Грехи и мифы Патриарших прудов

На Патриках все еще жили старики-пенсионеры – в основном из бывших работников ЦК и Совмина, осколки…

И маленькие магазинчики в подвалах фешенебельных домов стали открывать все чаще – признак великой депрессии и нищеты.

Регина подумала, что в это субботнее утро неплохо бы встретиться с подругой.

Ей отчего-то не хотелось в это утро оставаться наедине с дочерью в пустой огромной квартире.

Глава 5

Что поведал труп

– Состояние тела оставляет желать лучшего, – эксперт-патологоанатом Сиваков – давний знакомец полковника Гущина и Кати – потыкал пальцем в резиновой перчатке грудную клетку трупа.

Они втроем стояли в прозекторской, возле покрытого нержавейкой стола со стоком. Все трое – как космонавты, в защитных комбинезонах и масках из пластика. Под носом у Кати было густо намазано белой мазью, пахнущей ментолом и мятой. Но все равно она ощущала этот кошмарный запах, наполнявший прозекторскую.

Не хотела она ехать в морг! Да Гущин и не просил ее. То есть она собиралась, но планировала, по обыкновению своему, просидеть все вскрытие на банкетке в коридоре, робко и лишь изредка поглядывать туда, за стекло, в прозекторскую, где визжали хирургические пилы, а сам Сиваков в облачении патологоанатома напоминал безжалостного доктора Моро.

Но когда они приехали туда с Гущиным, когда санитары бодро повезли тело на каталке готовить к экспертизе, Катя посмотрела на полковника и…

Краше в гроб кладут!

Гущин не выносил вскрытий. По долгу службы он обязан был присутствовать в прозекторской, однако давалось ему это с трудом. Сколько раз бывало – тот же эксперт Сиваков приводил его в чувство при помощи нашатыря.

Вот и сейчас Гущин был бледен как мел, решителен и одновременно странно робок. Он топтался на пороге кабинета, где патологоанатомы одевались в специальные костюмы.

– Ну да, ну да… сейчас… сейчас… я только…

Кате стало жаль полковника Гущина. Она все никак не могла забыть их прошлое дело, когда он так героически спас ребенка, когда не колебался ни секунды, а сейчас делал над собой явное усилие, чтобы не потерять лицо перед Сиваковым.

– Ладно, пойдемте вместе, Федор Матвеевич, – опрометчиво сказала она, желая его подбодрить.

И тут же пожалела об этом.

А стоя в прозекторской возле стола с телом, ощущаяэту вонь, несмотря на ментоловые усы из мази на верхней губе, она пожалела стократ!

Ей показалось, что, когда она сказала, что пойдет с нимтуда, в глазах Гущина мелькнула искорка. И тут же он еще больше побледнел.

– Какова давность смерти? – спросил он глухо из-под своей прозрачной маски.

– Три-четыре дня. Консистенция кожных покровов рыхлая, – Сиваков все тыкал несчастное тело.

А затем взял огромные, страшного вида хирургические ножницы и начал осторожно обрезать одежду – куртку, свитер, футболку, спущенные до лодыжек трусы и брюки.

Слипшуюся, грязную, окровавленную одежду он аккуратно складывал в контейнер на соседнем столе.

Когда тело предстало в своей первозданной наготе, помощник Сивакова взял анализы крови.

Сиваков низко наклонился и, чуть не касаясь маской ужасных кожных покровов, начал что-то рассматривать. Затем взял пинцет, начал собирать какие-то образцы из ран.

Катя широко расставила ноги и изо всех сил уперлась в мраморный пол прозекторской. Ничего такого еще не произошло, а ей уже дурно.

Она покосилась на полковника Гущина. Тот неотрывно глядел на пинцет в руках патологоанатома.

– Мужчина, европейской внешности, возраст от сорока до сорока пяти лет, – монотонно забубнил Сиваков. – Средней упитанности, с хорошо развитой мускулатурой. Возможно, светлый блондин или рыжий.

