От Бунина до Бродского. Русская литературная нобелиана

Запрос на русскую литературу оказался под огромным идеологическим влиянием: среди номинантов и номинаторов Нобелевской премии в промежуток между 1918 и 1933 годами Горький стал единственным гражданином СССР[12].

3 января 1923 года французский писатель Ромен Роллан (лауреат Нобелевской премии по литературе 1915 года) номинировал одновременно Константина Бальмонта, которого эксперты отвергли, Ивана Бунина и Максима Горького. Горького в общей сложности выдвигали четыре раза, ровно каждые пять лет: в 1918 году, 1923-м (номинировал Ромен Роллан), 1928-м (номинировал профессор славянских языков Сигурд Агрелл, лауреат Нобелевской премии по литературе Вернер фон Хейденстам и профессор Тур Хедберг) и 1933-м (снова Агрелл).

Случай с Горьким – из тех, когда Шведской академии пришлось выбирать между своими политическими предпочтениями и талантом номинанта. Александра Михайловна Коллонтай, посланник СССР в Стокгольме, так комментирует атмосферу, царившую в академии: «Царскую Россию шведы не любили, но зато шведская знать – помещичья, феодальные бароны – “уважали” Россию за “крепкий консерватизм” и абсолютизм. Советский Союз в Швеции не знают, не понимают и безумно боятся большевизма»[13].

Отношение к кандидатуре Горького от номинации к номинации менялось. В 1918 и 1923 годах члены комитета, признавая одаренность кандидата, сочли, что многие произведения еще сырые. В 1928-м это мнение изменилось благодаря экспертному заключению слависта Антона Карлгрена, высоко оценившего повесть «Детство» и пьесу «На дне» и подчеркнувшего, что в этих произведениях фигура Горького приобретает «совершенно иной формат, по сравнению с прежними временами, и вызывает иное отношение и иные симпатии, тогда как его политическое лицо остается неясным»[14].

В 1928 году в Нобелевском комитете за Горького проголосовали Эрик Карлфельдт и Андерс Эстерлинг, но прочие три голоса достались писательнице Сигрид Ундсет. Один из членов академии, Пер Халльстрём, объяснял свое решение так, что лично для него не имеет значения, «был ли или является сейчас Горький большевиком»[15], но мировая общественность, ориентирующаяся на решения Нобелевского комитета как на мерило художественного вкуса, интерпретирует награждение Горького как высокую оценку всего его творчества, а не отдельных его произведений.

Ходили слухи о номинациях Горького в 1931 и 1932 годах, на которые опиралась А. М. Коллонтай в своих донесениях и частных беседах, но они оказались безосновательны: Горького в эти годы не выдвигали. Примечательны ее записи, характеризующие атмосферу вокруг нобелевской интриги. Так, в своем дневнике она записала в декабре 1931-го: «Была на торжественном заседании по раздаче премий Нобеля в научной области и по художественной литературе. Встретила Трюгера… Говорила долго с испанским посланником Педро Гарсия Кондэ… В разговоре с Кондэ и немецким посланником (немцы получили обе научные премии) Кондэ высказал мысль, что по мировой славе Горький является первым кандидатом на премию по художественной литературе, и удивился, что Горький ее до сих пор не получил»[16].

В 1932 году премию присудили английскому писателю Джону Голсуорси, Горького даже не номинировали – а только призывали номинировать в прессе. По поводу награждения Голсуорси Коллонтай написала 15 ноября 1932 года члену коллегии НКИД СССР Борису Стомонякову: «…эти недели в Стокгольме проходят под знаком уже реального сближения Швеции с Англией. Комиссия по переговорам для обновления торгдоговора или замене прежнего новым уже недели две как выехала в Англию… Нобелевская премия в этом году по линии литературной будет присуждена Гальсворфи (Англия). Одно время поговаривали о Горьком[17]. Враждебные нам круги выдвигали Мережковского. Мне пришлось кое с кем поговорить по этому поводу и указать через дружески к нам расположенных профессоров, что эта кандидатура “политически не прилична” по отношению нас и что эсдековский кабинет не может не понимать этого. По поводу представления Нобелевской премии Гальсворфи многие левые общественные деятели и литераторы выступили в печати с протестом, считая премию более заслуженной Горьким. Но в этом случае роль сыграли англофильские настроения… Не подлежит сомнению, что шведская буржуазная пресса ориентируется на английское сближение и усиленно подготовляет общественное мнение в этом духе»[18].

