красной с пятнышками машиненке «Дэу Матиз», похожей на божью коровку. Она вечно куда-то спешила: то в клинику на смену, то в лекторий на семинар по повышению квалификации, то на рынок Гоге за фруктами, то в химчистку, то в супермаркет.

– Я как белка в колесе, Катя, – жаловалась она. – И конца-краю этому бегу по кругу не видно. Вот няньку наняла Гоге, так, чтобы ей платить, работаю по две смены. Родственники из Тбилиси звонят – тетя Тамара, тетя Лаура. Они обе вдовы, очень одиноки. Там сейчас тяжело жить. А у тети Лауры дочка Верочка в хореографическое училище в Питере поступила, в деньгах сильно нуждается. Мне и приходится всем помогать, деньги посылать. У нас в роду совсем не осталось мужчин, да и у меня, как видишь, за столько лет никого стоящего.

Хрустальной, заветной мечтой Кати было женить на Нине друга детства и холостяка Сергея Мещерского. Катя знала: повторяя «нет, нет, ни за что», Нина в душе совсем ничего не имела против такого замужества. Мещерский подсознательно ей нравился. Да как он – такой – мог не понравиться? Вообще, на взгляд Кати, они очень даже подходили друг другу – оба добрые, деликатные, верные. Вот только оба совершенно непрактичны в житейский делах. Зато во всем остальном, в том числе по росту и стати, – настоящая пара. Ну, подумаешь, Нина всего на пару сантиметров выше маленького Мещерского.

Но, увы, все намеки Кати по поводу подружки Нины наталкивались на такое замешательство и смущение Мещерского, что все попытки оканчивались ничем, а инициатива глохла на корню. Когда же Катя приступала прямо: «Сережа, а ведь Нина такая красавица. И детеныш ее подрос, такой забавный стал, смышленый», – когда она пела вот так лисой, Мещерский краснел до ушей, вставал с дивана и удалялся курить на балкон. Вадим Кравченко – Драгоценный В.А. – бурчал:

– Ну, чего ты к нему пристала, как репей?

– Я же хочу как лучше, – оборонялась Катя. – Ему давно пора жениться.

– Он сам знает, как ему лучше. – Кравченко тоже вставал и уходил к другу детства. И они перекуривали это дело.

С Никитой Колосовым за все годы после Май-Горы Нина виделась только дважды. Он передавал ей письма из колонии строгого режима от человека, который… Стоп, эти май-горские события Катя вспоминать не любила. А письма эти просто ненавидела. После них Нина делалась совершенно больной, подолгу плакала. Тот человек был убийцей. Чудовищем. К несчастью, он был соседом Нины по даче, товарищем ее детства. И, как оказалось, он любил ее. Нина считала себя виновной в том, что произошло тогда в Май-Горе, хотя – Катя поклясться в этом была готова – вины ее не было никакой. Так получилось: жизнь сыграла с Ниной злую шутку, а может быть, и сцену из античной трагедии в дачном интерьере. Но все это было давно – в прошлом, в прошлом, в прошлом.

В настоящем же сын Нины Гога отпраздновал свой четвертый день рождения. Он был тихий мечтательный малыш – кудрявый, с ресницами в полщеки.

– Приезжали из Грузии родственники, – рассказывала Нина, – так ругали меня! По-грузински Гога говорит плохо, грузинских букв ни одной не знает. Сказок грузинских тоже не знает – я ему ведь Андерсена читаю. И вообще, говорят мне хором: девчонку растишь, не мужчину, не воина, не грузина.

– А что такое? – наивно спрашивала Катя.

– Он ведь в куклы у меня играет. Обожает. – Нина при этом сама вспыхивала. – И повлиять пока на него невозможно – сразу плачет. Если приходим в игрушечный магазин, на машинки, на роботов ноль внимания. Тянется только к куклам. И приходится покупать. На день рождения я ему кукольный домик подарила. Так он даже ночью играть вставал. А родичи мои в панике: ты сама детский врач, кричат, неужели не понимаешь, чем этот перекос эмоционально-психологический чреват?