«Головы-то нет. Как он узнал, что рыжий?» – подумала Катя.

– Веснушки на коже груди, пигментация, рыжие волосы на ногах, светлые волосы в области лобка. Явно не брюнет, – Сиваков словно откликнулся на ее незаданный вопрос. – В ранах в области шеи и запястий много хвои, фрагменты листьев, перегноя.

– Я предположил, что его убили где-то в другом месте, а в лес у Калужского шоссе привезли на машине похоронить. Но если в самих ранах хвоя и перегной, то что? – еще более хрипло спросил Гущин. – Могли и в лесу убить и расчленить?

– Могли и в лесу, – ответил Сиваков. – Но раны могли быть так загрязнены и в момент захоронения. Точно сказать невозможно. Ищите место, где он был убит.

Гущин тут же хотел звонить, дать ЦУ, чтобы местные оперативники повторно выехали в лес к шоссе и осмотрели прилегающую к могиле территорию уже со служебной собакой. Но в комбинезоне мобильный было не достать из кармана. Да и маска мешала болтовне.

– Что стало причиной смерти? – спросил он.

– Не знаю пока, – ответил Сиваков. – Раны на руках и в области шеи рубленые. Много осколков костей. Нанесли несколько ударов, скорее всего, топором.

– Раны на руках прижизненные, – сказал Гущин. – Он был еще жив, когда ему отрубили кисти, чтобы затруднить опознание.

– Это повреждение, – Сиваков указал пальцем на торчащий из плеч фрагмент позвоночника, – посмертное.

Внезапно он обернулся к переговорнику и попросил:

– Анализ крови как можно скорее чтобы был готов.

– Алкоголь? Думаешь, был пьян? – спросил Гущин.

– У него следы инъекций на плече, – Сиваков кивнул на тело. – Делали укол прямо через одежду. И не в то место, куда обычно колются сами наркоманы.

Катя ничего не различила в этом ужасе разложения. Никаких следов инъекций. Но Сивакову поверила.

– Резать или сначала все вместе осмотрим одежду? – неожиданно самым невинным тоном предложил Сиваков.

«Он над нами потешается, – подумала Катя. – Это при мертвом-то изуродованном теле! Думает, если сейчас резать-вскрывать его начнет, мы с Гущиным в обморок прямо здесь хлопнемся. Сначала я, потом он. Нет, сначала он, потом я».

– Одежду, одежду давай, – неприлично торопливо попросил Гущин. – Я бегло куртку осмотрел – ни документов, ни бумажника, ни кредиток, ни мобильника.

– На пластике кредиток остаются хорошие отпечатки пальцев, – словно сожалея, сказал Сиваков и повернулся к контейнеру со срезанной одеждой.

Он медленно брал из контейнера фрагменты и раскладывал на мраморной столешнице. Ощупывал. Смотрел, есть ли бирки, метки.

Куртка, свитер, футболка…

– Одежда поношенная, но хорошего качества, – сказал Гущин.

– Свитер корейский, мохер с синтетикой, – Сиваков гладил пальцами в перчатке окровавленный лоскут с биркой. – Такие раньше продавали на вещевых рынках, а теперь – в торговых центрах при вокзалах, на станциях. А также в маленьких городах, где не особо модничают.

– Татуировок нет, – заметил Гущин. – Ни одной. Не отпетый уголовник, однако все же был ранее судим.

– А вот ботинки у него очень хорошие. Замшевые, – заметил Сиваков, извлекая из контейнера ботинок и внимательно его рассматривая. – Сорок третий размер. Ну правильно, мужик роста был выше среднего. Он не производит впечатление хилого и слабого.

Он достал из контейнера окровавленные лоскуты трусов. И снова обернулся к телу.