Группа шведских писателей откликнулась на решение Шведской академии такой телеграммой Горькому: «Мы, шведские писатели, тщетно призывавшие Шведскую академию признать Вас достойным того почета, который, как считается, дает Нобелевская премия, шлем сегодня великому поэту России и рабочего класса наше горячее и почтительное приветствие»[19]. Под телеграммой подписался 21 человек, среди них – два будущих нобелевских лауреата по литературе Эйвинд Юнссон и Харри Мартинсон, будущие члены Шведской академии Гуннар Экелёф и Артур Лундквист, наиболее почитаемые из шведских прозаиков XX века Вильхельм Муберг и Ивар Лу-Юханссон.

В следующем же, 1933 году Горький был номинирован, но премию получил Иван Бунин, что также вызвало неоднозначную реакцию. Например, Цветаева сожалела о том, что награду получил не Горький: «Премия Нобеля. 26-го буду сидеть на эстраде и чествовать Бунина [Чествование И. А. Бунина русскими организациями по случаю присуждения ему Нобелевской премии по литературе в Париже 26 ноября 1933 года]. Уклониться – изъявить протест. Я не протестую, я только не согласна, ибо несравненно больше Бунина: и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужнее – Горький. <…> Впрочем, третий кандидат был Мережковский, и он также несомненно больше заслуживает Нобеля, чем Бунин, ибо, если Горький – эпоха, а Бунин – конец эпохи, то Мережковский – эпоха конца эпохи, и влияние его и в России и за границей несоизмеримо с Буниным, у которого никакого, вчистую, влияния ни там, ни здесь не было. А посл[едние] новости, сравнивавшие его стиль с толстовским (точно дело в “стиле”, т. е. пере, которым пишешь!), сравнивая в ущерб Толстому – просто позорны. Обо всем этом, конечно, приходится молчать. Мережковский и Гиппиус – в ярости. М. б. единственное, за жизнь, простое чувство у этой сложной пары»[20].

Мысль о политической ангажированности Нобелевского комитета прозвучала и в «Литературной газете» за 1933 год: «В противовес кандидатуре Горького, которую никто никогда и не выдвигал, да и не мог в буржуазных условиях выдвинуть, белогвардейский Олимп выдвинул и всячески отстаивал кандидатуру матерого волка контрреволюции Бунина, чье творчество, особенно последнего времени, насыщенное мотивами смерти, распада, обреченности в обстановке катастрофического мирового кризиса, пришлось, очевидно, ко двору шведских академических старцев»[21].

Второй серьезный конкурент Бунина – писатель, поэт, эссеист Дмитрий Сергеевич Мережковский. Впервые его кандидатуру выдвинул академик, специалист по истории русской литературы Нестор Котляревский в 1914 году, вероятно, в связи с выходом 24-томного издания Мережковского, а потом до 1930-го его никто не номинировал. С 1930 по 1937-й его номинировали ежегодно. Неизменным номинатором был славист из Лундского университета С. Агрелл, который до 1933 года выдвигал Мережковского вместе с Буниным, а после награждения Бунина, вплоть до своей смерти в 1937-м, продолжал выдвигать Мережковского.

Мережковский был известен в Европе. Его трилогию «Христос и Антихрист» перевели на французский язык сразу после издания на русском, и она пользовалась популярностью у европейских читателей. Европейские издатели пытались интерпретировать творчество Мережковского как продолжение традиции Генрика Сенкевича, награжденного в 1905-м. А в 1903-м Мережковский издал книгу «Толстой и Достоевский» и благодаря ей предстал в глазах французских читателей как духовный восприемник русских писателей, известных на Западе.

О высоких шансах Мережковского на премию свидетельствует и тот факт, что французские газетчики взяли у него интервью в 1932 году, за неделю до объявления лауреата[22].

Есть вероятность, что Нобелевский комитет так и не присудил премию Мережковскому из-за того, что тот переусердствовал в создании репутации писателя-пророка: «То всерьез, то саркастически журналисты утверждали, что в 1910 году он предсказал русскую революцию, а в 1933-м – новую мировую войну…»[23].