– Я тоже не понимаю, чем чреват, – отвечала Катя. – Ты не волнуйся, пусть себе пока играет во что хочет. Все равно потом все и всех затмит домашний друг – компьютер. Но, в общем-то, твои родственники правы: мальчику нужен отец.

– Да, я понимаю, – кивала Нина.

В последние месяцы они виделись совсем мало. Стояла золотая осень. Катя попыталась было построить совместные планы на отпуск – все равно у Драгоценного отпуск намного короче, и оставшиеся пару недель она бы смогла куда-нибудь поехать вместе с подругой. Но Нина каким-то особенно тихим загадочным голоском ответила ей в телефонную трубку на это предложение: «Нет, я пока не смогу уехать. Мне с тобой нужно поговорить, посоветоваться… многое рассказать, но не сейчас, позже, потом».

Тон был странен, туманен. Заинтригованная Катя ждала, когда подруга ее созреет для разговора. Ясно было, что в жизни затворницы, работницы, добытчицы, матери-одиночки, кормилицы всего многочисленного старинного грузинского рода Картвели наступили какие-то важные перемены. «Наверное, у Нинки кто-то возник на горизонте, – решила Катя, – должно быть, тоже медик, коллега».

В роду Нины, кроме тбилисских теток-вдов и племянницы-балерины, все были врачами. Покойный дед Нины Тариэл Картвели был знаменитым кардиологом, академиком. Когда-то у него лечились крупные советские партийные чины, военные, известные артисты.

Через две недели взбудораженная Нина сама примчалась к Кате домой, выбрав вечер, когда Драгоценный работал сутки.

– Ну? – спросила умиравшая от любопытства Катя. – Рассказывай все-все.

Нина прислонилась к вешалке. Такого выражения на ее лице Катя не видела давным-давно.

– Катя, мне кажется… я еще сама ничего не знаю, но мне кажется, я люблю одного человека. Очень сильно люблю.

Катя подпрыгнула: «Йе-сс!» – и коснулась пальцами люстры, схватила Нину, потащила ее в комнату – на диван к окну шептаться.

– Он, конечно же, зубной врач, с тобой вместе работает, да? – озвучила она свою догадку.

Нина покачала головой – нет.

– А кто же он? Как имя счастливца?

– Марк. Марек. – Нина повторила имя очень тихо. – Катя, я даже не думала, что в моей серой, мышиной жизни случится такое.

И она поведала Кате историю о том, как однажды после работы, в девять вечера, – работала она в Стекольном переулке – зашла в итальянское кафе на уголок.

– Вечером у нас все замирает. Деловой центр, все по домам спешат. Кафе днем полны, а вечером пусто – шаром покати. А у меня как раз была вторая смена до половины девятого. Я жутко в тот вечер устала. Давление было низкое, просто какой-то упадок сил. Если капуччино не выпить, то и домой-то не доедешь. Уснешь за рулем. И вот ты представляешь, сидела я за столиком, вся такая зачуханная, несчастная, вялая, как улитка. Думала, что вот надо пить капуччино, потом тащиться домой, а завтра снова в клинику, что няньку надо искать новую – эта больно строптивая, что Гоге надо столько всего покупать на зиму: он растет не по дням, а по часам, – что надо хлопоты эти проклятые продолжать – теткам насчет гражданства, – они сюда, в Москву, хотят перебраться, в Тбилиси жить совсем невмоготу материально, и вдруг… Я повернула голову – вот так – и увидела его. Он сидел у окна. Что-то пил, смотрел прямо на меня.

– Пил? – Катя сразу насторожилась.

– Да подожди ты, все чудесно. Он пил коньяк. – Нина вздохнула, наполненная воспоминаниями до краев.

Далее она поведала Кате о том, что в тот вечер незнакомец так и не отважился заговорить. Смотрел, курил сигарету. Молчал. Нина уехала домой. Через два дня, снова вечером («Ты только не подумай, Катя, что это я нарочно»), она зашла в кафе. Незнакомец был там.