– Взгляните на раны в области половых органов, – сказал он. – Ожоги в области лобка, мошонки. Использовали или зажигалку, или маленький самодельный факел. Ту же ветку сухую могли поджечь и ткнуть. Пытали его, дорогие мои коллеги. Прижигали перед тем, как убить.

– Пытали? – еле слышно прошелестела Катя.

– Вот именно. Интересно, что нам даст анализ крови? – Сиваков покачал головой. – Пытки. Прижизненные раны рук, удаление кистей, головы…

Полковник Гущин тем временем извлек из контейнера разрезанные джинсы – сначала одну штанину, затем другую. Голубая ткань заскорузла от крови в области пояса и молнии. Он выложил все это на мраморную столешницу, провел рукой и…

– В кармане что-то есть, – сказал он.

Эксперт Сиваков снова вооружился ножницами и разрезал карман.

Катя увидела что-то черное. Ей сначала показалось – это большой жук-трупоед, и она отшатнулась. Но затем морок рассеялся, и она увидела ключ и брелок.

– Ключик, – Сиваков поддел все это пинцетом.

Он поднял руку. Брелок покачивался. Матовая пластмассовая поверхность его словно взывала к…

– Федор Матвеевич, это же его вещи! – воскликнула Катя. – Он же за них брался руками!

– Захоронение давностью три-четыре дня, сырость, загрязнение. Вряд ли что-то можно изъять с такого вещдока, – заметил Сиваков.

– Федор Матвеевич, у него все забрали – мобильник, бумажник, документы, а про ключи в кармане забыли! – не унималась Катя.

– На экспертизу. Дактилоскопическую, – сказал Гущин. – И… о черт, до телефона не доберешься в этой амуниции!

– На экспертизу. Дактилоскопическую – упаковать и отправить, – приказал Сиваков помощнику, передавая брелок. – Ну что, дорогие мои коллеги? Приступим? Я приступаю к вскрытию тела неизвестного мужчины возраста примерно сорока – сорока пяти лет, европейской внешности, умеренной упитанности, – забубнил он для записи на диктофон, одновременно выбирая на хирургическом столе свои устрашающие инструменты.

Когда он сделал первый разрез, Катя тихонько повернулась и на ватных ногах заковыляла прочь из прозекторской.

В коридоре за этими герметичными дверями она сначала усиленно дышала и все никак не могла надышаться. Пропахший формалином воздух казался ей почти по-альпийски свежим.

Полковник Гущин продержался на вскрытии ровно полчаса. Когда Сиваков что-то там начал пилить и извлекать, он тоже вышел вон – с чрезвычайной поспешностью. Содрал с лица маску и плюхнулся на банкетку рядом с Катей.

Помощник Сивакова по традиции тут же принес заготовленную заранее склянку с нашатырем. Помог Гущину снять грязные резиновые перчатки.

Гущин нюхнул нашатырь.

– Хочешь? – спросил он Катю, словно предлагая дозу бог весть какой наркоты.

– Нет, – ответила она.

Она не стерла свои белые ментоловые усы с верхней губы, так и сидела с ними. Оно вернее.

Гущин тут же начал звонить и раздавать ЦУ – насчет осмотра территории леса со служебной собакой, насчет дактилоскопии с брелка сигнализации и насчет розыска бесхозной машины неизвестно какой марки.

Оперативники сообщили последние новости. По сводкам из района, а также из соседних Щербинки и Троицка никаких сведений, звонков или заявлений о пропаже без вести мужчин за последние пять-шесть суток не поступало.

– Если он уголовник, – сказала на это Катя, – то неудивительно.

Сиваков истово трудился в прозекторской, бодро извещая Гущина и Катю о каждом своем действии по вскрытию безголового трупа.

Они сидели и терпели, радуясь, что снова находятся по эту сторону прозрачного стекла.

Через два часа явился эксперт из лаборатории.

– У неизвестного алкоголя в крови нет, – сказал он Гущину. – Но кое-что другое мы обнаружили.