Помимо Бальмонта, Бунина, Горького и Мережковского, на Нобелевскую премию по литературе в 20–30-е годы XX века номинировали белогвардейского генерала Петра Николаевича Краснова, а также писателей Ивана Сергеевича Шмелёва и Марка Александровича Алданова.

П. Н. Краснов, хоть и известен как военный, занимался литературой и публицистикой. В 1926 году его выдвинул известный филолог и славист Владимир Францев. Но больше имя Краснова в связи с Нобелевской премией нигде не появилось.

Писатель и православный мыслитель И. С. Шмелёв, эмигрировавший из России, становился номинантом в 1931 и 1932 годах. Его творчеством восхищался немецкий писатель Томас Манн: он выдвинул Шмелёва на Нобелевскую премию в 1931-м[24]. В сопроводительном письме было написано: «…я счел возможным также предположить, что если комитету может быть угодно когда-нибудь присудить премию русскому писателю, то в этом случае мне хотелось бы назвать имя Ивана Шмелёва. То политическое обстоятельство, что он принадлежит к парижским эмигрантам как решительный противник большевизма, можно оставить в стороне или учесть в том, по крайней мере, смысле, что он живет во французской столице в большой нужде. Его литературные заслуги, по моему убеждению, столь значительны, что он предстает достойным кандидатом на присуждение премии. Из его произведений, которые произвели сильнейшее впечатление на меня и, смею думать, на мировую читающую публику, назову роман “Человек из ресторана” и потрясающую поэму “Солнце мёртвых”, в которой Шмелёв выразил свое восприятие революции. Но и ранние его новеллы, написанные до катастрофы (например, “Неупиваемая чаша” и “Любовь в Крыму”), достойны пера Тургенева и определенным образом свидетельствуют в его пользу»[25].

К этому времени Шмелёв был уже известен не только среди русскоговорящих читателей, но и зарубежной образованной публике. К январю 1931 года вышло 28 изданий его произведений на 12 языках и готовились новые.

В тот же год на премию выдвигались Мережковский и Бунин. Шмелёв решил побороться за звание нобелевского лауреата, хотя и не очень верил в успех. Он отправил четыре книги своих произведений и письмо в Швецию профессору Лундского университета, слависту С. Агреллу, который ранее представлял к Нобелевской премии Бунина и Мережковского. Агрелл не ответил. Также Шмелёв отослал книгу и письмо С. Лагерлёф, лауреату Нобелевской премии 1909 года, которая тоже горячо восхищалась «Солнцем мёртвых», но его кандидатуру на Нобелевскую премию она не поддержала[26].

Шмелёв написал письмо своему хорошему знакомому – профессору и ректору Лейденского университета Николасу ван Вейку, который ценил писателя настолько, что включил его произведения в учебную программу Лейденского и Амстердамского университетов. Ван Вейк выразил сожаление по поводу того, что Шмелёва нет в списке номинантов; свое письмо он направил в 1931 году, только в феврале, поэтому рассматривать кандидатуру решили в 1932-м. Шмелёва поддержал и его друг, православный философ Иван Ильин.

Несмотря на то что в 1931 году премию не получил ни один из русских писателей, отношения между Шмелёвым и Буниным ухудшились. Об этом косвенно свидетельствует такая запись в «Грасском дневнике» Галины Кузнецовой, возлюбленной Бунина: «Уверена, что Шмелёв, который разводит о ней такую патоку, если бы хоть раз вздумал перечесть Чехова, постеснялся бы потом взяться за перо. Его потонувшая в блинах, пирогах Россия – ужасна»[27].

Заметным номинантом на Нобелевскую премию стал М. А. Алданов – прозаик, публицист, создатель нового типа исторического романа, эмигрировавший из России после того, как власть захватили большевики. По воспоминаниям современников, Алданов был одним из самых известных писателей-эмигрантов не только среди русскоязычных, но и среди иностранных читателей. Ни один из русских писателей не был номинирован столько раз, сколько Алданов – с 1938 по 1957 год 13 раз: девять раз его номинировал сам Бунин, четыре раза публицист Самсон Соловейчик.

Именно Алданов хлопотал о выдвижении на премию Бунина, и последний, получив ее, стал хлопотать об Алданове. Инициатива исходила от самого Бунина. Алданов написал ему по этому поводу: «Я никогда не просил бы, если бы вы сами это первый не сделали»[28].