– Лил жуткий дождь. У него весь плащ промок. Но он даже его не снял, – рассказывала Нина.

В тот вечер он снова не заговорил с ней. Но когда она допила свой кофе, расплатилась и вышла к машине, вышел следом.

В третий раз – это был вечер субботы, когда Нина дежурила, – она снова увидела незнакомца.

– Я наскоро поужинала в кафе и возвращалась к себе в клинику. Шла сквером. Он шел за мной.

– Нина, мне что-то это не нравится, – честно призналась Катя (вспомнились некстати те письма из колонии, от того, кто отбывал там двадцатипятилетний срок за убийства). – Нина, ты должна быть осторожна.

– Почему? Да ты дослушай. Я же не все еще рассказала. – Нина закрыла глаза. – Катя, ты даже не представляешь себе, какой он человек. Не то чтобы собой очень видный внешне, красивый, нет, даже совсем напротив, но это просто волшебство.

В тот вечер таинственный незнакомец молча проводил Нину до дверей стоматологической клиники. Они оба медлили: Нина – открывать дверь, скрываться за ней, он – поворачиваться спиной, уходить.

– Вам обязательно быть здесь сегодня? – спросил он.

– Да, я на работе. Я сегодня дежурю до утра, – ответила Нина.

– Хорошо, я понял.

Когда она утром (смена заканчивалась в половине девятого) вышла из подъезда, то увидела желтое такси. Водитель спал за рулем. А сзади сидел он.

– Этот странный тип? – спросила Катя.

– Его зовут Марк, – повторила Нина.

По ее словам, незнакомец прождал ее в такси у подъезда клиники всю ночь. И хотя она сама была на машине («Моя козявочка тут же в переулке стояла»), она согласилась, чтобы он довез ее до дома.

– И что же было дальше? – спросила Катя. – Дома?

– Ничего. Он почти всю дорогу молчал.

– Снова молчал? Какой-то великий немой.

– Молчал, держал меня за руку. Возле лифта попросил мой телефон.

Позвонил он на следующий день.

– И о чем же вы толковали? – усмехнулась Катя.

– Он спросил, как мое имя. Назвал себя. Попросил о встрече.

Встретились на Тверском бульваре. Шли рядом. Желтая сухая листва шуршала под ногами. Нина рассказывала об этом то подробно, то какими-то отрывками, – казалось бы, бессвязными, лишенными логики: «Катя, я была сама не своя, точно и не я это вовсе иду с ним по этим бульварам, держу его под руку. Голос его слышу – такой чужой, такой родной. Тебе интересно, о чем мы с ним говорили тогда? Ни о чем. И обо всем. Я сказала, что у меня есть сын, которого я очень люблю. Он сказал что-то про «кофейню, из которой мы словно были выброшены взрывом». Я и поняла и не поняла. А он сказал, что это стихи Бродского. Я его спросила: «Скажи, что с нами такое случилось? Как так вышло, что мы – ты и я встретились?»

– И что он тебе ответил? – спросила Катя.

– Ответил, что если бы не увидел меня тогда, в тот самый первый вечер, то наверняка покончил бы с собой.

– Нина! – воскликнула Катя. (Ей почудилось, что Май-Гора снова нависла над ними своим грозным призраком.)

– Он мне не лгал. Катя, это правда. Он мне сказал: «Наша встреча – судьба».

Тогда Катя решила: спорить бесполезно. Ей чудилось, что Нина, ее Нина, доверчивая и добрая, попала в сети какого-то хитрого обольстителя, брачного афериста. Ну, как же – полный набор: романтические прогулки, многозначительные взгляды, намек на самоубийство («Я еще не решил – жить мне или умереть»), призыв в свидетели судьбы. «Этот жулик решил ее обаять, втереться к ней в доверие, а потом ограбить».

– Ну-ка, как его фамилия, этого мистера Икса? Фамилию-то его ты, надеюсь, знаешь? Или не знаешь? – спросила она, тут же решив со всей прямолинейностью сотрудника милиции проверить Нининого ухажера по банку данных на судимость за мошенничество и брачные аферы.