– Что? – спросил Гущин.

– Тиопентал натрия. Солидная доза.

– Наркотик? – спросила Катя.

Эксперт-гематолог лишь глянул на нее и зашел в прозекторскую. Они с Сиваковым о чем-то начали шептаться над мертвым телом.

Глава 6

Мы живем на Патриках. Гиперборейцы

Регина Кутайсова больше часа занималась на велотренажере, приняла душ и решила, что пора – одиннадцать часов, ее подруга Сусанна Папинака уже продрала глаза, и ее можно будет вытащить куда-нибудь позавтракать в это субботнее утро.

По квартире с кухни полз запах жаркого. Дочь Регины Ло жарила в мультиварке свиные отбивные. Не самое лучшее, что можно предложить на завтрак. Однако Регина и словом не обмолвилась, что ей неприятен запах горелого жира. Дело в том, что с некоторых пор… точнее,с той самой катастрофы, ее старшая дочь Ло очень изменилась. Кардинально изменились и ее вид, и ее вкусы, и пристрастия в еде.

– В кондитерскую со мной не заглянешь, Ло? – только и спросила Регина. – Кофейку попьем со сладеньким? И Сусанна к нам спустится.

– Нет, – ответила Ло, проворно ковыляя по огромной светлой кухне, отделанной нержавейкой и тиковым деревом. – Спасибо, нет. Я жарю себе отбивные. А потом зажарю сосиски на гриле.

Огромный холодильник был забит мясом – отбивные, стейки, бургеры, сосиски для гриля. Это была пища старшей дочери Ло. Регина давно отказалась от красного мяса, она не была веганом, но из мясного ради фигуры ела лишь отварную курицу без кожи.

– Если Гаврюша с Гретой приедут, то прогуляйтесь, – сказала Регина, – день сегодня классный. Мы с Сусанной будем в «лодырях».

– Развлекайся, мама. Если они приедут, мы управимся.

Регина натянула узкие рваные джинсы, белые кроссовки, серую худи и куртку-бомбер на заклепках. После развода она редко одевалась как прежде, совсем забросила классический стиль и все больше тянулась к стилю молодежному.

Она оглядела себя в зеркало – красота… Красота все еще с ней, она здесь, никуда не делась. Высокий рост, идеальная фигура, хрупкость, изящество. Эти огромные серые бездонные глаза. Красота… Всего в жизни она добилась с помощью именно красоты. Красота помогла ей заполучить мужа Платона и войти в его семью, где всегда ценили только деньги и достаток.

Но прожив половину жизни, Регина неожиданно поняла, что есть кое-что и поважнее красоты – это молодость.

Ах нет, она поняла это давным-давно… Больше двадцати лет назад, тогда, в девяносто четвертом, во время того самого, скандального, конкурса красоты «Мисс Москва»…

Она тогда уже поняла, что молодость выигрывает – когда тебе уже двадцать семь, алмазную корону королевы красоты получает та, которой восемнадцать.

Сейчас ее старшей дочери Ло двадцать семь. А новой жене ее бывшего мужа Феодоре – двадцать шесть. Мачеха юнее, мачеха прекрасней.

Регина поднесла руку к глазам – нет, не надо, не надо снова об этом! Такое ветреное солнечное утро на родных Патриках… Она ведь проснулась с ощущением тоже прекрасным – осознанием какого-то важного, очень важного дела, которое свершилось наконец. Не надо грустить, не надо плакать о бывшем муже Платоне, бросившем ее и тогда, три года назад, и сейчас, предавшем их союз, их семью, все, что они строили вместе…

Она обвела глазами огромную квартиру – светлую, отделанную полированным деревом и античной штукатуркой, почти лишенную мебели, полную воздуха и пустоты. Люстры муранского стекла под высокими потолками, ее портрет в образе Принцессы Грезы, который написала в своей небрежной манере художница и насмешница Сусанна Папинака.