Выдвигая Алданова на премию в первый раз, Бунин удивительно лаконичен. Он лишь просит за коллегу по цеху, не раскрывая ни его личности, ни творчества, вероятно, полагая, что его просьбы и в таком виде достаточно: «Господа академики, имею честь предложить вам кандидатуру господина Марка Алданова (Ландау) на Нобелевскую премию 1938 года. Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении»[29].

Правда, через пару дней после этого письма, видимо, с подачи самого Алданова, Бунин дослал в академию приложение на 16 страницах, в котором составил краткую биографию номинанта, подчеркивая его либеральные взгляды, не позволившие остаться в России, а также список произведений. Он даже приложил англоязычную справку из «Британской энциклопедии», в которой Алданов был назван литературным наследником Достоевского и Толстого.

Рецензент Алданова, славист Карлгрен, в разные годы выдвижения писателя, в своих отзывах, с одной стороны, давал высокую оценку писательскому мастерству, с другой – каждый раз настаивал на том, что проза Алданова имеет только периферийное значение для эмигрантской среды. Вероятно, по этой причине Алданов так и не стал нобелевским лауреатом.

Советские писатели и Нобелевская премия

С 1933 года, когда номинировали Горького, советских писателей не выдвигали до послевоенных лет. После Второй мировой войны игнорировать Советский Союз как страну-победительницу стало невозможно. Английский филолог и философ Исайя Берлин, работавший в 1947 году в посольстве Великобритании в Москве, так описал новую политическую атмосферу: «Выдающаяся храбрость и жертвенность советских людей в войне против Гитлера подняли во второй половине 1945 года волну симпатий к Советскому Союзу, заглушившую во многом критику советской системы и ее методов. Повсюду в мире люди горячо стремились к взаимопониманию и сотрудничеству»[30].

Первым в 1946 году номинировали Бориса Пастернака; и снова в 1947-м. Тогда же член Шведской академии Генри Олссон впервые выдвинул Михаила Шолохова. И Шолохов, и Пастернак были к тому времени широко известны на Западе, а потому их выдвижение представлялось закономерным. О популярности Шолохова в Швеции писала руководству еще в 1934 году А. М. Коллонтай: «Из литературных сил мне представляется, что кандидатура Шолохова здесь находит некоторый отклик. Его читают и ставят высоко его талант»[31].

Звездным годом для советской литературы стал 1965-й: Нобелевскую премию получил Шолохов, а его конкурентами стали Константин Паустовский и Анна Ахматова.

Наиболее часто в связи с выдвижением Ахматовой на Нобелевскую премию упоминается имя шведского профессора, литературоведа и эксперта Нобелевского комитета Эрика Местертона, с которым поэтесса была лично знакома и в своих записях называла его «шведом», а он ездил в Ленинград и навещал ее в Комарове. Местертон был специалистом по английской литературе и страстно увлекался русской. Он публиковал эссе о стихотворениях Ахматовой и о «Поэме без героя», а позже опубликует эссе про поэзию Бродского.

Анна Ахматова услышала о себе как номинанте Нобелевского комитета летом 1962 года[32] от Местертона. Правда, потом он утверждал, что ничего такого не говорил, а только соглашался с тем, что Ахматова заслуживает нобелевской награды[33].

В нобелевском архиве сохранился небольшой текст 1964 года, составленный Местертоном, который называется «Русские и польские писатели, могущие иметь интерес для Нобелевского комитета». Он занимает три машинописные страницы, и одна из них полностью посвящена Ахматовой. Обзор начинается так: «В современной русской литературе, по моему мнению, два имени заслуживают упоминания в связи с Нобелевской премией. Это Анна Ахматова и Михаил Шолохов» (оба имени подчеркнуты)[34]. Местертон предложил разделить премию между ними в случае присуждения ее русскому литератору. Он охарактеризовал творчество Ахматовой: «…ее стихи причислены к классическим и пользуются широкой популярностью, тогда как сама поэтесса живет в полном уединении вне литературно-политических споров советской общественности. Ее любовная лирика, берущая начало в 1909 году, принадлежит к лучшим образцам этой великой традиции, восходящей к Пушкину. Но ее творчество не ограничено только этой лирикой. Опыт, обретенный в революциях и войнах, обнаруживает себя в некоторых глубоко гражданских стихотворениях из эпохи 1914–1917 годов и в двух произведениях, недавно опубликованных за пределами России. Одно из них – это большая лирико-эпическая “Поэма без героя”, изданная в США в 1960 году… Однажды Анна Ахматова под сильным давлением написала стихотворное приношение Сталину, но в остальном она всегда страдала от партийных директив. Она настоящий патриот… Разделив премию между Шолоховым и Ахматовой, Академия отдала бы дань традициям русской культуры, чьим последним крупным представителем является поэтесса, и одновременно обеспечила бы признание ведущему писателю новой советской литературы»[35]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Далее ссылки на это издание даны под шифром: Блох 2005.