– Его зовут Марк Гольдер.

Фамилия, как ни странно, показалась Кате смутно знакомой. И совсем не по криминальным сводкам.

– Ну что ты на меня так смотришь, мой милый прокурор? – Нина вздохнула. – У тебя на лице сейчас написано, что ты страшно обеспокоена моей судьбой. Не волнуйся, он не профессиональный многоженец. Он профессиональный шахматист. Гроссмейстер. Недавно выиграл международный турнир на Мадейре.

– Ой! – Катя тут же вспомнила, что действительно слышала в новостях спорта такую фамилию, и упоминалась она сразу после Крамника. – Нина… Мамочка моя! Нина, и он сказал тебе, что ваша с ним встреча – судьба? Так это же замечательно! Он же известный спортсмен, выдающаяся личность. А что вел с тобой странно, оригинально, так это теперь вполне понятно: он же шахматист, гроссмейстер. Они же все инопланетяне, из другого измерения. Ты вот что, срочно перечитай «Защиту Лужина».

– Катя, «Защита» не поможет. Он женат. – Нина положила голову на диванную подушку. – У него тоже есть маленький сын, которого он тоже очень любит. Он и жену свою, кажется, до сих пор сильно любит, чтобы там он мне ни говорил. Любит. А она… она превращает его жизнь в ад.

Этот разговор состоялся в начале октября. Потом Катя улетела с Драгоценным отдыхать в Сочи. Они с Ниной не виделись, не перезванивались. Этот разговор так и остался бы между ними. Катя даже представить себе не могла, что у него будет самое неожиданное продолжение.

Глава 6

ТЕМНЫЙ АПОКРИФ

В отпуске на все смотришь другими глазами и как бы со стороны. Катя предъявила на проходной служебное удостоверение и вошла в до боли привычный вестибюль главка. Обычно торопясь и опаздывая на работу, она пролетала его насквозь как пуля, стараясь попасть в лифт, точно он отчаливал в последний рейс. Сейчас – в отпуске – она никуда не торопилась. И вестибюль поразил ее сумраком и непривычной тишиной. Лифт не работал.

– Электричество по всему зданию отключили, – лениво сообщил дежурный по КПП, – опять что-то там где-то вырубило. Чинят.

Катя направилась к лестнице. Надо сначала подняться на второй этаж, пройти по длинному коридору, потом снова спуститься в пристройку, где испокон веку размещается уголовный розыск. Возвращаясь в знакомое место, пусть даже после недолгого отсутствия, порой замечаешь то, на что прежде и не обращал внимания. Вот, например, это здание главка… Отпускница Катя ощущала себя здесь сейчас как праздный турист. Надо же, оказывается, какое оно – это старое здание. Сколько всего видели, слышали эти стены – каких людей, сколько секретов, сколько тайн верно и угрюмо хранили. В последние годы здание главка переживало эру перманентного ползучего ремонта. Строители, как мыши в сыр, вгрызались в стены. Все менялось на глазах – перепланировывалось, благоустраивалось, модернизировалось, компьютеризировалось, обретая черты офисного евроремонта. Однако под этой еврооболочкой из пластиковых панелей и краски все равно таилась незыблемая основа, кондовый архитектурный каркас, этакий монолит, созданный в эпоху расцвета кубизма тридцатых годов.

Свет как нежданно погас, так нежданно и вспыхнул снова. Загудели обрадованно люминесцентные лампы под высокими потолками, освещая коридоры, обшивку стен, ковровые дорожки, скрадывающие звук шагов. Из дверей кабинетов хлынули сотрудники, возобновилась обычная рабочая суета.

В коридоре розыска Катя увидела невысокого, совершенно незнакомого по виду сотрудника – лысоватого, средних лет, с неприметным лицом, одетого в отлично сшитый костюм. Он скользнул по Кате взглядом. И прошел мимо, направляясь в сторону приемной начальника управления. Катя тут же о нем забыла – мало ли новых сотрудников? Открыла дверь знакомого кабинета. Никита стоял у окна, повернувшись к двери спиной.

