скачать книгу бесплатно
Нетрудно было догадаться, что это были тоже демобилизованные из Маньчжурской армии.
– Куда путь держите, земляки? – окликнул Блохин одного из солдат, тащившего тяжёлый сундук.
– Мы-та? – оглянулся тот. – В деревню, по домам путь держим, а пакеда брядём на чугунку, что на Смоленск идёт.
– Значит, мне по пути с вами, – заметил Блохин и, пристроившись к колонне, предложил собеседнику помочь поднести сундук.
– А ты его не сопрёшь, часом? – недоверчиво посмотрел на непрошеного помощника солдат.
– Коль не веришь, в середину колонны зайдём, – предложил Блохин. – Там, ежели вздумаю бежать, мигом схватят.
Довод показался солдату вполне убедительным.
– Откель и куда путь держишь, служба? – справился Блохин, чтобы продолжить разговор.
– С Маньчжурии, с Моршанского полка. Может, слыхал про такой?
– Не слыхивал… А дом где?
– Под Вязьмой деревня наша, верстов десять, не боле. А ты откуда?
– Из Минска. В мастерских работал там до войны, – ответил Блохин.
– Из мастеровых, значит? – уточнил солдат.
– Из них.
– Нехорошее дело они, мастеровые, задумали, – осуждающе проговорил солдат. – На царя поднялись, целую войну в Питере и Москве открыли.
– Если бы не допекло, не лезли б в драку, – нахмурился Блохин. – Погоди, доберёшься домой – может, сам взвоешь. Не зря, видно, мужики поместья дворянские палят.
– Так-то оно так! Всё могёт быть! – согласился солдат и, опустив голову, задумался.
Добравшись с колонной демобилизованных до Большой Грузинской улицы, Блохин отстал от неё и пошёл в ту сторону, откуда слышалась частая ружейная перестрелка.
– Куда прёшь, голова садовая? – останавливали его встречные. – Под расстрел попасть вздумал?
– За что же это стрелять меня? – недоуменно поглядывал на них Блохин. – Иду, никому не мешаю. И нешто можно людей зазря, как бешеных собак, убивать?
Миновав Тишинскую площадь, Блохин вышел на угол Малой Грузинской и Курбатовского переулка. Дальше идти было нельзя. Малую Грузинскую перегораживали несколько баррикад. Кем они были заняты, сразу трудно было понять. На ближней из них копошились солдаты, на дальней развевался красный флаг, но никого не было видно.
«Значит, там наши, рабочие», – взволнованно подумал Блохин, не в силах оторвать глаз от кумачового полотнища флага, полоскавшегося на холодном ветру.
Вдруг где-то рядом грохнул выстрел, и один из солдат, взмахнув руками, повалился на утоптанный снег. Оглянувшись, Блохин увидел, как человек в штатском соскочил с забора во двор и скрылся среди надворных построек. В тот же момент к Блохину подбежали несколько солдат с офицером.
– Кто стрелял? Откуда? – рявкнул офицер.
– Не могу знать, вашбродие, не видел… Должно, с той стороны улицы, – ответил Блохин и ткнул пальцем совсем не в том направлении, куда убежал дружинник.
– А ты что здесь делаешь? Кто такой? Где твоя часть? – набросился на него офицер.
Блохин обстоятельно рассказал о родственнике жены, даже спросил, как «сподручнее» попасть на Курбатовский переулок.
– Я тебе покажу Курбатовский переулок! – гаркнул офицер. – Марш отсюда! Ежели увижу ещё раз, пристрелю на месте, как собаку!
Перед самым носом Блохина замелькал кулак с крепко зажатым наганом.
– Слушаюсь, вашбродие! Разрешите идти? – вытянулся Блохин.
– Проваливай ко всем чертям!
Пройдя квартал, Блохин перебежал улицу и оказался в Курбатовском переулке. Там он довольно быстро отыскал нужный ему номер дома.
– Серёгин Никифор Павлович здесь живёт? – справился он у старой женщины, стоявшей у приоткрытой калитки.
– Проваливай, пока цел, – грубо бросила старуха.
– Зачем же так, мамаша? – обиделся Блохин. – Ведь не каратель я. А Серёгин мне очень нужен.
– Кто будешь? – пристально посмотрела ему в глаза старуха.