2

Далее ссылки на это издание даны под шифром: Марченко 2017.

3

Здесь и далее цитаты из завещания приводятся по тексту, опубликованному на официальном сайте Нобелевской премии: https://www.nobelprize.org/alfred-nobel/full-text-of-alfred-nobels-will-2/ (Перевод мой.)

4

Цит. по: Блох 2005. С. 43. Впрочем, время показало, что упрек в адрес Сюлли-Прюдома не вполне справедлив. Например, его упоминает в своих стихах другой герой нашего повествования – грузинский поэт Тициан Табидзе, который встретится на страницах, посвященных Пастернаку.

5

Толстой Л. Н. – Группе шведских писателей и ученых. 22 января (4 февраля) 1902 г. URL: http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/pisma/1901–1902/letter-170.htm

6

Цит. по: Марченко Т. В. Русские писатели и Нобелевская премия (1901–1955). Кёльн; Вена, 2007. С. 93.

7

См. коллекцию виртуального Русского музея: https://rusmuseumvrm.ru/data/collections/sculpture/18_20/trubeckoy_p_portret_l_n_tolstogo_1900_sk_553/

8

Цит. по: Блох 2005. С. 44–45.

9

Цит. по: Марченко Т. В. Русские писатели и Нобелевская премия (1901–1955). С. 96.

10

Цит. по: Строев А. Ф. К вопросу о восприятии И. А. Бунина во Франции в 1933 г. // Литературный факт. 2020. № 2 (16). С. 207.

11

Цит. по: Строев А. Ф. К вопросу о восприятии И. А. Бунина во Франции… С. 208.

12

Горький покинул СССР 16 октября 1921 года. Слово «эмиграция» относительно него не использовалось. Окончательно вернулся в СССР он только в 1933-м.

13

Коллонтай А. М. Дипломатические дневники. 1922–1940. М., 2001. Т. 1. С. 465. Запись от 09.05.1930.

14

Цит. по: Блох 2005. С. 106.

15

Там же.

16

Там же. С. 125.

17

Коллонтай ошиблась. Кандидатуру Горького не рассматривали в 1932 году.

18

Цит. по: Блох 2005. С. 125–126.

19

Там же. С. 126.

20

Цветаева М. И. – Тесковой А. А. 24 ноября 1933 года. URL: http://tsvetaeva.lit-info.ru/tsvetaeva/pisma/letter-259.htm

21

Цит. по: Блох 2005. С. 119.

22

В тот год лауреатом стал Джон Голсуорси.

23

Строев А. Ф. К вопросу о восприятии И. А. Бунина во Франции… С. 202–203.

24

В том году Манн выдвинул не только Шмелёва, но и Германа Гессе.

25

Цит. по: Марченко 2017. С. 227–228.

26

Подробнее о переписке С. Лагерлёф и И. С. Шмелёва см.: Марченко 2017.

27

Кузнецова Г. Н. Грасский дневник. Вашингтон, 1967. С. 234.

28

Цит. по: Марченко 2017. С. 415.

29

Там же.

30

Берлин И. Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах. URL: http://lib.ru/FILOSOF/BERLIN_I/russkie_pisateli.txt

31

Цит. по: Блох 2005. С. 179.

32

В том же году появились первые упоминания в прессе о Паустовском как о возможном кандидате на премию.

33

Местертон являлся одним из экспертов 1958 года при рассмотрении кандидатуры Пастернака и не мог не знать о происходящем в комитете в 1962-м. Не исключено, что он посещал Ахматову не только как профессиональный литературовед, но и имея в виду миссию от Нобелевского комитета: А. М. Блох пишет, что существовала практика выяснять, не повредит ли премия физическому состоянию или социальному положению кандидата (Блох 2005. С. 695).

34

Цит. по: Марченко 2017. С. 601.

35

Там же. С. 602–603.