– Привет, вот она я, – объявила Катя.

Он круто обернулся.

– Здравствуй. Откуда я тебя вытащил?

– Неважно откуда. Ты попросил, точнее приказал, и вот я явилась пред твои ясные очи.

– Ты такая сегодня… ну, не такая, как всегда. Другая совсем. – Колосов смотрел на нее. – Где ты была?

– Там меня уже нет. – Катя чинно уселась на стул. И что он так пялится? Неужели человека до такой степени может изменить новая прическа, другой цвет волос? Ой, даже жарко становится под таким взглядом – точно под прожектором.

– Что, в Сочи было так хорошо? Расцвела ты там.

– Там было славно, Никита. – Катя старалась держаться самого нейтрального тона. Черт, он сейчас прожжет у нее на лбу дырку этими своими ясными очами. – Погода, как у нас в конце августа. Но потом, конечно, дождик полил. Никита… ау, Никита… так зачем я так срочно тебе понадобилась? И для чего тебе Нина?

– Нина? Какая Нина? – Колосов неотрывно глядел на Катю. – А… Ну, о ней после. Ты садись, пожалуйста.

– Да я сижу давно. Что с тобой? Очнись. – Катя кокетливо тряхнула новой прической. – Я прямо сюда к вам, в розыск. Даже еще к своему начальнику не зашла, не поздоровалась. Что стряслось?

– У нас убийство.

– Где?

– На сорок первом километре Кукушкинского шоссе.

– Какого шоссе?

– Кукушкинского. Это возле станции Редниково. Зверски убита молодая женщина.

– Царствие ей небесное. Ты хочешь, чтобы я дала об этом происшествии информацию в прессу?

– Ни в коем случае.

– Тогда для чего ты так спешно вызвал меня из отпуска? Ты ведь знаешь: моя работа – писать статьи о раскрытии преступлений, о ваших профессиональных подвигах, формируя в умах населения и без того донельзя положительный образ сотрудника милиции.

– Катя…

– Что, Никита? – Она заглянула ему в глаза.

– Это дело необычное. Я бы сказал, из ряда вон.

– Сколько было убийств в твоей богатой практике? И сколько из них – из ряда вон?

– И тем не менее это дело совершенно особенное. Вот снимки с места происшествия. – Он, щелкнув мышью, открыл в компьютере нужный файл. – Смотри сама.

Щелкала мышка, мелькали снимки. Он укрупнил их. Катя увидела ночную натуру – освещенный фарами дежурных машин участок дороги, деревья, светлую иномарку, явно попавшую в аварию. Потом она увидела женский труп в салоне, снятый в разных ракурсах – слева, справа. Женщина была молодая. Блондинка. Что ж, все это уже было когда-то. И даже этот салон, залитый кровью, и заляпанное красным стекло машины – тоже было, и не раз.

– Семь ножевых ран, заметь, – сказал Колосов.

Семь ран. И это тоже было. Было и двадцать семь когда-то.

– Ограбление? – спросила Катя. – Хотели забрать ее машину?

Колосов щелкнул мышкой: возник снимок, запечатлевший изъятые вещи – дамскую сумку и ее содержимое: темные очки, ключи, портмоне.

– А это что такое? – Катя указала на экран. – Ювелирное украшение?

Вместо того чтобы укрупнить снимок, привлекший ее внимание, Колосов полез в сейф и достал оттуда опечатанный прозрачный пакет, явно приготовленный для отправки либо в ЭКУ, либо следователю прокуратуры. Катя узрела внутри пакета тот самый маленький тускло-золотистый кружочек, что был на снимке.

– Это древняя монета, – сказал Колосов, – вроде как византийская – мне в нашем ЭКУ сказали. Как видишь, убийца и ее тоже не взял, как и деньги и тачку. Монету в пакете я нашел под сиденьем в ходе осмотра. Может быть, она выпала откуда-то.