– Солдат, артурец… из плена японского я, – сообщил Блохин. – С Дмитрием Павловичем вместе…
– Погоди, погоди, – прервала его старуха. – Да неужто от Митеньки, племянничка моего? – спросила она уже сквозь слёзы и громко крикнула в глубь двора: – Никиш, скорее, тебя кличут!
На её зов из дома вышел мужчина средних лет, в очках, пышноусый и бритый.
– Кто кличет? – строго взглянул он на Блохина.
– Да вот он, солдатик, от Митеньки, – объяснила старуха.
Блохин торопливо достал из кармана шинели письмо, передал Серёгину.
– А сам он где же? – побледнел тот, и скулы его будто закаменели.
Блохин молча опустил голову. Старуха припала к забору, заголосила. Серёгин прикусил нижнюю губу, глухо кашлянул, потом медленно прочитал письмо.
– Нерадостную весть принёс ты нам, Филипп Иванович, – промолвил он, наконец. – Хорошо про тебя пишет Митяй наш здесь. Спасибо тебе, что жалел брательника моего. Заходи в дом, коль не из пугливых.
– Я вроде не из таких, – отозвался Блохин.
В комнатке маленькой, но чистой, с накрахмаленными марлевыми занавесками и с геранью на окнах Блохин увидел стоявшего у стола коренастого мужчину с морщинистым лицом и пышной, тронутой сединой шевелюрой.
– Вот познакомься, Иван Герасимович, – обратился к нему Серёгин, входя вместе с Блохиным в комнату. – Интересно тебе будет. Солдат, слуга царя и отечества, порт-артурский герой. Прямо из плену, с Маньчжурии, хочет нашего пороха понюхать.
– Ну что ж, – пожимая руку Блохину, сказал Иван Герасимович. – Это можно. Сам-то кто будешь: мужик или рабочий? Рабочий? Выходит, наш брат. И много у вас таких?
– Да, почитай, добрая половина солдат. Горюшка хватили через край. Попили с нас кровушки – поумнеешь враз. Такого навидались: как генералы продавали нас японцу с потрохами, а царь-батюшка кресты им на пузо вешал за геройство. Если б воля моя была да силы поболе – повесил бы всех на первом поганом суку. А тут едем эшелоном, слышу – бунтует народ расейский… Вот думаю, мать честная, это дело по мне. Жив не буду, если не подмогну.
Блохин разволновался под пристальным, внимательным взглядом Ивана Герасимовича, душой почуял: башковитый, сильный мужик. Этот знает, куда идти. Этот правде научит, не подведёт.
– Братцы, я уж с вами, – проговорил Блохин. – Век благодарен буду.
– Да что ты взмолился? – Серёгин положил Блохину руку на плечо. – Желаешь, идём с нами. Нынче демонстрация рабочих Пресни. Вот поглядишь, как народ расейский бунтует.
Когда они вошли во двор Прохоровки, Блохин ахнул от удивления: такого собрания народу он отродясь не видывал. Всюду, куда хватало глаз, сидели, стояли люди. Море голов – шапки, картузы, платки… Слышались смех, песни. На ветру развевались кумачовые полотнища…
– Ай да ну, сколько вас! – с восхищением проговорил Блохин.
– Сейчас будет митинг, рабочие будут говорить. Вон там видишь деревянное одноэтажное здание? Это Малая кухня. На крыльце стоят депутаты Совета. Видишь, Иван Герасимович, Страхова – это наша учителька, серьёзная женщина, а вон шапку снял, седой весь, – это начальник военно-боевого штаба Седой, – пояснял Серегин.
Митинг открыл Иван Герасимович. И с первых слов, брошенных оратором в народ, Блохин замер. Он первый раз слышал: люди открыто, не таясь, говорили о свободе, они звали к борьбе кровавой против самодержавия.
То, о чём он думал, сидя в окопах, о чём мечтал, боясь поделиться своей мечтой с товарищем, что понял всем своим нутром бедняка, об этом люди говорили… Он видел радостные, светлые лица, будто люди дождались праздника.
– Товарищи, – доносилось до Блохина, – Совет рабочих депутатов предлагает устроить демонстрацию. Пройдём с флагами и знамёнами по улицам, покажем свою сплочённость…
– Даёшь! – дружно ответили ему. – Ура!
Без суеты, организованно, как-то по-особенному весело, с шутками люди разделились на десятки, становились друг за другом, образуя шествие.
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Вставай на врага, люд голодный! —
запел звонкий девичий голос. Песню дружно подхватили. Она окрепла, налилась силой и уже грозно и могуче звала людей:
Раздайся клич мести народной:
Вперёд, вперёд, вперёд, вперёд, вперёд!
– Смотри-ка, друг, – взволнованно проговорил Серёгин, – вот и с Даниловского сахарного пришли, а вон рабочие с завода Шмита, с Грачёва, Оссовецкого… Выходит, вся Пресня поднялась. Почитай, тыщ десять будет!
Демонстрация направилась к Пресненской заставе, потом повернула к Большой Пресне. Подходили к Зоологическому саду.
Вдруг задние ряды дрогнули, заволновались.
«Казаки!» – увидел Блохин. Волнение в народе нарастало, песня замерла. Неожиданно из толпы навстречу казакам бросились две девушки, красное знамя на тонком древке замерло в их руках.
Блохин почувствовал, как похолодели ноги, кровь медленно, толчками ушла из сердца, к горлу подкатил ком, перехватило дыхание. Он схватил руку Серёгина, до боли сжал её и, не отрываясь, смотрел туда, где стояли две тоненькие девичьи фигурки под трепещущим алым полотнищем.
– Наши, прохоровские, – услышал он прерывистый шёпот Серёгина. – В белом платье Наташка, в Совете работает, а та, в цветастом, – Татьянка из прядильного цеха! Смотри, смотри, грудью пошли на казаков. Вот это девки, вот это молодцы!
Блохин увидел, как девушки, вскинув знамя над головой, решительно двинулись вперёд.
– Стреляйте в нас, – зазвенел девичий голос, – убейте нас, живыми мы знамя не отдадим!
Блохин перевёл взгляд на казаков. Те замерли в нерешительности. На их лицах было написано смущение и удивление. Они хмуро посматривали на офицера.
– Казаки, неужели вы будете в нас стрелять? – раздалось из толпы. – За что? Мы такие же люди, как вы!
– Бейте своих офицеров, переходите к нам!
Вдруг задние ряды казаков, повернув коней, рысью двинулись обратно, вверх по Пресне. Глядя на них, повернули коней и остальные.
– Да здравствуют братья казаки!
– Ура!
Блохин кричал вместе со всеми, бросая вверх свою шапку.
Толпа, расступившаяся перед казаками, вдруг сомкнулась и бросилась к девушкам. Их посадили на сплетённые руки, подняли высоко над головами людей и понесли. А они крепко держали знамя и счастливо смеялись.
Глава 6
Все эти дни после демонстрации на Пресне Блохина не покидало странное, впервые переживаемое им состояние восторга и ликования. Где бы он ни был и что бы он ни делал – строил ли вместе с рабочими баррикады, делал ли оружие, слушал ли речи депутатов в Совете, нёс ли охрану вместе с дружинниками – его наполняло чувство радости и счастья от мысли, что он, солдат Блохин, здесь, вместе со всеми, своими руками делает революцию, создаёт свою, рабочую власть.
Многое одобрял Блохин в новой власти: выгнали взашей всех полицейских с Пресни – правильно: что им здесь, толстомордым, делать? Создали при штабе свой рабочий суд, который судил предателей и провокаторов, – и это верно: не предавай рабочее дело. Мастерили сами оружие, в фабричной лаборатории, как он слышал, даже готовили бомбы – по-хозяйски, рассуждал он, потому без оружия что за война?