– Погибшая коллекционировала нумизматические древности? – равнодушно спросила Катя и внезапно тихо ахнула: – Никита, а это что за мальчишка? Ой, какой, боже, весь в крови… Вот, заснят в «Скорой»?

– Это ее сын.

– Его тоже ранили? Такого кроху?

– Нет, его не ранили. Он сумел убежать.

Катя смотрела на снимок погибшей. На фотографию мальчика на руках медсестры. Возле «Скорой» там, на снимке, стоял здоровяк-гаишник, видно было по его лицу: переживал за мальчика.

– Это инспектор ДПС, он их обнаружил – сначала парнишку, потом его мать. Помочь ей ничем не успел. Она была уже мертвая.

– Это такой вот маленький сумел убежать? – Катя покачала головой. – Да, дела… Но я все равно не понимаю. Раз это убийство пока вами не раскрыто, раз писать о нем нельзя, для чего я-то тебе понадобилась?

– Знаешь, как звали убитую? – тихо спросил Колосов. – Евдокия Константиновна Абаканова-Судакова.

– Ну и что с того?

– Абаканова-Судакова.

Катя посмотрела на снимок в компьютере.

– Мне эта звучная фамилия ни о чем не говорит.

– Судаков, ее прадед, после войны был министром среднего и тяжелого машиностроения.

– Да? Она его правнучка?

– По женской линии. А по мужской – она внучка Абаканова.

– Никита, честное слово, я не…

– Ираклия Абаканова, – повторил Колосов.

– Какого еще Ираклия? Черт… Ираклия Абаканова? Того самого? – Катя откинулась на спинку стула. – Это правда? А я-то думала…

– Что ты думала?

– Что это давно уж и не фамилия вовсе. Что это некий такой ведомственный апокриф. Темный апокриф госбезопасности.

– Я таких ученых слов не знаю. А в толковый словарь заглянуть – влом. – Колосов хмыкнул. – А рассказов о нем действительно до сих пор много ходит. Разных.

Катя пожала плечами. Что она могла сказать? Имя Ираклия Абаканова было ей знакомо. Оно часто упоминалось на страницах прессы и в телепередачах – в исторических хрониках всегда рядом с именами Берии, Вышинского. Что ж, если время и пространство относительны, то генерал Абаканов, наверное, и был тем самым последним, припозднившимся гостем, поднимавшимся по мраморной лестнице на знаменитый бал к булгаковскому Воланду.

– В войну он возглавлял управление контрразведки, – продолжил Колосов. – После войны стал министром госбезопасности и МВД. Говорят, сферы влияния они с Лаврентием Палычем все делили, жестоко боролись за влияние на Сталина. Абаканов молодой был, подсиживал Берию со всех сторон.

– Подожди, постой… но он ведь вроде потом покончил с собой? – воскликнула Катя. – Бросился под электричку?

– Под поезд метро на станции «Парк культуры».

– Это случилось после ХХ съезда?

– Нет, раньше – в пятьдесят четвертом, после расстрела Берии.

Катя снова взглянула на снимок жертвы.

– Если она его внучка, сколько же ей тогда лет? – спросила она недоверчиво.

– По паспорту тридцать один год.

– Но, Никита…

– У Ираклия Абаканова в пятьдесят четвертом остались молодая жена – он был женат на дочери министра Судакова – и трехлетний сынишка. Вот ее отец. А самому Абаканову в пятьдесят четвертом, между прочим, было всего сорок четыре года.

Катя встала со стула, подошла к окну. За окном был внутренний двор главка. В ворота как раз въехала бронированная машина – автозак. В глубине двора, задушенная со всех сторон асфальтом, росла старая корявая яблоня. Ее не посмели тронуть, срубить. Здесь, в этом тихом дворе-колодце, не сыскать было пучка травы, клочка живой земли, только асфальт, асфальт, асфальт. Но яблоня росла наперекор всему, упорно цепляясь корнями за что-то в своем глубоком подполье. Наперекор всему весной она зацветала – и как еще! По осени приносила урожай яблок. Их рвали водители служебных машин.