Но больше всего удивлял и радовал его Совет. «Вот ведь, – нередко думалось ему, – Иван Герасимович простой ткач, мужик, как я или кто другой, к примеру. А как ведёт дело – удивление одно. Или Страхова. Слов нет: образованная, учительница, да ведь баба. А посмотри, как у неё всё башковито получается. Потому и слушает народ и верит». А что слушал и верил народ Совету – это Блохин доподлинно знал. Вот освободились места в спальнях – народ сразу в Совет. И Совет решает: дать их рабочим, которые жили на частной квартире. Или решает Совет закрыть винные лавки, пивные и трактиры, и народ понимает, что это верно, потому как от вина одно безобразие, а сейчас нужон революционный порядок. Бабы поспорили – бегут в Совет, и Совет разбирает. Мужики из соседних деревень, – мало ли у них всяких невзгод, – тоже идут в Совет, потому знают, что Совет – власть своя, посоветует. Э, да мало ли дел у Совета…
Вот и сейчас только что кончилось заседание рабочего суда. Судили начальника охранного отделения Войлошникова. Арестовали его дружинники на улице и сразу привели на Прохоровку. Судили рабочие по всей форме, тут же при всём народе и осудили за преступления расстрелять. Народ одобрил, потому собаке собачья смерть.
Блохин прошёл в Большую кухню. Спустился в столовую. Получил свою порцию каши, сдобренную салом, уселся поближе к окну. Там среди дружинников шёл оживлённый разговор.
Дружинники вспоминали о боях с карателями, перебрасывались шутками, подсмеиваясь друг над другом. Настроение у всех было бодрое, приподнятое. «До чего живуч русский человек, – подумал Блохин. – Ведь намедни какой был бой у Горбатого моста – страсть. Пушки били вперехлёст – с Кудринской, с Ваганьковского и с Николаевских казарм. Да как били! Что тебе Цзинджоу![15 - 26 мая 1904 года произошёл бой у Цзиньчжоу (Кинчжоу), сражение на дальних подступах к Порт-Артуру. Японцы потеряли в бою до 10 % участвовавшего в атаке личного состава: 749 чел. убитыми и 3455 ранеными. Однако потери русских также были тяжёлыми: 184 чел. были убиты, 633 получили ранения, 606 пропали без вести или взяты в плен.] Почитай, залпов двести дали! И ничего. Стоят рабочие. Каратели наблюдательный пункт устроили на колокольнях, на Кудринской, в Большом Девятинском переулке, содят оттуда из винтовок да пулемётов. И опять ничего. Стоит Пресня насмерть!
И ничегошеньки правители с ней не могут сделать. Вот это я понимаю».
– А ну стихни, братцы, на минуту, – сказал молодой дружинник с окладистой светлой бородкой. – Видели, как у Горбатого моста на баррикаде Иван Герасимович дрался? Вместе с нами и впереди всех! Ничего не боится, жизнью своей не дорожит. А почему, хочу я вас спросить? А потому, что он душевный человек. Идёт за наше рабочее дело.
– Ну что ты нам рассказываешь! – сразу набросилось на оратора несколько голосов. – Сами, что ль, не знаем? Он да Седой – всему голова…
– А коли вы такие умные, так не видели ли, во что одет Иван Герасимович? Вот то-то и оно, повесили головы. А что одет он в плохоньком пальтишке, да в такой мороз, пожилой человек, должно быть стыдно нам. Потому я с себя, тёпленький, – парень расстегнул овчинную куртку. – А мне и в пальто жарко. Во мне ещё молодая кровь играет, хоть у бабы моей спросите.
Дружный хохот покрыл слова парня.
– Это ты верно, умно подметил. Он как отец нам…
– Только, поди, не возьмёт…
– Возьмёт, – уверенно сказал парень. – Не может не взять, потому как это от всего сердца, любя, народ ему…
Блохин заглянул к дружинницам. В небольшой комнате с чисто вымытым полом кипела работа: готовились бинты, вата, инструменты. Блохин увидел Ольгу Семёновну в белом фартуке и сестринской косынке. Она что-то энергично доказывала Страховой.
– Нет, Оля, ты не права, тысячу раз не права. Здесь тебе делать нечего. Обучать сандружинниц? Ничего. Это сделает Наташа. Ты же нам нужна для другого. Пойми: мы отрезаны от центра, а связь нужна до зарезу. Сведения, которые ты нам приносишь, – бесценны. Выполнить эту задачу можешь только ты. Сама понимаешь – у тебя пропуск, удостоверение – не придерёшься. Иди, дорогая, храбрая… Мы очень тебе благодарны. – Клава поцеловала Ольгу Семёновну и, обняв за плечи, повела в другую комнату.
Повернувшись, Оля увидела Блохина, приветливо помахала ему рукой, крикнула:
– Филипп Иванович, ты уж поберегись…
